Джим Хокинс и проклятие Острова Сокровищ

7. Мой мудрый дядюшка

Мы провели на том поле весь день – день, полный солнечного света и долгих раздумий. Грейс посвящала свое время Луи или тихо сидела у края живой изгороди. Она не очень часто заговаривала со мной, а выражение ее лица было таким замкнутым, что сам я не решался к ней обратиться.

Я видел – взглядывая на меня, она чувствовала, что я не хочу вызвать ее неудовольствие, но сам я был расстроен ее скрытностью. Здравый смысл подсказывал, что мне важнее, чем кому-либо другому, просто необходимо получить как можно более подробные сведения о ней, однако, хотя она смогла довериться моей матушке, она не была готова поведать мне свою историю.

В голове моей теснились несколько предположений. Она стыдится своего положения и опасается, что утратит мое к ней уважение. Но я мог бы разуверить ее в этом. А может быть, она уже устала рассказывать свою историю, понимает, что придется снова рассказывать ее моему дядюшке, и просто желает, чтобы я участвовал в предстоящей беседе. Но я – то хотел быть наедине с ней, хотел один слушать ее голос, один воспринимать то, что она могла бы мне доверить. Но, возможно, она заметила, с каким отвращением я слышу и произношу имя Тейта, и теперь боится открыть мне тайну своего прошлого. Я сожалел о ее молчании и думал – я ведь способен доказать, что никогда не смогу с неодобрением отнестись к ней и ко всему, что ее касается.

Том Тейлор показал Луи, как сделать «кошкину колыбель»

[5] из длинных гибких стеблей. Я вырезал ему свисток из веточки ясеня. Это делается так: осторожно снимаешь с ветки молодую кору, прорезаешь отверстие для свистка в оголенной палочке молодого, еще мягкого дерева, и снова натягиваешь кору – так учил меня мой отец. Я позволил Луи тихонько свистнуть один раз, для пробы, чтобы убедиться, что свисток работает, а потом сказал ему, что этот свист будет его собственным, тайным сигналом о надвигающейся опасности.

Было уже далеко за полдень, когда Грейс Ричардсон сказала мне:

– Если нам сегодня ночью отправляться в дорогу, нужно выспаться.

Мы с Томом по очереди бодрствовали, сторожа спящих. Когда же стала спускаться ночная тьма, мы все, поев на дорогу, снова отправились в путь. В последующие дни мы повторяли вновь обретенный опыт: проводили день, тайно располагаясь на каком-нибудь хорошо укрытом поле, вдали от деревень и домов; перед вечером отсыпались, а ночью отправлялись в путь. Проехали указатели на Додингтон, Фиддингтон и Кэннингтон, затем свернули к северу, миновали указательные столбы на Коут, Чеддар и Чу, и за все это время не слышали ничего тревожного, не видели ничего пугающего.

Бристоль возник под нами, когда занималась новая заря. Никто еще не совершал этот путь так быстро и так неторопливо, как мы, заявил Том. В юности он был скотогоном, и его опыт оказал нам великую услугу: мы спустились в город с высокого холма по укромной тропе, хотя глаза наши выискивали вокруг знакомых преследователей.

Мой дядюшка, Амброуз Хэтт, живет в доме, окруженном высокой оградой, увитой плющом. Его слуги суетились вокруг нас, а мы стояли в прихожей, ожидая, пока дядюшка сойдет к нам. Я никогда не видел на его лице удивления: он все воспринимает спокойно, возможно потому, что практикует в качестве адвоката, а это требует от него понимания всех и всяческих человеческих судеб. Когда он спустился по лестнице в прихожую, он поздоровался со мной так просто, будто я всего-навсего проезжал с друзьями мимо и надумал зайти в гости.

Дневной свет еще не добрался внутрь дома. Дядюшка Амброуз приказал слугам принести, вдобавок к свечам, которые они держали, еще и лампу. Лампа появилась, и дядюшка велел слуге высоко ее поднять и стал вглядываться каждому из нас в лицо с интересом и сочувствием. Взгляд его особенно долго задержался на лице Грейс Ричардсон, затем он без обиняков обратился к ней:

– Мадам, от всей души приветствую вас в моем доме. Добро пожаловать! А вы, юный джентльмен, – улыбнулся он Луи, – вы мне очень нравитесь.

