Изгнанники
– Вот тебе, собака! – воскликнул он. – Как ты смеешь смотреть так на королевского гвардейца!
– Дети Велиара, – в свою очередь выкрикнул старик, прижимая руку к боку, – будь я на двадцать лет помоложе, вы не посмели бы так обращаться со мной!
– А! Ты еще изрыгаешь яд, гадина? Довольно, Андре. Он пригрозил королевскому гвардейцу! Хватай его и тащи в караулку.
Солдаты, бросив ружья, кинулись на старика, но, несмотря на свою молодость и здоровье, им не так-то легко было с ним справиться. Сухая фигура гугенота с длинными мускулистыми руками несколько раз вырывалась от насильников, и только когда старик начал уже задыхаться, солдатам удалось наконец скрутить ему руки. Но едва они одержали эту жалкую победу, как грозный оклик и сверкнувшая перед их глазами шпага заставили солдат освободить пленника.
Это был капитан де Катина. По окончании утренней службы он вышел на террасу и внезапно оказался свидетелем столь постыдной сцены. При виде старика он вздрогнул и, выхватив из ножен шпагу, бросился вперед так яростно, что гвардейцы не только бросили свою жертву, но один из них, пятясь от угрожающего клинка, поскользнулся и упал, увлекая за собой товарища.
– Негодяи! – гремел де Катина. – Что это значит?
Гвардейцы, с трудом поднявшись на ноги, казалось, были смущены.
– Разрешите доложить, капитан, – проговорил один из них, отдавая честь, – это гугенот, оскорбивший королевскую гвардию.
– Король отклонил его просьбу, капитан, а он топчется на месте, – добавил другой.
Де Катина побледнел от бешенства.
– Итак, когда французские граждане приходят обращаться к властителю их страны, на них должны нападать такие швейцарские собаки, как вы? – закричал он. – Ну, погодите же.
Он вытащил из кармана маленький серебряный свисток, и на раздавшийся резкий призыв из караулки выбежал старый сержант с полудюжиной солдат.
– Ваша фамилия? – строго спросил капитан.
– Андре Менье.
– А ваша?
– Николай Клоппер.
– Сержант, арестовать Менье и Клоппера.
– Слушаюсь, капитан! – отчеканил сержант, смуглый поседевший солдат, участник походов Конде и Тюренна.
– Сегодня же отдать их под суд.
– На каком основании, капитан?
– По обвинению в нападении на престарелого почтенного гражданина, пришедшего с просьбой к королю.
– Он сам признался, что гугенот, – в один голос оправдывались обвиняемые.
– Гм… – Сержант нерешительно дергал свои длинные усы. – Прикажете так формулировать обвинение? Как угодно капитану…
Он слегка передернул плечами, словно сомневаясь, чтобы из этого вышло что-нибудь путное.
– Нет, – сообразил де Катина, которому вдруг пришла в голову счастливая мысль. – Я обвиняю их в том, что они, бросив алебарды во время пребывания на часах, явились предо мной в грязных и растерзанных мундирах.
– Так будет лучше, – заметил сержант с вольностью старого служаки. – Гром и молния! Вы осрамили всю гвардию. Вот посидите часок на деревянной лошади с мушкетами, привязанными к каждой ноге, так твердо запомните, что алебарды должны быть у солдат в руках, а не валяться на королевской лужайке. Взять их! Слушай. Направо кругом. Марш!
И маленький отряд гвардейцев удалился в сопровождении сержанта.
Гугенот молча, с хмурым видом, стоял в стороне, ничем не выражая радости при неожиданно счастливом для него исходе дела; но когда солдаты ушли, он и молодой офицер быстро подошли друг к другу.
– Амори, я не надеялся видеть тебя.
– Как и я, дядя. Скажите, пожалуйста, что привело вас в Версаль?
– Содеянная надо мной несправедливость, Амори. Рука нечестивых тяготеет над нами, и к кому же обратиться за защитой, как не к королю?
Молодой офицер покачал головой.
– У короля доброе сердце, – проговорил де Катина. – Но он глядит на мир только через очки, надетые ему камарильей. Вам нечего рассчитывать на него.
– Он почти прогнал меня с глаз долой.
– Спросил ваше имя?
– Да, и я назвал.
Молодой гвардеец свистнул.
– Пройдемте к воротам, – промолвил он. – Ну, если мои родственники будут приходить сюда и заводить споры с королем, моя рота вскоре останется без капитана.
