Неотразимое чудовище (сборник)

Глава 6

Мы шли по улице, растворяясь в тумане, и, когда наконец Рита остановилась и сказала: «Это здесь», – я не могла понять, какое отношение к театру имеет этот выплывавший из тумана бункер, куда более похожий на овощной склад или…

Ну да. На склеп.

– О-о, – высказала я вслух свое удивление.

– У Донатовского немного странное видение жизни. И такого ее проявления, как театр, – вздохнула Рита. – Но, если вы войдете внутрь, может быть, ваши ощущения изменятся…

Она потянула на себя тяжелую дверь, вполне достойную «театра-гробницы», и мы вошли.

Старушек с программками, непременный атрибут любого нормального театра, здесь заменил крутолобый амбал, который немедленно отреагировал на наше появление тяжелым и недовольно-вопросительным взглядом.

«Какого черта», – говорил этот взор.

– Вова, мы к Донатовскому, – сразу объяснила Рита, немного съежившись.

Похоже, громоздкий Вова был тут одной из самых уважаемых личностей!

– А это кто? – подозрительно посмотрел он на Пенса и меня. Наверное, мы не казались ему достойными доверия. Оно, конечно, и правильно…

– Это мои знакомые, – терпеливо пояснила Рита. – Может быть, мне удастся устроить их к нам.

Он осмотрел нас с Пенсом, и в его взгляде было нетрудно определить скепсис – поэтому в том, что нам тут «не обломится» и звездами данного театра мы не станем, сомнений не возникало. Однако, видно, он решил, что чашу позора нам нужно испить до дна, и великодушным жестом указал на ведущий в глубь здания коридор.

– Проходите.

Мы двинулись в указанном направлении.

«Чем дальше в театр, тем становится мрачнее», – отметила я про себя, с любопытством разглядывая стены, окрашенные в адское сочетание красного и черного, от чего сразу становилось ясно – ничего хорошего в будущем нам не дождаться.

Наконец Рита остановилась перед еще одной тяжеленной дверью, украшенной, как вы и сами догадались, теми же любимыми режиссером Донатовским цветами, и робко постучала.

– Войдите, – раздался веселый голос, и Рита толкнула дверь, впуская нас в «святая святых» великого маэстро.

Сам маэстро сидел за столом и напряженно писал что-то на листе бумаги. Правда, вид у него был виноватый, будто он до этого ковырял пальцем в своем носу.

Но к нашему приходу он постарался создать имидж трудолюбивого человека, углубленного в творчество.

– Рита? – вопросительно посмотрел он на нас.

– Костя, познакомься. Это Александра и Сергей. Они…

Она оглянулась на нас, ища поддержки.

– Мы детективы, – решилась я на откровенность, наблюдая за его реакцией.

Кстати, о Донатовском…

Он совершенно не соответствовал созданному мной образу. Более того, я была вынуждена в данном случае признать, что «действительность намного пошлее и банальнее воображаемого мной типажа».

Мне он показался «свидетелем Иеговы», честное слово. Я даже перепугалась, что он тут же начнет шпарить наизусть Библию.

Наверное, они просто не могли найти себе применения, наши бывшие комсомольцы, которых он чем-то напоминал. Кто-то из них рванул в секту «иеговистов», а этот парень решил обрести душевный уют в театре. Простой театр показался ему скучным. Вот он и нагромоздил в бункере эти кошмарные фантазии и, увы, посчитал, что все это – ново и здорово.

Роста он был маленького, начинающуюся лысину старательно прикрывал жидкими прядями, так что сразу и навечно выпал из сферы моих женских интересов. Кроме того, его взгляд был исполнен надменности и в то же время какой-то наивной глупости. Руки… А вот руки были самым отвратительным в его облике! Мало того, что они были несоразмерно большими, с толстенькими колбасками-пальцами, так он их еще все время потирал, невольно привлекая к ним внимание!

Одет же он был, как вы, наверное, уже догадались, в черный пиджак, красную рубашку и черный галстук.

«Что у него за дикая мания к трауру?» – подумала я, с любопытством разглядывая сию неприятную личность.

Он, в свою очередь, смотрел на нас с не меньшим интересом.

– Де-тек-тивы? – переспросил он и неприятно хохотнул. – Такая юная девица?

Эта фраза была сказана так пренебрежительно, что я почувствовала слабый укол обиды. Кажется, мне предлагается сразу стать его врагом? Хотелось бы знать, к чему бы это?