Луи улыбнулся ему в ответ и посмотрел на меня – он выглядел довольным и спокойным. А дядюшка продолжал:

– Как удачно, что вы заехали ко мне так рано. Я очень уж залеживался в постели последние несколько недель, так что даже задержался с делами. – Он дружески обратился к слугам: – А теперь, Уилфрид, и вы тоже, миссис Уилфрид, эти путники голодны и рады были бы насладиться горячей водой и еще более горячей едой.

Слуги бросились исполнять распоряжение, и мы разошлись по дому, как только и возможно бывает в таких домах. Том исчез с Уилфридом, тогда как миссис Уилфрид увела мать с сыном в противоположном направлении. Я же прошел по каменным плитам коридора в кабинет дядюшки, следуя за огнем лампы в его руках.

Множество счастливых воспоминаний, связанных с этим домом, роилось в моей голове; здесь я чувствовал себя в безопасности. Мы с матушкой как-то провели в этом доме целое лето – мне было лет восемь или около того; матушка тогда слегка недомогала, и отец, который очень любил дядюшку Амброуза, отправил ее к нему – поправить здоровье.

– Джим, как поживает твоя матушка?

– Она в добром здравии, дядя, – ответил я.

– Я часто вспоминаю твоего батюшку. До сих пор скучаю о нем.

– Мы тоже, дядя Амброуз.

Он поставил лампу на письменный стол и раздвинул ставни. Свет зари, все еще сероватый, заливал сад.

– Прости, я еще не убрал со стола вчерашнюю работу. Боюсь, становлюсь небрежен. Когда был моложе, я успевал сделать дневную работу днем, а буквы на странице умещались на одной ее стороне, как меня учили. Теперь приходится работать заполночь, а буквы на листе очень уж расползаются.

Он подошел к небольшому столику и взялся за графин.

– Вот что я обнаруживаю, – сказал он. – Когда стареешь, позволяешь себе время от времени нарушать правила. Так что… выпьем с тобой немного бренди.

Он взял со столика графин и два бокала.

– Эх, – засмеялся он, – выпью-ка я снова бренди на заре!

Мы сели за большой письменный стол друг против друга. Я передал ему письмо матушки; он прочел его, ничего не сказал и отложил в сторону.

– Итак, – произнес он, – чтобы мы все вместе могли насладиться завтраком, расскажи мне свою историю.

И я опять рассказал свою историю с самого начала, как уже рассказывал доктору Ливси, добавив к ней рассказ о приключении с ночными всадниками. Дядюшка слушал как человек, которому рассказывают увлекательнейшую повесть на свете, хотя я знаю, что ему приходилось выслушивать наедине такие исповеди и такие отчаянные истории, каких не слышал больше ни один человек на юго-западе Англии.

Когда я закончил, он спросил:

– Но ведь ты чем-то не удовлетворен?

Я улыбнулся. Он, как и моя матушка, всегда сразу добирается до самой сути любого дела.

– Я запутался, дядя.

– Так распутай путаницу. Я всегда так говорю.

– Ну… – начал я и сразу замолчал, не в силах преодолеть сложность своего положения. Дядюшка терпеливо ждал, как каждый, кто хорошо умеет слушать.

– Эта дама ничего мне не рассказывает. Из-за этого я не могу понять, как мне следует поступать, что будет правильно, а что – нет.

– А чего она хочет? Только увидеться с тем парнем, с пиратом?

– Так она говорит. Но как, – высказал я вслух накопившееся раздражение, – как мог Тейт – он же разбойник, дядя! – как он мог… – У меня не хватало слов, но дядюшка Амброуз хотел, чтобы я их произнес.

– Продолжай.

– Он пират, а она – женщина явно высокого происхождения. Разве это не так, дядя? Как же могло случиться, что он стал занимать такое место в ее жизни? – спросил я. – И что мне следует с этим делать? Мне кажется, своим молчанием она заставляет меня согласиться на то, чего она хочет.

– Думаю, это тебе следовало быть юристом, а мне – владельцем гостиницы, – улыбнулся дядюшка.