– Королю невдомек, что мы родственники. Но мне странно, племянник, как ты можешь жить в этом храме Ваала, не поклоняясь кумирам.
– Я храню веру в сердце.
Старик серьезно покачал головой.
– Ты идешь по весьма узкому пути, полному искушений и опасностей, – проговорил он. – Тяжко тебе, Амори, шествовать путем Господним, идя в то же время рука об руку с притеснителями его народа.
– Эх, дядя! – нетерпеливо воскликнул молодой человек. – Я солдат короля и предоставляю отцам церкви вести богословские споры. Сам же хочу только прожить честно и умереть, исполняя свой долг, а до остального что мне за дело?!
– И согласен жить во дворцах и есть на дорогой посуде, – с горечью заметил гугенот, – в то время, когда рука нечестивых тяготеет над твоими кровными, когда изливается чаша бедствия, когда гул воплей и стенаний царит по всей стране.
– Да что же случилось, наконец? – спросил молодой офицер, несколько сбитый с толку библейскими выражениями, бывшими в ходу между французскими протестантами.
– Двадцать человек моавитян расквартировано у меня в доме во главе с неким капитаном Дальбером, давно уже ставшим бичом Израиля.
– Капитан Клод Дальбер из Лангедокских драгун? У меня уже есть с ним кое-какие счеты.
– Ага! И рассеянные овцы стада Господня также имеют нечто против этого лютого пса и горделивого нечестивца.
– Да что же он сделал?
– Его люди разместились в моем доме, словно моль в тюках сукна. Нигде нет свободного местечка. Сам же муж сей сидит в моей комнате, задравши ноги в сапожищах на стулья из испанской кожи, с трубкой во рту, с графином вина под рукой и изрекает, словно шипит, всякие мерзостные словеса. Он побил старика Пьера.
– А?!
– И столкнул в подвал меня.
– А?!
– Он в пьяном виде пытался обнять твою кузину Адель.
– О!!!
При каждом новом восклицании лицо молодого человека багровело все более и более. При последних же словах старика гнев вырвался наружу и де Катина с бешенством бросился вперед, таща дядю за руку. Они бежали по одной из извилистых дорожек, окруженных высокими живыми изгородями, из-за которых выглядывали мраморные фавны или нимфы. Придворные, попадавшиеся им навстречу, с удивлением смотрели на эту странную пару. Но молодой человек был слишком занят своими мыслями, чтобы обращать внимание на гуляющих. Не переставая бежать, они миновали серповидную дорожку, шедшую мимо дюжины каменных дельфинов, выбрасывающих изо рта струи воды на группу тритонов, затем аллею гигантских деревьев, глядя на которые можно было подумать, что им уже несколько веков, тогда как в действительности они только нынче были привезены с колоссальными трудностями из Сен-Жермена и Фонтенбло. У калитки, выходящей на дорогу, старик остановился, задыхаясь от непрерывного бега.
– В чем вы приехали, дядя?
– В коляске.
– Где она?
– Вон там, за гостиницей.
– Ну, идем же туда скорее!
– Ты тоже едешь, Амори?
– Судя по вашим словам, мне пора появиться у вас. В вашем доме будет не лишним иметь человека со шпагой у пояса.
– Но что же ты собираешься делать?
– Переговорить с этим капитаном Дальбером.
– Значит, я обидел тебя, племянник, сказав, что твое сердце не вполне принадлежит Израилю.
– Какое мне дело до Израиля! – неторопливо крикнул де Катина. – Я знаю только, что вздумай кузина Адель поклоняться грому, словно абенокская женщина, или обратись она со своими невинными молитвами к Гитчи-Маниту, то и тогда хотел бы я видеть человека, осмелившегося дотронуться до нее! А вот подъезжает наша коляска. Гони во весь дух, кучер, и получишь пять ливров, если через час мы будем у заставы Инвалидов.
Мчаться быстро во времена безрессорных экипажей и выстланных диким камнем дорог было непросто, но кучер нахлестывал косматых, неподстриженных лошадей, и коляска, подпрыгивая, громыхала по дороге. Придорожные деревья мелькали за застекленными дверцами коляски, а белая пыль клубилась следом. Капитан гвардии барабанил пальцами по коленям, нетерпеливо вертясь на сиденье и задавая по временам вопросы своему угрюмому спутнику.
– Когда все это произошло?
– Вчера вечером.
– А где теперь Адель?
– Дома.
– А этот Дальбер?
