Хит сезона (сборник)

Утром, когда Рома проснулся, я уже была одета и пила кофе.

Он вошел в кухню, уселся передо мной и с каким-то восторженным интересом заглянул мне в глаза.

– Кто вы, Оля? – спросил он.

– Зови меня на «ты», дружок, – рассмеялась я. – Кто я? Женщина, у которой проблем гораздо больше, чем возможностей их решить.

– Оля, а… – запнулся он. – Ты помнишь, что вчера было?

– Ах да! – хлопнула я себя по лбу. – Я же вляпалась в такую скверную историю! Как я могла забыть!

– В какую историю? – пробормотал Рома. – С убийством в театре?

– С убийством, – ответила я. – Только не в театре. И меня теперь наверняка ищет милиция…

– Почему? – спросил Рома, который никак не мог понять, что это возможно – за один день столкнуться с двумя случаями убийства, хотя до этого за шестнадцать лет ни разу не приходилось.

– Потому что подозревают меня в убийстве жены этого Мефистофеля, Арнольда Салько. А я ее вовсе не убивала.

Поверил он мне моментально. Я для него теперь была идеалом, и мне даже как-то совестно стало, показалось, что я хочу воспользоваться этим и манипулировать им. Но, поразмыслив секунду, я сообразила, что это уже ложные навороты в Маринкином духе. Я просто нахожусь в сложной ситуации и вправе рассчитывать на его помощь. Если он, конечно, согласится мне помочь.

Я серьезно посмотрела ему в глаза.

– Рома, – сказала я, – мне нужна твоя помощь. Очень нужна. В конце концов, ты мне кое-чем обязан…

Он напрягся. Но я улыбнулась и продолжила:

– Ты, наверное, не помнишь, как я тебя вчера на себе сюда тащила?

– Ах да, конечно… – смущенно забормотал Рома. – Конечно, я помогу. Но… Что я могу сделать?

– Главное – ты мне хочешь помочь, – сказала я. – Значит, можешь все!

Он посмотрел на меня удивленно и в то же время – с надеждой.

– Правда-правда, – сказала я. – Главное – поверить в свои силы. Уж послушай меня. Я сама прошла через это…

– А все-таки, кто вы, Оля? – спросил он.

– Потом я тебе все расскажу, Ромка! – пообещала я, смеясь. – А сейчас нам с тобой пора действовать, если мы не хотим проиграть эту партию.

– Ладно, – просто согласился он. – Говорите, что нужно.

– Тебе придется немного побегать по городу, – предупредила я его. – Сначала ты сходишь в парк отдыха, в Короленковский, найдешь там дом, в котором живет Салько из театра драмы, и осторожно там покрутишься. Внутрь смотри не заходи ни в коем случае. Вчера вечером, во время спектакля, там была убита его жена. К ментам попадешь – они сразу же на меня выйдут…

– А при чем здесь вы, Оля? – спросил Ромка.

– Я тоже была там вчера вечером, как раз во время убийства… – сказала я. – Что ты так на меня смотришь? Нет, конечно, это не я ее убила. Как я там оказалась – долго рассказывать. Это – потом.

– Но вы же знаете, кто ее убил? – спросил Ромка.

– Может быть, и знаю, – туманно ответила я, – а может быть, и нет. Но об этом тоже – потом. Мне нужно узнать, что там за обстановка. Лучше всего, если ты сумеешь поговорить с кем-нибудь, кто живет в этом доме… Не бойся проявить любопытство, это черта обычная для нормального человека. Подозрение и неприязнь вызывают те люди, которые ничего не спрашивают, а только наблюдают. Их считают высокомерными.

Рома кивнул головой – понял, мол.

– Отлично! – сказала я. – Потом пойдешь на улицу Советскую, в дом с кариатидами, номер я не помню, но он один там такой, мимо не пройдешь. Внизу – старушки…

– А вверху – молодушки, – перебил меня Ромка. – Знаю, знаю.

– Смотри-ка, молодушки-то как тебе запомнились! – пошутила я и тут же об этом пожалела, так как Ромка немедленно залился краской.

– В общем, найдешь там вторую квартиру, позвонишь. Спросишь Серафиму Наумовну. Это соседка моей…

Я хотела сказать «секретарши», но это вызвало бы его новый вопрос обо мне, и я сказала:

– Моей подруги Марины. Она женщина очень сообразительная. Увидев тебя, не удивится, а будет думать, от кого ты. А ты смотри – если там почувствуешь засаду…

Я внимательно на него посмотрела.

