Литерные дела Лубянки

Вступление

В наши дни слова «террор» и «терроризм» прочно вошли в лексикон не только всех мировых СМИ, но и рядовых граждан практически всех государств мира. Однако зачастую между этими терминами не делают различия, что совершенно неверно. Впрочем, не следует винить в этом журналистов, поскольку еще сто лет назад в энциклопедиях давалось следующее определение террора:

«Террор (франц. Terreur, ужас), господство ужаса во время французской революции (от мая 1793 до 27 июля 1794); лица, стоявшие в то время во главе правления, называются террористами. “Белым террором” называют, вследствие белого знамени Бурбонов, кровавую реакцию после 1815»[1].

Однако, как уже говорилось, ставить знак равенства между террором и терроризмом нельзя. Дело в том, что террор – это политика репрессий со стороны государства против оппозиции для сохранения status quo, проводимая с помощью его силовых структур, терроризм – насилие, совершаемое представителями оппозиционных правительству группировок с целью вызвать панику среди населения, ослабить государственные институты и осуществить политические, религиозные или социально-экономические изменения в обществе. При этом орудием террора являются репрессии (явные и тайные), оружием терроризма – террористический акт. Необходимо также помнить, что история терроризма в его современном понимании начинается в XIX веке, в то время как история террора насчитывает более двух тысячелетий.

Первым государством, о котором достоверно известно, что в основу его внутренней политики были положены репрессии, являлась античная Спарта, спартанский государственный террор можно считать в определенной степени классическим. Особая форма государственного устройства Спарты привела к тому, что граждане-спартиоты были вынуждены постоянно считаться с возможностью восстания рабов-илотов, которые многократно превосходили их по численности. Поэтому для обеспечения своего господствующего положения спартанцы взяли на вооружение тотальный террор, направленный на всех без исключения илотов. Механизм этого террора получил название криптии, их описание встречается у многих античных авторов. Например, Плутарх говорит по этому поводу следующее:

«Вот как происходили криптии. Время от времени власти отправляли бродить по окрестностям молодых людей, считавшихся наиболее сообразительными, снабдив их только короткими мечами и самым необходимым запасом продовольствия. Днем они отдыхали, прячась по укромным уголкам, ночью, покинув свои убежища, умерщвляли всех илотов, каких захватывали на дорогах. Нередко они обходили и поля, убивая самых крепких и сильных илотов. Аристотель особо останавливался на том, что эфоры (Высшие должностные лица. – Прим. авт.), принимая власть, первым делом объявляли войну илотам, дабы узаконить убийство последних»[2].

Впрочем, необходимо добавить, что те или иные методы устрашения рабов присутствовали в любом античном государстве. Просто в Спарте ввиду того, что илоты являлись собственностью государства, для их подавления использовались не частные, а общественные институты.

Имели место во времена античности и убийства находящихся в эмиграции представителей оппозиции. Так, например, в 403 г. до н. э. 30 афинских тиранов во главе с Критием, опасаясь за свою власть, убедили спартанского полководца Лисандра в том, что скрывавшийся у персов его давний противник, бывший афинский стратег Алкивиад представляет угрозу для установленного им в Афинах порядка. В результате по требованию Лисандра персидский сатрап Сарнабаз отдал приказ убить Алкивиада.

Другой подобный случай связан с именем карфагенского полководца Ганнибала, непримиримого врага Рима. Потерпев после 18 лет непрерывной войны поражение от римлян в сражении при Заме (202 г. до н. э.), он был вынужден отправиться в изгнание на Восток, но воевать с Римом не прекратил. «Отцы-сенаторы, – пишет Корнелий Непот, – считавшие, что не будет им покоя, пока жив Ганнибал, отправили в Вифинию легатов с наказом требовать от царя, чтобы он не держал при себе злейшего врага Рима, но выдал его послам. Прусий не посмел отказать гостям и уперся лишь на том, что послы не должны требовать, чтобы он выдал Ганнибала лично, поскольку это нарушило бы долг гостеприимства. Пусть, мол, они сами ловят его, как могут, местоположение его будет найти легко»[3]. В результате дом, где проживал Ганнибал, был окружен вооруженными людьми, и он, не видя выхода, покончил с собой.