– О, он также там.
– Как? Вы рискнули оставить ее во власти этого человека, уехав в Версаль?
– Она заперлась на замок в своей комнате.
– Ах, что значит какой-то запор! – Молодой человек вне себя от бессильной злобы потряс кулаком в воздухе. – Пьер там?
– Он бесполезен.
– И Амос Грин?
– О, этот лучше. Он, видимо, настоящий мужчина. Его мать – француженка с острова Статень, близ Мангаттана. Она была одной из рассеянных овец стада, рано бежавших от волков, когда рука короля только начала тяготеть над Израилем. Амос прекрасно владеет французским языком, но не похож по виду на француза, и манеры у него совсем иные.
– Он выбрал неудачно время для посещения Франции.
– Может быть, здесь кроется непонятная для нас мудрость.
– И вы оставили его у вас в доме?
– Да, он сидел с Дальбером, курил и рассказывал ему странные истории.
– Каким он может быть защитником? Чужой человек в незнакомой стране. Вы дурно поступили, дядя, оставив Адель одну.
– Она в руках Божьих, Амори.
– Надеюсь. О, я горю от нетерпения поскорее быть там.
Он высунул голову, не обращая внимания на облако пыли, подымавшееся от колес, и, вытянув шею, стал смотреть вперед, на длинную, извилистую реку и широко раскинувшийся город, уже различимый в тонкой синеватой дымке, в которой ясно вырисовывались обе башни собора Богоматери, высокая игла Святого Иакова и целый лес других шпилей и колоколен – памятников восьми столетий набожности Парижа. Вскоре дорога свернула в сторону Сены, городская стена становилась все ближе и ближе, и наконец путешественники въехали в город через южные ворота, и коляска запрыгала с грохотом по каменной мостовой, оставив справа обширный Люксембургский дворец, а слева – последнее создание Кольбера, богадельню инвалидов. Сделав крутой поворот, экипаж очутился на набережной и, переехав Новый мост, мимо величественного Лувра, добрался до лабиринта узких, но богатых улиц, шедших к северу. Молодой человек все еще смотрел в окно, но панораму загораживала громадная золоченая карета, шумно и тяжело двигавшаяся перед коляской. Однако, когда улица стала пошире, карета свернула в сторону и офицер увидел дом, куда он так стремился.
Перед домом собралась огромная толпа народа.
Глава VI. Битва в доме
Дом гугенота-торговца представлял собой высокое узкое здание, стоявшее на углу улиц Святого Мартина и Бирона. Дом был четырехэтажный, такой же суровый и мрачный, как и его владелец. Верхний этаж был занят складом запасных товаров; ко второму и третьему были приделаны балконы с крепкими деревянными балюстрадами. Когда дядя с племянником выскочили из коляски, они очутились перед плотной толпой людей, очевидно, чем-то сильно возбужденных. Все смотрели вверх. Взглянув в том же направлении, молодой офицер увидел зрелище, лишившее его способности чувствовать что-либо другое, кроме величайшего изумления.
С верхнего балкона головой вниз висел человек в ярко-голубом кафтане и белых штанах королевских драгун. Шляпа и парик слетели, и стриженая голова медленно раскачивалась взад и вперед на высоте пятидесяти футов над мостовой. Лицо привешенного, обращенное к улице, было смертельно бледным, а глаза плотно зажмурены, как будто он не решался открыть их, боясь угрожавшей ему страшной участи. Зато голос его громко взывал о помощи.
В углу балкона находился молодой человек и, наклонившись над перилами, держал за ноги висевшего в воздухе драгуна. Юноша смотрел не на свою жертву, а, повернув голову, на толпу солдат, теснившихся у большого открытого окна, выходившего на балкон. В повороте его головы чувствовался гордый вызов, а солдаты нерешительно топтались на месте, не зная, броситься ли им вперед или уйти.
Внезапно толпа вскрикнула от неожиданности. Молодой человек отпустил одну ногу драгуна, продолжая держать его только за вторую, причем первая беспомощно болталась в воздухе. Жертва напрасно цеплялась руками за стену позади себя, продолжая вопить что есть мочи.
– Втащи меня обратно, чертов сын, втащи, – молил он. – Ты хочешь, что ли, убить меня? Помогите, добрые люди, спасите!
– Вам угодно, чтобы я втащил вас назад, капитан? – спросил державший его молодой человек ясным и сильным голосом, на прекрасном французском языке, но с акцентом, казавшимся странным толпе внизу.
