Адмирал: Адмирал. Заморский вояж. Страна рухнувшего солнца

– Наружу! Живо!

Пожалуй, лейтенанта и впрямь неплохо натаскали в десанте. Во всяком случае, голову он не потерял, ситуацию оценил трезво и командовал четко. Оставалось только подчиниться, в такой момент не до чинопочитания. Колесников распахнул дверь, вываливаясь под дождь, и с неэстетичным шлепком распластался в грязной луже. Рывком поднялся на ноги и кинулся к передней двери, из которой неловко выбирался зажимающий бок Курт.

– Живой?

– Пока да, – растянул губы в кривой ухмылке пилот. – Вскользь вроде бы задело…

Сухая автоматная очередь прервала их содержательный разговор. Вальман, лежа у края дороги, скупыми очередями стрелял по кому-то там, у леса. В ответ донеслись приглушенные расстоянием звуки выстрелов, и сверху характерно свистнули пули.

На ходу доставая парабеллум, который с первого дня своего пребывания здесь постоянно таскал с собой, Колесников бросился к лейтенанту:

– Что там? – хрипло выдохнул он, плюхаясь рядом. Было жестко и сыро, но сейчас это не казалось особым неудобством.

– Четверо, – удивительно ровным голосом ответил Вальман. – Три автомата и пулемет. Уходите, адмирал, я их задержу.

– Что, хочешь всю славу себе забрать? – ухмыльнулся Колесников. – Не выйдет.

Лейтенант не ответил, Только снова принялся стрелять, ловко отсекая очереди по два-три патрона. Колесников высунулся, засек вспышку метрах в пятидесяти и дважды выстрелил, целясь чуть правее. Вряд ли попал, конечно, но нервы чуток попортил, и то хлеб. Слева хлопнул вальтер Курта. Три ствола, пускай даже не самых мощных, это все же лучше, чем один.

Пулеметная очередь взломала асфальт перед ними, бросив в лицо мелкую крошку. С той стороны патронов не жалели, ну да оно и понятно. Время работало на обороняющихся – любая проезжающая машина способна поменять расклады. Вот и стараются покончить скорее, а задача Колесникова со товарищи – продержаться. У сидящих же в окопах или, как сейчас, в кювете, всегда есть преимущество.

Пулемет снова застучал, будто у него там патронов как минимум ящик. Пули злобно зацвиркали над головой, не столько реально угрожая, сколько заставляя вжиматься в землю. Понятно, хотят не дать поднять головы, а сами в это время подобраться, скажем, на бросок гранаты. Примитивно, но действенно.

Мысли текли в голове неспешно, но очень четко, с удивительным спокойствием, как, впрочем, и во время любого боя. Колесников, не особенно и торопясь, переместился на несколько метров вправо, осторожно высунулся, сумел рассмотреть две осторожно, но быстро приближающиеся пригнувшиеся фигуры. Аккуратно поймав ближайшую в прицел, адмирал успокоил дыхание и с сократившегося до пары десятков метров расстояния вогнал в нее три пули. Сколько раз попал, сказать трудно, однако противник рухнул, нелепо взмахнув руками. Зато второй с заячьей прытью скакнул в сторону и метнул гранату.

Вращаясь в воздухе, немецкая «колотушка» полетела точнехонько в сторону удачливого стрелка. Бросок был отличный, вот только Колесников помнил читанное когда-то – запал у этой гранаты горит долго, а придержать ее в руке противник вряд ли успел. Значит… А значило это лишь то, что он успел схватить плюхнувшуюся рядом смерть и отправить ее обратно. Не очень удачно, пальцы скользнули по измазавшейся в грязи ручке, и граната полетела куда-то в сторону, но главное, он остался жив. А вот метатель – нет. Приподнялся после взрыва – и со стороны, где засели товарищи, тут же затрещали автомат и пистолет. Кто попал – уже неважно, главное, противник ткнулся носом в землю и больше не шевелился.

Тяжелый, смачный шлепок сзади выбивался из обычного звукового фона настолько, что Колесников развернулся, не раздумывая. Как раз вовремя, чтобы успеть рассмотреть силуэт на фоне деревьев, темное на темном. Пожалуй, не оскользнись этот человек, то подобраться ему удалось бы неслышно, а так… В общем, выстрелили они одновременно.

