Госпожа Клио. Восход
– Круто! – Слава с уважением посмотрел ему вслед, – я, пожалуй, так не смогу.
– Сейчас проверим, – Миша придирчиво осмотрел закуску, а Женя к тому времени успел подобрать среди сваленных в углу поломанных стульев три наиболее крепких.
Стол получился не слишком красивым, но, как заметил Слава, «калорийным»; особенно впечатляли шесть бутылок водки, тесной стайкой устроившиеся на полу.
– Вы как хотите, – Миша с опаской уселся на шаткий стул, – но я целый день слюнки глотаю. Один, самогон в деревне трескал; другой, за обедом приложился для «сугреву», а я, как дурак, за рулем. Давайте начинать, мужики.
После первых двух тостов всем стало настолько весело, что поклевки и мормышки показались вовсе не тем поводом, ради которого они собрались. Главное, оказывается, отрешиться от всего, что окружало их в обыденной жизни, ведь та же рыбалка являлась ее неотъемлемой, запрограммированной на выходные частью. А сейчас сама обстановка комнаты, напоминавшей детство, и мутные граненые стаканы погружали в другой мир, где они переставали быть инженерами, фрезеровщиками и даже писателями. Впрочем, все это лишь минутная иллюзия, вызванная, то ли ударившим в голову алкоголем, то ли свойственной мужчинам жаждой приключений. Ничего необычного в этом лагере не было, а так хотелось…
– Жень, ну, расскажи, как ты сподобился книжку написать? – попросил Слава, – ведь всего этого нет. Как можно так правдоподобно придумывать?
Женя почувствовал, что ради этого момента стоило угробить полгода – наконец хоть кто-то признал, что он не такой, как все! Это ж совсем другое ощущение, нежели сидеть за компьютером равным среди равных!..
– Я, вообще, не понимаю, как пишут книги… – Миша засунул в рот целое яйцо и несколько секунд жевал; потом с усилием проглотив его, икнул, – вечером домой приходишь, так жена спрашивает, что нового. Вроде, и день прошел, и что-то делал, с кем-то общался, а как рассказать, не знаешь…
– Ну, рассказать-то можно, тем более, о себе. А тут придумать!.. – Слава многозначительно поднял палец, – да все так складно!.. Вот, Женька, скажи, откуда у тебя эти фантазии?
– Мне их диктуют! Оно происходит помимо меня, и я ничего не могу с этим поделать. Я обречен писать, иначе сойду с ума!.. – торжественно провозгласил он чужую высокопарную тираду, вычитанную в какой-то газете. Правда, он планировал использовать ее, например, в интервью, но, что делать, если кроме подвыпивших друзей, никто не интересуется его творчеством?.. К тому же, две пустые бутылки, уже стоявшие у двери (вроде, в очередь на выход), располагали к философии.
Собеседники замолчали, перестав жевать, а Женя закурил, довольный произведенным эффектом. В самом деле, не станет же он рассказывать, как по ночам вымучивает из себя «картинку», потом придумывает к ней текст, постоянно оглядываясь на воображаемого читателя, и как только на его ненавистном лице возникает скучающая мина, срочно наворачивает новый виток приключений. Подобный труд сродни ремесленнику, а не творцу.
– Когда я ложусь спать, – Женя внимательно наблюдал за собеседниками, – женский голос начинает рассказывать мне разные истории. Я не помню, как встаю, сажусь за стол – я только слышу голос. Иногда я даже спорю с ним, но он всегда оказывается прав. В результате, я только успеваю записывать. Это идет свыше, поэтому то, что я пишу, видимо, происходит и на самом деле, только мы не всегда замечаем…
– Жень, по-моему у тебя «вольты играют», – остудил его пыл Миша и для убедительности покрутил пальцем у виска, – ты к психиатру не обращался?
– Не, ты слушай, – Слава нетвердо погрозил в пространство, – я читал о такой фигне – называется, психография. Человек пишет не задумываясь, причем, иногда не своим почерком или, вообще, на иностранном языке.
– Чего, правда? Это получается, типа, я могу вдруг начать писать по-китайски? – удивился Миша.
– Ты, скорее, по-рыбьи заговоришь, – засмеялся Слава, хлопая друга по плечу, – там же было и объяснение этого феномена – типа все от переутомления и бессонницы. Вроде, когда человек мало спит, он сначала разговаривает сам с собой, и, в конце концов, тот, второй голос, обретает самостоятельность; он буробит всякие вещи, не связанные с твоей жизнью – как раз, типа, какого-нибудь романа.