– Да, черт возьми, да!
– Так отошлите ваших людей.
– Убирайтесь прочь, олухи, болваны. Вам хочется, чтобы я разбился о мостовую? Прочь! Убирайтесь вон, говорят вам.
– Так-то лучше! – проговорил молодой человек, когда солдаты исчезли. Он потянул драгуна за ногу и приподнял его так, что тот мог, обернувшись, ухватиться за нижний угол балкона. – Ну, как вы себя чувствуете? – полюбопытствовал молодой человек.
– Держите меня, ради бога, крепче.
– Я держу вас довольно крепко.
– Ну так втащите меня.
– Не надо торопиться, капитан. Вы отлично можете разговаривать и в таком положении.
– Втащите меня, месье, поскорее.
– Все в свое время. Боюсь, что вам не слишком удобно разговаривать, болтаясь в воздухе.
– Ах, вы хотите убить меня!
– Напротив, я собираюсь спасти вас.
– Да благословит вас Бог.
– Но только на известных условиях.
– О, авансом соглашаюсь на них. Ах! Я сейчас упаду!
– Вы оставите этот дом – вы и ваши люди – и не посмеете больше беспокоить ни старика, ни мадемуазель. Даете обещание?
– О, да, да, мы уйдем.
– Честное слово?
– Разумеется. Только втащите меня.
– Не так скоро. В этом положении легче разговаривать с вами. Я не знаю здешних законов. Может быть, подобные вещи во Франции воспрещены. Обещайте, что мне не будет неприятностей.
– Никаких. Только втащите меня.
– Очень хорошо. Ну-с, пожалуйте.
Он стал тянуть драгуна за ногу, а тот судорожно цеплялся за перила, пока под одобрительный гул толпы не перевалился наконец через балюстраду и не растянулся на балконе, где пролежал несколько минут неподвижно, как пласт. Затем, шатаясь, поднялся на ноги и, не взглянув на противника, с криком бешенства бросился в открытую дверь.
Пока наверху происходила эта маленькая драма, де Катина оправился от охватившего его оцепенения и принялся энергично проталкиваться сквозь толпу вместе со своим спутником, так что оба вскоре очутились у крыльца. Мундир королевского гвардейца уже сам по себе мог служить пропуском повсюду, а кроме того, и лицо старика Катина было хорошо известно во всем околотке, и все присутствующие расступались, чтобы дать им пройти в дом. Дверь распахнулась, и в темном коридоре вошедших встретил старый слуга, ломая руки.
– Ох, хозяин! Ох, хозяин! – кричал он. – Ох, какие дела! Какой позор! Они убьют его!
– Кого?
– Славного месье из Америки. О боже мой! Слышите?
Как раз в этот момент раздавшиеся наверху крики и возня внезапно закончились ужаснейшим грохотом, перемешанным с залпом энергичных ругательств. Офицер и гугенот стремглав бросились на второй этаж. Они уже были на лестнице, когда вдруг навстречу им вылетели большие часы недельного завода и, перескакивая через четыре ступени, миновав площадку, ударились о противоположную стену, после чего превратились в кучу металлических колес и деревянных обломков. Через мгновение на площадке второго этажа показался живой клубок из четырех человек и деревянных обломков. Борьба продолжалась: люди вскрикивали, падали, снова поднимались; они так переплелись между собой, что трудно было разобрать, кто где. Было только заметно, что среднее звено в этом клубке одето в одежду из черного фламандского сукна, а остальные три – в солдатскую форму. Человек, служивший объектом нападения, был так силен и крепок, что, лишь только ему удавалось встать на ноги, он начинал таскать за собой по площадке противников, словно дикий кабан повисших на нем собак. Выбежавший вслед за клубком дерущихся офицер протянул было руку, чтобы схватить штатского, но тотчас же с бранью отдернул ее прочь, так как последний сильно схватил его крепкими белыми зубами за большой палец левой руки. Прижимая к губам раненый палец, офицер выхватил шпагу и заколол бы своего безоружного противника, если бы де Катина, бросившись вперед, не схватил его за кисть руки.
– Вы подлец, Дальбер! – крикнул он.
