Оранжерея

3. Нуклеарность

Выполнить резервное копирование предельно просто, но трудно справиться с его последствиями.

Вам нужно найти A-ворота, которые могут построить резервную копию (что просто означает, что их кабина должна быть достаточно большой, чтобы в ней мог разместиться человек, и что они не проходят как ворота специального назначения – военные, скажем). Такие можно найти в каждой квартире реабилитационного комплекса; они используются для фабрикации мебели и провизии, а также разложения людей на атомы и их дальнейшего объединения в прежнее целое. Займите кабину и попросите модем произвести резервное копирование – просто как апельсин. На это уйдет некоторое время – все-таки не чудеса червоточин, а разборка и копирование на наноуровне. Однако неприятных ощущений, связанных с тем, что вас погружают в синюю слизь-фабрикатор, пожирают, оцифровывают и снова исторгают наружу, не будет – модем «отключит» вас, едва начнет загружать в буфер данные вашего вектора состояния нейронов.

Меня беспокоит именно этот временной промежуток. Я не люблю «выпадать» даже на некоторое время, особенно когда неизвестный враг хочет украсть мою личность. С другой стороны, было бы безрассудно отказываться от резервной копии при таких подозрениях. Если кому-то все же удастся грохнуть меня, я хочу, чтобы наследующая меня копия знала, что происходит, – и помнила о Кей. Однако я принимаю некоторые меры предосторожности. Перед тем как войти в кабину, приказываю фабрикатору кое-что изготовить – невинные с виду вещички, превращающиеся в очень коварные и жестокие ловушки. Найдя им место, я делаю глубокий вдох… стою неподвижно долю килосекунды, глядя на зовущее нутро кабины. Ничего серьезного – просто надо унять мандраж.

И вот я захожу.

– Резервное копирование, – даю голосовую команду.

Появляется сиденье, я устраиваюсь на нем, дверь закрывается, мигает табличка с надписью «ЗАНЯТО». Я успеваю увидеть только молочно-голубую жидкость, выступающую из трещин в полу – потом все вокруг сереет, а мозг чувствует себя донельзя уставшим.

Теперь о последствиях. Через мгновение вы должны проснуться ошеломленными и немного потными. Дверь открывается, и вы идете в душ, чтобы смыть гель, оставшийся от ворот. Вы потратили, может, тысячу секунд на то, чтобы мембрана, покрытая несколькими тысячами триллионов автоматических демонтирующих головок, размером с белковое соединение – каждая, пережевывала вас нанометр за нанометром, возвращая к форме молекулярного сырья, при этом фоновым процессом сохраняя ваш вектор состояния для загрузки в новую копию. Однако вы этого не замечаете – все это время ваш мозг, условно говоря, мертв. Ну а потом А-ворота открываются, и вы можете продолжать жить дальше – как жили до резервного копирования. Конечно, есть некоторый дискомфорт, да и тело на первых порах кажется совершенно…

Чужим.

Я пытаюсь встать слишком быстро, и у меня подгибаются колени. Кружится голова, я падаю на стену кабины, но, ударяясь о нее, понимаю, что слишком низок. На данном этапе я все еще только чувствую, а не осознаю. Другое дело: снова сажусь, но кабина неприятно узкая, а у меня слишком широкие бедра и чересчур короткое туловище. И это не всё. Руки странные: человеческие, но совсем другие. Я поднимаю руку, кладу ее себе на колени; мои бедра кажутся слишком толстыми, но есть еще кое-что. О, понимаю я, просовывая руку между ног. Да я ведь уже не парень. Я – женщина. Поднимаю вторую руку и нащупываю грудь. Самка, ортогуманоид.

Ну, раньше-то я и был… была ортоформой. Понятия не имею, когда и как долго, и это вряд ли моя предпочтительная форма существования, но жить можно. А потом в голову влетает очевидный вывод из всего этого безобразия, и я в ужасе вскакиваю на ноги – тут же в глазах темнеет, пол и стены норовят врезать мне по лицу. Кто-то саботировал мою резервную копию! И вот – вторая запоздалая мысль: я – дубль. Моя первая копия умерла за ненадобностью.