– Я и говорю, – Миша снова покрутил у виска, – как можно разговаривать с самим собой и узнавать что-то новое? Бред!
– Может и бред, – согласился Слава, – но там этот второй голос назывался «эфирным двойником», то есть посредником между нашим и «тонким» миром…
– Хорош!.. – Миша нетвердой рукой поднял бутылку, – дальше не надо. Лучше выпьем. Эта ахинея выше моего понимания. Давайте поговорим о бабах.
Выражение «эфирный двойник» натолкнуло Женю на интересную мысль, и чтоб не потерять ее, он решил очередную дозу пропустить.
– Мужики, – он взглянул на часы, – почти десять. Схожу за одеялами, а то вырубимся, и к утру, точно, околеем.
– Так, выпей сначала, – Миша протянул стакан.
– Я потом, – Женя поспешно встал, – я быстро.
Температура на улице мало отличалась от комнаты, лишь беззвездное небо заменило крашенный масляной краской тусклый потолок. Женя остановился на пороге и закурил. …Эфирный двойник… Может, Вовка, который был у меня – двойник настоящего Вовки Царева, который в это время сидел дома с женой?.. Господи, это ж совсем другой поворот сюжета!.. Зачем я столько выпил?.. Можно было б написать классную главу про двойника… Написать, прям, сейчас!.. Ладно, напишу завтра – главное, не забыть…
Мысли в голове путались, но сам мистический настрой становился все четче. Уже не хотелось, ни водки, ни рыбалки, а лишь вернуться к столу с кипой бумаги. Ведь до завтра, если все и не забудется, то наверняка потеряется острота восприятия. Он зло выбросил сигарету и стараясь не оступиться в сугроб, пошатываясь побрел по тропинке.
До сторожки оставалось метров тридцать, когда свет фар остановил его, будто ткнув кулаком в лоб. Фары находились за воротами, освещая территорию лагеря, враз наполнившегося причудливыми тенями. Хлопнула дверца, но Женя не видел, кто вышел из машины.
– Это вы? – раздался голос сторожа.
– Я, – откликнулась, как ни странно, женщина, – а чья «четверка»?
– Я тут еще постояльцев пустил, но они на одну ночь. Вы не пугайтесь, там водки!.. Они вырубятся через пару часов.
– Я и не пугаюсь, – женщина рассмеялась, – пусть живут.
Разговаривали они громко, и Женя отчетливо различал интонации. Особенно его возмутило, с каким пренебрежением незнакомка произнесла «пусть живут». …И еще, значит, мы похожи на тех, кто сразу вырубается и больше нам ничего не нужно?.. Хотя, возможно, так и будет…
Ворота распахнулись, и свет фар, качнувшись, стал приближаться. Женя даже не подумал о том, что стоит посреди дороги, пока машина не остановилась в метре от него, недовольно урча и вздрагивая.
– С дороги-то уйди! – крикнула женщина, опустив стекло.
…Какой у нее голос… Нет, я не мог слышать его раньше…
– Слышь, рыбак! Ты что, автомобиль никогда не видел? – женщина высунулась из окна.
Женя отступил, и машина, скрипя снегом, медленно проползла мимо, едва не наехав ему на ногу. Стекло в салоне оставалось опущенным. Копна пышных волос сделала ассоциации еще более конкретными. Глядя на удаляющиеся стоповые фонари, Женя наконец восстановил в памяти лицо. В тот же миг сюжет нового романа, словно младенец до этого барахтавшийся в отходящих водах, обрел силу, поднялся на дыбы, грозя скинуть автора с его неясными идеями и переживаниями. …Конечно, в «Колесе фортуны» я встретил не ее – ей там нечего делать… но для меня – это она!.. Какой шикарный поворот сюжета!.. Черт, как же соединить все это вместе?..
Машина остановилась; погасли фары; хлопнула дверца; потом скрип снега, звук открываемого замка и наконец в окне вспыхнул свет. Возникшая преграда в виде тонкой деревянной стены прервала воздействие на воображение, и Женя вспомнил, куда направлялся. Быстро дошел до сторожки, поднялся на крыльцо и постучал.
– Входите! Не заперто!
