Чекист. Особое задание

© Шалашов Е., 2022

© ИК «Крылов», 2022

Автор выражает признательность-за неоценимую помощь в написании книги Дмитрию Дашко, Борису Сагадееву, Михаилу Ункафову, Александру Логачеву, Владимиру Смирнову, Александру Уварову, Елене Наумовой и Евгению из Группы переводчиков «Исторический роман» https:// vk.com/translators_historicalnovel.

Глава первая

Встреча со столицей

Вологодское губчека, куда я отправился за предписанием, отчего-то переправило меня в Военный отдел 6 армии. Деваться некуда – потащился в бывшую гостиницу «Золотой якорь», а потом ждал два часа, пока делопроизводитель не выдаст нужную бумагу. Еще с час убил на «выколачивание» пайка. С трудом, но сумел убедить, что отпускать человека голодным в командировку, да ещё и в Москву – это неправильно.

Потом была дорога от Вологды до Москвы, занявшая двое суток с лишним. Вначале полдня стояли на каком-то перегоне. Что-то гремело, два десятка рабочих вместе с сотней людей городского обличья (видимо, буржуи, отправленные на принудительные работы) таскали туда-сюда шпалы, меняли рельсы. Я решил, что недавно случилась диверсия, но сосед по купе – пожилой дяденька в старомодной железнодорожной фуражке и шинели со споротыми петлицами, сотрудник какого-то губернского железнодорожного управления, отправляющийся в командировку в Наркомпуть – авторитетно пояснил, что рельсы, уложенные ещё при Александре Освободителе, давным-давно износились, их собирались менять ещё до войны, потом перенесли ремонт на шестнадцатый год. А в шестнадцатом, когда принялись «расшивать» узкоколейную дорогу от Вологды до Архангельска, весь запас ушел именно туда. Теперь, если лопается какой-нибудь рельс, то заодно меняют соседние.

Потом был Грязовец, первая проверка документов, после которой соседи начали посматривать на меня с испуганной настороженностью и лишнего не говорить. Даже есть стеснялись. Пришлось выходить погулять в коридор, чтобы народ не смущать. В Данилове, где паровоз должен был запастись дровами и водой, пришлось ждать своей очереди часа четыре, а потом ещё два часа продержали на запасном пути. Там, кстати, тоже проверяли документы.

Отъехали от города, опять встали. На дороге шел небольшой бой. Поначалу доносился треск винтовочных выстрелов, но потом к ним добавился пулемёт. Я уже опасался, что сейчас по вагонам пробежит человек и, потрясая наганом, потребует, чтобы все коммунисты вышли из поезда и пошли в бой. Однако справились и без нас, о чём я не слишком-то и переживал.

В Ярославле проторчали полдня. Здесь документы изучали гораздо тщательнее, требуя кроме удостоверений личности ещё и командировочные предписания, и прочее. Пару человек, не сумевших убедить строгих чекистов, высадили и куда-то увели. Ярославцев можно было понять. После мятежа правых эсеров они тут на воду дуют. Мне, кстати, коллеги сделали замечание, что удостоверение устаревшего образца, а объяснения приняли с ноткой превосходства столичных ребят к зачуханным провинциалам.

Паёк, выданный в Вологде, закончился раньше, чем я рассчитывал, прикупить же что-нибудь у бабушек на перронах было невозможно. Бабушки мелькали, но вместо горячей картошки и солёных огурчиков, могли предложить только самогонку. Мои соседи, поначалу чуравшиеся меня, попривыкли и к концу дороги изрядно наклюкались. Жаль только, что их запасы закуски были не лучше, чем у меня.

Но всё-таки добрались до столицы. Ярославский вокзал обдал запахом дыма – терпкого, от каменного угля, и кислого, от сгоравших дров; ещё присутствовал сладковато-мерзкий аромат гниющих отбросов. Я думал, что только в девяностые годы двадцатого века перрон выглядел мерзко, ан нет, – в те времена пахло разве что жареными пирожками с дешевым пивом.

Перрон устилала шелуха семечек, слоем, не соврать бы, сантиметров в пять, и толстые голуби отчаянно трудились, пытаясь набить ненасытные пузики. А там кто-то с хвостом оттесняет в сторону голубя, пытаясь перехватить почерневший кусочек хлеба. Уж не крыса ли?

