В джунглях Москвы. Роман

1

В деревню Варюнька приехала в субботу. Был тихий, серый и грустный день. Один из таких, когда не хочется выходить из дому, когда приятно сидеть у окна и смотреть на замершие, почерневшие от осенней сырости деревья, на влажные листья, тяжело повисшие на ветвях, на пустынный луг, по которому изредка торопливо прокатится машина или трактор с прицепом.

От автобусной остановки Варя шла быстро, по сторонам не глядела, опасаясь встретиться с любопытными и насмешливыми взглядами односельчан. Шла и ежилась, представляя, как в каждой избе теперь у окна торчат бабы и обсуждают ее. Не могла же тетя Шура Пискарева не рассказать в деревне, как встретила их с Колькой Хомяковым в городском сквере между кинотеатром и универмагом. Дернул же их черт днем потащиться в кино! Ну ладно, посмотрели и шли бы себе туда, где меньше людей. Так нет! В скверике захотелось посидеть!.. Уж больно день тогда был хорош! Пригревало сентябрьское солнце. Терпко пахло опавшими листьями. Ветерок приносил запах грибной сырости. Тонкие струйки небольшого фонтана тихонько шелестели, будто нашептывали что-то кленовым листьям, покачивающимся на воде. Колька говорил Варюньке о фильме. Она слушала и не слушала. Ей было хорошо! Они шли под руку по аллее, выбирая скамейку, чтобы присесть. Вот тут-то и окликнула их тетя Шура, которая приехала в Москву за покупками и теперь отдыхала в скверике от толкотни в универмаге. Варюнька вздрогнула, растерялась. Она понимала, что ей не надо показывать своего смущения, пыталась справиться с волнением, но еще больше терялась и краснела. Ведь под руку ее держал Колька Хомяков, чужой муж! А он не только не смутился и не растерялся, но даже обрадовался встрече с односельчанкой, привет родителям передал… Нет, не могла тетя Шура не рассказать о встрече с ними. Оттого-то и не радовал Варюньку приезд в родную деревню, оттого-то и ежилась она, представляя, как смотрят на нее из каждого окна. Но она ошибалась. Заметила ее только бабка Игнатиха, которая ждала из райцентра свою внучку и поэтому не отходила от окна.

– Кто это пошел-та? – прильнула она к стеклу, щуря слезящиеся глаза.

Ее дочь лениво посмотрела в окно и, зевнув, сказала:

– Варюнька! Любаньки Егоркиной…

А Варюнька тем временем повернула с дороги на тропинку, которая напрямик пересекала луг, перепрыгивала лощинку и выходила на ту улицу, где стояла их изба. Серую шиферную крышу Варюнька увидела, как только свернула на тропинку. Увидела серое крыльцо, желтую дверь, три темных окна… «Дома ли мать? – подумала Варюнька. – Дома, конечно… Сидит, небось, у окна, прядет или вяжет, изредка бросает взгляд в окно и гадает, не дочка ли это торопится по лугу? А что, интересно, делает брат? Читает? Читать-то он любит!»

Мать шила, сидя у окна. Увидела дочь лишь тогда, когда она поднялась на крыльцо.

– Ой, ой, доченька приехала! – заойкала мать, отложила шитье, засуетилась и заторопилась к двери.

Варюнька поставила сумку на табуретку и обняла худенькие плечи матери.

– Ты надолго?

– Нет, мам, ненадолго… – ответила Варюнька, вытирая выступившие на глаза слезы. В последнее время она стала «мокроглазая», плакала, даже читая книги, часто не только над горькой долей героинь, но и от умиления. – А где же Ванёк?

Лицо матери, осветившееся тихой радостью при появлении дочери, такой красивой, умной, да, да, умной, ведь далеко не каждая девушка в их деревне поступила в институт, помрачнело, стало сухим. Мать считала, что Ванек отбился от рук.

– Поди узнай, где его носит, – ответила она. – Ужинать придет, и то хорошо!