Если нападавший был темным силуэтом на темном фоне, то адмирал в своем кителе и вовсе черной кляксой на черной земле. Это его и спасло. Это – а еще собственная реакция. Автоматная очередь подняла столбики грязи в каких-то сантиметрах от него, зато ответный выстрел заставил противника сложиться пополам и рухнуть на колени, через секунду свалиться на бок и отчаянно завыть. Колесникова это, впрочем, сейчас волновало в последнюю очередь.

Бросок к упавшему, рывком вырвать из скрюченных, окровавленных пальцев автомат… Проклятие! Колесников никогда не только не пользовался МП-38, он его и в руках-то не держал. Оставалось надеяться, что раз из него только что стреляли, то и сейчас остается только на курок нажимать. Оглянулся вокруг – нет, с тылу больше никто вроде бы не лезет. Броском вернувшись к дороге, адмирал упер неудобный приклад в плечо и вдавил спусковой крючок. Автомат забился в руках, как живой, и ствол его почти сразу ощутимо повело вверх. С другой стороны застрочил пулемет – и заткнулся. Вряд ли от того, что его хозяина зацепило пулями. Скорее уж, он сообразил, что расклады поменялись и надо делать ноги. А может, и нет…

Пригибаясь, Колесников вернулся к остальным и обнаружил Курта, склонившегося над нелепо скорчившимся Вальманом. На боку лейтенанта расплывалось пятно, темное даже на фоне заляпавшей его грязи, но он был в сознании, руки по-прежнему держали автомат. При приближении Колесникова он даже шевельнулся было, но как раз в этот момент пилот кортиком распорол ему одежду. Лейтенант посмотрел на открывшееся зрелище, дернулся и зашипел от боли.

– Пакет есть?

– В машине, аптечка…

Очевидно, на эти слова ушли последние силы, потому что Вальман закрыл глаза и обмяк. Колесников зло рыкнул и бросился к «хорьху» – теперь оставалось надеяться, что аптечка и впрямь имеется. А заодно на то, что их избитый пулями пепелац заведется и они смогут доползти на нем до города.

Мюллер выглядел абсолютно спокойным, но от Колесникова не укрылось, как раздуваются крылья носа главного гестаповца. Группенфюрер владел собой, как немногие, но все равно он был взбешен, и от наблюдательного человека это состояние скрыть не получалось. Мало того, что его в двенадцатом часу ночи выдернули с какого-то важного мероприятия, так еще и прокол тайной полиции, что называется, налицо. А главное, адмиралу его было ни капельки не жалко.

Разумеется, на взгляд Колесникова, сдергивать ради случившегося Самого Главного Полицейского – это уже перебор. Достаточно простого следователя, способного организовать необходимые мероприятия, а уж с утра можно и босса побеспокоить. Однако подчиненные Мюллера предпочли доложиться по команде, по цепочке перекладывая ответственность на плечи вышестоящих, пока не добрались до самого верха. Ну, а Мюллеру деваться уже некуда, положение обязывает.

С другой стороны, дело получалось громкое. В самом сердце рейха, в пяти минутах езды от Берлина, совершено нападение на человека, в этом самом рейхе отнюдь не последнего. И интересно, кстати, было бы узнать, откуда нападавшие получили сведения о его прилете. Ведь специально не в городской аэропорт прибыл, а, ради сохранения секретности, на один из многочисленных военных аэродромов на отшибе. В общем, есть о чем подумать и кому голову открутить.

Самой большой проблемой оказалась невозможность провести следствие по горячим следам. Пленных не было – двоих на дороге положили насмерть, а третий, которому пуля адмиральского парабеллума разнесла пах, умер от потери крови. Пулеметчик же ретировался и даже оружие свое унес. Словом, никаких зацепок, кроме следов от стандартных армейских сапог, груды стреляных гильз и трупов, опять же, европейской внешности, в обычной солдатской форме без знаков различия. Кроме того, Колесников очень долго добирался до города – «хорьх» на спущенных колесах тащился как беременная улитка. Хорошо еще, его вообще смогли выкатить из кювета. Ну а потом вместо того, чтобы сообщить о происшествии, Колесников рванул в ближайшую больницу, где, совсем по-русски сунув под нос дежурному врачу парабеллум, доходчиво объяснил ему важность поставленной задачи. В результате Вальмана, которого, как оказалось, ранили еще за рулем, удалось спасти, но расследование началось на два часа позже, чем могло бы.

