Перекрестки сумерек

– Ты можешь пойти со мной, – предложил Мэт самым невинным тоном. Он должен был подумать об этом раньше.

Это предложение повергло Эгинин в настоящий столбняк. Было трудно поверить, что ее лицо может стать еще бледнее, но теперь в нем, похоже, вообще не осталось краски.

– Ты должен выказать ей все возможное почтение, – хрипло проговорила она, сжимая узел платка обеими руками, словно желая вдавить черный парик в голову. – Пойдем, Байл. Я должна убедиться, что мои вещи уложены как надо.

Домон замешкался, она же повернулась и поспешила сквозь толпу, не оглядываясь. Мэт настороженно наблюдал за Байлом. У него в памяти осталось лишь несколько смутных воспоминаний о побеге на корабле Домона, но и только. Том дружил с Домоном, и это очко в пользу иллианца, однако он был предан Эгинин настолько, что ради нее пошел бы на убийство и готов был поддерживать ее во всем, вплоть до неприязни к Джуилину, поэтому Мэт доверял ему не больше, чем ей. То есть не очень-то доверял. У Эгинин и Домона были свои цели, и их не волновало, сохранит ли Мэт Коутон свою шкуру целой или нет. Он сомневался, что Домон, в свою очередь, питает доверие к нему, но в настоящий момент у них обоих не было особого выбора.

– Да не покинет меня удача, – пробормотал Домон, скребя щетину над левым ухом, – что бы ты там ни задумал, ты маленько дал маху. Сдается мне, что она покрепче, чем тебе кажется.

– Эгинин? – недоверчиво переспросил Мэт. И тут же быстро огляделся по сторонам, опасаясь, не слышал ли кто-нибудь его оговорки. Немногие бросали взгляд на них с Домоном, проходя мимо, и уж никто не смотрел дважды. Люка не единственный, кто был рад-радешенек уйти из этого места, где приток посетителей-горожан оскудел, а ночные молнии, от которых заполыхала вся гавань, были еще свежи в памяти. Они все убежали бы еще той ночью, не оставив пристанища для Мэта, если бы Люка не отговорил их. Обещанное золото придало доводам Люка чрезвычайную убедительность. – Я знаю, что она крепче старого сапога, Домон, но старыми сапогами меня не проймешь. Здесь, разрази меня Свет, не какой-то проклятый корабль, и я не собираюсь позволять ей командовать и портить все дело.

Домон поморщился, словно Мэт был круглым идиотом.

– Я говорил о девчонке, парень. Как ты думаешь, был бы ты сам спокойным, если бы тебя вот так похитили среди ночи? Какую бы игру ты ни затеял, выкинь из головы все эти безумные бредни насчет того, что она будет твоей женой! Поостерегись, а не то она побреет тебе голову до самых плеч.

– Я просто дурачился, – пробормотал Мэт. – Сколько раз нужно повторять? Просто немного разнервничался.

Да уж. Вдруг взять и внезапно обнаружить, кто такая Туон, когда борешься с ней, пытаясь связать, – да от такого разнервничался бы и проклятый троллок!

Домон недоверчиво фыркнул. Что ж, Мэт придумал не самую удачную отговорку. Однако, не считая Домона, все остальные, кто слышал его трепотню, вроде бы поверили. По крайней мере Мэту так казалось. У Эгинин, конечно, язык завязывается мертвым узлом при одной мысли о Туон, но она много чего сказала бы ему, если бы верила, что он говорил серьезно. А вообще-то, скорее всего, она воткнула бы ему нож под ребра.

Поглядывая в том направлении, куда ушла Эгинин, иллианец покачал головой:

– Постарайся все же придерживать язык. Эги… Лильвин каждый раз просто из себя выходит, когда вспоминает о том, что ты тогда сказанул. Я слышал, что она бормотала про себя, и поручусь, что сама девчонка переживает ничуть не меньше. Еще разок так подурачишься и дождешься, что нас всех укоротят. – Он выразительно чиркнул пальцем себе по горлу.

И, коротко кивнув, иллианец начал проталкиваться сквозь толпу вслед за Эгинин.

Глядя, как он удаляется, Мэт покачал головой. Это Туон – крепкая? Конечно, она Дочь Девяти Лун и все такое, и она с самого начала видела его насквозь, еще в Таразинском дворце, когда Мэт считал ее просто очередной благородной шончанкой, задирающей нос; но ведь это только потому, что Туон постоянно попадалась ему там, где он не ожидал ее увидеть. И все. Крепкая? На вид она была словно куколка из черного фарфора. Насколько крепкой она может быть на самом деле?