– Ты понял? – спросила я. – Не увидишь, не услышишь, а только почувствуешь!

Рома кивнул головой.

– Так вот, если только почувствуешь засаду, – повторила я для убедительности, – ни в коем случае не спрашивай Марину, ничего не говори обо мне. Просто передай привет Серафиме Наумовне от какой-нибудь тети Кати или бабушки Доры, все равно от кого, и уходи. Но не спеши и не суетись, чтобы не заподозрили тебя. Серафима и ухом не поведет, если услышит незнакомое имя, да еще и говорить тебе о них что-нибудь начнет.

– О ком? – не понял он.

– Да откуда я знаю о ком? – воскликнула я. – О том, от кого ты ей привет передашь. Но слушай ее внимательно. Она тебе может на что-нибудь намекнуть. Например, где Марину искать. Это обязательно запомни, но сам туда не суйся. Придешь сюда – расскажешь.

Он опять кивнул.

– Теперь дальше. Позвонишь из автомата – из любого, но ни в коем случае не от знакомых или из какой-нибудь конторы, где тебя потом вспомнить могут, – по этому номеру. – Я написала ему телефон на бумажке. – Номер сейчас запомнишь, бумажку мне вернешь, – приказала я. – Я этого человека не могу подводить. За ним слишком много хороших людей стоит, которых он за собой потянет, если что…

Я видела, как Ромка все больше возбуждается от моих поручений. Он доверял мне безоговорочно и даже не думал, что я могу его как-то подставить.

– Человека, который тебе ответит, зовут Виктор, – сказала я. – Скажешь ему буквально следующее: «Дубровина привет передает. Хотела бы встретиться с тобой, да муж ревнивый. Следит за ней, прямо задушить готов, как Отелло. Просто театр какой-то. Что ей передать?» Запомнил?

Ромка повторил все слово в слово.

– Хорошо! – сказала я. – Виктор прекрасно знает, что Дубровина ему привет передать не может, ее убили недавно. Он поймет, что ты от меня. Если спросит, кто ты, – скажешь, сын. Ну-ну, не смущайся, так надо, чтобы он понял, что я тебе доверяю, как самой себе… Виктор говорит лаконично, приготовься запомнить все, что он скажет. Впрочем, уверена, это будет всего несколько слов.

Я замолчала и немного подумала.

– Кажется, все! – сказала я. – Как все сделаешь – сразу сюда. И прежде чем возвращаться, хорошо посмотри, не следят ли за тобой. Если следят – срочно звони сюда и быстро говори все, что успел узнать. Если арестуют, скажешь им как было: встретил меня вчера у театра, выпили, пригласил меня к себе, а утром я попросила тебя об одолжении – а больше ты ничего не знаешь. Это все можешь рассказывать, потому что они все и сами узнают, да и нет в этом особого секрета. А ты просто помог мне, и все. Тебя могут задержать от силы на трое суток, потом должны выпустить… Теперь иди. И помни, что я жду тебя с нетерпением.

Не знаю уж, как он понял мою последнюю фразу, но к двери он бросился стремглав. Я еле успела остановить его еще одним вопросом.

– Да! – воскликнула я. – Погоди! Мне нужно пленку проявить. У тебя фотоаппарат есть? И всякие премудрости для проявки?

– Нет, – сказал он растерянно. – А надо?

– Очень надо, Рома! – подтвердила я. – Тогда зайдешь еще в фототовары и купишь следующее… Я написала ему список всего, что мне было необходимо: фиксаж, проявитель, фотобачок, разные добавки для ускорения проявки и усиления контрастности, ну и прочую ерунду, дала денег и выпроводила.

Делать мне, пока он не вернется, было нечего, только – ждать. А этого я просто не умела.

Впрочем, у меня была одна проблема, которую стоило серьезно обдумать. Мне не давало покоя свидетельство вчерашнего Валеры о том, что Салько был на сцене, когда произошло убийство.

Этого я не могла понять. Кто же тогда был в его квартире? Не он? Это могло, впрочем, быть и так. Я же не видела фактически самого Салько. Я видела человека в гриме Мефистофеля. А разве не мог кто-то надеть такой же костюм, в котором Салько выходит на сцену, сделать такой же грим?.. Не так уж и сложно, если подумать. В этом нет ничего невозможного.

Но тогда выходит, кто-то другой знал, что я буду наблюдать за свиданием жены Салько, и переоделся в Мефистофеля, чтобы я приняла убийцу за Арнольда Салько. Что же получается?