– Ничего больше не вспомните, адмирал? – устало спросил Мюллер. Колесников вздохнул. Мало того, что их с Куртом два часа трясли обычные следователи, так еще пришлось все повторить лично для группенфюрера. Ну да что ж поделаешь…

– Нет, вроде бы ничего больше не вспомню.

– Я так и думал. Ладно, езжайте, отдохните. У вас, я знаю, на завтра назначена аудиенция у фюрера…

– Именно так.

– Надеюсь, все пройдет хорошо. Но будьте осторожны, адмирал. Кто бы ни охотился за вами, он обладает немалыми возможностями.

– И повадками дворового хулигана, – пробормотал Колесников себе под нос, но Мюллер все же услышал.

– Поясните свою мысль.

– Такое впечатление, что это любитель. В больших чинах, но любитель. Засады, истребители… Если он и впрямь такой серьезный деятель, то я бы на его месте просто обвинил человека в измене. Как минимум, на какое-то время нейтрализовал бы, а уж там… В камере может произойти всякое. Сердечный приступ, к примеру.

– Это не так просто, как вам кажется, – задумчиво ответил Мюллер. – Однако ход ваших мыслей мне понятен. Не лишено… логики, я и сам думал о чем-то подобном. Тем не менее, вас дважды чуть не убили, и оба раза выжить удалось благодаря случайности. То самолет оказался чуть прочнее, чем думали британцы, то пулеметчик не совсем верно оценил расстояние… В сумерках в дождь, конечно, немудрено, однако вечно так везти не может. Будьте осторожны, адмирал.

– Я куда больше опасаюсь за родных, – поморщился Колесников. – Сам-то я почти всегда на базе, в окружении своих подчиненных, а им я верю. В конце концов, буду проводить больше времени на линкоре. Из броневой коробки меня так просто не выцарапать.

– За родных не беспокойтесь, охрану им мы обеспечим. И вашей… гм… знакомой, если считаете нужным, тоже. Хотя и сомневаюсь, что на вас решатся напасть в ближайшее время, да еще и в центре Берлина. Думаю, предпочтут затаиться.

– Благодарю, – серьезно ответил Колесников. – Меня доставят в гостиницу?

– Да. У нас в гараже есть дежурная машина.

– А…

– Вашего пилота тоже, – кивнул Мюллер, вставая и давая понять, что разговор окончен. Оставалось только поблагодарить и откланяться.

В гостиницу Колесников приехал далеко за полночь. Насыщенный получился денек, да еще и в темпе, от которого он за последние месяцы порядком отвык. Скорость жизни, больше подходящая началу двадцать первого века, будоражила кровь, но и выматывала страшно. И оставалось одно-единственное желание – подняться в номер и лечь спать.

Консьержки не наблюдалось, однако приставленный Мюллером в качестве охраны здоровенный детина с внешностью отошедшего от дел маньяка решил вопрос моментально, и уже через пять минут заспанная хозяйка вручила адмиралу ключи от номера. От того же самого номера – похоже, он был за Лютьенсом уже закреплен. Ну что же, неплохо, хотя бы привыкать к новому помещению не требовалось.

Мягко повернулась на хорошо смазанных петлях массивная, по-немецки надежная дверь. Эту дубовую махину было куда тяжелее даже просто сдвинуть с места, чем вошедшие в моду спустя полвека филенчатые конструкции, но Колесникову нравилось ощущение солидности, возникающее, когда он к ней прикасался. Будущее много потеряло, и не только глобального, но и таких вот приятных мелочей.

Щелчок выключателя, неяркий, приятный для глаз свет, заливающий комнату – и ощущение того, что здесь кто-то есть. Откуда? Это Колесников понял лишь минуту спустя.

Он уже привык к немецкой педантичности. Привык, что в его номере убираются. Так убираются, что пылинка на полу – это уже ЧП, что ковер лежит с математической выверенностью, а по кровати можно кататься на коньках, настолько гладким выглядит покрывало. Сейчас же всю эту симметрию и торжество аккуратизма кто-то беспардонно нарушил. Не то чтоб глобально, но в глаза бросалось. Особенно в глаза человека, которого только что пытались убить.

Пистолет словно бы сам собой прыгнул в руку. Пожалуй, еще немного, и можно будет ехать в Голливуд, чтоб сниматься в вестернах в роли Джека Самого Быстрого Пистолета… Эта мысль вызвала одновременно и смех, и раздражение. А еще пришло в голову, что если бы его захотели убить, то успели бы сделать это уже раз десять. Так что Колесников сунул оружие в кобуру и решительно пошел вперед.