– Ну и кобелина растет, – буркнула Варюнька, сделав сердитое лицо, хотя сейчас сердиться ей не хотелось. – Завтра же с собой увезу…

Она начала раздеваться. Мать суетливо помогала.

– Мам, я сама! – ласково говорила Варюнька.

– Ничо, ничо, – отвечала мать, забирая плащ у дочери и вешая его на гвоздь, вбитый в стену около двери, где рядом, на другом гвозде висели старенькая телогрейка и куртка брата.

2

А Ванек в это время шел по деревне. Неторопливо мерил улицу своими длинными ногами. Он заходил к приятелю Кольке Скворцу, но того не оказалось дома. Еще издали увидел Егоркин Валю Пискареву, тоже высокую, как и он, девушку с мягкими пухлыми щеками, и сердце его дрогнуло, как всегда при неожиданной встрече с ней. Ванек дружил с Валей уже два года, еще с девятого класса, но до сих пор смущался, видя ее. Егоркин спрятался за угол сарая и стал ждать с улыбкой, волнуясь все сильнее и сильнее. Когда шаги Вали зашуршали рядом, Ванек с криком выскочил из-за угла навстречу девушке и хлопнул в ладоши.

– Ой, дурачок! – смеясь, отпрянула назад Валя, и пухлые щеки ее заалели.

Егоркин сгреб ее в объятья и чмокнул в мягкую щеку. Девушка испуганно обернулась. Улица была пуста. Валя оттолкнула Ванька, ласково говоря:

– Отстань! Мать увидит…

– Ну и что? Разве она не знает, что мы дружим?

– Совесть иметь надо!

– Ты куда топаешь? – спросил Ванек.

– В магазин.

– И я с тобой!

– Нет-нет! Не ходи, а то я вернусь.

– И я вернусь.

– Ну не дури! Прошу тебя, – притворно сердилась Валя.

Чувствовалось, что девушке приятна встреча с Егоркиным, приятно, что он ее обнял, приятно, что он хочет быть рядом с ней. Она и сама рада бы пройтись сейчас под руку с Ваньком, но посчитала это не приличным. Неудобно перед людьми. Им только дай повод, сразу сплетни пойдут. Потом из дому стыдно будет выйти.

– Ты сегодня в клуб придешь? – спросил Ванек.

– Не смогу, наверно… Работы ужас сколько! Устану.

Валя работала дояркой. Дел на ферме всегда было много. Валя уже привыкла и не очень уставала. Но она постеснялась сказать, что у нее сегодня банный день.

– Иди домой. Сестра твоя приехала, – проговорила девушка и направилась в магазин.

Значит, Варюнька приехала. Егоркин догадался, что приехала она за ним. После случая с бригадиром мать написала ей, чтобы она взяла его в Москву. Одного Ванька мать отпускать не решалась.

3

Валя бодро шла по лугу. После встречи с Ваньком ей радостно было шагать по жухлой и влажной от вчерашнего дождя траве. Подходя к магазину, она заметила медленно выезжавшую из переулка машину Петьки Чеботарева, приятеля Егоркина. Петька постоянно заигрывал с ней. Обычно Вале нравилось внимание Чеботарева, был он, как и Ванек, высок ростом, но гибче, увереннее Егоркина, который был по подростковому неуклюж, и лицом Петька поприятнее, имел кучерявый чуб, но сейчас Вальке не хотелось видеть Чеботарева, слушать его шуточки. Она торопливо пошла к магазину, небольшому финскому домику, стены которого были когда-то выкрашены зеленой краской. Чеботарев все-таки увидел Валю и, как она предполагала, повернул свой грузовик. Догнал он девушку, когда она поднималась по ступеням.

– Здорово, Валюха! – высунул Чеботарев свою русую кучерявую голову из кабины. Рядом с ним сидел Колька Скворец, коренастый, со смуглым лицом, спокойный парень.