Женя приоткрыл дверь. Хозяин лежал на старом засаленном диване, подсунув руки под голову. Напротив светился крохотный экран черно-белого телевизора. Его холодное мерцание, в котором отсутствовала привычная цветовая гамма, отодвигало время на несколько десятилетий назад. Женя очень ясно представил, что находится не просто в чужой комнате, а в чужом мире и даже запах табака был совершенно другим. Мельком взглянул на стол и увидел длинные белые мундштуки папирос. …Конечно, что ж тогда еще курили, кроме «Беломора»?..
– Замерзли? – повернув голову, хозяин усмехнулся, – говорил – сразу надо было одеяла брать, – он дохромал до стола и неожиданно достал бутылку, заткнутую пробкой от шампанского, – выпить хочешь? – не дожидаясь ответа, снял с полки стаканы.
– Да я… – Женя чувствовал, что от жары «плывет» и пить ему не стоит, но хозяин уже невозмутимо булькал мутноватой жидкостью, наполнявшей комнату противным сивушным духом.
– Бери, – хозяин достал половинку луковицы и сдув с нее крошки, положил на стол.
То ли боясь, что в случае отказа ему не дадут одеяла, то ли по какой-то другой причине, Женя покорно поднял стакан, кивнул с пьяным пониманием всех мировых проблем, и выпил. Задержал дыхание, чтоб мерзкая жидкость не рванулась обратно, увлекая за собой, и колбасу, и курицу, и все остальное, что он успел съесть сегодня, но организм с задачей справился – лишь из глаз выкатились две слезинки, да дыхание сделалось частым, как после длительного бега.
– Молодец, – хозяин лихо стукнул пустым стаканом – со стороны могло показаться, что сам он пил обычную воду.
– Мне б одеяла… – выдавил Женя, боясь как бы хозяин не заставил его пить снова.
– Сейчас, – тот вышел в другую комнату и вернулся со стопкой тонких шерстяных одеял, какие обычно бывают в поездах, – бери больше, а то по одному мало будет. Только с собой не увезите, мне за них отчитываться.
– Что вы, не увезем!.. Спасибо, – Жене хотелось спросить о женщине в машине, но взгляд хозяина красноречиво вернулся к бутылке. Женя представил, как открывается пробка, и этот запах!.. Его чуть не вывернуло от одной мысли. Еще раз пробормотав слова благодарности, он выскочил за дверь. Остановился, вдыхая чистый морозный воздух. Если б еще не мерзкая отрыжка, состояние даже можно было б признать удовлетворительным. …Надо немного прогуляться, – решил Женя, – если с ходу накачу еще водки, то умру. А пить придется, иначе народ не поймет…
Он спустился с крыльца, стараясь дышать как можно глубже, и неуверенно побрел в темноту. На повороте остановился. Голова невольно повернулась вправо к одиноко светящемуся окну, под которым темным пятном выступал силуэт автомобиля. Учитывая, что дорог было всего две, а возвращаться к ребятам пока не хотелось, выбирать направление не пришлось – да и к чему усложнять задачу выбором, если главное, всего лишь продышаться после этого ужасного напитка.
Старый коричневый «Опель Рекорд», не являвшийся в Женином понимании «женским» автомобилем, стоял практически уткнувшись радиатором в стену. Его задние номера оказались залеплены снегом, но это не имело никакого значения. …Я ведь просто гуляю, — подумал Женя, – тупо дышу воздухом. Я не собираюсь ни с кем знакомиться. Ту, что будет фигурировать в моем романе, я знаю. Я видел ее и дальше додумаю сам, а эта баба в «Опеле» мне абсолютно неинтересна… – он остановился возле окна. Чтоб заглянуть в него не требовалось даже подниматься на цыпочки – достаточно было лишь повернуть голову, – и что я там забыл? Я не хочу туда смотреть!.. – Женя закрыл глаза, и все вокруг закачалось, словно до этого зрение давало ему дополнительную точку опоры.
Чтоб не упасть, он невольно схватился за крыло машины, и тут же вой сигнализации разорвал тишину. Сами собой вспыхнули фары. Жене показалось, что сейчас взревет двигатель и машина начнет охоту на глупца, посмевшего нарушить ее покой. Не глядя, он сделал шаг назад и споткнувшись, очутился в сугробе …Как замечательно сидеть не двигаясь, отрешившись от всего, и черт с ним, пусть давит… А если еще закрыть глаза…
Дверь домика распахнулась, и опять Женя не смог разглядеть лица на фоне ярко освещенного проема.
– Что вы здесь делаете? – спросил уже знакомый резковатый голос и не дав ответить, закончил фразу, – заходите.