Впрочем, что крысы, что голуби – существа отвратительные. И бомжи, как же без них? Как, кстати, они в восемнадцатом назывались? Тьфу ты, называются. Мужчины и женщины в некогда приличной, но теперь обтрепанной одежде, с мешками, баулами и огромными чемоданами. Нет, скорее всего, беженцы. Не то из Вологды в Керчь, не то из Керчи в Вологду.

Еще беспризорники. Не то чтобы их слишком много, меньше, чем голубей, но выглядят колоритно. В драной одежде, в рваной обуви, а один – вообще босой, в конце октября! Скорее всего, выбирают будущую жертву для себя либо для взрослых. Крепкий парень в шинели, с тощим мешком и явно с оружием, интереса для них не представлял (профиту шиш, а маслину словить можно!), но один решил-таки попробовать. Беззубый мальчишка в армяке с чужого плеча и огромных сапогах с подвязанными веревочками подошвами. Деловито сплюнув, подошел ко мне и предложил:

– Слышь, дядька! Дай червонец, я тебе на пузе спляшу!

– Давай, – усмехнулся я, кивая на ковер из подсолнечной шелухи. – Ты ложись, а я у тебя на пузе станцую, забесплатно.

– Ладно, тогда папироску дай! – настаивал московский Гаврош.

– Не курю, нога болит!

Беспризорник, потеряв ко мне интерес, пошел дальше выискивать себе подходящего лоха, достойного быть разутым-раздетым. Уличные мальчишки в эту эпоху хуже, чем стая одичавших собак. Когда Феликс Эдмундович начнет планомерную ликвидацию беспризорности? В двадцать втором или чуть раньше?

На перроне развернулась небольшая торговля. Длинный парень в замызганном балахоне и в очках с толстенными стеклами разложил на куске картона с десяток книг. Не выдержал, подошел. М-да, все на иностранном языке, не для меня писаны. Рядом с очкариком немолодая интеллигентная тетка пыталась продать фарфоровый заварочный чайник проходящему мимо мешочнику, но безуспешно. Наверное, стоило ему предложить ночной горшок, было бы больше толку. А тут товар иного рода.

Интересно, чего это «ночная фея» вышла на промысел с утра пораньше? Глянула на меня, собираясь улыбнуться, но передумала, отчего-то резко сорвалась с места и убежала. Вероятно, оценила платежеспособность, а может, поняла, что перед ней чекист. Эти дамочки хорошие психологи и физиономисты. Там стояла ещё одна особа, не очень опрятная, продававшая аппетитно пахнувшие мясом пирожки, но к ней отчего-то никто не стоял в очереди. У меня, сегодня не завтракавшего, а вчера не ужинавшего, живот слегка сводило… правда, не настолько, чтобы покупать пирожки с сомнительным содержимым. Понимаю, что не мертвечина, но есть Шарика или Мурзика не хотелось.

Я прошел через помещение, слегка побродил, усмехнулся своей наивности – буфет искал, придурок. И вышел в дверь, ведущую на привокзальную площадь. Ага, тутошняя стоянка подходит почти к самому зданию, а не так, как в двадцать первом веке. Площадь почти пустая, один извозчик, уныло надеявшийся подхватить какого-нибудь пассажира типа мешочника, возвращавшегося в Москву из похода в соседнюю губернию за пудом ржи, но таких сегодня не обнаружилось. Ещё более унылый человек в солдатской шинели, но отчего-то в партикулярной кепке с наушниками и с красной повязкой на рукаве. Не иначе, из числа первых московских милиционеров. Постовой.

А там автомобиль. Не силен в ретро-технике, но похож на «Руссо-Балт». Что ещё могло ездить по Москве? Разве что «форд». Грустно кататься в автомобиле, если в дверцах нет стекол. Лобовое наличествует, и то хорошо. Автомобиль мне очень не нравился. Не из-за эстетики, а вообще.

– Товарищ Аксенов? – услышал я. – Пройдемте со мной.

Мордатый парень в кожаном плаще, улыбка во весь рот.

– А вы кто, товарищ? – лениво ответил я, краем глаза посматривая за тем, что происходит.

– Но вы товарищ Аксенов? – переспросил мордатый.

Я только пожал плечами. То, что я Аксенов, мне известно, но почему я должен называться первому встречному, хотя и понял, кто передо мной. Интересно, как меня смогли вычислить? Из Вологды переслали словесный портрет или в Центральный аппарат отправили наши фотокарточки? Хм. Есин говорил как-то, что скоро нас обеспечат новыми удостоверениями с портретами, чтобы всё как положено, но мы к фотографу не ходили.

– Так ты Аксенов или нет? – начал злиться мордатый.