– Привет, – небрежно кинула Валя и взялась за ручку двери, показывая, что ей не до них.

Парни выбрались из кабины и направились следом за ней. В магазине Петька обогнал Валю и первым подбежал к прилавку. Продавщица Вера сидела на низеньком стуле и читала книгу. Из-за высокого прилавка виднелась только ее голова с коротко остриженными, вьющимися на концах волосами. Услышав шум открываемой двери, она оторвалась от книги и вопросительно взглянула на вошедших.

– Взвесь-ка нам, Веруня, конфет. Грамм триста, – быстро сказал Чеботарев.

Вера нехотя поднялась и спросила:

– Каких?

– Самых лучших!

Девушка взвесила и подала кулек Чеботареву. Тот, любезно улыбаясь, наклонился к Вере и протянул ей кулек.

– Угощайся!

Сейчас Петька нравился самому себе, чувствовал себя истинным кавалером.

Вера усмехнулась, глядя на него. «Кривляка!» – подумала она, но руку в кулек сунула и вынула одну конфету. Чеботарев ей не нравился. Не нравились его пошлые шуточки, навязчивая бойкость, нахальство. Когда она приняла магазин, окончив торговое училище, Петька начал ухаживать за ней. Ухаживал он так усиленно и глупо, что она его возненавидела. Подруги передавали ей, что он хвастался, будто собирается на ней жениться.

Чеботарев протянул пакет Вале.

– А это тебе!

– Чей-то ты так расщедрился? – спросила Валя, вынимая конфету.

– Бери все! Бери, бери… Я в спортлото выиграл!

Когда ребята отъехали, Колька Скворец сказал Чеботареву:

– Что ты все с Валькой заигрываешь? У них с Егоркиным вроде бы по серьезному…

– Я тоже не баловаться хочу, – ответил Чеботарев, глядя на дорогу. – Нравится она мне! Давно нравится… Женится, что ли, он на ней? Ему еще в армию сходить надо, а за это время она все равно замуж выйдет… Так лучше я на ней женюсь, чем она кому-то достанется…

Мысль о женитьбе на Вале пришла Чеботареву минуту назад после замечания Скворца и очень ему понравилась. Как же он раньше об этом не подумал? Ванек-то еще сопляк! Семь девок сменит до женитьбы… На душе Чеботарева вдруг стало светло и приятно, словно он и впрямь выиграл в спортлото приличную сумму. Как же это раньше ему в голову не приходило, спрашивал он сам себя, радостно улыбаясь. Подумывать о женитьбе Петька стал после того, как побывал в квартире Андрея Пузанова на центральной усадьбе. Квартира у него была двухкомнатная в новом двухэтажном доме, обстановка городская: гарнитур, холодильник, ковер на полу, телевизор и даже маленький низкий столик с журналами «Крокодил» и «Смена». Больше всего понравился Чеботареву столик с журналами и кресло рядышком. Пришел с работы, помылся в ванной, уселся в кресло возле столика и листай журналы, прислушиваясь, как позвякивает посудой на кухне жена. Или на диван ложись и играй с маленькой дочкой. А после ужина всей семьей телевизор смотреть! Чем не жизнь! Кстати, когда Чеботарев пришел к приятелю, он вместе с женой и дочкой телевизор смотрели. Вот тогда-то и защемила у Петьки душа! Да к тому же председатель намекнул ему, что, мол, двухкомнатную сразу выделит, если он женится. Третий дом на центральной усадьбе возводят. Масловка-то, деревня Петькина, последние годы доживает, все равно переезжать надо… Вот и стал он присматриваться к девчатам. Сначала приглянулась ему медсестра, но она вышла замуж за Славика Захарова, тоже шофера. Потом в деревне появилась Вера, продавщица. Долго увивался вокруг нее Чеботарев, но она ни в какую! Уперлась, и все! Валя ему нравилась давно. Без улыбочки, без шуточки в ее адрес мимо пройти не мог. Но все это так, несерьезно. Может, потому, что дружила она с Егоркиным, а они вроде считались приятелями, хотя Петька два года назад вернулся из армии, а Ванек еще ждал призыва. И только теперь, когда Скворец упрекнул Чеботарева и он начал оправдываться, ему в голову пришла такая чудесная мысль. Как же это он раньше не додумался? Ай-яй-яй! Грудь Петьки распирало от ликования, словно Валя уже дала согласие стать его женой. Теперь-то, он знал, жизнь его пойдет совсем по-иному! Теперь-то он может и Скворца с его Тамарочкой опередить!