Во времена Римской империи императоры также проводили политику террора против сенатской оппозиции, орудием которого были силовые структуры того времени – преторианские когорты. Смысл проводимого императорами террора заключался в искоренении остатков республиканских государственных институтов и укреплении институтов имперских. При этом репрессии практически не касались других сословий (всадничество, плебс), сопротивление со стороны сенатской оппозиции выражалось отдельными заговорами, да и то только в тех случаях, когда террор приобретал массовый характер и начинал угрожать самому существованию Римского государства.

В Средние века террора как такового фактически не было. Разумеется, на заговоры правители отвечали репрессиями, но они носили ограниченный и узконаправленный характер. Так, например, на французского короля Генриха IV Наваррского покушались постоянно: в 1593 году – Легер, в 1594 году – Жан Шостель, в 1595 году – доминиканец Ридиго, в августе 1596 году – Жан Гуедон, потом и его брат и т. д. Все они были католиками-фанатиками, но никаких репрессий в отношении церкви не отмечалось. Что касается убийства Генриха IV религиозным фанатиком Франсуа Равальяком, то общество охарактеризовало его как злостное преступление. После казни Равальяка его тело было разорвано на куски сторонниками Генриха IV, но репрессий со стороны властей не было вообще.

Если говорить о России, то впервые террор как государственную политику применил Иван IV Грозный, создавший для этого специальный орган – опричнину. Причиной репрессий стал спор между Иваном IV и боярством о дальнейшем пути развития государственной власти. Бояре отстаивали западный путь развития государства. В качестве идеала им виделось устройство Польши, где король был выборной фигурой, действия которого находились в прямой зависимости от воли шляхетства и магнатов. Иван стремился к самодержавной форме правления, опираясь на идею божественности ее происхождения. В связи с этим террор затронул все слои населения России – боярство, высшее духовенство, служилых и приказных людей, посадские верхи, крестьянство. В результате выбранная Иваном IV модель государственного устройства была реализована, но оказалась неустойчивой, к тому же достигнута страшной ценой – к концу его царствования до 90 % пахотных земель не засеивалось, крестьянство массово бежало на юг, страна была разорена. Дальнейшими последствиями террора Ивана IV были т. н. «Смутное время», польская интервенция и, как итог, установление института крепостничества.

Однако необходимо отметить, что Иван IV ни разу не пытался физически устранить своих противников, бежавших за границу.

Даже князю Андрею Курбскому он посылал не наемных убийц, а гневные письма. Покушаться на жизнь покинувшего его удел подданного ему даже не приходило в голову. Так же и Петр I, преследуя оппозицию внутри страны, бежавшего в сентябре 1716 года в Австрию наследника престола царевича Алексея не убил, не похитил, а хитростью уговорил вернуться обратно. Исключением на этом фоне выглядит похищение из Италии в 1775 году самозваной княжны Таракановой, совершенное графом Алексеем Орловым по приказу Екатерины II. Здесь необходимо учесть и то обстоятельство, что самозванка претендовала на российский престол, называя себя незаконнорожденной дочерью императрицы Елизаветы. А Екатерина II, когда дело касалось ее права царствовать в России, забывала о своем гуманизме и была беспощадной.

Что касается террора как государственной политики, то вновь он появляется на исторической сцене после Великой французской революции, когда новая историческая формация завоевывала себе место под солнцем. При этом применение репрессий оправдывалось необходимостью защиты завоеваний революции от заговоров монархистов, что можно проследить, например, по высказываниям Марата в декабре 1790 года.