Салько нанял меня фотографировать его жену в момент любовного свидания. Так.

Кто-то другой вместо него приходит и убивает его жену. Так.

Этот другой хочет, чтобы я приняла его за артиста, мужа убитой женщины. Так.

А зачем?

Чтобы подставить его и повесить на него это убийство? Но почему меня тогда сначала заперли в библиотеке, подсунули ключ, который не подходит к двери, а настоящий положили на стол, чтобы я потом его нашла и сумела оттуда выбраться? Причем сделал это Салько, в этом я не сомневаюсь, он сам отдал мне ключ!

Зачем ему-то это было нужно?

Ответ у меня только один – чтобы подставить меня! Но тогда выходит, он знал, что его жена будет убита, и постарался отвести подозрения от настоящего убийцы? Может быть, они в сговоре и Салько выгораживает человека, который убил его жену, подставляя меня?

Но почему же этот человек был в гриме Салько? Чтобы запутать следствие?

«Вот черт! – подумала я. – Как жаль, что я забыла вспышку! Сейчас бы у меня была четкая фотография убийцы, и по ней, вполне возможно, удалось бы узнать – сам Салько убивал жену или это был кто-то другой в его гриме!»

Но он же не мог убить ее сам, он в это время играл сцену в кабачке Ауэрбаха в спектакле, который смотрели несколько сот людей, и все они подтвердят его алиби!

И еще. Почему он назвал убитую Настей, если его жену зовут Евгенией, как он сам мне рассказывал? И почему он так удивился и испугался, когда включил свет в спальне? Да и зачем он вообще его включал, раз он знал, что я наблюдаю за всем, что происходит в спальне, и не только узнаю его, но и сфотографирую даже? Он, получается, хотел сам себя скомпрометировать? Чушь какая-то!

Я почувствовала, что запуталась и голова у меня идет кругом.

А тут еще одно неожиданное воспоминание окончательно сбило меня с толку.

Я совершенно четко припомнила, что, выходя вчера из редакции, сунула фотовспышку в свою сумку.

Да-да! Я сунула ее в сумку, а когда она мне понадобилась, там ее не оказалось! Вопрос: куда она делась? Не могла же я ее просто потерять! Со мной такого никогда не случалось. Я никогда и ничего не теряла.

«Салько! – осенило меня. – Это он украл у меня вспышку, заранее зная, как будут развиваться события и желая помешать мне сфотографировать убийцу. Значит, он точно с ним в сговоре!»

Но мое возбуждение при этой мысли тут же сменилось опять унынием. Я точно помнила, что Салько ни на секунду не подходил близко к моей сумке, которую я не выпускала из рук, даже когда пила на кухне кофе. И кроме того, если это он украл вспышку, значит, он хотел лишить меня возможности сделать снимок в темноте! Значит, он не собирался включать свет, когда крал вспышку, но все-таки включил его, едва войдя в спальню! Что-то у меня концы с концами не сходятся в моих рассуждениях.

Да и не было у него возможности украсть вспышку. Я хорошо помню, что он физически не мог этого сделать, сумка все время, пока он был в квартире, находилась у меня.

Против него нет ни одного доказательства, даже косвенного, что он причастен к смерти своей жены.

И тут мне вспомнились мерзкие типы из кафе, в котором я обедала, прежде чем пойти на встречу с Салько в его квартире. Эти… как их… Саша и второй! Точно! Вспышку могли стащить только они, больше некому. Вернее, не они, а именно Саша, который подошел ко мне сзади и наклонился надо мной, шепча какие-то мерзости. Сумка висела на спинке стула у меня за спиной, и украсть из нее можно было не только вспышку, но и вообще все, что угодно. Почему же он тогда не взял фотоаппарат, цена которого раз в пятьдесят выше? Не смог его вытащить? Вспышка сверху, что ли, лежала? Да нет, я хорошо помню, что сунула ее на самый низ.

Остается одно – он взял вспышку намеренно. Он ее искал в моей сумке, нашел и взял ее, ничего больше не тронув. Зачем?

Опять вопрос, на который я не могу ответить!

Везет мне сегодня на такие вопросы! А что, если этих оболтусов подослал Салько и попросил их украсть у меня вспышку, потому что знал заранее, что убийца будет в его костюме и гриме и я не смогу в полутьме рассмотреть, он это или не он?.. Но тогда он не пришел бы сам, а ведь второй раз, когда я уже была на кухне, в квартире был именно Салько, я узнала его голос! Это он приходил. Но опять-таки – зачем, господи! Зачем ему вообще туда нужно было приходить?