Колька Скворец гулял со своей бывшей одноклассницей. Дело у них шло к свадьбе. Они подумывали сыграть ее зимой. Но ни Тамарочкины, ни Колькины родители об этом еще не знали.

4

Варюнька ела щи, а мать сидела напротив, горестно подперев щеку кулачком, и рассказывала о проделках сына:

– А на прошлой неделе что учудил! Бригадиру нашему, Сундуку, написал, что в карты его проиграли…

Варюнька поднесла ложку ко рту и застыла, глядя удивленно на мать.

– Да, вот так! Это Кузьмич, конюх, подучил их…

В деревне не любили бригадира. Прозвище у него было Сундук. Человек он упрямый, вздумает что, прав ли, не прав, а на своем стоит, в сторону не свернет, не уступит. Покричать любит, чуть что не по нем, так и поехал – не остановишь! Но эти грешки люди прощали, дело он свое знал. Не прощали иного: путал он частенько колхозное добро со своим, а других за это судил строго. Однажды ночью встретил Кузьмича, колхозного конюха, с мешком силоса, и пришлось тому водкой откупаться. Кузьмич, пользуясь тем, что на Сундука многие обиду держали, через некоторое время вечером за игрой в домино подговорил ребят в виде шутки написать бригадиру послание. Писать взялся Ванек. Ему под общий хохот стали диктовать письмо, предлагая разные варианты. Но Егоркин избрал сухой текст, без лишних слов и эмоций. Изменяя почерк, написал бригадиру, что его проиграли в карты и спасти может только отказ от бригадирства. Сундук получил письмо и в тот же день принес председателю заявление об уходе. Председатель посмеялся над ним и порвал заявление. Сундук остался бригадиром, но, как стемнеет, торопился домой, в поле не задерживался… А через неделю все выплыло. Проболтался кто-то. Разъяренный Сундук ворвался утром в избу Егоркиных. Ванек, увидев бригадира, сразу понял, что к чему. Бригадир здоров был когда-то, но теперь силы были не те, и ловкость пропала, одна злость осталась. Первый натиск Егоркин выдержал без особого труда, а потом мать вмешалась.

Мать, рассказывая о шалостях Ванька, печально качала головой.

– Он так и в армию не попадет, нет! В тюрьме скорей окажется…

У Варюньки от возмущения пропал аппетит. Ей не терпелось увидеть брата, пока не остыла. Ишь что творит, что выделывает!

– Ничего, завтра увезу! – строго проговорила она. – Не надо было тебе летом его в деревне удерживать, когда в институт не поступил. Ведь он рвался на завод…

– Жалко вас все, – вздохнула мать. – Хочется как лучше. Ведь ему в армию скоро…

Она вдруг засомневалась, правильно ли делает, отправляя сына в город. А вдруг он там в шайку какую попадет, запьет еще? Братья-то ее по отцу там, в Москве, отчаянными выросли. Старший Степка из тюрьмы в тюрьму перепрыгивает. Эх-хе-хе! Знать бы, где лучше? Мать представила, как она будет коротать одна длинные, зимние ночи, ждать в полудреме из клуба сына, забыв, что его нет, что он далеко. Да и ему каково ль будет там, среди чужих людей! Кто поворчит на него, удержит от дурного поступка? Мать представила все это и загрустила, запечалилась.