– Эх, – выдыхаю я, привалившись спиной к белой дверце кабины. Мой голос жутко странный – выше на октаву, писклявый какой-то. – Охренеть и назад не выхренеть…

Я не могу торчать тут вечно и уже точно не увижу ничего хорошего, когда открою дверь. Преодолевая нарастающий ужас, я нажимаю замок. И примерно в этот момент понимаю, что на мне ничего нет. Это неудивительно – моя куртка была сделана из Т-ворот, а это одна из вещей, которые не могут сделать фабрикаторы. Штаны тоже исчезли, а они были из простой ткани. Кто-то меня хорошенько и основательно взломал, осознаю я с нарастающим страхом. Дверь открывается, впуская воздух, охлаждающий влажную кожу. Я моргаю и оглядываюсь. Как и в моей квартире, на низком столике рядом со стулом есть только планшет, а ловушек и двери в стене уже нет. Присмотревшись, я вижу, что все другого цвета, да и стул не такой, как раньше.

Смотрю планшет. Вверху мигает красный текст: К ознакомлению – немедленно.

– Ага, подождете. – Я смотрю на дверь, вздрагиваю и иду в ванную. Тот, кто хакнул меня, явно не торопился. Я тоже не буду. Вот соберу свои мысли в кучку, а потом переговорим с глазу на глаз.

Ванные комнаты в комнатах пациентов однотипные: белое керамическое яйцо с водяными и воздушными форсунками, освещенное рассеянным светом и укомплектованное датчиками движения. Делаю воду погорячее, пускаю мощную струю. Стою под ней, дрожа от страха, пока моя кожа не делается румяной и скрипуче-чистой.

Кто-то взломал меня, и я ничего не могу с этим поделать. Все, что мне остается, – преодолеть препятствия, уготованные мне. И надеяться на легкую смерть в случае чего. Сопротивление, как говорится, бесполезно. Если уровень доступа к моим резервным данным таков, что кожаный меч перековали на живородящее орало, злоумышленники могут делать со мной все, что угодно, хоть в крендель гнуть. Редактирование памяти? Легко. Создание нескольких независимых копий? За здорово живешь. Можно вообще зомби из меня сделать и управлять, как каким-нибудь сраным игровым персонажем. А потом шантажировать тем, что я натворил в зомби-состоянии. Раз меня разбудили у А-ворот в другой комнате – значит, и мой статус-вектор скомпрометирован. Я могу убегать тысячу раз, подвергнуться тысячекратным пыткам, и все равно меня в конце концов снова бросят в эту каморку. Как в тюрьму.

Кража личных данных – ужасное преступление.

Прежде чем выйти из ванной, я внимательно изучаю свое новое тело. В конце концов, я вижу его впервые, и у меня неприятное предчувствие, что оно мне что-то скажет об ожиданиях моих похитителей.

Итак, я обладаю характеристиками ортогуманоидной женщины: рост снизился сантиметров на пятнадцать, тело осесимметричное, кожа и волосы – просто загляденье. Тело хорошее, крепкое, не сексуализированное сверх меры – на куклу для потрахушек я не похожа. У меня широкие бедра, узкая талия, грудь больше, чем я бы выбрал, высокие скулы и полные губы; кожа бледнее, чем мне хотелось бы. Новый лоб гладкий и высокий, морщин над голубыми европеоидными глазами не видать. Каштановые волосы падают на плечи. На фига такие длинные? А ногти на руках и ногах короткие – что-то не бьется, это непрактично с точки зрения самообороны. Я вытягиваю руки над головой и чувствую шок. Я слабачка – на верхней части тела почти нет тренированных мышц.

Итак, подведем итог: я невысокая, слабая и безоружная, но симпатичная – в ретростиле, по-старомодному…

– Отличный, мать вашу, подгон, – рычу я отражению в зеркале. Затем я возвращаюсь в спальню, сажусь и смотрю на планшет.

К ознакомлению – немедленно, – все так же настаивает он.

– Ну, погнали, родимый. – Я нажимаю на надпись, и по экрану бегут строчки:

Уважаемый Участник!

Благодарим за согласие участвовать в экспериментальном режиме Юрдона—Фиоре—Хант (если вы не помните, что давали свое согласие, нажмите ЗДЕСЬ, чтобы прочитать заявление, которое вы подписали перед последним резервным копированием). Надеемся, что вам понравится в нашем эксперименте. Мы подготовили для вас вводный курс доктора Фиоре. Первая лекция начнется через 1294 секунды. В интересах надлежащего погружения в роль советуем вам уже сейчас надеть полагающуюся Вам по роли ретроодежду (см. ящик под стулом).

После лекции состоится приветственный фуршет, где у Вас будет возможность встретиться с другими участниками эксперимента, задействованными на данный момент.