«Тебе ничего больше не оставалось, она могла сломать тебе нос, а то и искалечить похуже», – напомнил он себе.

Мэт и сам остерегался повторять то, что Домон назвал «безумными бреднями», но вся беда в том, что он действительно собирался жениться на Туон. Эта мысль заставила его вздохнуть. Он был уверен в этом, словно это предсказали ему свыше, да так оно в некотором роде и было. Он не мог себе представить, как может подобная свадьба произойти; это казалось совершенно невозможным. И он не станет плакать, если это действительно окажется невозможным. Но Мэт знал, что не окажется. Почему он вечно влипает по уши в какие-то проклятые разборки с треклятыми женщинами, пытающимися пырнуть его ножом или оторвать ему голову? Это просто несправедливо.

Мэт собирался пойти прямо к фургону, где под присмотром Сеталль Анан содержались Туон и Селусия. По сравнению с хозяйкой гостиницы и камень показался бы мягким; избалованная госпожа и ее горничная не доставляли ей особых хлопот, особенно когда снаружи на страже стоял «краснорукий». По крайней мере до сих пор они бывшей содержательнице гостиницы проблем не создавали, а то бы он об этом уже услышал. Тут Мэт обнаружил, что ноги несут его куда-то в сторону, по извилистым улочкам, пронизывающим лагерь. Повсюду царила суматоха. Мимо пробегали люди с лошадьми в поводу; застоявшиеся животные вставали на дыбы и бросались из стороны в сторону. Другие члены труппы сворачивали палатки и грузили их в фургоны или выносили тюки с одеждой и окованные медью сундуки, бочонки и коробки всевозможных размеров из своих домов-фургонов, простоявших здесь несколько месяцев. Надо было заново перепаковать все для путешествия, пока запрягают лошадей. Шум стоял адский: лошади ржали; женщины кричали на детей; дети плакали из-за потерянных игрушек или просто вопили ради собственного удовольствия; мужчины орали, пытаясь выяснить, куда засунули их упряжь или кто воспользовался их инструментами. Группа акробаток – худощавых, но мускулистых женщин, которые работали на веревках, свешивающихся с высоких шестов, – окружила одного из конюхов; они все размахивали руками и вопили благим матом, не слушая друг друга. Мэт остановился на минутку, пытаясь уяснить, о чем они так яростно спорят, но через некоторое время понял, что женщины и сами этого толком не знали. По земле катались двое сцепившихся друг с другом мужчин без курток, за ними наблюдала та, из-за которой, видимо, и произошла драка, – стройная черноглазая швея по имени Джамейне; но тут появился Петра и растащил дерущихся, не дав Мэту даже возможности поставить на одного из них.

Он не боялся снова увидеть Туон. Разумеется, нет. Затолкав ее в тот фургон, Мэт потом просто держался подальше от нее – чтобы дать девушке время успокоиться и прийти в себя. И все, больше ничего. И лишь одно смущало Мэта. Она была спокойна, Домон сказал правду. Туон похитили среди ночи, увезли из города в бурю, ее окружали люди, которые, как она понимала, запросто перережут ей глотку, и все-таки она держалась спокойнее их всех. О Свет, она была расстроена не больше, чем если бы задумала все это сама! Мэт еще тогда чувствовал себя так, словно кончик ножа щекотал ему спину между лопатками, и сейчас, стоило лишь вспомнить о ней, он опять ощущал этот нож. А тут еще и эти игральные кости, перекатывающиеся внутри черепа.

«Непохоже, чтобы она собиралась предложить тебе прямо сейчас обменяться брачными обетами», – подумал Мэт со смешком, который показался вымученным даже ему самому. Тем не менее у него не было никаких причин бояться. Он просто соблюдал разумную осторожность.

Лагерь по величине не уступал средних размеров деревне, но и на таком пространстве человек, блуждающий бесцельно, рано или поздно начинает ходить по кругу. Довольно скоро – слишком скоро – Мэт обнаружил, что стоит перед бледно-лиловым фургоном без окон, окруженным крытыми парусиной грузовыми фургонами; за ними виднеются коновязи, расположенные вдоль южной стены. Повозки, вывозящие навоз, этим утром не приезжали, и запах стоял крепкий. Ветер доносил тяжелый дух и от ближайших клеток с животными – мускусный запах больших кошек и медведей, и Свет знает кого еще. Позади грузовых фургонов и столбиков коновязи одна секция парусиновой стены упала на землю и уже колыхалась следующая: мужчины ослабляли растяжки, удерживающие шесты. Солнце, сейчас наполовину скрытое тяжелыми тучами, уже было на полпути к зениту или даже выше, но все же было еще слишком рано.