«Перестаньте же напрасно терять время на обдумывание средств обороны, у вас осталось только одно из них – именно то, которое я рекомендовал уже столько раз: всеобщее восстание и народная расправа… Перебейте без всякой пощады весь парижский Генеральный штаб, всех депутатов Национального собрания – попов и приверженцев министерства, всех известных приспешников деспотизма… Шесть месяцев тому назад пятисот, шестисот голов было бы достаточно для того, чтобы отвлечь вас от развернувшейся бездны. Теперь, когда вы неразумно позволили вашим неумолимым врагам составлять заговоры и накапливать силы, возможно, потребуется отрубить пять-шесть тысяч голов; но если бы даже пришлось отрубить двадцать тысяч, нельзя колебаться ни одной минуты»[4].

«Не давайте себя усыпить, – обращался он к федератам 7 августа (1792 год. – Прим. авт.). – Держите как заложников Людовика XVI, его жену, его сына, его министров, всех ваших вероломных представителей… Вот изменники, наказания которых должна требовать нация и которых она должна прежде всего принести в жертву для общественного спасения»[5].

В дальнейшем террор под теми же знаменами шел по нарастающей, особенно после того, как одна партия (в данном случае Якобинский клуб) полностью подменила собой как исполнительную, так и законодательную и судебную власть. Столкнувшись с многочисленными, прежде всего экономическими, трудностями, якобинцы нашли в терроре способ удержаться у власти, что отмечал еще в XIX веке историк Т. Карлейль: «Что может противопоставить якобинский Конвент всем неисчислимым трудностям, ужасам и бедствиям? Неспособный рассчитывать дух и анархическое безумие санкюлотства! Наши враги теснят нас, говорит Дантон, но покорить нас им не удастся; “скорее мы обратим в пепел Францию”»[6].

Он же приводит и многочисленные примеры репрессий:

«Более ужасный закон («Закон о подозрительных». – Прим. авт.) никогда не управлял ни одной нацией. Все тюрьмы и арестные дома на французской земле переполнены людьми до самой кровли; 44 тысячи комитетов, подобно 44 тысячам жнецов и собирателей колосьев, очищают Францию, собирают свою жатву и складывают в эти дома. Это жатва аристократических плевел! Мало того, из опасения, что сорок четыре тысячи, каждая на своем жатвенном поле, окажутся недостаточными, учреждается на подмогу им странствующая “революционная армия” в шесть тысяч человек под командой надежных капитанов; она будет обходить всю страну и вмешиваться там, где найдет, что жатвенная работа ведется недостаточно энергично. Так просили муниципалитет и Мать патриотизм (То есть Якобинский клуб. – Прим. авт.), так постановил Конвент. Да исчезнут все аристократы, федералисты, все господа! Да вострепещет все человечество! Почва страны должна быть очищена местью!»[7]

Однако и якобинцы не практиковали преследование оппозиции за рубежом. Впервые на это пошел Наполеон. По его приказу 21 марта 1804 года на территории суверенного Баденского княжества был захвачен дальний родственник Бурбонов герцог Энгиенский. Его доставили во Францию, в тот же день формально осудили военным судом и расстреляли в Венсеннском замке. Впрочем, справедливости ради необходимо отметить, что Наполеон до конца своих дней раскаивался в содеянном и каждый раз обвинял в случившемся министров (прежде всего Талейрана), что в других случаях ему было не свойственно.

В XIX веке террор как государственная политика постепенно отходит на задний план, уступая место экономическим методам принуждения. Но в это же самое время на исторической сцене появляется терроризм – национально-освободительный и революционный (политический). При этом национально-освободительный терроризм наблюдался как в Азии (в Индии – антибританский, в Корее – антияпонский, во Вьетнаме – антифранцузский), так и в Европе (в Ирландии – антианглийский, в Армении и Македонии – антитурецкий, в Боснии и Галиции – антиавстрийский и т. д.). Что же касается терроризма революционного, то это явление чисто европейское. Первыми терактами чаще всего называют убийство Карлом Людвигом Зандом русского агента писателя Августа Коцебу 23 марта 1819 году в Германии и убийство герцога Шарля-Фердинанда Беррийского 13 февраля 1820 г. Наследник Бурбонов был убит седельщиком Пьером-Луи Лувелем при выходе из театра Гранд-Опера в Париже во Франции. Причем в первом случае теракт должен был «освободить» Европу от политического диктата России, во втором – пресечь наследование престола династией Бурбонов – для становления во Франции республики.