Я моргаю. Перечитываю сообщение, стремясь найти хоть какую-нибудь зацепку или двусмысленность. Ни хрена я не подписывала! Или… подписывала? Похоже, все-таки подписывала – или это последствия взлома. Я жму на ссылку – всё чин чином: мой уникальный 16-значный идентификатор и отпечаток пальца в придачу, распознаваемые модемом как легитимная подпись. Я подписала контракт, где говорится, что я обязалась жить в экспериментальной подсети под вымышленным именем Рив в течение следующих… ста мегасекунд? Три года? И пока я там, мои гражданские права регулируются двусторонним соглашением: я не отказываюсь от основных прав разумного существа, меня нельзя пытать и подвергать промывке мозгов, но и сложить обязанности испытуемого я не могу, если на то не даст добро вышестоящее руководство проекта.

Я ловлю себя на том, что учащенно дышу, колеблясь между облегчением оттого, что не стала жертвой кражи личных данных, и опасением из-за масштабов того, на что я подписалась. У них есть право в одностороннем порядке изгнать меня (это нормально – если захочу выйти из игры, надо просто всех достать) и диктовать мне, в каком теле жить. Расклад максимально хреновый: в ряде прочих драконовских положений я с огромным неудовольствием нахожу согласие на контроль моих действий путем непрекращающегося и повсеместного наблюдения. Мой тематический раздел – «Паноптикум Темных Веков». Интересно, что меня вообще туда толкнуло? Мелким шрифтом в соглашении набран пункт «Компенсационные льготы».

Ага.

Во-первых, сама Схоластия гарантирует участникам эксперимента все компенсации и готова ответить на любые претензии. Так что, если мои права будут ущемлять, я могу на них подать в суд – а глубина карманов у ребят, я так понимаю, приближается к бесконечной.

Во-вторых, вознаграждение крайне удовлетворительное. Произвожу краткие подсчеты и выясняю, что за три года пребывания в клетке для хомячков мне сулят сумму, коей хватит на безбедное существование на свободе на срок, минимум в три раза больший.

Успокаиваюсь понемногу. Никакого взлома – я пошла на это добровольно, и у затеи даже есть плюсы. Мое второе «я» не рехнулось – уже плюс. Мне приходит на ум, что плохим парням, кем бы они ни являлись, будет очень трудно добраться до меня внутри экспериментального государства, доступ к которому возможен только через единственные Т-ворота, охраняемые брандмауэром и лучшими силами Схоластии.

Предполагается, что я играю роль персонажа исторического периода, в который мы якобы живем: ношу тело, которое не похоже на мое; использую псевдоним и фальшивую личность и не обсуждаю внешний мир ни с кем в исследовании. Это значит, что любой враг, явившийся по мою душу, столкнется с колоссальной болью в заднице – не зная, как я выгляжу, не имея права расспросить тех, кто знает, в нужном ему контексте, да и без толкового оружия он едва ли меня прищучит. В общем, если пан, я буду на коне, а если пропал – может, что-то прояснится с моей личностью. Вероятно, мне даже позволят сохранить полезные воспоминания.

Я достаю обещанный ящик с одеждой и морщу нос. Барахлишко не воняет – оно просто странное, зато исторически точное, как планшет и обещал. В комплекте – странная черная туника, предельно просто скроенная, оставляющая руки и голени голыми (верх непрактичности) и черная куртка, которую можно одеть поверх. Обувь – пара черных лакированных лодочек, функциональных лишь в зоне сильной гравитации, но с причудливыми заостренными носками и каблуками, сужающимися к острию длиной в три-четыре сантиметра. Нижнее белье довольно простое, но требуется время, чтобы понять, что ноги нужно просунуть в фигню из растягивающегося нейлона. Ноги, кстати, без плотного волосяного покрова – таковой у меня только на голове. Да, это ортотело со всеми вытекающими последствиями, но не такое пропащее, если подумать. Я качаю головой.

Страннее всего то, что ткань предельно тупая – и грязь не отталкивает, и кожные бактерии не жрет, уже не говоря о том, чтобы реагировать на обновление стиля или настрой того, кто ее носит. Никаких вместительных карманов: Т-ворота нигде не предусмотрены – ни в рукавах, ни в подкладке куртки. Когда их изобрели-то? Может, на мой век перепадет нормальная интеллектуальная одежда. Я полностью облачаюсь, оглядываю себя в зеркале в ванной. С волосами такой длины меня ждет много проблем, но никаких средств для их нормальной организации, кроме эластичного каучукового кольца, мне не дали. Ладно, пока и так сойдет – потом обрежу до разумных пределов.

Что ж, теперь мне ничего не остается, как пойти на ознакомительную лекцию и «приветственный фуршет». Так что я беру свой планшет и через дверь покидаю комнату.