Гарнан и Метвин, двое «красноруких», уже запрягли первую пару лошадей в оглобли лилового фургона и почти покончили со второй. Солдаты, вышколенные в Отряде Красной руки, они были готовы пуститься в путь, когда остальные еще не могли разобраться, с какой стороны фургона впрягать лошадей. Мэт научил Отряд передвигаться быстро, когда в этом была необходимость. Но сейчас он подходил к фургону, волоча ноги, словно шел по глубокой грязи.

Гарнан, со своей дурацкой татуировкой в виде ястреба на щеке, первым увидел Мэта. Застегивая постромку, тайренец двинул тяжелой челюстью и переглянулся с Метвином – чей по-мальчишески юный облик давал кайриэнцу преимущество в трактирных драках, заставляя противников неверно судить о его возрасте и слабости. Им не было нужды притворяться удивленными.

– Как тут у вас – все гладко? Я хочу сняться с места как можно скорее.

Зябко потирая руки, Мэт беспокойно поглядывал на лиловый фургон. Надо было принести ей подарок, какое-нибудь украшение или цветы. И то и другое обычно нравится женщинам.

– Вроде бы да, милорд, – осторожно отозвался Гарнан. – Не ругается, не кричит, не плачет. – Он взглянул на фургон так, словно сам в это не верил.

– Все тихо, и ладно, – сказал Метвин, продевая повод сквозь кольцо хомута. – Когда женщина начинает плакать, единственное, что можно сделать, – это уйти, если дорожишь своей шкурой; а этих женщин мы вряд ли можем высадить где-нибудь на обочине.

С этими словами он бросил взгляд на фургон и недоверчиво покачал головой.

Мэту ничего не оставалось, кроме как войти внутрь. Что он и сделал. Уже со второй попытки ему удалось с застывшей на лице улыбкой заставить себя взобраться по нескольким крашеным деревянным ступенькам позади фургона. Он не боялся; просто на его месте любой бы занервничал.

Несмотря на отсутствие окон, фургон был ярко освещен внутри: здесь горели четыре лампы с зеркальными отражателями, и в них, чтобы избежать неприятного запаха, заливали хорошее масло. Впрочем, в тот момент, учитывая зловоние, доносящееся снаружи, об этом было трудно судить. Надо было найти для фургона более подходящее место. Благодаря маленькой кирпичной печурке с железной дверцей и железной плитой для готовки сверху здесь было жарко, не то что на улице. Фургон был невелик, и каждый дюйм его стен был занят шкафчиками, или полками, или крючками для одежды и полотенец и тому подобным, но столик, спускавшийся с потолка на веревках, был поднят, и трем женщинам вряд ли здесь было тесно.

Едва ли можно было найти трех женщин более непохожих друг на друга. Госпожа Анан сидела на одной из двух встроенных в стену узких кроватей – царственная женщина с проблеском седины в волосах; она, по всей видимости, была полностью поглощена своим вышиванием и совсем не выглядела стражником. В каждом ухе сверкало по большому золотому кольцу, с плотно охватывающей шею серебряной цепочки свисал брачный кинжал, рукоятка которого, украшенная красными и белыми камнями, виднелась в узком вырезе ее эбударского платья, подшитого с одной стороны, так что видна была желтая нижняя юбка. У нее имелся еще один нож с длинным изогнутым клинком, засунутый за пояс, вполне в обычаях Эбу Дар. Сеталль отказалась как-либо маскироваться, но в этом не было беды. Ни у кого нет причин охотиться за ней, а найти одежду для всех остальных было само по себе достаточной проблемой. Селусия, привлекательная женщина с кожей цвета сливок, сидела на полу между кроватями со скрещенными ногами, ее бритую голову закрывал черный платок, а на лице застыло унылое выражение, хотя обычно она имела настолько важный вид, что рядом с ней даже госпожа Анан выглядела легкомысленной. Ее глаза были такие же голубые, как и у Эгинин, только еще более пронзительные; и она, кстати, подняла куда больше шума, чем та, когда ее брили наголо. Девушка невзлюбила и темно-синее эбударское платье, в которое ее одели, поскольку считала его глубокий вырез нескромным; зато в нем она была столь же неузнаваемой, как если бы надела маску. Немногие мужчины, бросив взгляд на впечатляющую грудь Селусии, были способны сосредоточить внимание на ее лице. Мэт и сам был не прочь насладиться этим зрелищем подольше, но рядом на единственном в фургоне табурете, с книгой в кожаном переплете на коленях, сидела Туон, и он с трудом мог заставить себя смотреть на что-то еще. Его будущая жена. О Свет!