– Кто я такой, я сам знаю, а вот ты кто такой?

– А я из московского губчека! – гордо заявил мордатый. – Если ты Аксенов, пройдем со мной.

– И с какой стати мне тебе верить? Может, ты контра переодетая или бандит?

– Чё это я контра? – обиделся парень. – Никакая я тебе не контра.

– А если я не Аксенов?

– Как это не Аксенов? – растерялся московский чекист. – Со мной пошли, кому говорят.

– А рожу тебе вареньем не намазать?

– Чё ты сказал-то? – возмутился оскорбленный до глубины души чекист и попытался толкнуть меня в любезно открывшуюся дверь, только не рассчитал, что машина уже отъехала на полметра. А вот ты, дорогой коллега, если тебя слегка развернуть, подправить траекторию, точно там и окажешься.

Московский чекист (если это чекист, документы я не смотрел) врезался в своего напарника, уже готовившегося хватать и не пущать. Что удивительно, водитель остался сидеть на месте, словно его это не касалось.

– Ах ты, сука! – вскипел мордатый, пытаясь выхватить что-то из кармана.

Сложно одновременно вытаскивать оружие и выскакивать из машины, а там порожек, запнуться можно! Ох, что же ты, милый, падаешь, да ещё мордой вниз, а там грязно! И револьвер уронил, а он чего-то под машину отлетел. Бывает. Хм, а дверца с той стороны не открывается, что ли? Чего это второй товарищ в эту же дверь ломится, если можно обойти? М-да, ещё и за своего напарника запнулся. Беда с вами, ребята!

– Браво! – услышал я сзади голос и звуки, похожие на аплодисменты, но на такие, будто аплодируют в перчатках.

Сделав шаг влево и в сторону, приготовился к новой напасти, увидел симпатичного товарища лет сорока-сорока пяти в добротной шинели и фуражке, с небольшой бородкой и усами.

– Да я тебя, суку! – пробормотал мордастый, поднимаясь с земли и размазывая кровь по круглой физиономии.

– Приходько! – повысил голос товарищ в шинели, и мордастый сразу же вытянулся, словно оловянный солдатик. – Кругом! Шагом марш отсюда! И ты, Алексеев, – бросил он второму, уже успевшему подняться, – вместе с ним, пешком. А оружие кто за вас поднимать станет?

Подождав, пока незадачливые чекисты вытащат из-под машины револьвер (водитель не стал отъезжать) и отойдут на несколько шагов, товарищ снял перчатку и протянул мне левую руку.

– Кедров, – представился он. Усмехнувшись, спросил: – Мандат предъявить или на слово поверите?

– Аксенов, – ответствовал я, пожимая руку.

Как же мне не поверить человеку, чьи фотографии видел и в нашем музее, и в многочисленных материалах по становлению ВЧК? Однако положение обязывало проверить.

– Поверю без мандата, если скажете, куда мне надлежит прибыть?

– Большая Лубянка, одиннадцать, кабинет номер шесть. Если вы сами не пришли в кабинет, кабинет сам к вам явился.

– Прибыл в ваше распоряжение, товарищ Кедров.

Кедров кивнул в сторону открытой дверцы автомобиля, подождал, когда я залезу внутрь, уселся рядом.

– На Лубянку, – приказал он, и водитель немедленно тронулся с места. Повернувшись ко мне, Кедров с интересом спросил: – Как вы догадались, что это проверка?

– Скорее, провокация, – пожал я плечами.

Хотел ещё выразить удивление, что начальник такого уровня, как Михаил Сергеевич Кедров, участвует в рядовой операции, но не стал. Я же не знаю его нынешней должности. С июня по сентябрь восемнадцатого Михаил Сергеевич был командующим Северо-Восточных отрядов завесы[1], воевал с интервентами, а в сентябре, когда отряды Завесы были реорганизованы в дивизии и сведены в шестую армию, а её командующим назначен бывший подполковник царской армии Владимир Гиттис, а Кедров (со слов Есина, ездившего на совещание Северных коммун) переведен в Москву, в Военный отдел ВЧК.

Из своей «прошлой» памяти извлек информацию, что Кедров был отцом-основателем Особых отделов, а они, дай бог памяти, были созданы в январе девятнадцатого. Не удивлюсь, если выяснится, что Михаил Сергеевич нынче и есть начальник Военного отдела ВЧК.

– Как вы поняли, что это провокация? – повторил Кедров вопрос.