Огонек лампы поблек в утреннем свете. Я продолжал:

– Впрочем, может быть, и не заставляет вовсе? – Думаю – нет, скорее подводит к тому, чтобы я сделал, как она хочет. – Я снова помолчал. – Дядя, этот Тейт… Должен признать, он был хорош собой. Но очень молчалив. Не припомню, чтобы он хоть одну фразу произнес.

Дядюшка молчал, ожидая, чтобы я продолжал размышлять вслух.

– Все это очень трудно. Что я должен предпринять? Снова отправиться в плавание? – От одной мысли об этом я вздрогнул. – А если так, то, каким образом? Признаюсь вам, дядя, жизнь наша стала весьма спокойной и обеспеченной. Мы ни в чем не нуждаемся. Но я, действуя в одиночку, не обладаю достаточными средствами, чтобы зафрахтовать судно. И мне вряд ли удастся найти такой корабль, чтобы, заплатив за проезд, я мог на нем доплыть прямо до Острова Сокровищ. Вдобавок ко всему, я – беглец, скрывающийся от правосудия, или, во всяком случае, так это выглядит, не правда ли?

Он улыбнулся:

– Слово «беглец» употреблено не вполне точно.

– Но, дядя, сейчас дело еще более осложнилось, – возразил я.

Дядюшка мой носит массивное кольцо со скарабеем; он никогда не говорит, откуда оно у него появилось, и никогда с ним не расстается. Рубин в центре кольца сверкнул, когда лучи восходящего солнца осветили комнату.

– Она хочет, чтобы я опять отправился туда. На остров. Я это знаю. Я чувствую это по тому, как все внутри у меня сжимается. – Я снова содрогнулся.

Всего лишь внимательно слушая меня, дядюшка помог мне разложить по полочкам озадачившие меня проблемы.

– А если я не сделаю этого? Что тогда? Вечно жить вдали от собственного дома? Стать добычей этих… этих злодеев? Если же я отправлюсь на Остров Сокровищ, то я хотя бы само это место знаю. – Я рассмеялся. – Но, дядя, посмотрите, как одно исключает собою другое. На острове еще остались серебряные слитки, которые мы не смогли увезти. Что бы я ни рассказывал о своих приключениях, я никогда не упоминал об этом факте. Но на острове была болотная лихорадка. Так сказал доктор Ливси. Поэтому Тейт, должно быть, уже давно мертв. Соблюдая осторожность, мы могли бы благополучно совершить путешествие туда и быстро вернуться. К нашему возвращению доктор Ливси уже успеет уделить достаточно внимания тому, другому делу. И все же, дядя, если бы не то серебро, я не могу себе представить, что кто-то решился бы предпринять такое путешествие, чтобы отыскать этого негодяя.

И опять дядюшка улыбнулся:

– Джим, хороший адвокат сказал бы тебе, что, принимая решение, следует всегда отделять мысль от чувства.

Я понял, что он имеет в виду, и покраснел.

– Она – отважная женщина, могу вас заверить… – произнес я и умолк, испугавшись, что мой язык заведет меня слишком далеко.

– А еще хороший адвокат сказал бы тебе, – промолвил дядюшка, улыбаясь, – что он весьма часто выслушивает соображения клиента, жертвуя собственными суждениями.

– Я хотел сказать, что она сама может найти способ осуществить этот вояж… А этого я никак не мог бы допустить… – Слова замерли у меня на губах, а дядюшка не обратил внимания или сделал вид, что не расслышал страстности, с которой я стремился защитить Грейс Ричардсон.

Как бы подводя итог, дядюшка Амброуз сказал:

– Она едва ли не прямо попросила тебя отыскать этого человека. Ты опасаешься, что он может быть отцом ее сына, полагаешь, что это и есть единственная достаточно весомая причина. Я тоже считаю, что это весомый резон. Ей известно, что ты знал этого человека как низкого пирата, и все же ты чувствуешь, что она будет настаивать. Согласен, это требует от нее отваги. Я пытаюсь понять, что во всем этом сильнее руководит тобой – чувство или разум? Я вижу – все случилось совершенно неожиданно, в несколько волнующих дней, потребовавших принятия решений. Но человек – существо неожиданное. – И он снова просиял улыбкой.