– Так, – кивнул он, смирившись с тем, что я все-таки детектив. – Надо думать, ваше посещение вызвано гибелью нашей актрисы… Ну, что ж. Мы в трауре, но… Я отвечу на ваши вопросы. Хотя вам самим не кажется, что несколько неуместно врываться к скорбящим об утрате людям?

– Если бы Елизавета Андреевна скончалась не насильственной смертью, никто бы вас не побеспокоил, – холодно парировала я его выпад. – Но в связи с тем, что это не так, вам придется смириться не только с нашим интересом к обстоятельствам дела, боюсь, вас побеспокоит и прокуратура.

– Уже побеспокоила, – усмехнулся он. – С самого утра. Кстати, кто является вашим нанимателем? Или это… – он многозначительно посмотрел на Риту, – конфиденциально?

– Нет, но я не обязана отвечать вам на подобный вопрос.

Чертов тип меня раздражал!

– Я могу сказать вам то же самое.

– Можете, – согласилась я. – Но это не в ваших интересах…

– Позвольте вам заметить, что мои интересы мне более известны, чем вам.

Похоже, я слишком поддалась своим эмоциям и теперь пожинала плоды – беседа не получалась!

– Это я попросила Александру Сергеевну заняться расследованием обстоятельств Лизиной смерти, Костя, – произнесла Рита.

– Ты?!

Он удивленно вскинул брови.

– Но почему?!

– Костя, я не думаю, что Лиза стала жертвой маньяка! И ты знаешь это не хуже меня.

– Ошибаешься, Рита! Вряд ли мне хорошо известно, кто убил нашу Лизу!

– Но это был не маньяк! Потому что…

Она сделала глубокий выдох и с отчаянной решимостью выпалила:

– Потому что ты, Костя, первый сказал мне, что с Лизой что-то страшное происходит! Ты первый это заметил! Значит, черт тебя побери, ты лучше всех это знал! Ведь именно ты разговаривал с ней куда откровеннее и чаще нас всех! Может быть, тебе стоит прекратить ломать эту комедию?

В комнате воцарилось молчание. Оно было тяжелым, как туман, царящий на улицах Тарасова.

Донатовский, прищурившись, изучал Ритино лицо, причем оба напоминали Удава и Кролика. Рита, однако, его тяжелый, гипнотизирующий взгляд встретила с достойным восхищения мужеством. Храбро ответив на него, она даже позволила себе дерзкую улыбку.

– Ну, хорошо, – кивнул Донатовский. – Мы поговорим. Раз вы так этого хотите, я пойду вам навстречу, хотя, признаюсь, не люблю сыщиков ни в каком виде. Ни доблестных представителей милиции, ни тем более такую мелкую шушеру, выросшую на плесени нуворишей, как вы. Пройдемте в зал. Там – воздух, которым дышу я, которым дышит Рита и дышала Лиза. Мне будет легче вспомнить подробности наших с ней разговоров, а вам легче понять нас. Потому что мне кажется, что вы, Александра Сергеевна с вашим молчаливым другом, не понимаете, что имеете дело с совершенно особым типом людей, анализировать поступки которых вам, уж извините, не под силу.

Я смолчала, проглотив обиду.

– Мы слишком тонкая и воздушная субстанция, – продолжал он свой сеанс публичного самолюбования. – Наши мысли и чувства отличаются от мыслей и чувств нормального среднего человека. Вы – нормальны, мы – паранормальны…

«Господи, надо же так упиваться собственным бредом», – с тоской подумала я, но прерывать паранормальную личность не стала, памятуя о том, что еще несколько мгновений назад своевольностью чуть не нарушила наше «взаимопроникновение».

В конце концов, в нашей работе нужны зачастую и терпение, и безграничное смирение. Но, господи, где этому учиться? Не в монастырь же идти, в самом деле…

Мы шли по узкому коридору, пробуждающему в моем воображении картины средневековья. Причем лишенного романтической лакировки, действительно мрачного, действительно инквизиторского, действительно – ужасающего.

Меня так и подмывало поинтересоваться у нашего провожатого, не воображает ли он себя «паранормальным» воплощением Савонаролы.

Наконец мы оказались в небольшом зале, стены которого были окрашены в любимый режиссером красный цвет. Портьеры на окнах ужасали чернотой мрачнее ночи. Сама сцена располагалась посередине и была отделена от зрителя лишь невысоким бортиком.