– Вот он, явился! – всхлипнув вдруг, проговорила она и промокнула глаза кончиком белого застиранного платка.

Варюнька выглянула в окно. К крыльцу, чересчур старательно обходя лужу, которая всегда появлялась под окнами избы после дождя и весной, когда таял снег, неторопливо шел, будто крался, выбирая куда ступить, длинный и по-мальчишески худой брат. Подойдя к крыльцу, он кинул быстрый взгляд в окошко, взялся рукой за столб и, наклонив голову, начал чистить подошвы сапог о железный обод колеса от комбайна, специально для этого лежащий около крыльца. Длинные прямые волосы, спадая на щеки, закрывали лицо «Дубинушка непутевая!» – хмуро думала Варюнька, готовясь накинуться на брата, как только он переступит порог.

Но Ванек не торопился. Он старательно очистил сапоги от грязи, осмотрел их со всех сторон и вдруг повернулся и побрел за сарай, присевший на одну сторону, отчего его дверь сильно перекосилась. Жалкий вид сарая сейчас остро бросился Егоркину в глаза. Он нахмурился и отвернулся, словно избегая его осуждающего взгляда. Весной завалится, подумал он, а мать одна ничего не сделает. Раньше надо было думать. Прохудившуюся крышу уборной он тоже раньше не замечал, вернее, она как-то не задевала душу. Уборную он построил сам три года назад, перед намечавшейся свадьбой Варюньки и Кольки Хомякова.

Хомякова в их семье уважали. Он в то время заканчивал институт, а ухаживать за Варюнькой начал, когда они еще учились в школе. Она тогда обидно, порой даже грубо подсмеивалась над ним. Но Колька все равно тянулся и тянулся к ней. Варюнька, добрая и отзывчивая дома и с подругами, с ним становилась капризной, ехидничала. Хомяков в таких случаях краснел, мрачнел и, подавленный, отходил от нее. Некоторое время старался избегать Варюньки, но вскоре незаметно оказывался рядом. После школы Колька поступил в институт и уехал в Москву. Он был старше на два года. Она заскучала, и когда Колька приезжал на праздники, становилась с ним кроткой и ласковой.

Окончив школу, Варюнька уехала в Москву и устроилась работать на фабрику. Дело шло к свадьбе, но Колька Хомяков вдруг поразил всю деревню: получив диплом, расписался с москвичкой, своей однокурсницей.

– Хватит тебе шуметь! – попытался остановить Ванек сестру, которая начала возмущенно отчитывать его, едва он появился на пороге. – Сам все знаю!

– Знаешь, а что же делаешь! Мать-то, смотри, из-за тебя еле ходить стала! Тебе кормить ее надо, а ты все норовишь за ее спину спрятаться! – кричала Варюнька. Она чувствовала, что слова ее не доходят до брата, и старалась распалить себя. Но, странно, злиться ей не хотелось. Понимала, что не совсем права.

– Хватит гудеть! Раз в год приедет – и сразу гу-гу-гу! – Ванек подошел к сестре, сел рядом и попытался обнять. – Ну и свекровка из тебя выйдет!

Варюнька сбросила его руку с плеча, но смягчилась.

– Бригадир чем тебе не угодил, а? – спросила она, стараясь говорить как можно строже. Нахмурила брови и отодвинулась от брата.

Ванек, не обращая внимания на слова и тон сестры, вновь попытался обнять ее, говоря:

– А ты, сеструха, как помидор стала. Круглая, румяная. Скоро мне подушки в город везти?

Мать вдруг засмеялась, вытирая мокрые глаза платком.

– Ну, вот и поговори с ним, – сказала она сквозь смех. – Ты ему про попа, а он тебе про пряники!

Варюнька резко хлопнула по костлявой спине брата.

– Здоровый вырос, дылдушка! А ума не нажил!

Ванек шутливо выгнулся, чувствуя, что гроза миновала, и, видя, что сестра намеревается стукнуть его еще раз, со смехом вскочил с сундука и отбежал к печке.