Я замолк как потому, что полагал – мне следует теперь слушать, так и потому, что испугался, как бы мой голос не выдал силы чувства, которое я питал к Грейс Ричардсон. Дядюшка Амброуз продолжал:

– Джим, позволь задать тебе вопрос, который потребует от тебя такого честного ответа, какой вряд ли еще когда-нибудь от тебя потребуется.

Я понимал, о чем он собирается спросить, и боялся этого.

– Намереваешься ли ты исполнить желание этой женщины? – спросил он со всей серьезностью, к которой его обязывала его профессия.

Я не дал ему прямого ответа. Вместо этого я сказал:

– Моя матушка… Я не должен снова причинять ей страдания…

Дядюшка Амброуз рассмеялся.

– Ах, не нужно делать ставку на эту карту! Твоя мать гораздо умнее каждого из нас. Никто лучше нее не знает, что жизни должно позволять идти своим путем.

– Но, дядя, – воскликнул я, – это же перевернет всю мою жизнь! Это может быть очень опасно! Так же, как было в прошлое путешествие. Это мне вовсе не по нутру. Я же клятву дал, что ничто меня туда никогда больше не заманит.

Дядюшка глядел на меня и улыбался весьма благожелательно. Мне не удалось его убедить.

– Джим, ты очень ясно излагаешь свою историю, – сказал он. Он хотел что-то еще добавить, но сменил тактику и потянулся за письменными принадлежностями. – Однако будем людьми практичными. Из того, что ты рассказал, следует, что этот Молтби и его приспешники прочесывают Бристоль, разыскивая вас. Полагаю, мне следует написать письмо. – Он приостановился, взглянул в окно и принял новое решение: – Нет, пожалуй, напишу два. – И принялся писать.

Я сидел в его кабинете, глядя, как солнце освещает кирпичную ограду его сада, наблюдая, как склоняется седая голова любимого дядюшки над страницей, и прислушивался к единственному раздававшемуся в доме звуку – скрипу его пера по бумаге. Он закончил.

– Мой секретарь является очень поздно! Он не просыпается до тех пор, пока петух не вскочит к нему на кровать и не прокукарекает прямо в ухо. Ах-х-х-х, – прошипел он, обжегши пальцы о расплавленный воск.

Мне никогда еще не приходилось видеть, чтобы человек так неуклюже запечатывал пакет, как это делал мой дядюшка Амброуз Хэтт. Он позвонил в звонок.

– Уилфрид, пожалуйста, доставьте это. А по пути предупредите миссис Уилфрид, что мы явимся к завтраку через минуту.

Очень скоро дядюшка Амброуз, в развевающемся длинном халате и еще более длинной ночной рубашке, повел меня по дышащим благожелательностью коридорам своего прекрасного дома разделить с ним завтрак у пылающего камина, огню в котором, как он утверждал, не дозволялось угасать ни зимой, ни летом. В то утро я был рад этому, хотя разгоравшийся за окном день обещал теплую погоду. Ночной воздух все еще пробирал меня до костей… Но может быть, это был страх перед тем решением, которое, как я полагал, я только что отважился принять?

Миссис Уилфрид с кухонной прислугой сервировала завтрак. Я стал понимать, почему слуги так любят моего дядюшку. Ему нравилось их выслушивать, он никогда не прерывал их, когда они что-либо говорили. Вследствие этого они суетились вокруг него, как будто он был то ли грудным несмышленышем, то ли глубоко почитаемым родителем. Если он пытался кого-то из них уволить, тот ни за что не соглашался покинуть этот дом.

Прислуга подала дядюшке Амброузу специально приготовленное горячее молоко в его большой желтой чашке и стакан теплой воды – он всегда пил ее с утра, для печени. Он повернулся ко мне и стал уговаривать поесть. Слуги ушли. Я выждал несколько минут и обратился к нему:

– Что вы посоветуете мне, дядя?

– Ах! – Он вздрогнул, словно его ткнули пальцем в бок. – Как нелюбезно с моей стороны! Мне следовало рассказать тебе о том, что я сделал. Ты слышал, что я велел Уилфриду доставить два письма. В одном я прошу весьма почитаемого здесь судью, лорда Гиббона, – я полагаю за честь считать его своим другом, – так вот, я прошу его о том, чтобы твоих преследователей перехватили, отыскав, где бы они ни были, и доставили сюда. В качестве моих гостей. С тем, чтобы мы могли весело обсудить возможности осуществления права в Англии. Видишь ли, Джим, одно из многочисленных преимуществ права – то, что при следовании его установлениям определенные, так скажем, социальные барьеры улетучиваются.