Дальнейшее развитие политический терроризм получил во время революционного подъема 1830–1840 годов в Европе. Именно тогда начала распространяться идеология анархизма и связанный с ней терроризм. Достаточно будет сказать, что практически все государства Европы в той или иной мере ощутили на себе террористические вылазки анархистов, понятия «анархист» и «террорист» стали синонимами. Тогда же появилось на свет учение К. Маркса, который также не отрицал терроризма. Недаром в своих работах он писал, что «существует лишь одно средство сократить, упростить и концентрировать кровожадную агонию старого общества и кровавые муки нового общества, только одно средство – революционный терроризм». Но если в Европе, правовое сознание населения которой стояло достаточно высоко, терроризм в целом был подвергнут осуждению, то в России, где понятие «право» отсутствовало практически у всех сословий, он нашел благодатную почву.

Первым в России публично в 1862 году признал терроризм как нормальное средство для достижения политических и социальных изменений общества бывший студент Московского университета Петр Заичневский, автор прокламации «Молодая Россия». «Мы изучили историю Запада, – писал он, – и это изучение не прошло для нас даром; мы будем последовательнее не только жалких революционеров 48 года, но и великих террористов 92 года, мы не испугаемся, если увидим, что для ниспровержения современного порядка приходится пролить втрое больше крови, чем пролито якобинцами в 90-х годах»[8].

Эпоха практического терроризма началась в России 4 апреля 1866 года, когда Дмитрий Каракозов неудачно стрелял в Александра II. Дальнейшее развитие революционного движения привело к тому, что в 1879 году организация «Земля и воля», ставившая своей целью освобождение крестьянства и наделение его землей, раскололась на две группы, причем вторая, «Народная воля», встала на путь терроризма, посчитав его единственно возможным инструментом борьбы за политические свободы, против произвола властей. Народовольцы подготовили 7 покушений на Александра II, последнее из которых, 1 марта 1881 года, закончилось убийством царя. «Народная воля» послужила прообразом всех последующих террористических организаций. Так, в декабре 1886 года А. Ульяновым и П. Шевыревым была основана «Террористическая фракция» «Народной воли», ставящая целью установление в России социалистического строя путем дезорганизации правительства посредством террористических актов. Впрочем, эта организация была быстро раскрыта и задуманное покушение на Александра III не произошло. А в октябре 1901 года из народнических групп была создана партия эсеров, при которой образовалась знаменитая Боевая организация во главе с Г. Гершуни для организации терактов с целью истребления крупных царских сановников.

В результате начиная с 1881 года от рук террористов пали Александр II, великий князь Сергей Александрович, министры Н.П. Боголепов, Д.С. Сипягин, В.К. Плеве, множество прокуроров, губернаторов, полицейских чинов, попутно с которыми гибли ни в чем не повинные люди. Завершил список жертв террористов П.А. Столыпин, убитый 1 сентября 1911 года в киевском оперном театре[9]. Особо массовым он был в годы первой русской революции, когда по стране практически бесконтрольно со стороны революционных партий действовали боевые летучие отряды, порой сами определявшие свои цели, что не приветствовалось их политическим руководством. Итоговая статистика (возможно, завышенная) деятельности революционеров – 4500 чиновников различного ранга и около 17 тысяч мирного, ни в чем не повинного населения.

Разумеется, свои боевые террористические организации были не только у народников или эсеров, но и у анархистов, максималистов, национальных революционных партий (финнов, поляков, латышей, евреев, представителей народов Кавказа), были они также и у большевиков. Причем самые массовые и «серьезные». Недаром Ленин еще в статье «С чего начать» писал, что «принципиально мы никогда не отказывались и не можем отказываться от террора»[10]. Ленин в 1905 году, забыв о своих обвинениях против эсеров в «революционном авантюризме», потребовал от большевистских организаций, и прежде всего от недавно созданной Л. Красиным Боевой технической организации при ЦК РСДРП, перехода к партизанской борьбе.