– Ну, вот и пришли, – горделиво воскликнул Донатовский.

Пройдя в центр сцены, он застыл, заложив руки за лацканы пиджака и слегка наклонившись вперед, отчего его фигура тут же приобрела фарсовое сходство с памятником вождю пролетариата.

Может, отсюда у него и такая незыблемая страсть к красному?

Оглянувшись на Пенса, я обнаружила, что мой невозмутимый Сереженька с трудом сдерживает смех.

Интересно, надо будет потом узнать, что его так рассмешило. Меня все это напрягает, ужасает и отвращает, а Пенс собирается «закатиться, как шарик в уголок»!

Все-таки мужская психология – величайшая загадка для моего слаборазвитого ума!

– Итак, Лиза. Да, действительно, последнее время с ней трудно было работать. Она все воспринимала слишком… Я бы сказал: близко к сердцу. Правда, за счет этого иногда выигрывал образ, но не всегда. Поймите, например, что в случае с Ниной в начале спектакля горечь во взгляде неуместна. Я постоянно пытался вернуть ее к жизни. Но…

Он круто развернулся на высоких каблуках, – кстати, ненавижу я у мужчин маленького роста эти каблуки! Какая-то трусливая расписка в собственной неполноценности! Мне кажется, даже свои физические изъяны надо воспринимать и преподносить с чувством собственного достоинства.

– Но бороться с Лизиным сплином у меня не хватало времени. Честно говоря, я считаю, что отнесся к этому чересчур всерьез. Похоже, ее просто мучил незатейливо-незадачливый роман. Тем паче что в один прекрасный день я увидел ее в обществе весьма импозантного мужчины… Тут недалеко есть маленькое кафе, которое любят посещать актеры. Именно там я их как-то раз и застал. Похоже, они разговаривали о чем-то неприятном для Лизы, потому что она сидела мрачная и не смотрела на него. Проще говоря, наша Елизавета Андреевна «ковыряла взглядом стол» и явно была расположена к истерике. Я сел поодаль, поскольку не видел особого смысла в своем присутствии при беседе. Говорили они так тихо, что, ей-богу, сообщить вам, о чем шла речь, я бы не смог, даже если бы у меня вдруг и появилось бы такое странное желание. А вот чем закончилась это рандеву, я могу описать.

Он задумался и вдруг протянул руку к Рите.

– Сигарету, пожалуйста!

Рита, к моему удивлению, тут же протянула ему сигарету.

Первой моей мыслью было, что Донатовский так разволновался, что непременно захотел закурить. Собственно, так оно и было – он чиркнул спичкой, затянулся, но тут же потушил сигарету.

Я вдруг осознала, что в этот момент его рука с толстыми пальцами, описавшая полукруг, выглядит почти как женская с длинными и нежными пальчиками.

Как это у него получилось – не понимаю! Но я даже глазами захлопала, чтобы вернуться в реальность – потому что это показалось мне просто магией – как выразилась бы моя мамочка, «морок, да и только!»…

Действо тем временем продолжалось. На губах Донатовского появилась легкая полуулыбка с оттенком горечи, и он отвернулся в сторону, досадливо поморщившись.

Потом он посмотрел на невидимого собеседника с ненавистью, легко хлопнул ресницами, тоже как-то идеально по-женски, и сказал:

– Значит, мне не на что рассчитывать?

После этого он швырнул окурок и прошептал:

– Будьте вы прокляты!

Я сидела, оглоушенная, так как только что видела Лизу, и никаких сомнений в этом у меня не возникло.

Донатовский же, как заправский медиум, уже наблюдал за моей реакцией с легкой насмешкой.

– После чего она ушла, как блоковская Незнакомка. Загадочно дыша духами и туманами и все такое… Меня она не соизволила даже заметить, будто меня не было в том пространстве, которое они занимали. Я даже почувствовал себя стариком Мерлином, провалившимся в четвертое измерение. Да к тому же я был чертовски занят ее кавалером, поскольку мне он показался весьма достойным внимания.

– Почему? – спросила я.