Нарушительница спокойствия обнаружилась в соседней комнате. Хелен спала на том же диване, что и в прошлый раз, когда они с Роммелем нажрались до скотского состояния. Бессовестно дрыхла, свернувшись в клубочек и поджав босые ноги, и даже не проснулась, когда хозяин аккуратно прикрыл ее пледом. Вот ведь… Теперь уж точно никто не поверит, что у них чисто платонические отношения. А, плевать. Адмирал с трудом заставил себя вылезти из грязной и мокрой, пропахшей потом одежды, наскоро сполоснулся под душем и рухнул в постель. Спа-ать…

Пробуждение вышло тяжелым. Очевидно, крепкий организм Лютьенса, до сих пор уверенно выдерживающий нагрузки, противопоказанные даже молодым, на сей раз призадумался над последствиями и решил, что новый хозяин эксплуатирует его совсем неправильно. И если коньяк хлестать можно и нужно, а терпеть сотрясения от близкого разрыва снарядов положено по долгу службы, то купание в грязных лужах и беготня с пистолетом – это уже перебор.

Протест выразился во вполне конкретных действиях. Голова болела, как с перепою, в горле першило. Хорошо еще, сопли бахромой не висели. И все это на глазах у хлопочущей вокруг девушки, перед которой было просто стыдно чувствовать себя старой развалиной. А главное, все равно пришлось встать, прием у Гитлера – это не хухры-мухры, опаздывать нельзя. Так что через силу запихать в себя яичницу, влить кофе, две таблетки аспирина в рот – и разжевать, морщась от отвращения, чтоб быстрее подействовало. Короче говоря, к тому моменту, как у гостиницы затормозил шикарный «Опель-Адмирал», Колесников был уже в сносном состоянии. Оставалось только потрепать Хелен по роскошным волосам (та дернулась и надулась – не любила, когда к ней вот так, будто к маленькой) и решительно направиться на встречу с серьезными людьми.

Гитлер выглядел раздраженным. В отличие от хорошо владеющего собой Гиммлера и явно занятого больше своими мыслями Геринга, фюрер всея Германии скрывать настроение не старался. Какая уж муха его укусила… Как бы то ни было, про вчерашние игры со стрельбой не было сказано ни слова. Поздравления с победой тоже звучали достаточно сухо. Тем не менее, недовольство Гитлера было направлено не на адмирала, а вроде как бы на всех подряд. И очередной орден, порхнувший на грудь, Колесников воспринял уже как нечто само собой разумеющееся.

– Итак, адмирал, – закончив с церемонией, Гитлер внимательно посмотрел в глаза Колесникову. Взгляд у него был тяжелый, давящий… – Догадываетесь, ради чего вас вызвали?

Вопрос не слишком сложный. Наградить могли бы и в другой обстановке, а это похоже больше на военный совет, где адмирал Лютьенс играет роль генератора идей. В конце концов, до сего момента у него вполне получалось генерировать дельные предложения, так почему бы не напрячь еще раз? Везет лошадка – ну так пускай продолжает. Примерно это, только аккуратно сгладив острые углы, Колесников и сказал. Гитлер кивнул:

– Все верно. До сих пор вы не ошибались, а значит, к такому стратегу стоит прислушаться.

– Никак нет!

– Не понял… – Гитлер смотрел с таким удивлением, что Колесников с трудом подавил желание взять его двумя пальцами за подбородок и потянуть вверх, чтобы, значит, рот закрыл. Впрочем, остальные выглядели не лучше.

– Никак нет, мой фюрер. Я не стратег. Максимум, что я могу сделать, это решать тактические задачи, причем на море. Стратегией должны заниматься те, кто стоит во главе рейха. У вас это получается намного лучше. После чего флот будет готов выполнить любой приказ.

Взгляд Гитлера потеплел, да и Гиммлер выглядел довольным. Вот так, прогиб засчитан. Только Геринг по-прежнему не реагировал на происходящее.

– Если бы так думали все, адмирал, Германия была бы избавлена от многих проблем. Тем не менее, ваш совет нам необходим. Как вы считаете, каковы наши перспективы в войне?