– Знаешь, как говорят: тридцать лет – ума нет, не жди – не будет, а мне до тридцати еще ого-го! Наберусь!

– Ты наберешься, наберешься! Последнее, что есть, растеряешь, – ворчала сестра.

– И еще говорят: двадцать лет – силы нет, не жди – не будет, – не слушал ее Ванек. – Мне до двадцати еще надо дожить, а смотри! – Он сгреб сестру и поднял на руки.

Она начала болтать ногами в воздухе, стараясь вырваться.

– Отпусти! Ну, отпусти же!

– Лампочку разобьете! – смеялась мать.

– Что ты все такая маленькая? – спросил Ванек, опуская сестру на сундук.

– Ты хотел, чтобы я была, как Валька твоя, да? – ответила сестра.

– А разве плохо?

– Чего же хорошего, – сказала Варюнька и засмеялась, обращаясь к матери: – Во, мам, смотри, как он мозги пудрить умеет, а?

– Он такой! – улыбалась мать. – Натворит и тут же выкрутится.

– Скажи, зачем бригадиру письмо послал? Что он тебе сделал? – вновь стала наступать сестра, но уже не так сердито. – Не знаешь, что за такие штуки бывает?

– А ты что, забыла, как мы с тобой траву в кукурузе нарвали, а он ее забрал? Куда наша корова тогда делась, помнишь? А когда отец умер, лошадь он нам хоть раз без бутылки дал?

– Ну, вспомнил! Когда это было!

– Когда бы ни было, а было! Тогда мы во какие были. – Ванек показал рукой, какие они, по его мнению, были в то время. – Слова за себя сказать не могли. – Теперь пора пришла расплачиваться!

– «Пора пришла»! – передразнила мать. – Он и сейчас тебя в бараний рог скрутит. Жидок еще! Забыл, как он тебя надыся по избе гонял?

– Ой, гонял! Да если бы не ты, я бы его так погонял, что он дорогу бы к нашему дому забыл!

– Сиди уж, гоняльщик… Собирай свои вещи, завтра с первым автобусом на станцию поедем, – сказала Варюнька.

– Как! Завтра? – воскликнул Ванек.

Он знал, что мать наконец решилась отпустить его в Москву. И все-таки слова сестры прозвучали для него неожиданно.

– Почему завтра? Завтра воскресенье. Можно и в понедельник уехать! Побудь хоть денек!

– Завтра поедем, – решительно проговорила сестра. – Мне в понедельник на занятиях надо быть!

5

К вечеру, когда день начал густеть, темные зеленя на дальнем бугре стали удаляться и исчезать в медленно опускавшихся сумерках, Ванек с двумя пустыми ведрами отправился по меже вниз к речке. По ее берегу росли густые кусты ветел. На влажно-черной земле вспаханного трактором огорода кое-где серели вымытые дождями бока картофелин, не замеченные в борозде во время уборки. Мать пока не собрала их. Земля, за лето отдавшая все свои соки, отдыхала, набиралась новых сил. Ветлы на берегу реки стояли притихшие, привыкали к наготе осенней, дремали кротко, приготовившись в дремоте переждать колючие осенние дожди, зимние пронизывающие ветры и морозы, от которых ветви становятся хрупкими и ломаются при малейшем прикосновении. Егоркин смотрел грустно на землю, по которой он столько раз проходил с тяпкой, пропалывая картошку или лук, на притихшие ветлы, на хмурые облака, бежавшие неизвестно куда совсем низко над землей, и вспоминал недавний разговор со своим родственником Дмитрием Анохиным о том, что счастья в чужой стороне найти невозможно. Анохин постарше Ивана на шесть лет, работает он в Москве редактором в издательстве и учиться во ВГИКе на кинодраматурга. В августе приезжал в Масловку родителей навестить. Дима говорил, что и в родном краю можно всю жизнь промаяться, а уж в чужом… Он спрашивал: посчитай, сколько из Масловки в последние десять лет уехало ребят, и назови хоть одного, кто счастлив. Иван перебирал в памяти уехавших односельчан и убеждался в правоте Анохина. Одни спились, другие из города в город скачут, нет им места нигде, третьи в семьях не ужились, в одиночестве мыкаются. Теперь и его, Ивана Егоркина, очередь покидать дом настала. Почему так? Дома вроде никто не хаял деревенской жизни, сестра с недавних пор учится в Москве. Никто туда не тянул, не заманивал. Книги если только? Книги Ванек читать любил, но ни в одной из них не встретил такой деревенской жизни, какую видел вокруг себя, какой жил сам. Где-то была иная, радостная жизнь без больших забот и тревог. На родной земле ее не было, а узнать хотелось.