Я чуть не ляпнул, что в отношении меня использована классическая схема задержания, известная любому начинающему оперативнику, но тогда Михаил Сергеевич заинтересуется, откуда взялась эта классика, если схема придумана недавно, в недрах ВЧК? Значит, придется импровизировать.

– Прежде всего, обратил внимание на странные совпадения. Человек в кожаном плаще тронулся с места одновременно с автомобилем, они очень целенаправленно двинулись ко мне. Дверца приоткрыта. Очень напоминает одну штуку – мальчишки, если хотят кого-то побить, поступают так: один заходит за спину, приседает, второй толкает в грудь – апс, упал! А чем хуже вариант при задержании – толкнуть в открытую дверь автомобиля? Мне даже понравилось.

государственных границ Советской России. (Здесь и далее примечания автора).

Следующий вопрос – что это за люди? Теоретически они могли оказаться бандитами, но откуда автомобиль? Да и интереса для московских деловых я не представляю. Ещё один момент – милиционер очень демонстративно от нас отвернулся, значит, он либо уже видел подобное, либо ему приказали не обращать внимания. А когда товарищ в плаще назвал мою фамилию, то я окончательно убедился, что это мои коллеги. Правда, работают очень топорно. Но есть два момента, которые меня смущают.

– Какие именно? – заинтересовался Кедров.

– Первый – как меня опознали? Второй – зачем это надо?

Наверное, первый вопрос интересовал меня больше. Второй… Ну, у начальства свои причуды.

– Товарищ Аксенов, или можно просто Владимир?

– Можно, Михаил Сергеевич, даже можно на «ты». Единственное, чего не люблю, так это когда меня Вовкой называют. Но для вас сделаю исключение.

– Опознали вас просто. В Вологде, в штабе шестой армии вас очень внимательно рассмотрели, сделали хороший словесный портрет, переслали по телеграфу. Вагон ваш известен, людей, подходящих под описание, немного. Теперь по второму пункту. Здесь тоже все предельно просто. Мы набираем новых сотрудников в совершенно новую структуру. Поэтому мне просто хотелось посмотреть, как они себя ведут. Сам я редко выезжаю на подобные мероприятия, но сегодня отыскалось немного времени, решил съездить. Признаюсь, вы доставили мне массу удовольствия! Я сейчас не о том, как вы возили этих дураков мордой по асфальту. Могу сказать, что вы первый, кто отказался немедленно сесть в машину, не поддался на уловку, потребовал предъявить документы. Очень похвально, что вы проявили такую бдительность. Обычно провинциальные чекисты верят на слово своим московским коллегам.

Я только смущенно развел руками. Не стану же говорить, что в нашем деле принцип презумпции невиновности не действует. Пока вы стопроцентно не убедитесь, что ваш собеседник тот, за кого он себя выдает, он потенциальный противник.

– Да, товарищ Аксенов – мне теперь уже не хочется звать вас просто по имени, а отчество не запомнил, извините – почему вы не задаете вопросы, касающиеся вашей новой работы?

– Я кошку вспомнил, которую сгубило любопытство. К тому же, – кивнул я на спину шофера, – вас я знаю, но ваш водитель для меня посторонний человек. Как я полагаю, вы соберете всех нас и там уже начнете объяснять, что к чему.

– Похвально, – хмыкнул Кедров. – Как говорили древние: «Omnia habet tempus».

– Еt locum[2], – продолжил я.

– Ого! В учительской семинарии изучали латынь?

Я мысленно выругал себя. Ну, к чему было распускать язык? Попытался перевести все в шутку.

– Вычитал в каком-то романе. Зато всегда можно блеснуть эрудицией перед девушками. Иногда помогает.

Кедров Михаил Сергеевич (1878 —1941)

Глава вторая

Первый съезд РКСМ

Я не обольщался тем, что был такой единственный и неповторимый, кого перевели на службу в Центральный аппарат. Кедров любезно подкинул меня к общежитию и уехал, сказав на прощание, что по всем организационным вопросам следует обращаться к товарищу Лосеву, старшему группы.

Наше общежитие располагалось в бывшем кадетском корпусе, а группа, съехавшаяся в Москву со всей России, насчитывала двадцать человек и размещалась в одном из дортуаров, где когда-то спали кадеты-первокурсники. Не знаю, сколько мальчишек здесь ночевало, но, по прикидкам, человек сорок, не меньше.