По ту сторону двери – длинная узкая зала. Я только что вышла из одной из дюжины дверей на трех стенах, выкрашенных в стерильный белый цвет. Пол выложен плиткой из черного и белого мрамора. Четвертая стена напротив моей двери покрыта чем-то, в чем я через некоторое время различаю листы дерева – настоящего мертвого дерева, срубленного и расколотого на щепки, – с двумя проходами по обе стороны. Видимо, где-то там и будет лекция. Хотя я не понимаю, почему бы не провести ее онлайн. Я иду к ближайшей открытой двери. Меня раздражают мои туфли – они издают неприятное цоканье при каждом шаге.

В центре большого зала уже сидят семь или восемь человек на выставленных в несколько рядов и, казалось бы, неудобных стульях, обращенных к подиуму на фоне выкрашенной в белый цвет стены. Мы – нужно привыкнуть к тому, что я вызвалась добровольцем, хотя сейчас я себя так не чувствую, – все тут более-менее одинаковые мужчины и женщины в глупых ретрокостюмах. Кажется, они руководствуются неким сложным набором правил, определяющих, кому какую одежду разрешено носить, и все мы носим удивительно много тряпок, хоть и находимся в среде обитания с контролируемой атмосферой. У женщин – цельные платья или юбки до колен в сочетании с блузками, закрывающими верхнюю часть туловища. Мужчины носят подходящие по цвету комплекты брюк и курток с рубашками под ними; пояса и воротники выглядят до ужаса неудобными. По большей части одежда – черно-белая или серо-белая, невероятно бесцветная.

Помимо исторических костюмов, наблюдается ряд других аномалий. Насколько я могу судить, ни у кого из мужчин нет длинных волос, а у женщин – коротких. Несколько голов поворачиваются, когда я вхожу, но я не чувствую себя не к месту, хоть и собрала свои лохмы в хвост. Просто еще одна обезличенная фигура в ретроприкиде.

– Лекция здесь будет проходить? – спрашиваю я ближнего ко мне мужчину. Он среднего роста – точно не выше, чем я была раньше, но теперь я смотрю на него снизу вверх. У него черные волосы и аккуратно подстриженная растительность на лице.

– Думаю, да, – медленно говорит он, пожимая плечами, прежде чем неуверенная мина искажает черты его лица. Ну, в таком глухом наряде еще не так скривишься. – А вы, получается, только-только пришли? Я после последнего сохранения нашел у себя планшет, прочел вот…

– Ага, я тоже, – отвечаю ему. Я сжимаю планшет под мышкой и улыбаюсь ему, чуть наклонив голову. Я могу распознать нервозность по голосу, и этому большому парню так же неудобно, как и мне. – Не помните, как подписывались на эту канитель, да?

– Что, выходит, я не один? – По его лицу расплывается облегчение. – Я проходил реабилитацию, – поспешно объясняет он. – Как раз оправлялся от последствий стирания памяти. И вот я здесь…

– Аналогично, – говорю я, теряя интерес. – Так когда тут все начнется?

Дверь, которую я не заметила, открывается в белой стене за нашими спинами, и входит толстый мужчина, ортогуманоид. На нем – длинный белый плащ, застегнутый спереди на архаичные пуговицы; двигаясь, он раскачивается из стороны в сторону, как раздутая самодовольная амфибия. Черные волосы редкими жирными прядями ниспадают по обе стороны от его лица – они длиннее, чем у всех мужчин здесь. Он подходит к трибуне и мерзко кряхтит, чтобы привлечь внимание.

– Привет всем. Я рад, что вы согласились прийти на мою небольшую вводную речь. Хочу извиниться за то, что заставил вас прийти лично, но наш исследовательский проект выполняется в условиях строгой согласованности, поэтому мы сообразили, что не должны выходить за рамки функциональных параметров смоделированного общества. В нем бы всё устроили именно как личную встречу, так что… не могли бы вы сесть?

Чтобы занять все места, нужно время. Я приземляюсь в первом ряду между Большим Парнем и женщиной с бледной веснушчатой кожей и рыжими волосами, совсем как у Линн, но в кремовой блузке, темно-сером жакете и юбке. Я не понимаю стиля – он вертикально несбалансированный и, честно говоря, слегка чудаковатый. Однако мало чем отличается от того, что мне дали надеть, поэтому, наверное, соответствует реалиям эпохи. Неужели так сильно изменилось наше чувство эстетики, задаюсь я вопросом.