Внезапное появление королевского лейб-гвардейца произвело магическое действие на дерущихся. Дальбер отскочил назад, не отнимая от губ пальца, и, опустив шпагу, мрачно смотрел на прибывшего. Его длинное желтое лицо исказилось от гнева, а маленькие черные глаза горели яростью и дьявольским огнем неудовлетворенной мести. Солдаты отпустили свою жертву и, запыхавшись, выстроились в ряд, а молодой человек прислонился к стене и, счищая пыль со своей черной одежды, попеременно смотрел то на своего спасителя, то на противников.
– У нас с вами давние счеты, Дальбер! – произнес де Катина, обнажая рапиру.
– Я здесь по приказу короля, – угрюмо ответил Дальбер.
– Без сомнения. Защищайтесь, сударь.
– Говорю вам, я здесь по долгу службы.
– Прекрасно. Скрещивайте шпагу.
– Я не ссорился с вами.
– Нет? – Де Катина шагнул вперед и дал ему пощечину. – Мне кажется, у вас есть теперь повод к дуэли, – проговорил он.
– Черти! – заорал капитан. – К оружию, ребята! Эй, вы там наверху! Уберите этого молодца и схватите пленника. Именем короля.
На его зов прибежала дюжина солдат, а трое бывших на площадке снова бросились на своего недавнего противника. Тот увернулся, выхватив из рук старого купца толстую палку.
– Я с вами, сударь! – проговорил он, становясь рядом с гвардейским офицером.
– Уберите вашу челядь и бейтесь со мной, как подобает дворянину! – крикнул де Катина.
– Дворянин?! Послушайте только этого мещанина-гугенота, семья которого торгует сукном! Ха-ха-ха!
– Ах ты, трус! Я шпагой напишу на твоей роже, что ты лжец.
Де Катина кинулся вперед и нанес удар, который попал бы прямо в сердце Дальберу, не упади тяжелая сабля одного из драгун на его более тонкое оружие и не переруби клинок у самой рукоятки. С криком торжества его враг бешено ринулся к нему, занося рапиру, но сильный удар палки молодого иностранца заставил его выпустить оружие, которое звеня упало на пол. Один из стоявших на лестнице солдат выхватил пистолет и прицелился в голову де Катина. Выстрел положил бы конец схватке, но в этот момент какой-то низенький старичок, спокойно вошедший с улицы, видимо, заинтересованный разыгравшейся перед ним сценой и с улыбкой смотревший на всех, внезапно сделал шаг вперед, приказывая бойцам опустить оружие столь твердым и властным голосом, что все шпаги сразу ударились в пол, словно на учении.
– Ну, месье! Ну, месье! – строго проговорил старичок, смотря на каждого по очереди.
Это был очень маленький, подвижный человек, худой как сельдь, с выдающимися вперед зубами и громадным париком, длинные локоны которого скрадывали очертание его морщинистой шеи и узких плеч. Одет он был в длиннополый кафтан из бархата мышиного цвета, отделанный золотом; высокие кожаные сапоги и маленькая треуголка с золотым кантом придавали ему несколько воинственный вид. Его осанка и манеры отличались изяществом; высоко поднятая голова, острый взгляд черных глаз, тонкие черты лица, самоуверенность, сквозившая в каждом его движении, – все это указывало на человека, привыкшего повелевать. И действительно, во Франции, так же как и за ее пределами, мало было людей, которым наравне с королем не было известно имя этого маленького человечка, стоявшего на площадке гугенотского дома с золотой табакеркой в одной руке и с кружевным платком в другой. Кто мог не знать последнего из тех великих вельмож, храбрейшего из французских полководцев, всеми любимого Конде, победителя при Рокруа и героя Фронды? При виде его худого желтого лица драгуны и их начальник вытянули руки по швам, а де Катина поднял обломок своей рапиры, отдавая честь.
– Э, э! – вскрикнул старый воин, вглядываясь в него. – Вы были со мной на Рейне… э? Я помню ваше лицо, капитан. А ваши родные были с Тюренном.
– Я был в Пикардийском полку, ваша светлость. Моя фамилия де Катина!
– Да, да. А кто вы, сударь, черт вас побери?
– Капитан Дальбер, ваша светлость, из Лангедокских синих драгун.
– Э! Я проезжал мимо в карете и видел, как вы висели вверх ногами. Молодой человек втащил вас, по-видимому, с условием…
– Он поклялся, что уйдет из дома! – крикнул иностранец. – Но когда я поднял его, то негодяй напустил на меня своих людей, и мы все вместе скатились с лестницы.
– Клянусь честью, вы немало оставили следов, – произнес Конде, улыбаясь и смотря на обломки, разбросанные по полу. – Так вы нарушили данное вами слово, капитан Дальбер?