Товарищ Лосев оказался немолодым (лет за сорок) рабочим из Петроградского ЧК, красногвардейцем первого призыва, участвовавшим в штурме Зимнего. Он пометил мою фамилию галочкой, пообещал, что паёк мне выдадут уже сегодня, затем кивнул на койку и сказал:

– Располагайся. Постельного белья пока нет, так поспим, завтра принесут, заодно и в баню сходим.

Услышав про баню, я обрадовался. Ещё бы! Мне, не мыслившему свою жизнь без ежедневного душа, теперь приходится мыться раз в неделю, если повезет. Бывало, что и по две недели ходил немытым, как чушка.

Наша группа была довольно-таки разношерстной и разновозрастной. Половину составляли выходцы из рабочих, человек пять бывших фронтовиков и ещё пять из числа крестьян. Самым старшим в ней оказался наш командир, а младшим – я. Поначалу к юнцу отнеслись снисходительно. Конечно, «припахивать» меня не у кого желания не возникало, да и товарищ Лосев пресёк бы попытку отправить молодого чекиста за табаком или за самогонкой, но первым дежурным по казарме назначили именно меня. Что ж, подежурим! Да и порядок в помещении желательно бы навести. Товарищи чекисты, видимо, не привыкли укладывать свои вещи в тумбочки, не говоря уже про разбросанные вокруг портянки и носки. Что ж, будем работать.

Я отыскал коменданта-латыша. Услышав просьбу, он удивленно выкатил на меня водянистые глаза, но сразу вручил ведро, швабру и тряпку. Я отправился в довольно загаженный туалет (кадеты, как я полагаю, сами сортиры чистили), наполнил ведро водой. Водопровод работает, уже хорошо. А что касается туалета, его тоже можно помыть и почистить, дайте время!

– Дорогие товарищи! – обратился я к коллегам. – Сейчас я буду мыть пол в нашей казарме. Убедительная просьба – убрать свои вещи с пола, уложить их на кровати или поместить в тумбочки.

Мои будущие соратники и ухом не повели. Что ж, им же хуже.

Взяв ведро, выплеснул воду на пол. Эх, дортуар велик, намочило пол только у первых кроватей, но и этого достаточно, чтобы начались вопли и крики.

– А я вас предупреждал, просил всё убрать, – проникновенно сказал я, глядя в глаза хозяевам мокрых вещей.

Сержант в учебке сделал бы мне «козью морду» за такое «палубное» мытье, но сейчас присутствовал элемент воспитания!

Большинство только посмеялось, но один, чересчур обидевшийся на меня за грязные носки, ставшие ещё и мокрыми, попытался полезть в рукопашную.

Его попытка была пресечена не мной даже, а хохочущим Лосевым, легко скрутившим разъяренного парня и кинувшего того на койку.

Когда я принес второе ведро воды, народ уже убрал вещи с пола и смотрел на меня с чувством любопытства – мол, что он ещё выкинет?

Я больше экспериментировать не стал, я здесь не начальник, а был бы оным, так они у меня и койки бы заправляли, как положено, ещё бы и рантик на одеяле табуреткой отбивали, как в образцовой учебке Краснознаменного Северо-Кавказского военного округа!

Точно, – талант не пропьешь, а навыки мытья полов, полученные давным-давно, никуда не делись. Жаль, нет никакого чистящего средства, даже хозяйственного мыла, но вода тоже может справляться с многомесячной грязью, накопившейся с момента расформирования кадетского корпуса и до сего дня.

– Эй, как тебя там, Аксенов, что ли? – крикнул один из парней, похожий на записных остряков, считавших своим долгом схохмить по поводу и без оного, что найдутся в любом коллективе больше двух человек. – Ты раньше поломоем работал, да? У меня дома полы не мыты, приходи.

Переждав, пока стихнет гул хохота, я спокойно сказал:

– Если ВЧК меня в свинари определит, то приду.

Теперь уже ржали над парнем, а тот, что удивительно, смеялся вместе со всеми.

Я мыл полы, а мои коллеги забрались на кровати с ногами. Двое ребят, чуть старше меня, скинули солдатские шинели, под которыми оказались порядком заношенные и заштопанные гимнастерки, пришли на помощь.

Когда все было закончено, народ начал с опаской ставить ноги на чистый пол.

– Я что вам хотел сказать, дорогие товарищи, – обратился я к коллегам. – Товарищ Дзержинский говорил, что у чекиста должны быть чистые руки, горячее сердце и холодная голова! Если мы станем жить в свинарнике, как наш товарищ, то руки чистыми не останутся.

– Слышь, товарищ Аксенов, – с сомнением в голосе сказал наш начальник. – Феликс про чистые руки образно говорил! Чистые руки – значит, чтобы к ним чужое добро не пристало.