Женя понимал, что выглядит глупо, но подниматься не было, ни сил, ни желания, и он отрицательно мотнул головой.
– Заходите, – повторила женщина, – сейчас он спустит собак.
В подтверждение ее слов возле сторожки послышался лай. Хотя он тут же смолк, Женя увидел три черных «снаряда», несущихся прямо на него. Блаженная расслабленность мигом улетучилась. Он сам удивился быстроте своей реакции, но когда до животных оставалось несколько шагов, успел влететь в дом и захлопнуть дверь. Снаружи осталось злобное рычание и скрип снега – видимо, собаки были тяжелыми, почти как человек. …Зачем я попал сюда? Я должен быть совсем в другом месте… меня там ждут. Ребята замерзают и клянут меня всеми словами… – он все еще крепко сжимал в руках одеяла, – зачем я связался с ними?.. – не задумываясь, швырнул их на пол.
– Теперь до утра не выйдешь, – рассмеялась хозяйка, – ну, гостем будешь – сам напросился.
Женя тяжело поднял глаза. Ее лицо находилось так близко, что он не мог ошибиться, даже несмотря на алкогольный туман, застилавший сознание – то, что казалось лишь частью сюжета, оказывается, происходило на самом деле. Перед ним стояла девушка, которую он встретил в «Колесе Фортуны». Женя подумал, что еще секунда и голова его лопнет, а мозги разлетятся, пачкая стены грязными подтеками…
– Пойдем. Я ждала тебя, рыбак.
Женя повернулся к двери, но, словно угадав его желание, оттуда донесся отрывистый лай. …Черт, как быстро пролетело два часа!.. Теперь мне к мужикам не попасть… ничего, не замерзнут – у них море водяры… Но как эта подруга попала сюда?.. Что со мной происходит?.. Неужто это реально затягивает?.. Бред какой-то…
Перешагнув через одеяла, Женя вошел в комнату, оказавшуюся гораздо меньше их «барака». О том, чем она являлась раньше, говорил сохранившийся фанерный щит с серыми пенопластовыми буквами «Уголок вожатого». Еще тут имелась настоящая кровать, тумбочка, занятая будильником и маленьким магнитофоном, а на столе, исцарапанном, похоже, еще пионерами, лежала толстая черная книга; рядом, несмотря на наличие электричества, горели свечи.
…Черная книга и свечи… Что-то мне все это напоминает, – Женя остановил блуждающий взгляд на хозяйке.
– Вы извините, что так получилось… – пробормотал он, – если как-нибудь можно…
– Никак нельзя! – оборвала девушка уверенно, но совсем не зло, – я ж говорю, что ждала тебя. Раздевайся. У меня тепло, – она улыбнулась, – целых два обогревателя.
– Но меня ждут. Понимаете, эти одеяла…
– Не волнуйся. Твои друзья – люди закаленные.
Женя вдруг осознал, что за все время так и не разглядел хозяйку целиком. Кроме лица, которое запомнилось еще в «Колесе Фортуны», его взгляд не мог сосредоточиться ни на чем. Вроде, была это не женщина с грудью и ногами, на которые он всегда обращал внимание, а нечто… именно, нечто!.. способное существовать только в дрянном фантастическом романе.
– Садись, – хозяйка указала на кровать, – и спрашивай. Что ты желаешь узнать?
– Я?.. А что я?.. – Женя растерялся. Вопросов было множество, но он никак не мог сосредоточиться.
– Хорошо, – хозяйка опустилась на единственный стул, – тогда я тебе расскажу легенду. Честное слово, это интересно…
– Легенду?!..
– Ну да. Я, как Шахерезада. Должна же я развлекать гостя? Кстати, выпить хочешь?
– Нет-нет! – Женя поспешно загородился рукой.
– Не бойся, это безалкогольное, – она протянула плоскую фляжку, какими торговали возле центрального рынка.
Женя неуверенно сделал глоток; потом второй – чуть побольше. Напиток оказался терпким, но приятным, изгоняющим изо рта вкус самогона, а, главное, просветляющим голову…
Дверь открылась в очередной раз. Настя хотела незаметно выглянуть в коридор, чтоб определить, сколько еще осталось посетителей, но вошедшая женщина загородила проем. Глядя на нее, Настя попыталась догадаться с какой проблемой та пришла, но «провидческого дара», как всегда, не хватило. Она видела лишь озабоченное, хотя и приятное лицо, по которому не скажешь, что его обладательница верит в магию. Скорее, ее место в магазине с недорогой, но «раскрученной» косметикой.