Иван зачерпнул воды из речки, поставил ведра на берегу и сел на сухую траву, стал думать с грустью о матери, остававшейся в одиночестве, о будущей жизни в городе.

– Варюньк, ты в клуб пойдешь? – спросил Ванек вечером у сестры.

– Чёй-та она там не видала? – ответила за Варюньку мать. – По грязи лазить. Посмотри, темнотища какая!.. Ты ступай, ступай один, не совращай! Тебя-то, я знаю, семью кобелями не удержишь! А нам поговорить надо…

– Ладно, я пойду, – сказал Ванек, натягивая резиновые сапоги с опущенными до самой подошвы голенищами.

Но, собравшись, не уходил. Топтался у порога. Ему хотелось попросить денег у сестры так, чтоб мать не узнала. Деньги нужны были ему для того, чтобы угостить ребят напоследок. Сам-то Ванек не тянулся к вину, да перед приятелями было неудобно. Скажут, удрал втихаря. Но, главное, можно кого-нибудь из ребят послать к тете Шуре Пискаревой за бутылкой и вызвать Валю. Она-то не знает, что он рано утром уедет, и в клуб, наверное, не придет. Значит, Ванек даже не попрощается с ней. Это особенно его огорчало.

– Варюньк, поди сюда… – позвал он сестру.

Она подошла.

– Дай мне пятерочку!

– Зачем тебе?

– Да, понимаешь, – сконфузился Егоркин. – Должен я Петьке Чеботареву.

– Завтра отдашь.

– Когда же, утром-то уезжаем. Я тебе завтра же отдам. Мне мама на дорогу даст!

– Ну ладно…

– Ты только тихо, чтобы мама не заметила.

– Да ладно, ладно уж.

На улице темь непроглядная. Казалось, ее можно было физически ощутить: протянешь руку и дотронешься до темноты. Неприятное ощущение, какой-то озноб, как всегда, когда Егоркин выходил из дому в такую темноту, охватил его. Захотелось вернуться к свету, в уют. Но Ванек пересилил себя, спустился по ступеням, обошел лужу возле избы, освещенную светлым квадратом из окна, нащупал калитку и прислушался. Кто-то шел по дороге по направлению к клубу. Грязь в ночной тишине громко чавкала под ногами. Петька, должно быть, решил Ванек. Не заходит что-то. Думает, я в клуб не пойду. Егоркин закрыл калитку и позвал:

– Петьк, это ты?

Шаги затихли.

– Это ты кому? Мне? – спросил голос из темноты.

– Извини, дядь Вась! Я ошибся!

Грязь вновь зачмокала под сапогами дяди Васи, колхозного пастуха. Ванек вдоль забора направился к Петькиной избе.

Чеботарев собирался в клуб. Егоркин как бы между прочим сказал, что завтра уезжает в Москву. Тот недоверчиво уставился на него.

– Не трепись!

– Чего мне трепаться?

– Ну и правильно! – поддержал Чеботарев. – Чего здесь околачиваться!

Потом, когда они шли по улице, Чеботарев спросил:

– А в Москве ты куда?