– Я доктор-майор Фиоре, – начинает речь тип на трибуне. – Вместе с профессором-полковником Юрдоном я разработал протокол нашего эксперимента и нахожусь здесь, чтобы объяснить вам, чего мы пытаемся достичь, хотя не ждите от меня разъяснений по вопросам, которые могут повлиять на ваше поведение в экспериментальной среде. Рассчитываю на понимание. – Он улыбается, будто только что пошутил. – Итак, первые темные века. – Когда он собирается изречь что-то, кажущееся ему важным, выпячивает грудь и делает глубокий вдох. – Первые темные века длились около трех гигасекунд, по сравнению с семью гигасекундами, ушедшими на Войну Правок. Но в перспективе они заняли почти половину эры Техноускорения, так называемый конец двадцатого – начало двадцать первого века по исторической хроношкале. Если мы проследим исторические записи от дотехнологической эры до первого темного века, то обнаружим, что наблюдаем за людьми, которые жили как обезьяны с технологической поддержкой. Этакие нетипично умные приматы со сложными механическими инструментами, но в основном не изменившиеся с момента появления вида. Затем, когда мы смотрим на тех, кто вышел из первого темного века, обнаруживаем, что наблюдаем за людьми, похожими на нас, поскольку мы живем в современную эпоху – эру эмоциональных машин, как назвал ее один шаман темного века. В исторических записях есть пробел, который переходит прямо от угольных чернил на спрессованных из древесины листах к алмазным процессорам, и где-то в этом промежутке затерялся генезис постчеловеческого состояния.

Большой Парень что-то бормочет себе под нос. Мне требуется мгновение, чтобы прочесть по губам: экий напыщенный болван. Я подавляю смешок – все-таки болван, может, и напыщенный, но следующую десятую долю гигасекунды мое будущее окажется в его руках. Сто́ит послушать, что он там говорит.

– Мы знаем, почему наступил темный век, – продолжает Фиоре. – Наши предки позволили своим архитектурам хранения и обработки данных бесконтрольно распространяться, а они, как правило, выбрасывали старые технологии вместо того, чтобы их виртуализировать. По соображениям коммерческой выгоды некоторые из крупнейших компаний намеренно создали несовместимые информационные форматы и заперли в них огромное количество полезного материала, так что, когда новые архитектуры заменили старые, данные стали недоступны. Это особенно сильно сказалось на нашей осведомленности о домашнем укладе второй половины темного века. На ранних стадиях у нас в достатке видеоинформации, заснятой любителями и энтузиастами. Они использовали штуку, называемую кинокамерой, которая снимала изображения на фотохимической среде и делала их доступными невооруженному глазу. Но потом появился новый носитель – магнитная лента, подверженная легкой порче, а далее они перешли на цифровое хранение, что не сыграло нам на руку, ибо по в высшей степени неясной причине все эти данные наглухо зашифрованы. То же – с аудиозаписями и текстовыми сообщениями. По иронии судьбы, мы знаем гораздо больше об их культуре в начале темного века, примерно в 1950 году по старому стилю, чем о конце темного века, который пришелся ориентировочно на 2040 год.

Фиоре делает паузу. Несколько человек позади меня тихо бормочут. Он выглядит немного раздраженным из-за того, что люди не ловят жадно каждое его слово. Что до меня, я им очарована, но ведь я когда-то была историком, хотя и изучала совсем другое.

– Вы дадите мне закончить? – резко спрашивает Фиоре, таращась на женщину в ряду позади меня.

– Только если ты скажешь, какое это имеет к нам отношение, – нагло отвечает она.

– О, я скажу. – Фиоре снова набирает полную грудь воздуха и расправляет плечи. – Вам предстоит жить в темные века – смоделированной американо-европейской культуре, подобной той, что существовала в период с 1950 по 2040 год, – выплевывает он. – Я пытаюсь донести до вас, что вы все будете погружены в нашу лучшую реконструкцию среды по доступным источникам. Эксперимент имеет социологическую и психологическую направленность – то есть мы будем наблюдать за тем, как вы друг с другом уживаетесь и взаимодействуете. Вы получаете очки за жизнь в роли, что означает подчинение основным правилам общества, и теряете их за выход из роли. Ваш индивидуальный результат влияет на успех всей группы – круговая порука в чистом виде. Ваша группа числом в десять человек – одна из двадцати, которые интегрируются в среду в ближайшее время, – будет встречаться на собраниях раз в интервал – по так называемым воскресеньям, в районном центре, называемом Церковью Назарета, – и обсуждать то, что выучили. Чтобы симуляция работала лучше, в ней много неписей [6] – просто устроенных зомби, контролируемых свыше. Вы будете чаще контактировать с ними, чем с другими реальными участниками эксперимента. Вся окружающая среда размещена в серии жилых сегментов, соединенных воротами, и создает иллюзию географической непрерывности, как на поверхности традиционной планеты. – Он немного успокаивается. – Есть вопросы?