– Очень хорошие, мой фюрер. В настоящее время наш флот уступает британскому, но с учетом понесенных ими потерь, скорого введения в строй линейных кораблей типа «Бисмарк», массового строительства новых подводных лодок, а также восстановления французских трофеев мы сможем выставить сравнимые с британцами силы. Если к тому же удастся заставить итальянцев не сидеть в портах, а реально действовать, хотя бы связывая вражеские силы в Средиземном море, то превосходство будет на нашей стороне. В этих условиях возможно как обеспечить бесперебойную доставку подкреплений корпусу Роммеля, который уже сейчас создает реальную угрозу функционированию Суэцкого канала, так и провести операцию «Морской лев». Насколько мне известно, люфтваффе весьма успешно работает по объектам на территории Великобритании. Оккупировав Британские острова или просто вынудив англичан сдаться, мы получим в свои руки достаточную промышленную и ресурсную базу для обеспечения броска через Атлантику. При этом, нанеся удар по району Панамского канала и перерезав сообщение между атлантическим и тихоокеанским побережьями США, мы разрежем их флот пополам. Таким образом, мы имеем все шансы на обеспечение…

– Довольно, – прервал его Гитлер. – Ход ваших мыслей понятен. Ударить по американцам до того, как они успеют подготовиться и развернуть строительство новых кораблей и боевой техники.

– Так точно, мой фюрер, – вытянулся в струнку Колесников. Разговор ему откровенно не нравился, однако показывать это было нельзя ни в коем случае. Приходилось изображать из себя преданного Германии вояку, даже если хочется всех послать на родном языке.

– Что вы скажете насчет этого?

Карта Евразии, жирно обведенные границы СССР, с немецкой аккуратностью указанные линии строящихся и уже существующих укреплений, места дислокации войск… Мамочки! Да откуда эти сволочи столько знают? И стрелки, жирные стрелки, указывающие направления ударов. Пачка листов – план «Барбаросса», тезисно. И страшное понимание того, что все уже решено, и предотвратить войну при сохранении текущих раскладов не удастся.

– С точки зрения сухопутных операций выглядит внушительно. Но давать какие-то иные комментарии не могу – не обладаю достаточной компетенцией в этих вопросах. Не сомневаюсь, что те, кто разрабатывал этот план, обладают значительно лучшим пониманием ситуации.

– А с точки зрения моряка? – прищурился Гитлер. На несколько секунд в кабинете воцарилась полная тишина, слышно было, как звенит в углу неведомо какими путями залетевший сюда комар. Колесников вздохнул:

– Флот в войне с русскими будет малополезен. Технически ничего сложного в том, чтобы блокировать русские силы, нет. Помимо того, что они имеют несравнимо меньший флот, который в открытом бою не выстоит и часа, он у них разделен на четыре части. Силы, дислоцированные на Балтике, легко запираются на базах путем установки минных заграждений, после чего уничтожаются массированными ударами с воздуха. Наличие двух авианосцев позволит нам маневрировать авиагруппами и обеспечивать поддержку летчиков, работающих с береговых аэродромов. Флот на Черном море там и останется, пройти через проливы ему никто не даст. Уничтожим, когда захотим. То, что имеется у русских в Мурманске, недостаточно даже для прикрытия побережья. Словом, блокировать возможность морских сообщений несложно, однако, на мой взгляд, это мало что даст. Эта страна обладает богатейшими ресурсами и способна произвести без посторонней помощи все, что необходимо для ведения войны любой длительности. Кроме того, на Тихом океане они будут вне зоны досягаемости наших кораблей, следовательно…

– Там ими займутся наши японские союзники, – перебил его Гитлер.

– Мой фюрер, я им не верю. В ту войну они нас предали.

Гитлер поморщился. О том, как в Великую войну японцы долго играли словами, убедив кайзера в том, что готовы вступить в войну на стороне Германии, а затем ударили немцам в спину, помнили все. И потерю территорий в Тихоокеанском регионе им тоже не простили. Тем не менее, Гитлер коротко бросил:

– На сей раз все будет по-другому.

– Не сомневаюсь, мой фюрер. Но, в любом случае, действия флота будут иметь вспомогательный характер. Ни до каких стратегических центров русских нам просто не дотянуться. На Тихом океане же нам придется во всем полагаться на Японию, а их русские в последнее время били с завидной регулярностью.

– А Ленинград и Мурманск? – название северной столицы Гитлер словно бы выплюнул.