Голова моя отказывалась думать об этом. Я почувствовала, что совершенно не выспалась, провозившись полночи с Ромой, и растянулась на кровати. Глаза мои сами собой закрылись…

Разбудил меня чей-то осторожный кашель совсем рядом со мной. Я резко поднялась, мгновенно проснувшись, и села на кровати. В одном кресле я увидела Рому, а в другом – Виктора. Оба сидели и молча смотрели на меня. Похоже, они уже долго так сидели.

– Витька! – сказала я возмущенно. – Почему сразу не разбудил?

– Не позволил, – ответил Виктор, посмотрев на Рому, который, конечно же, немедленно залился краской.

– Я хотел, чтобы вы отдохнули… – пробормотал он.

Странная волна досады на него, смешанной с благодарностью, накатила на меня. Я сама чуть не покраснела, но вовремя заставила себя выбросить из головы все, что не имеет отношения к делу.

– Ладно, – махнула я рукой и посмотрела на Ромку. – Сначала ты. Рассказывай.

– Я в этом деле мало что понимаю, – сказал Рома, подбирая слова. – Но и вы, Оля, кажется, разобрались не во всем.

Я насторожилась.

– Ну-ка, ну-ка, – оживилась я, предчувствуя интересные для себя новости. – Рассказывай, в чем это я не разобралась?

– Во-первых, в парке нет дома, в котором живет артист театра драмы Арнольд Салько, – заявил вдруг Рома. – Я даже обиделся сначала, думал, вы посмеялись надо мной, пока не понял, что вас просто кто-то ввел в заблуждение.

– Но я же была в нем… – пробормотала я в полной растерянности. – Снесли, что ли? Зачем?

– Да не сносили там ничего! – воскликнул Рома, встревожась оттого, что я ему не поверила. – Салько никогда и не жил в парке. Он на набережной живет лет десять уже. Я специально узнал сегодня. Валерку разыскал, ну и спросил между делом…

– Как на набережной? – переспросила я, но тут до меня стало кое-что доходить. – На набережной… Так это не его дом. Может быть, его жены?

– Не знаю, – пожал плечами Рома. – Может быть, и жены. Я нашел садовника в парке и поболтал с ним полчаса, он все мне рассказал о тех, кто в парке дома построил. Их всего человек десять. Он всех по фамилиям назвал. Все, говорит, уроды, из-за них, говорит, столько деревьев загубить пришлось. Но фамилии Салько он не называл. Я его тогда сам спросил. Он не слышал такой фамилии никогда…

Я взялась за голову.

– Ладно, – сказала я. – Рассказывай все подряд, все равно я сейчас понять ничего не могу, это ты прав.

– Он мне показал дом, в котором вчера женщину убили, – сказал Ромка.

– Жену Салько! – тут же перебила я его.

– Не знаю, – сказал Рома. – И садовник эту женщину не знает, а он ее рассмотрел хорошо, потому что его понятым вызвали, когда квартиру обыскивали.

– Что нашли? – спросила я.

– Он говорит, ничего не нашли, – ответил Рома. – Ни оружия, ни наркотиков, а больше он ничего не понял, что они там делали. Денег, говорит, много было, но хозяин сказал, что это его, и бумажки какие-то показал – отдали.

– Хозяин? – переспросила я. – Ну да, – сказал Рома. – Толстый такой мужик с золотой цепью, как садовник говорит. Он клялся и божился, что не знает убитую женщину и не понимает, как она попала к нему в дом.

– В библиотеке что нашли? – спросила я.

Ромка кивнул головой.

– На второй этаж, говорит, их пригласили и продемонстрировали какую-то дыру в полу, через которую видно все, что в спальне делается. А хозяин страшно удивился и сказал, что понятия не имеет, откуда взялась эта дыра и кто ее сделал. Он, мол, квартиру купил недавно, перед ним в ней еще кто-то жил, наверное, это от прошлых хозяев осталось…

– Вот как… – только и сказала я. – Убитую милиция опознала?

– Конечно, – кивнул Ромка, – она, если верить садовнику, тоже артистка.

Я заметила, что Виктор в кресле шевельнулся.

– Что, Витя? – спросила я.

– Ельницкая Анастасия, – сказал Виктор. – Солистка театра оперы и балета. В губернских новостях сообщили. Утром. Задушена.

– Так у него жена была балериной? – спросила я, вспомнив хрупкую фигуру женщины, лежащей на кровати, и совершенно забыв о том, что у жены Салько было другое имя – Евгения.