Туон была миниатюрной, не то чтобы низенькой, но худощавой, как мальчишка, и слишком широкое для нее коричневое шерстяное платье, купленное у одного из артистов, делало ее похожей на маленькую девочку, нацепившую платье старшей сестры. Не совсем тот тип женщины, который ему нравился, особенно учитывая то, что ее череп был покрыт короткой черной щетиной, едва успевшей вырасти за последние несколько дней. Однако, если не обращать на это внимание, она и правда была хороша собой: этакое создание, с лицом в форме сердечка, пухлыми губами и глазами, словно два больших темных озера, исполненных безмятежности. Это совершенное спокойствие смущало его. Даже Айз Седай вряд ли сохранила бы безмятежность в подобных обстоятельствах! Проклятые кости в голове мешали ему сосредоточиться.

– Сеталль держит меня в курсе событий, – произнесла Туон холодно и нараспев, едва Мэт закрыл за собой дверь. Он дошел уже до того, что мог различать разницу в акценте шончан: по сравнению с произношением Туон акцент Эгинин звучал так, словно она набрала полный рот каши; однако и речь Туон все же была медленной и неразборчивой, как у всех шончан. – Она рассказала мне, какую историю ты придумал относительно меня, Игрушка. – Туон упорно называла его так еще в Таразинском дворце. Тогда ему было все равно. Ну, почти все равно.

– Меня зовут Мэт, – поправил он.

Юноша не успел увидеть, откуда в ее руке взялась глиняная чашка, но умудрился упасть на пол как раз вовремя, чтобы она разбилась о дверь, а не об его голову.

– Так я служанка, Игрушка? – Если до этого Туон говорила холодным тоном, то теперь в нем звучали вечные льды. Она не повысила голоса, но он был жестким, как все тот же лед. По сравнению с этим интонации судьи, читающего смертный приговор, показались бы жизнерадостными. – Служанка-воровка? – Книга соскользнула с ее коленей, когда она встала и наклонилась за белым ночным горшком, накрытым крышкой. – Служанка-предательница?

– Нам это еще понадобится, – почтительно напомнила Селусия, забирая ночной горшок из рук Туон.

Аккуратно отставив посудину в сторону, она снова села у ног Туон с таким видом, словно готова была сама наброситься на Мэта, как ни смешно это выглядело. Впрочем, вряд ли что-либо могло показаться смешным в этот момент.

Госпожа Анан протянула руку к одной из огороженных бортиками полок над своей головой и подала Туон другую чашку.

– Этого добра у нас достаточно, – пробормотала она.

Мэт метнул на нее негодующий взгляд, но ее ореховые глаза лишь сверкнули весельем. Весельем! О Свет, предполагалось, что она сторожит эту парочку!

Послышался стук в дверь.

– Эй, вам там помощь не нужна? – нерешительно позвал Гарнан.

«Интересно, – подумал Мэт, – у кого из нас он спрашивает?»

– У нас все хорошо, – отозвалась Сеталль, спокойно прокалывая иголкой ткань на своих пяльцах. По ее виду можно было решить, что вышивание есть самое важное из всего, что здесь происходило. – Делайте свое дело. Не лодырничайте.

Она не была коренной эбударкой, но, очевидно, переняла эбударские манеры обращения со слугами. Спустя мгновение сапоги протопали вниз по лестнице. Судя по всему, Гарнан тоже слишком много времени провел в Эбу Дар.

Туон повертела в руках новую чашку, словно рассматривая нарисованные на ней цветы, и ее губы изогнулись в едва заметной улыбке – Мэт почти решил, что это игра его воображения. Когда она улыбалась, то становилась более чем хорошенькой, однако эта улыбка ясно свидетельствовала, что ей известны вещи, о которых он не имеет представления. Если она будет продолжать так улыбаться, у него по телу пойдут мурашки.