– Мурманск хорош в качестве грузового порта, но в отсутствии перевозок его значение невелико. До Ленинграда нам не дойти – корабли рейха мало приспособлены для балтийской акватории, слишком там мелко. К тому же нельзя недооценивать минную опасность. Русские понимают толк в этом оружии и завалят минами хоть все море. Да и береговые батареи у них хорошие. При любых обстоятельствах это будет война сухопутных сил.

– Благодарю вас, адмирал, мне понятна ваша точка зрения. Откровенно говоря, если бы я не знал о вашем полном бесстрашии, в котором мы вчера лишний раз убедились, я бы подумал, что вы боитесь.

Ага, выходит, знает. Ну что же, примем к сведению.

– Не боюсь, но – опасаюсь. Русские могут стать весьма опасным противником.

– Чушь! – Гитлер рубанул воздух ладонью, переходя на риторику, больше подходящую митингу, чем серьезному совещанию. Остальным оставалось лишь внимать. – В прошлую войну их один раз толкнули – и этот колосс упал. Сейчас будет то же самое. Унтерменши побегут под натиском германского оружия.

– Так точно, мой фюрер! – рявкнул Колесников, верноподданически выпучив глаза.

– Вот так-то лучше, – буркнул Гитлер, медленно остывая.

Совет после этого постепенно свернулся, будто сам собой, и через полчаса, чувствуя себя выжатым лимоном, Колесников спустился к своей машине и зло закурил. Еще через минуту появился Геринг:

– Адмирал, предлагаю поехать ко мне. Мой повар обещал превзойти самого себя, да и взаимодействие флота и люфтваффе обсудить стоит.

Глядя на улыбающуюся рожу главного пилота Германии, хотелось выругаться по-русски. Колесников сдержался, разумеется, только кивнул – все же Геринг стоял в иерархии неизмеримо выше его, рядового, в общем-то, несмотря на головокружительные успехи, адмирала. От таких предложений не отказываются, тем более, толстяк неплохо к нему относится. И, скорее всего, просто хочет поговорить вдали от чужих ушей.

Так и получилось, хотя и повар расстарался. Наверное… Нос не чувствовал запахов, а язык почти не различал вкуса. Ерунда, главное, что голова работала. А Геринг обедом явно наслаждался. И лишь закончив и аккуратно промокнув салфеткой губы, он посмотрел в окно, на усилившийся и теперь струями бьющий в стекло дождь, и спросил:

– Скажите, Гюнтер… Я правильно понимаю, что вы против войны с русскими, или мне это показалось?

– Правильно, Герман, вы очень точно сформулировали.

– И почему же?

Геринг смотрел вроде бы и с улыбкой, но взгляд стал другим. Острым – вот, пожалуй, самое точное определение. Колесников вздохнул:

– Видите ли, я все же не из аристократической семьи. Но понятия о чести и служении своей стране для меня никогда не были пустым звуком.

– Тот, кто думает иначе, может постоять с вами на мостике во время боя. Если ему не потребуется менять штаны, то это будет удивительно, – и, довольный своей тяжеловесной шуткой, Геринг рассмеялся. Колесников не стал его поправлять, что сам он на мостик во время боя старается не выходить, предпочитая командовать из хорошо защищенной боевой рубки. Вместо этого он задумчиво сказал:

– Так вот, хотя это для меня и важно, но все же отец с детства приучил меня считать. Время, риски, деньги… Война с Россией – это плохое вложение средств, Герман. Очень плохое.

– А точнее?

– Как уж точнее. Русские – это очень серьезные противники. Я хорошо помню: это их предки брали Берлин, а не наши – Москву. И война с ними будет невероятно тяжелой.

– В прошлую войну…

– В прошлую войну, – Колесников невежливо перебил Геринга, но тот даже не обратил на это внимания, – были другие русские. Вспомните, Герман, они в разы уступали нам по насыщенности артиллерией, да и всем остальным. Да что там, у них патронов не хватало, а их парламент всерьез обсуждал вопрос о возможном вооружении новобранцев алебардами. И при этом они смогли продержаться три года и рухнули только после того, как мы, параллельно, кстати, с их союзничками, провели внедрение своих агентов влияния и фактически разложили всю верхушку русских. И даже тогда их солдаты держались, а иногда даже наступали. Вспомните, австрийцев они били с завидной регулярностью, а про турок я вообще молчу. И это притом, что у них в армии был «сухой закон», а нет ничего страшнее для русского солдата. Стресс надо снимать, а они не додумались ни до литра вина на рыло, как французы, ни до походно-полевых борделей. И все равно держались.