«Я с ужасом, ей-богу, с ужасом вижу, что о бомбах говорят больше полугода и ни одной не сделали! – писал он в Боевой комитет при Санкт-Петербургском комитете РСДРП. – Основывайте тотчас боевые дружины везде и повсюду и у студентов, и у рабочих особенно, и т. д… и т. п… Пусть тотчас вооружаются сами, кто как может, кто револьвером, кто тряпкой с керосином для поджога и т. д…

Отряды должны тотчас же начать военное обучение на немедленных операциях, тотчас же. Одни сейчас же предпримут убийство шпика, взрыв полицейского участка, другие – нападение на банк для конфискации средств для восстания… Пусть каждый отряд учится хотя бы на избиении городовых: десятки жертв окупятся с лихвой тем, что дадут сотни опытных бойцов, которые завтра поведут за собой сотни тысяч»[11].

После спада революционного движения 1905–1906 годов Боевая техническая организация и боевые организации при комитетах РСДРП переориентировались главным образом на «эксы». Причем грабежи государственных учреждений и частных лиц проводились большевиками со столь необычайным размахом, что многие партийные лидеры стали говорить, что «эксы» и подобные им «партизанские действия» способны дискредитировать партию в глазах ее сторонников и посеять семена внутренней деморализации. В результате вопрос об «эксах» обсуждался на двух совместных съездах большевиков и меньшевиков. На IV съезде РСДРП в 1906 году большевики во главе с Лениным предлагали признать допустимыми экспроприации государственных денежных средств на нужды восстания при условии контроля за ними со стороны партии. Но меньшевики и часть большевиков проголосовали против, и это предложение ленинцев не прошло. Н V съезде РСДРП в 1907 году большевики вновь поставили вопрос о разрешении экспроприации казенного имущества при условии самого строгого контроля со стороны партии, но большинство проголосовало за резолюцию меньшевиков, воспрещающую «эксы». (Ленин и его сторонники голосовали против этой резолюции.)

Однако резолюции IV и V съездов партии не выполнялись, большевики организовали «военно-техническое бюро» для добывания денежных средств, а также закупок и производства оружия для боевых групп. Боевые организации большевиков продолжали проводить «эксы» и другие «партизанские действия». Достаточно назвать знаменитую экспроприацию на Эриванской площади в Тифлисе 13 июня 1907 года, проведенную под руководством знаменитого Камо, во время которой погибло три человека (добычей боевиков стала 241 тыс. руб.). Более того, именно в этот период в политическом лексиконе революционных партий появилось понятие «лбовщина», связанное с именем видного уральского боевика Александра Лбова, создавшего партизанский отряд.

Несмотря на запрещение «эксов», он продолжил грабежи «на нужды революции» и вскоре стал заурядным бандитом-уголовником, его боевая дружина выродилась в обычную банду.

Но не только «эксами» занимались боевые дружины. Например, в 1905 году группа боевиков под руководством Христофора Салныня (о нем чуть позже) освободила из Рижской центральной тюрьмы группу заключенных боевиков, в том числе члена ЦК Латвийской партии Лацис-Крюгера, рабочего Шлессера и Петерса, брата будущего знаменитого чекиста, ожидавших смертного приговора по делу об организации изготовления ручных бомб на заводе «Феникс». Вечером 7 сентября 1905 года группа из 15 боевиков во главе с Салнынем, одетым в студенческую шинель, на которую были пришиты офицерские погоны, ворвалась в тюрьму и с боем освободила заключенных. Эта акция получила широкий резонанс не только в России, но и за рубежом. Так, например, женевская газета «Le Temps» от 9 сентября 1905 года по этому поводу писала:

«Позапрошлой ночью группа в 70 человек напала на Рижскую центральную тюрьму, перерезала телефонные линии и посредством веревочных лестниц влезла в тюремный двор, где после жаркой стычки было убито двое тюремных сторожей и трое тяжело ранено. Манифестанты освободили тогда двоих политических, которые находились под военным судом и ждали смертного приговора. Во время преследования манифестантов, которые успели скрыться, за исключением двух, подвергшихся аресту, был убит один агент и ранено несколько полицейских».