– Я не мог заключать условий с гугенотом и врагом короля, – угрюмо отрапортовал драгун.
– По-видимому, вы все же смогли заключить условия, но не хотите выполнить их. А почему же вы, сударь, отпустили его, когда перевес был на вашей стороне?
– Я поверил его обещанию.
– Должно быть, вы доверчивы по природе.
– Я привык иметь дело с индейцами.
– Э! И вы думаете, что слово индейца вернее слова королевского драгуна?
– Я не думал этого час тому назад.
– Гм!
Конде взял большую понюшку табаку, втянул, а затем смахнул кружевным платком пылинки, упавшие на его бархатный кафтан.
– Вы очень сильны, милостивый государь, – проговорил он, внимательно глядя на широкие плечи и высокую грудь молодого иностранца. – Вы, полагаю, из Канады?
– Я был там, но сам я из Нью-Йорка.
Конде покачал головой.
– Это остров? – спросил он.
– Нет, месье, город.
– В какой провинции?
– В Нью-Йоркской.
– Значит, главный город?
– Нет, главный город – Олбани.
– А почему вы говорите по-французски?
– Моя мать – француженка по происхождению.
– Давно ли вы в Париже?
– Сутки.
– Э! И уже начали вывешивать с балконов соотечественников вашей матери.
– Он приставал к одной девушке, месье. Я попросил его прекратить это, тогда он обнажил шпагу и убил бы меня, не схватись я с ним. Он крикнул на помощь своих людей. Чтобы держать их на почтительном расстоянии, я поклялся, что спущу капитана вниз головой, если солдаты сделают хоть шаг вперед. А когда я отпустил его, они опять набросились на меня, и не знаю, чем бы закончилось дело, если б вот этот месье не вступился за меня.
– Гм! Вы поступили превосходно. Вы молоды, но находчивы.
– Я вырос в лесу.
– Если там много таких, как вы, то моему приятелю де Фронтенаку будет немало хлопот, прежде чем ему удастся основать ту империю, о которой он мечтает. Но что все это значит, капитан Дальбер? Чем вы можете оправдаться?
– Королевским приказанием, ваша светлость.
– Э?! Разве он дал вам право оскорбить девушку? Не слыхивал, чтоб его величество бывал слишком жесток с женщинами, – произнес Конде с сухим, отрывистым смехом, вновь беря понюшку табаку.
– Ваша светлость, приказано применять все меры, чтобы заставить этих людей войти в лоно истинной церкви.
– Честное слово, вы страшно похожи на апостола и борца за святую веру! – воскликнул Конде, насмешливо глядя своими блестящими черными глазами на грубое лицо драгуна. – Уведите отсюда своих людей, капитан, и чтобы ноги вашей не было здесь.
– Но приказание короля, ваша светлость…
– Когда я увижу короля, то сообщу ему, что вместо солдат я нашел здесь разбойников. Ни слова, сударь. Вон! Позор ваш вы берете с собой, а честь останется здесь.
В одно мгновение из насмешливого, жеманного старого щеголя он превратился в сурового воина с неподвижным лицом и огненным взглядом. Дальбер отступил перед его мрачным взором и пробормотал команду. Солдаты, топая ногами и гремя саблями, вереницей начали спускаться по лестнице.
– Ваша светлость, – вымолвил старый гугенот, выступая вперед и распахивая одну из дверей, выходивших на площадку. – Вы действительно явились спасителем Израиля и камнем преткновения для дерзновенных. Не удостоите ли чести отдохнуть под моей кровлей и отведать кубок вина, прежде чем идти дальше?
Конде поднял свои густые брови, слушая библейские выражения купца, но с вежливым поклоном принял приглашение. Войдя в комнату, он с удивлением и восхищением оглядел ее роскошное убранство. Действительно, комната с отделкой из темного блестящего дуба, полированным полом, величественным мраморным камином и прекрасной лепной работой на потолке могла бы служить украшением любого дворца.
– Моя карета ждет внизу, и мне нельзя дольше медлить, – сказал он. – Я нечасто покидаю мой замок в Шанраньи для Парижа, и только счастливая случайность дала мне сегодня возможность быть полезным почтенным людям. Когда у дома видишь вывеску в виде драгуна, то трудно проехать мимо, не осведомившись о причине. Но боюсь, сударь, что, пока вы остаетесь гугенотом, вам не будет покоя во Франции.