– А мой Тригорин… Я же должен с кого-то списывать жесты, взгляды, улыбки. Он крайне соответствовал, на мой взгляд, образу. Я даже пожалел, что отсутствует Федька, которому надо все это намотать на ус. Этот балбес чертовски красив, не спорю, но лоска ему не хватает. Вместо аристократа всегда появляется нувориш, не более… Так что я чуть не вскрикнул от обиды, что Федьки нет, дабы я показал бы ему, как надо вести себя настоящему джентльмену, а не разбогатевшему выходцу из трущоб… Кстати, Саша, знаете, как тот же Чехов характеризовал наших купцов? Дай бог памяти… Ах, вот. «Все они только случайно разбогатевшие обитатели трущоб». Впрочем, за точность цитаты не ручаюсь. Так и мой Федор примерно таков… Ну, ладно. Я отвлекся. Личность этого мужчины была столь примечательна, что я, затаив дыхание, боялся спугнуть момент. Он был настолько аристократичен, что это сквозило в жестах, и в обертонах голоса, и в улыбке. Сколько я мог его наблюдать? Одно мгновение, не больше… Я был обязан это мгновение ухватить! Посему я впился взглядом в этого типа. Он, к сожалению, отреагировал неадекватно на мой интерес. Злобно зыркнул на меня глазами и вышел вон, что-то ворча себе под нос, тут же разрушив первое впечатление, как если бы Венера Милосская вдруг грязно выругалась и сплюнула сквозь зубы, мгновенно превратясь в рыбную торговку. Так что войти вглубь я не успел.

– Как это вглубь?

– Де-точ-ка, я же вам сказал, мы люди паранормальные. Я говорю о нашем умении входить в «малый круг»… Впрочем, о чем это я? Вы же никогда не сталкивались с учением Константина Сергеевича! Малый круг – это «внутреннее я» героя. Знаете, что это развивает? При желании по-настоящему талантливый человек может легко войти в глубь интересующей его личности. Такой телепатический экскурс, когда есть возможность уловить внутреннее «дао» человека.

– Какая жалость, что вы не успели этого сделать! – искренне воскликнула я.

– Да мне хватило и его внешности, – махнул он рукой. – Мне даже думается, что он был внешне воплощенным. То есть внутри он был точно таким же, как внешне. «Лондонский денди», у которого все разложено по полочкам, и он так утомился от этого занятия, что ему смертельно хочется спать. То есть я неправильно выразился. Ему хочется заснуть «смертельным сном». Так лучше и вернее…

Ого! Я начинала смотреть на Донатовского с интересом.

Судя по всему, этот человек мог дать мне куда больше, чем я на то рассчитывала!

Он увлекся. Он говорил, показывал, и я поняла, что этот человек, если с него снять эту «шелуху» псевдоноваторства, как это ни странно, гениален!

Он полностью погружался в образ: меняясь сам, он превращался в изображаемого.

Очень скоро я прекрасно знала, как выглядел собеседник Лизы, более того – я могла определить, что сей индивидуум наверняка относится к преуспевающим гражданам нашего общества.

И лишь одно оставалось покрытым мраком тайны – что связывало его с Лизой? Адюльтер, который она с наивностью восприняла как большое чувство?

Наша беседа с Донатовским подходила к концу. Он начинал нервно поглядывать на часы.

– Простите, – наконец решился он. – Дело в том, что на сегодня у меня назначена одна небольшая встреча. Так как это рандеву с дамой, я не считаю себя вправе опаздывать. Поэтому…

Он замер, ожидая нашей реакции.

– Да, конечно. Последний вопрос…

– Я слушаю, – кивнул он с готовностью.

– Вчерашний вечер… Вы ничего странного не заметили?

– В смысле? – удивленно вскинул он брови.

– Лиза никуда не спешила? Была ли она спокойной или, наоборот, – взвинченной? Вообще, в ней ничего не изменилось?

– Знаете, я ничего особенного не заметил… Разве что, напротив, если меня и удивило вчера что-то в Лизе, так это ее спокойствие. Нет. И она не только никуда не спешила, но, как мне показалось, ушла из театра одной из последних.

Больше он говорить был не намерен. Снова стал напряженным и деловито взглянул на часы.

Ну, что ж…

Я протянула ему нашу «визитку».

– Если вы что-то узнаете, позвоните. Хорошо?

Он кивнул.

– Хотя не могу вам этого обещать, – не удержался он от насмешливой улыбки. – Я все-таки не люблю сыщиков.

Глава 7

Из «бункерного театра» мы вышли в загробном молчании. Если этакая молчаливость свойственна Сережке, то мое нежелание разговаривать удивило меня саму.