В том же 1905 году большевики совместно с эсерами и финскими националистами предприняли попытку доставить в Россию огромную партию оружия, закупленную при помощи японского военного атташе в Швеции (35 000 винтовок системы «Росс» и 7 500 000 патронов к ним, 30 000 револьверов и несколько тонн динамита). В августе оружие было погружено в Гамбурге на пароход «Эллен», в Северном море перегружено на судно «Джон Графтон» под британском флагом. Однако в финских шхерах недалеко от Кеми капитан судна Янструтман заблудился и привлек внимание береговой охраны и таможни. В результате корабль пришлось взорвать, но еще долго финские рыбаки подрабатывали ловлей «огнестрельных рыбок».

Еще более дерзкие замыслы вынашивались большевиками в 1906–1907 годах, о чем можно судить по письму активного участника революции 1905 года Николая Буренина пролетарскому писателю Максиму Горькому. «Об этом никто из старых товарищей никогда не напишет, – сообщал М. Горькому Буренин. – А есть совершенно изумительные вещи, например, как собирались украсть Николая II, и это не анекдот, а факт, об этом серьезно советовались с Красиным и Владимиром Лениным»[12].

Идею похитить царя предложил Красину Александр Игнатьев, сын генерала и действительного статского советника, вступивший в РСДРП в 1903 году. Бывая в Новом Петергофе, Игнатьев близко сошелся с казаками, служившими в царском конвое, и узнал, что они имеют претензии к царю. В частности, казаки были недовольны тем, что на высшие командные должности в казачьих войсках назначают выходцев из остзейских баронов. Тогда у Игнатьева созрел замысел использовать казаков для похищения царя. О своем плане он рассказал Буренину, тот, в свою очередь, Красину. Красин долго обсуждал его с Игнатьевым, делал замечания, вносил предложения, после чего доложил о нем Ленину. Однако Ленин санкционировать похищение отказался, назвав его авантюрой, которая только отвлечет силы, необходимые для более важной работы. Но при этом не только не высказал неудовольствия автору проекта, а наоборот, похвалил за революционную инициативу.

Удивляться столь широкому и быстрому распространению идеологии и практики терроризма не стоит. Дело в том, что к началу ХХ века в России подросло целое поколение, для которого революционная деятельность в целом и террористическая в частности стала не только этическим идеалом, но и политической необходимостью, поскольку недалекий и упрямый Николай II сопротивлялся проведению любых реформ, необходимость которых понимало подавляющее большинство граждан страны. В годы первой русской революции этот тип – боевика – стал чрезвычайно распространен, причем среди членов всех революционных партий, но особенно среди эсеров и большевиков.

После Октябрьской революции очень многие из этих революционеров-боевиков стали крупными советскими государственными деятелями, сотрудниками спецслужб и привнесли свой дореволюционный опыт в практику работы государственных органов.

Примером могут служить первые годы революционной деятельности одного из руководителей советской военной разведки Яна Карловича Берзина, настоящее имя которого было Петерис Кюзис. Он родился 13 ноября 1890 года в имении Клигене Яунпилсской волости Рижского уезда Лифляндской губернии в семье батраков. Бедняки-родители не могли устроить сына в гимназию или реальное училище, и он с большим трудом поступил в учительскую семинарию, готовящую учителей для начальных сельских школ. Поэтому не стоит удивляться тому, что в октябре 1904 года юный Петерис вместе с другими учащимися семинарии принял участие в демонстрациях против царизма, в 1905 году вступил в РСДРП. После начала революции 1905 года он записался в народную милицию и принимал участие в нападениях на казаков, посланных усмирить восставших. В январе 1906 года он был задержан, но сразу после освобождения вернулся к вооруженной борьбе, уйдя к «лесным братьям».