– Я никогда не позволю, чтобы меня считали служанкой, Игрушка.

– Меня зовут Мэт, а не… так, как ты сказала, – ответил он, поднимаясь на ноги и осторожно щупая бедро. К его удивлению, оно довольно сносно пережило удар о доски пола. Туон выгнула дугой бровь, взвешивая чашку на ладони. – И вряд ли я мог сказать людям в лагере, что похитил Дочь Девяти Лун, – добавил Мэт в раздражении.

– Верховную леди Туон, деревенщина! – жестко поправила Селусия. – Которая носит вуаль!

Вуаль? Во дворце на Туон действительно была вуаль, но с тех пор она ее не носила.

Девушка сделала рукой милостивый жест, как королева, дарующая прощение:

– Это не так уж важно, Селусия. Он еще довольно невежественный. Мы должны позаботиться о его образовании. Но ты изменишь легенду, Игрушка. Я не могу быть служанкой!

– Уже слишком поздно что-то менять, – сказал Мэт, одним глазом следя за чашкой. Ее руки выглядели такими хрупкими после того, как ей обрезали длинные ногти, но он помнил, насколько проворными они могут быть. – Никто не просит тебя действительно быть служанкой.

Люка и его жена знали правду, но для остальных необходимо было придумать какую-то причину, по которой Туон и Селусия содержатся в этом фургоне под стражей. Самой подходящей была история о двух служанках, которых собирались уволить за воровство и которые решили искупить вину, рассказав своему хозяину о готовящемся побеге его жены с любовником. По крайней мере Мэту эта история казалась достоверной. Для членов труппы она лишь добавляла романтики в общую картину. Он думал, что Эгинин проглотит собственный язык, когда он объяснял это Люка. Возможно, она предвидела, как примет это Туон. О Свет, он уже почти хотел, чтобы эти кости остановились. Разве может человек думать, когда у него в голове творится такое?

– Я не мог оставить вас во дворце, чтобы вы подняли тревогу, – терпеливо продолжал Мэт. Это было правдой в той или иной степени. – Уверен, что госпожа Анан объяснила тебе все это. – Он подумал, не сказать ли ей, что болтал пустяки и назвал ее своей женой из-за того, что просто перенервничал, – она, должно быть, считает его совсем полоумным! – но решил, что лучше не поднимать снова этот вопрос. Если она собиралась оставить это как есть, тем лучше. – Я клянусь, что никто не собирается причинять тебе вред. Мы не потребуем выкупа, мы хотим просто убраться отсюда, сохранив свои головы на плечах. Как только я придумаю способ отослать тебя домой в целости и сохранности, то сделаю это. Обещаю. До тех пор я постараюсь, чтобы ты не испытывала неудобств, насколько это будет в моей власти. Тебе нужно только смириться со всем остальным.

Большие темные глаза Туон вспыхнули, как молния в ночном небе, но она произнесла:

– Думаю, скоро я узнаю, чего стоят твои обещания, Игрушка.

Селусия у ее ног зашипела, как кошка, которую окунули в воду, и повернула голову, словно собираясь возразить, но Туон слегка двинула левой рукой, и голубоглазая женщина покраснела и промолчала. Высокородные при общении со своими приближенными слугами прибегали к какому-то языку жестов, вроде того, какой используют Девы Копья. Мэт пожалел, что не понимает этих шончанских знаков.

– Ответь мне на один вопрос, Туон, – сказал он.

Ему послышалось, что Сеталль пробормотала: «Вот глупец». На скулах Селусии заиграли желваки, а в глазах Туон зажегся опасный огонек, но если она намерена продолжать называть его Игрушкой, то пусть его сожгут, если он будет награждать ее какими-то титулами.

– Сколько тебе лет?

Мэт слышал, что Туон была всего несколькими годами моложе его, но при взгляде на нее в это трудно было поверить.

К его изумлению, опасная искорка в ее глазах разгорелась пламенем. На этот раз это было не просто молнией. Таким взглядом можно испепелить на месте. Туон выпрямила плечи и вытянулась в полный рост – не слишком большой; Мэт сомневался, что она будет выше пяти футов, не вставая на цыпочки, как бы ни тянулась.