– Мать Анастасия… – произнесла женщина.
От такого обращения Насте всегда делалось стыдно, но Андрей считал, что для соблюдения субординации оно должно быть, именно, таким. Что ж, ему видней, как лучше обставить деятельность «предприятия».
– Присаживайся. Я тебя слушаю.
Настя долго училась, не краснея, обращаться к незнакомым людям на «ты», но со временем привыкла. Андрей говорил, надо, мол, подчеркивать свое более высокое положение. Если люди почувствуют, что для нее существуют какие-то естественные нормы, определяемые возрастом или социальным статусом, то перестанут уважать в ней носительницу сверхъестественного дара. («Все тлен по сравнению с твоим знанием, а значит, они не более, чем ты!» – поучал он).
– Может быть, мой вопрос покажется мелким, но он не дает покоя моей дочери, – женщина прикрыла дверь и осторожно опустилась на стул, – ей семнадцать лет. Девочка веселая, общительная, умная. В школе у нее много друзей. Пишет стихи, играет на пианино. Но есть у них в классе девочка, которая во всем ей завидует и распускает всякие грязные слухи. Сами понимаете, что можно придумать в таком возрасте, а Катя принимает это слишком близко к сердцу – нервничает, плачет, становится какой-то запуганной. Я все время убеждала ее, что не надо обращать внимания, ведь это последний год. Закончит школу и все забудется, а теперь выясняется, что та девочка собирается поступать в тот же вуз, что и моя Катя. Представляете, если травля будет продолжаться?.. Так вот, нельзя ли как-нибудь заткнуть эту дрянь?..
Словосочетание «заткнуть дрянь» казалось настолько инородным в общей конструкции рассказа, что Настя даже мотнула головой, проверяя, не ослышалась ли. Но женщина, видимо, приняла ее движение за отказ.
– Пожалуйста, – произнесла она жалобно, – пожалейте мою девочку. Она такая славная, а тут эта…
Настя прищурилась, пристально глядя в глаза собеседнице. Она всегда так делала, придумывая очередное «колдовство». С одной стороны, это являлось как бы защитным рефлексом, потому что ей было жаль людей, обращавшихся к ней за помощью; но, с другой, в душе жила и робкая надежда, которая в эти мгновения успевала одержать победу над раскаянием – если когда-то ей удалось поднять над землей Оксанку Симоненко, значит, все-таки есть в ней сверхъестественная сила! Она может снова проснуться и помочь, именно, этому человеку – надо только верить!
– Я помогу тебе, – ответила она серьезно.
Ритуал, способный «заткнуть эту дрянь», уже сложился в голове. Он был простым и наивным, но Настя не раз убеждалась, чем примитивнее все выглядит, тем сильнее люди верят в некое древнее таинство, пришедшее из времен, когда не существовало, ни телевидения, ни газет с их заумными объяснениями явлений.
– Что я должна сделать? – с готовностью спросила женщина.
– В субботу, желательно совпадающую с полнолунием – это усилит действие заклятия, – таинственно прошептала Настя, – возьми кусок плотной красной ткани, вырежи из нее полоску, по форме напоминающую длинный язык и черными шелковыми нитками вышей на нем имя завистницы. При каждом стежке повторяй: «Шью-зашиваю твой лживый язык, чтоб больше никому не вредил…»
– Можно я запишу? – спросила женщина.
– Нет. Ты должна все запомнить, – Настя строго погрозила пальцем, – приговаривая «Созданное тобой, забери с собой», обрежешь нить ножницами. Ленту завяжешь двойным узлом с приговором: «Пусть мир будет светел, защити меня от сплетен». Потом ленту положишь в банку, плотно закроешь крышкой с приговором: «Запираю злой язык на замок». Банку спрячешь, и больше она никогда не скажет ничего худого о твоей дочери.
– Но я не запомнила «приговоров», – растерялась женщина.
– Я не повторяю дважды. Иди домой, и если захочешь помочь своему ребенку, то все вспомнишь, – Настя отвернулась к окну, показывая, что сеанс окончен.
Такая тактика нагромождения множества действий и наговоров, которые человек не успевает запомнить с одного раза, всегда давали возможность объяснить неудачу несоблюдением точности обряда. Да, как правило, люди и сами понимали, что могли ошибиться и чтоб не выглядеть глупо, во второй раз уже не приходили. Эту методику тоже придумал Андрей.