Более того, отчего-то и мои мысли обрели мрачную окраску, будто я только что побывала в пристанище вампиров.

Еще этот ужасный туман! Сейчас он, казалось, засасывает в себя, как огромный троглодит, и более того – сам проникает в меня, превращаясь в туманную инстанцию.

Мы шли по улице, держась за руки, и наконец я поняла, что молчание становится невыносимым.

Мои мысли сбивались, и я никак не могла понять, «катит» Донатовский на подозреваемого или его надо из черного списка вычеркнуть с некоторым сожалением?

По каким-то деталям я вполне могла заподозрить его в убийстве. Тем более что иногда его «паранормальные» глаза зажигались лихорадочным огнем, и тогда я легко представляла его в образе маньяка. Если бы… Если бы с такой же потрясающей легкостью он не становился в одно мгновение совершенно иным!

Что там ни думай, а Донатовский – тип весьма загадочный. Чего стоят его рассуждения о смерти, которыми он порадовал меня в конце нашей беседы!

«Смерть, смерть – вот что является основой любого творчества!» – увлеченно тараторил Донатовский, не обращая внимания на то, что Пенс уже пытается выбраться на свободу.

Словно опасаясь, что мы освободимся раньше, чем он выскажет нам наболевшее, Донатовский занял такую позицию, при которой без его воли наше освобождение становилось невозможным, – то есть, попросту говоря, встал между нами и вожделенной дверью.

«Посмотрите сами, молодые люди, что движет любым поэтом, любым драматургом? Все то же. О нет, не надо говорить мне о любви! Любовь ничего не значит, если она не связана со Смертью! Много бы интереса было у вас к Ромео и Джульетте, если бы они остались живы? Только Смерть и вызывает к себе вечный интерес, завершая бессмысленную картину человеческого существования! Только она придает этому хаотичному явлению хотя бы какой-то завершенный смысл! Поэтому нам становятся понятны гении только после того, как всемогущая Смерть поставит в их метаниях точку, и мы наконец догадаемся, что они хотели нам сказать!»

– Тела живых существ исчезли в прахе, и вечная материя обратила их в камни, в воду, в облака, а души их всех слились в одну, – вдохновенно процитировал он, все-таки выпуская нас. Его интерес к такому явлению, как смерть, был безусловен. Вот только что это было? Маниакальная страсть, вполне способная вылиться в извращенные формы, или простой юношеский, задержавшийся в сознании экзистенциализм?

Почему он, только что спешащий на встречу, вдруг начисто забыл о ней? Ему хотелось выговориться? Или убедить нас в чем-то?

Странная личность – этот человечек с горящими глазами… И понять его трудно, что-то в нем есть и отталкивающее, и в то же время возбуждающее жгучий интерес.

– А вот черт его и разберет, – пробормотала я, всматриваясь в туман, чтобы хотя бы определиться, где мы находимся.

Такого густого тумана я, сколько живу, – не помню! Видимость была настолько минимальной, что если ты возымел глупость задуматься и внезапно очнулся, определить, где находишься, можно было только с огромным трудом. Поскольку все предметы растворялись в серой пелене уже через несколько шагов.

– Просто ежики мы с тобой какие-то, – проворчала я. – Где мы хотя бы?

– На углу Волжской, – ответил Пенс.

Я призадумалась. Искушение было велико.

Недалеко отсюда находился высотный дом, и там, в одной из квартир улучшенной планировки, жила родная сестра Елизаветы Андреевны Ракитиной – Валерия Андреевна.

То бишь та, которую Рита внесла в черный список первой.

Та, которая могла знать о респектабельном джентльмене, встретившемся в кафе Донатовскому, немного больше.

Я остановилась. С одной стороны, если я не явлюсь пред очи моего босса, он начнет волноваться, и они совместно с Ванцовым устроят невесть что! Но с другой…

– Почему бы мне не попробовать, – привела я, на мой взгляд, весьма убедительный довод. – Как ты думаешь, Пенс?

По его взгляду я быстро определила, что он ничего не думает. То есть мыслительные процессы в его лохматой башке, безусловно, происходят, но они совершенно не касаются проблемы, занимающей мое воображение. Своим вопросом я достаточно нахально вырвала его из размышлений то ли о последних гонках или о еще более животрепещущей проблеме – где достать столь любимый моим другом «Beos». Он вздрогнул и вылупился на меня с таким удивлением, будто я вообще явилась невесть из какого измерения и меня тут быть не должно. Осознав, что я тут и с этим надо смириться, Пенс трагически вздохнул и заморгал глазами.