Теперь вздрогнул я. На какой-то миг я испугался, что дядюшкино уважение к закону пересилило его семейные привязанности.

– Но, дядя! Нам только-только удалось вырваться из львиного логова, а вы приглашаете львов сюда?!

Он меня успокоил:

– Джим, к тому времени вас здесь уже не будет. В моем письме черным по белому говорится о том, когда именно я желаю видеть сэра Томаса Молтби.

– Но куда же мы отправимся? – спросил я. – Нам просто некуда идти! – Волнение мое возрастало вопреки успокаивающему влиянию еды.

– Все это произойдет не раньше завтрашнего дня – в письме я так и сказал. К тому времени вы уже благополучно отправитесь в гостиницу «Адмирал Бенбоу». Таков мой совет.

Еще одно потрясение! Все, что я сумел произнести, было:

– Дядя! Я вас не понимаю!

Мой милый дядюшка улыбнулся мне:

– Джим, где, по-твоему, то место, в котором никто и никогда не подумает вас искать? Кроме того, второе письмо я написал… Ты помнишь мистера Блендли?

Как мог бы я забыть мистера Блендли, у которого Джон Трелони купил «Испаньолу», чтобы отправиться в наше роковое путешествие? Это его небрежением Долговязый Джон Сильвер получил место кока на судне и привел с собой преступную банду в качестве команды. Еще бы я не помнил мистера Блендли!

А дядюшка сказал:

– Блендли теперь стал малость почестнее. Поразительно, что богатство может сделать с человеком. И, как ты знаешь, он снова стал владельцем «Испаньолы». Она прибудет за тобой и твоими друзьями в бухту Логово Китта не позже, чем я приказал, то есть через неделю от сегодняшнего дня.

В тревоге и, должен признаться, в некотором возбуждении я приподнялся со стула.

– Дядя! Что вы предлагаете?! И кто должен отправиться в плавание? Уж конечно не…

– Ну-ка, мой милый Джим, сядь, – прервал меня дядюшка. – Успокойся. Поешь сначала. Потом выспись. Времени обсудить подробности будет у нас достаточно – всему свой час.

Вот так и случилось, что я снова отплыл к Острову Сокровищ. Я не принимал решения совершить это путешествие и до сего дня не могу точно сказать, как такое решение ко мне пришло.

8. Старый друг лучше новых двух

Мы покинули дом моего дядюшки, значительно восстановив свои силы. Однако опасность не миновала – так подсказывало мне мое нутро. Кроме того, я беспокоился, что, остановившись в его доме, мы навлекли на дядюшку Амброуза неприятности, могущие подорвать его репутацию.

Однако, если у него и были сомнения на этот счет, их вскоре развеяло восхищение от знакомства с Грейс Ричардсон. К их обоюдной радости выяснилось, что он знал ее покойного дядю с материнской стороны, который тоже был адвокатом и владел землями в Уилтшире. Естественно, что из-за этого наши ланчи и обеды с дядюшкой Амброузом всем нам доставляли огромное удовольствие.

Судя по ее оживленности, общение с ним оказалось менее трудным для Грейс Ричардсон, чем общение со мной, во всяком случае, пока что. Я объяснял это тем, что она, женщина мне незнакомая, желала, чтобы я предпринял ради нее нечто очень трудное, даже опасное, и что она чувствовала, какое тяжкое бремя она на меня возложила.

И хотя я страстно стремился беседовать с ней, душа моя радовалась, когда я видел, как нервное напряжение оставляет ее, если она находится в обществе моего дяди. Они часто подолгу разговаривали наедине. Кроме того, Грейс Ричардсон радовало появление в доме множества женщин, вызванных миссис Уилфрид по приказу дядюшки Амброуза, чтобы пополнить ее гардероб. Новые платья подчеркивали ее красоту, и она так оживилась, что я смог представить, какой она обычно бывала, если ничто ее не беспокоило; сердце мое готово было вырваться из груди.