Не решившись просить снова, женщина скромно поблагодарила и вышла, скорее, расстроенная, чем обнадеженная. Дверь за ней еще не успела закрыться, как в проеме возникла молодая особа в шикарной пушистой шубке. Распущенные волосы образовывали роскошную рыжую гриву, отчего лицо казалось бледным и поглощалось яркими губами и огромными зеленоватыми глазами. Настя всегда завидовала подобной внешности – такие экземпляры на улице встречались редко, а в основном улыбались с обложек и рекламных щитов, ассоциируясь с сексуальностью и беззаботной роскошью.
– Кайфово, – посетительница оглядела комнату, – значит, мать Анастасия… – при этом она чуть не прыснула со смеху, отведя взгляд от серьезного Настиного лица, – прости…
– Ничего, – Настя представила себя на ее месте и решила, что, пожалуй, тоже позволила бы себе рассмеяться от несоответствия, так сказать, формы и содержания. …«Сестра Анастасия» звучало бы более демократично, – решила Настя, – надо предложить Андрею…
– Присаживайся. Что тебя беспокоит? – по привычке сказала Настя. Ей хотелось поскорее перейти к делу, чтоб не сравнивать себя с гостьей.
– Допустим, меня обокрали, – потрясающие губы чуть приоткрылись и снова сомкнулись. Видимо, она ожидала ответной реакции, но Настя продолжала не мигая смотреть в ее глаза, не выражавшие никакого сожаления по поводу утраты.
Вообще-то Насте приходилось участвовать и не в таких расследованиях. Однажды к ней даже обращалась милиция с просьбой отыскать пропавшего человека. Правда, после того, как она ошиблась трижды, а сыщики вынуждены были буквально перепахать несколько гектар, пришлось быстренько покинуть приятный, гостеприимный Луганск…
– Дело в том, – посетительница устроилась поудобнее, – что я не хочу обращаться в милицию. Мне не столько дорого украденное, сколько необходимо знать, кто это сделал… Вот, смотри, с момента, как я последний раз видела вещь, в квартире побывало четыре человека, – она начала загибать пальцы, – брат, лучшая подруга, муж и любовник. Понимаешь, какая пикантная ситуация? Мать Анастасия, не могла б ты указать мне вора?
Насте не пришлось даже напрягаться, привычно щуря глаза – как у хорошего шахматиста в арсенале имеются десятки отработанных дебютов, так и у нее существовали стандартные формулы, которые она выдавала практически не задумываясь.
– Перед сном, – начала она без предисловий, – зажги новую белую свечу и подержи над пламенем нож с деревянной ручкой, пока он не раскалится. В это время приговаривай: «Этой ночью темною, ночью безлунною, когда только бесы, да лихие люди бродят по земле, приди вор за „своей“ вещью и покажи мне, где она лежит». Потом опишешь вещь, которую у тебя украли максимально подробно, чтоб ее нельзя было спутать ни с какой другой. Нож остудишь в холодной воде и положишь под подушку. После обряда ни с кем не разговаривай и ложись спать. Ночью тебе вор и приснится.
– Не, прикольно, конечно, – губы гостьи сложились в очаровательную улыбку, а лицо сделалось по-детски наивным, – не, ты прикинь, как это будет выглядеть.
– И что? – не поняла Настя. «Заговор» был почерпнут из какого-то пособия и никто пока не предъявлял к нему претензий.
– А то, – гостья придвинулась ближе и заговорила, как со старой подругой, покачивая пальцем перед ее носом, – муж приходит с работы, а я тут нож над свечой грею. Он спрашивает, типа, зачем, а я молча, ничего не объясняя, кладу нож под подушку и ложусь спать. Угадай с трех раз, что он подумает? Тем более, кажется, он догадывается о любовнике. Да он меня, либо в ментовку, либо в психушку упечет!.. – гостья рассмеялась, – мать, у тебя попроще вариантов не наклевывается?
Настя и сама невольно улыбнулась. …Блин, а, правда, как же выкручивались другие, и что думали их мужья?.. Сознание принялось рисовать продолжения, от самых забавных до самых трагических, но никак не желало возвращаться к работе.
– Есть другие, – попыталась исправить положение Настя, – но это самый верный.
– Жаль, – гостья поднялась, – триста рублей, конечно, не деньги, так что ругаться мы не будем, но, похоже, придется идти в другое место… кстати, тебе б не мешало подучиться у нормального мастера, а то с фантазией у тебя бедновато. Берет он, естественно, дороже, но там реально стопроцентная гарантия.