– Через пять месяцев наступит мой четырнадцатый день наречения истинного имени, – промолвила она, и ее голос никак нельзя было назвать холодным. По правде говоря, от него исходило больше жара, чем от печки. Мэт на секунду почувствовал, как в нем просыпается надежда, но она еще не закончила. – Ах да, вы же здесь сохраняете имена, данные при рождении, не так ли? Значит, это будет мой двадцатый день именин. Ты доволен, Игрушка? Ты опасался, что выкрал… ребенка? – Последнее слово она чуть ли не прошипела.

Мэт замахал перед собой руками, отчаянно отметая такое предположение. Если женщина начинает шипеть, как закипающий чайник, мужчина, у которого есть хоть какие-то мозги, должен придумать способ поскорее охладить ее. Туон сжимала чашку так крепко, что на тыльной стороне ладони выступили сухожилия, а ему не хотелось испытывать, перенесет ли его бедро еще одно падение на пол. По правде говоря, юноша не был уверен, так ли она хотела попасть в него в первый раз. Ее руки могли двигаться очень быстро.

– Я просто хотел знать, вот и все, – быстро проговорил Мэт. – Мне было любопытно, в конце концов. Мне самому лишь немного больше.

Двадцать. А он так надеялся, что она еще слишком молода, чтобы выйти замуж в ближайшие три-четыре года! Он готов был приветствовать все, что могло помешать свадьбе.

Наклонив голову, Туон некоторое время с подозрением изучала его, а затем швырнула чашку на кровать рядом с госпожой Анан и вновь уселась на табурет, уделив такое внимание расправлению своих необъятных шерстяных юбок, словно это было роскошное шелковое платье. Но при этом она продолжала внимательно рассматривать его сквозь свои длинные ресницы.

– Где твое кольцо? – требовательно спросила она.

Он машинально дотронулся большим пальцем левой руки до того места, где обычно находилось его продолговатое кольцо-печатка.

– Я не ношу его все время.

Еще бы, ведь все в Таразинском дворце знали о нем. Оно в любом случае слишком выделялось бы на фоне его грубой одежды бродяги. Даже печать на нем была не его собственная, просто пробная работа резчика. Удивительно, насколько его рука стала легкой без кольца. Слишком легкой. И странно, что он заметил это. Но, с другой стороны, почему бы и нет? О Свет, из-за этих костей он начинает шарахаться от каждой тени и подпрыгивать при каждом вздохе! Или, может быть, это из-за нее? Подобная мысль не приносила успокоения.

Мэт двинулся было к незанятой кровати, но Селусия метнулась к ней с такой быстротой, что позавидовал бы любой из акробатов, и распростерлась во весь рост, подперев рукой голову. При этом ее платок немного сбился, но она поспешно поправила его, не отрывая от Мэта взгляда, надменного и холодного, как у королевы. Он взглянул на вторую кровать, но госпожа Анан положила на нее свою довольно обширную вышивку, якобы для того, чтобы расправить юбки, ясно давая понять, что не собирается уступать ни единого дюйма. Чтоб ей сгореть, она ведет себя так, словно охраняет Туон от него! Женщины всегда держатся друг за дружку, так что у мужчины не остается ни единого шанса. Что ж, до сих пор он ухитрялся не давать Эгинин слишком уж командовать, и он не собирался позволять Сеталль Анан, или грудастой горничной, или великой и могучей верховной леди, треклятой Дочери Девяти растреклятых Лун, издеваться над собой! Правда, вряд ли он позволит себе отпихнуть кого-либо из них, чтобы освободить себе сиденье.

Облокотившись на шкафчик с выдвижными ящиками в ногах кровати, на которой сидела госпожа Анан, Мэт попытался придумать, что ему сказать. Он всегда без труда находил то, что нужно говорить женщинам, но сейчас его мозги были оглушены грохотом костей. Все три женщины смотрели на него с неодобрением – он только что не слышал, как они называют его трусом! – и поэтому Мэт просто улыбнулся. Женщины часто говорили ему, что у него улыбка победителя.

Туон испустила глубокий вздох, который даже отдаленно нельзя было счесть вздохом побежденного.

– Ты помнишь лицо Артура Ястребиное Крыло, Игрушка?

Госпожа Анан удивленно захлопала глазами, а Селусия села на кровати, хмуро воззрившись на него. Почему она глядит так на него? Туон же просто смотрела, сложив руки на коленях, холодно и сосредоточенно, как Мудрая в День солнца.

Улыбку Мэта словно заморозило. О Свет, что она знает? Как она вообще может знать что-либо?