Виктор покачал головой.

– Что, неужели певицей? – спросила я с сомнением.

– Нет, – сказал Виктор. – Не его жена. Муж – Ельницкий Михаил Анатольевич. Директор завода. Станкостроительного.

Я упала головой на подушку и закрыла глаза.

– При чем тогда тут Салько?!!

Виктор хмыкнул. Он тоже ничего не понимал. Я поднялась опять и посмотрела на Рому. Он выглядел немного испуганным и глупым.

– Ладно, – сказала я устало. – Оставим на потом. Как, впрочем, и все остальное. У нас все на потом остается. Я не могу найти ответа ни на один вопрос!.. Извини, Рома… Рассказывай, если, конечно, у тебя есть еще что сказать.

– В дом с кариатидами меня вообще не пустили, – сообщил Рома. – Там два мента в подъезде стоят. Я только остановился, чтобы старух получше рассмотреть… Я имею в виду – каменных… А они меня от подъезда шуганули… Я имею в виду – менты, а не старухи… Я сразу понял, что туда ходить не нужно…

– Ясно, – сказала я. – У Маринки меня ждут. Значит, дома – тоже. Вопрос – почему? Если Салько тут ни при чем и это не его жена, зачем он на меня настучал и рассказал о том, что я была в квартире в момент убийства? И откуда вообще там взялась эта Ельницкая?

– Любовница, – подал голос Виктор. – Арнольда.

Это была еще одна сногсшибательная новость. Но, к сожалению, она ничего не объясняла, а лишь еще сильнее все запутала.

– Ну и что? – спросила я. – Почему ее убили? И кто ее убил? Сам Салько, что ли? А зачем? Он же говорил, что там его жена будет, а оказалась – любовница?..

Виктор пожал плечами. Я вздохнула. Это, похоже, единственная пока реакция на происходящее, которая ему доступна. Впрочем, и для меня тоже.

– Так, – сказала я и посмотрела на Ромку. – Купил, что я просила?

Ромка покачал головой и показал на Виктора.

– У него есть все, что нужно, – сказал он.

– Ну так давай, что сидеть-то! – разозлилась я, хотя и понимала, что злиться не на кого. Разве что на саму себя – за то, что ввязалась в эту историю. – У меня есть несколько очень интересных кадров. Нужно их срочно проявить. Может быть, хоть что-то они нам помогут понять.

Мы с Виктором отправились в ванную, проявлять пленку. Ромка смотрел на меня умоляюще, но я его с собой не взяла – что ему там делать, ничего интересного в этом процессе нет, это же не печать.

– Слушай-ка, – сообразила я. – У тебя есть проектор какой-нибудь?

– Есть, – обрадовался Ромка, что он опять может сделать для меня что-нибудь полезное.

– Приготовь, – приказала я. – Сейчас пленку проявим, смотреть будем.

Минут через двадцать пленка была проявлена и даже высушена феном Ромкиной мамы. Я вырезала из нее кадры, которые сделала вчера в той непонятно чьей квартире, и вставила один из них в проектор. На белой крашеной стене появилось увеличенное негативное изображение одного из кадров первой серии моих вчерашних снимков.

Сначала вообще трудно было что-то разобрать в мешанине теней и слабых отблесков, падающих откуда-то сбоку. Виктор сопел разочарованно, а Ромка даже широко открыл рот от удивления – перед ним была снятая мною картина убийства. Такое он раньше только в кино видел.

– Там окно! – заявил он вдруг, показывая рукой в правую сторону кадра.

– Точно! – тоже сообразила я. – Значит, это – в центре кадра – кровать. Вон, видите, чуть сбоку и вверх, ноги женщины можно различить. А рук видно быть не должно, ими она, похоже, упирается в грудь тому, кто сидит на ней сверху.

– Его очень плохо видно, – с сожалением сказал Ромка. – Он вперед, кажется, наклонился, и в кадр попали только плечи и затылок…

Виктор продолжал разочарованно сопеть. Я и сама была расстроена тем, что ничего существенного нам этот кадр не дал. Даже то, что мужчина на кадре душит женщину, читалось не очень отчетливо. Квартиру можно, наверное, было узнать. Например, по форме кровати и расположению ее относительно окна. Но ни лица мужчины, ни особенностей его фигуры видно не было. Да и женщину тоже было не узнать, поскольку ее закрывала спина мужчины, видны фактически только ноги и то – весьма смутно. Короче, этот кадр никак не мог служить доказательством чего бы то ни было. Ни моей невиновности, ни моей вины. Меня могли обвинить в том, что я заранее приготовила этот снимок, чтобы отвести от себя подозрения – ведь, кто на нем, установить практически невозможно.