– Ты о чем? – рискнул поинтересоваться он.

– О Валере, – пояснила я. – Она ведь живет недалеко отсюда. Может, стоит к ней наведаться?

Пенс посмотрел на часы.

– Четыре часа, – сказал он. – Вряд ли она сейчас дома…

– Принимая во внимание род ее занятий, она именно сейчас должна быть дома, – сказала я. – Более того, она обязана быть дома! Или ты не думаешь, что она скорбит по поводу постигшей ее утраты?

И тут Пенс сказал фразу, которая вертелась и у меня на кончике языка.

– Знаешь, Сашка, у меня создалось такое впечатление, что пока я не видел скорбящих.

«А Рита?» – хотелось спросить мне, но, подумав, поняла – Рита тоже почему-то не особенно скорбит!

– В конце концов, мы пока знаем не все Лизино окружение, – сказала я. – Пойдем. Попробуем познакомиться с ее сестрой.

Для того чтобы побыстрее добраться до Валериного дома от театра, надо было пройти парком…

Стоп.

Я остановилась.

Тем самым парком, где убили Лизу. То есть получалось, что именно к Валере она и шла.

– Пенс, как ты думаешь, могла она идти после спектакля к своей сестре?

– Почему ты так решила?

Я огляделась. Парк был обычным, старинным, с аллеями, украшенными бюстами с отбитыми носами.

Скорее всего даже ночью он не оставался совершенно безлюдным, но Лиза пошла не по аллее. Почему она, прекрасно зная о том, что такие прогулки опасны, потащилась через детские площадки?

Ночью это, пожалуй, самое безлюдное место… Какого же черта она забрела туда, где вообще и днем-то с огнем никого не сыщешь, не говоря о ночи!

– И ничуть не ближе к выходу из парка, – сказала я задумчиво. – Так что мне совсем непонятно, как она там оказалась…

Решительно развернувшись, я быстро направилась именно туда.

– Сашка, я не успеваю за крутыми скачками твоих мыслей из стороны в сторону! – возмутился Пенс. – То мы собираемся посетить Валеру, то тебя несет в противоположную сторону, к контейнерам с мусором!

– Вот и я не могу ее понять, – проворчала я. – Почему она туда решила отправиться? Ведь не приволокли же ее туда силой!

– Могли напугать, – предположил Пенс.

– Ага, и по этой причине она побежала в самое безлюдное место? Логичнее было бы вырулить прямиком на проспект! По крайней мере там, если очень постараться, можно обнаружить ментов и пожаловаться им на преследование! Памятуя их безграничную запуганность нашим таинственным «душителем», они на все сто процентов не остались бы равнодушны к ее просьбе! А наша Лиза почему-то «гребет» к мусорке, как если бы она твердо решила для себя, что лучшего выхода, чем убийство, ей не светит! То есть получается, что она там назначила кому-то встречу?

– Почему ты думаешь, что она там назначила встречу?

– А что еще она тут забыла? Пошла собирать майонезные баночки, что ли? Может быть, мы имеем дело и с очень необычной дамой, я не спорю, но не до такой же степени! Ну-ка скажи – если бы тебе кто-то назначил встречу в таком жутком месте, в каком случае ты бы на нее отправился?

– Я бы вообще не отправился. Особенно ночью, – признался Пенс. – Если «кому-то» приспичило со мной поговорить о важном деле, пусть выберет место поприятнее, чем ночная мусорка! Даже если это часть парка. Это же все-таки далеко не лучшая его часть, согласись!

– А если он пообещал там ей объясниться в любви? – смело предположила я.

– У мусоросборника? – удивился Пенс. – Он что, панк? Нормальные люди вообще-то вряд ли захотят объясняться в любви в таком непрезентабельном месте.

– Ладно, – отмахнулась я. – Мог быть еще один вариант. Она шла к своей сестрице и вдруг увидела некую таинственную личность, которую мы обозначим «Х», с которой как раз была связана ее депрессия. Она его или ее видит и решает выследить. Предположим, она что-то такое подозревает. Скажем, что это маньяк. Давай так – мы ставим следственный эксперимент. Ты будешь этим таинственным маньяком, а я Лизой.