А дальше началась дискуссия, сводившаяся к следующему: может ли сотрудник ВЧК, скажем, взять себе найденное при обыске оружие, если оно ему позарез необходимо? Сошлись на том, что да, может, но он обязан доложить о том своему начальнику.

Зато с утра, когда к нам заглянул товарищ Кедров, начальник Военного отдела ВЧК был приятно удивлен, увидев чистые полы, заправленные кровати и относительный порядок.

– Молодец, товарищ Лосев, – похвалил начальник нашего старшего, на что тот, смущенно пряча глаза, честно ответил:

– Это не я, Михаил Сергеевич, это Володя Аксенов.

Кедров хмыкнул, но ничего не сказал, а потом и совсем ушел. И чего, спрашивается, он приходил? Зато потом меня отыскал комендант и предложил переходить к нему – пока помощником, а потом и на его место. Дескать, ему уже осточертело быть комендантом общежития для чекистов, особенно в то время, когда прибывают командировочные, а ему потом искать оконные стекла вместо разбитых.

– Пат-тумай, тарагой тавар-ришь! Я-та скора с нашшым патальоном на фронт уйту, а т-ты останешся глафным.

Может, я и рад бы остаться в качестве коменданта, получить казенную комнату в Москве, но мы люди подневольные. Партия сказала – надо, ВЧК ответил – есть!

На это латыш возразить ничего не мог. Эти ребята люди дисциплинированные.

Кажется, коллеги начали меня уважать. А вот что окончательно подняло мой авторитет, так это баня. Нет, я не начал показывать чудеса банного искусства: вода шла еле тёплая, просто, когда в предбаннике скинул с себя нательную рубаху, услышал шепоток:

– Володь, это где тебя так?

Я поначалу не понял, о чём они, потом дошло, что о моих шрамах. Мне свою тушку давно не приводилось обнажать перед посторонними, в баню ходил в одиночку.

– Это в империалистическую, от штыка, – ткнул я на левую руку. – А тут, на груди и на спине, уже у нас.

– Контрики, гады! – сказал кто-то с возмущением, а я не стал объяснять, что это просто одуревшие от самогонки мужики, у которых, скорее всего, сдали нервы.

После бани и перемены белья жить стало легче. А когда в столовой нас накормили супчиком с картошкой и рыбными консервами, жить захотелось ещё больше!

В первый день нам никто ничего не приказывал, никуда не водили. Народ ломал голову – зачем нас сюда вытащили? Возникло предположение, что на какие-нибудь курсы. У «армейцев» в последнее время такие начали открываться сплошь и рядом. Вот поучимся мы чему-нибудь, а потом вернёмся обратно.

Я тоже вспомнил, что в сентябре месяце, несмотря на тяжелые бои под Шенкурском и на Северной Двине, в Вологде проводили краткосрочные курсы командиров Красной Армии среднего звена. Не знаю, чему там обучали, но сейчас это не главное. Главное, что военное руководство осознает: что ставить командирами взводов и рот неопытных людей нельзя, а опытных не напасёшься. А вологодские курсы Кедров, тогда ещё командующий войсками Северо-Восточного участка отрядов завесы, и открывал. Сам ли, по приказу ли товарища Троцкого, не суть важно. Теперь Кедров перешел в ВЧК.

Военный отдел ВЧК занимается контрразведкой. Но деятельностью по пресечению работы разведслужб и шпионажа других государств и антиправительственных организаций у нас занимается ещё и отдел Военного контроля при народном комиссариате по военным и морским делам РСФСР. В январе Военный отдел сольют с Контролем, а Кедров станет начальником Особого отдела ВЧК.

А не является ли перевод Кедрова элементом «большой политики»? Чисто формально, Чрезвычайная комиссия, заполучив в своё распоряжение Военный контроль, усиливается, а военное ведомство ослабнет. Но если человек Троцкого встанет во главе отдела, что получается? Вот-вот… Впрочем, сие не моё дело, но можно предположить (пофантазировать), что наша группа – основа, возможно, что и начальники будущих Особых отделов дивизий или армий. Тоже логично. Будут объединять Военные отделы губчека, где они есть (в Череповце, скажем, и в других губерниях, удаленных от фронтов, такие не создавали, смысла не видели), вместе с Военными отделами, будут обиды, почему начальником поставили его, а не меня? А мы, скажем так, посторонние люди, «варяги», которые иногда бывают удобнее, нежели свои.