Я поставила кадр из второй серии и чуть не вскрикнула от радости.

Лицо мужчины было задрано кверху – он в этот момент смотрел на потолок после моего крика. И то ли свет из окна падал чуть ярче, то ли этот кусок пленки оказался чуть чувствительнее, но я ясно различила характерные черты очень знакомой мне маски Мефистофеля – обведенные кругами выразительные глаза, острые торчащие вверх уши, маленькие, как у козленка, рожки надо лбом. Можно было даже разглядеть щетину на левой половине лица, там, где не наложен грим.

– Красивая, наверное… – прошептал Рома, и я тут только обратила внимание, что хорошо видно и лицо женщины.

Оно, как ни странно, не казалось – несмотря на то что смотрели мы негативное изображение – таким страшным, как тогда, когда я подошла к ней проверить, жива ли она. Лицо, конечно, было искажено предсмертными судорогами и удушьем, но сохраняло какую-то особенную красоту, которая просвечивала и через страдания.

«Молодец, Ромка! – подумала я. – Не каждый сумел бы по этому негативу понять, что она была красивой женщиной».

Что-то в лице мужчины было необычным. Конечно, лицо убийцы обычным вообще не назовешь. Мы однажды чуть не поссорились с Маринкой из-за теории Ломброзо, когда я неосторожно заявила, что в убийцах есть какая-то ненормальность – в их психике, я имею в виду. Маринка тогда, присоединив меня к знаменитому, но заблуждавшемуся итальянцу, разнесла нас обоих в пух и прах. Но я и сейчас продолжаю считать, что в лицах убийц есть что-то, по чему их можно узнать еще до совершения убийства. Впрочем, когда я начинаю об этом думать, то прихожу к выводу, что половину людей, которые тысячами встречаются мне за день на улицах Тарасова, запросто можно причислить к потенциальным убийцам, настолько их лица обезображены сегодняшней жизнью в России.

Но в чертах лица этого Мефистофеля было что-то другое – не нарочито злодейское выражение (какое же еще может быть у маски Мефистофеля!), а что-то, чего я никак не могла уловить…

Помог Виктор.

– Цвет? – спросил он.

– Что? – не поняла я.

– Пленка – цветная? – пояснил он свой вопрос.

– Точно! – воскликнула я. – Цвет! Молодец, Витька! Конечно, пленка цветная! Разве ты сам не видишь? Впрочем, снимок темный, и трудно понять, что изображение цветное. Но ты прав! Именно – цвет! Вот я и смотрю – что же меня смущает в этом Мефистофеле?

– А ну-ка скажи, какой цвет волос у Арнольда Салько, который играл вчера Мефистофеля? – спросила я Ромку. – Ты же видел его вчера на сцене!

– Темный… – неуверенно произнес Рома. – Кажется, черный.

– Эх ты! «Кажется»! – передразнила я мальчишку, который опять-таки покраснел. – Ну а ты что скажешь?

Я посмотрела на Виктора.

– Какие волосы у Митрофанова-Салько, который приходил к нам в редакцию?

– Куда? – тут же переспросил Ромка, но я только отмахнулась от него рукой.

– Брюнет! – сказал Виктор твердо, еще бы не твердо – бывший афганский разведчик!

– Конечно, брюнет! – воскликнула я. – А на снимке что?

Мы все втроем уставились на изображение на стене. На негативе голова мужчины была темной!

– Я не понял, – сказал Рома. – Ну и что?

– Не-га-тив! – по слогам сказала я ему. – У брюнета волосы были бы здесь светлыми!

– Так, значит, тогда это не Салько! – сделал вывод Рома.

– Гениально! – оценила я. – Но вопрос в том – кто же это тогда?

Я толкнула Виктора в бок.

– Спорим, не угадаешь, – сказала я, – какого цвета у него волосы.

– Блондин, – сказал Виктор. – Светло-желтый. Как пшеница.

– Рыжий! – воскликнула я и подставила ему руку. – Спорим? Шампанское на всех!

Виктор молча шлепнул меня по руке – поспорили! Я была уверена, что шампанское купит Виктор.

– Осталось только отпечатать, и узнаем, кто из нас прав, – сказала я. – Давай, Витя, распечатай этот негативчик. И еще одна к тебе просьба…