Чекист. Особое задание
– Девушка? – изумился Лосев. – Так вы же свою фамилию назвали – Аксенова. Я думал, что вы жена.
– Пока только невеста, – потупилась девушка. – А фамилию взяла, чтобы документы после свадьбы не менять.
– Вон оно как! – покачал головой командир. – Ну, раз невеста, то увольнение до двадцати четырех ноль-ноль. – Когда Полина вышла, Лосев, поймав меня за рукав, шепнул: – Володя, если задержишься до утра, на всякий случай в дежурку позвони!
Как и любые провинциалы, приехавшие в Москву впервые, мы отправились на Красную площадь. Надо бы ещё на ВДНХ, в парк Зарядье, на Патриаршие пруды, но этот список в обязательной экскурсии гостей города появится позже.
Проходя мимо одного из красивых зданий, Полина похвасталась:
– А нас с девчонками в Доме Советов поселили!
Я присвистнул. В Доме Советов – вернее, во «Втором Доме Советов», бывшей гостинице «Метрополь», жило руководство страны. Может, не первые люди государства – эти жили либо в Кремле, либо в «Первом Доме Советов» – бывшем «Национале», но всё-таки персоны значительные. Значит, правительство очень заботится о будущих вожаках молодежи. Вот нас, например, в таких гостиницах не поселили, а засунули в курятник на Лубянке.
– Нас на съезд должно было двести человек приехать, по количеству членов в губсоюзах – один делегат от ста, но не все приехали. В начале собрания сказали, что собралось сто семьдесят шесть человек. Правда, уже меньше осталось. Вон моя соседка по комнате в первый вечер гулять ушла, да куда-то пропала.
При словах о соседке у меня что-то щелкнуло, но Полина опять начала меня убалтывать.
– Нас, девок, всего двенадцать штук приехало, потому нас в Доме Советов и поселили, а парней куда-то в другое место. Но мы с Викой вдвоем в одну комнату попали, а остальные вчетвером. Я-то вчера хотела попросить, чтобы ко мне кого-нибудь подселили, скучно одной.
Полина болтала без умолку, но я пропускал мимо ушей половину слов, обдумывая вчерашний разговор с Кедровым и Артузовым. Мы тогда пришли к выводу, что записку мог написать кто-нибудь из нашей группы, а исполнителем должна стать девушка из состава делегации. Вполне возможно, что кто-то из наших и засунул гранату, вопрос лишь кто? И почему решили оболгать именно меня? Месть за срыв покушения? Маловероятно. Как правило, в этом случае не мстят. Артузов пообещал, что сделает графологический анализ записки, сравнит его с образцами почерка всех чекистов-курсантов. Не сам, конечно, попросит специалистов. А образцы почерка надо будет собрать. Первым, кто оставил свой автограф, был, разумеется, я. Покамест мне велели сидеть тихо, лишнего внимания к себе не привлекать, но нужные телефоны я получил. Мало ли что… Конечно, у меня теперь всё зудело, чтобы позвонить Артузову, но телефоны-автоматы в Москве ещё не появились.
Пока болтали (вернее, она болтала, а я только слушал), дошли до Красной площади. Памятника маршалу ещё нет, но Исторический музей на месте, кажется, даже красивее, чем в наше время или просто кирпичи не успели «состариться»?
Красная площадь вроде бы и такая, но не такая. Нет привычного Мавзолея, зато есть трамвайные рельсы, но, похоже, трамвай давно здесь не ходит, потому что на них устроили стоянку извозчики. Ага, памятник гражданину Минину и князю Пожарскому не на своем привычном месте, поближе к Собору Василия Блаженного, а слева, если смотреть от музея.
А вот хваленые двуглавые орлы, ещё не снятые с башен, мне не понравились. И золото какое-то тусклое, в потеках, и вообще. А может, красные звезды привычнее взгляду советского (и постсоветского) человека?
– Ага, нам вон туда надо! – уверенно махнула рукой Полина в сторону Васильевского спуска и Москва-реки.
Ну, надо так надо. Мне, в сущности, всё равно.
Я уж решил, что Полина собирается погулять со мной по набережной, но всё оказалось проще. Вдоль Москва-реки выстроились торговцы разным товаром – от съестных припасов до антиквариата и бутылей с керосином. Вот те раз! Я, разумеется, не удивлен, что в Москве существует рынок (думаю, что не один), но чтобы он находился рядом с Кремлем, чуть ли не в шаговой доступности от кабинетов главных руководителей страны, ярых противников частной торговли, о таком даже подумать странно! Знаю, что когда-то торговля шла прямо на Красной площади и Дмитрий Самозванец вместе с Маринкой Мнишек ходили выбирать себе товары, но теперь?
Мы шли вдоль торговцев, показывавших свой товар – открыто, но кое-что из-под полы. Совершенно свободно продавалась женская и мужская одежда. Я было начал присматривать себе костюмчик (нельзя же всё время ходить в гимнастерке), но, узнав цену – пять тысяч рублей, лишь присвистнул и отошел в сторону. Мне за такой костюм надо шесть месяцев вкалывать, а у меня не самая маленькая зарплата в Советской России!
Полина целеустремленно шла по рядам, небрежно отмахиваясь от предложений, и била по рукам самых назойливых, норовивших ухватить покупателя за край одежды. Вот что-то она наконец нашла среди женских тряпок.
– Вовк, ты погуляй пока, тут такое…
Ясно-понятно, как говаривал один мой коллега. Как же девушке без новых кофточек или без модных юбочек? Терпеть не могу (или не мог?) ходить с женой по магазинам за покупками. Мне самому просто – пошел, померил для проформы пару вещей и купил то, что более-менее подходит. А тут будет целый процесс. И хорошо, если обойдется одним-двумя магазинами, обычно надо пройтись по пяти, не меньше. И мои советы: мол, нормальненько так, бери и не думай, обычно игнорируются. Раньше хоть дочь с мамкой ходила, но теперь выросла, вышла замуж и переехала жить в другой город.
Зато неподалеку обнаружился дяденька-книжник. Такой, как и положено – старенький, в очечках и почему-то в берете. Книги разложены прямо на рогожном мешке!
В восемнадцатом году самым трудным для меня стало сидеть без книг. Отсутствие телевизора и Интернета пережить можно, но без книжек я потихонечку завывал. Спасало только то, что свободного времени оставалось мало, но всё равно, если оно отыскивалось, руки тянулись к какой-нибудь книге. Увы, Череповецкая общедоступная библиотека могла предложить лишь классиков, которых я прочитал ещё в школе, а возвращаться к прочитанному не хотел. Ну не лежала душа к монументальному графу Толстому или психологическому Достоевскому. Мне бы чего попроще – фэнтези или про «попаданцев», что изготавливают автомат Калашникова прямо на коленке. Но из «попаданцев» нашелся лишь «Янки из Коннектикута», устроивший промышленный переворот при дворе короля Артура, и всё. А из тех авторов, что сейчас нарасхват, меня почему-то не вдохновлял ни Эртель с его «Гардениными», ни Крестовский с «Трущобами», а уж от Игнатия Потапенко, названного заведующим библиотекой «молодым классиком, превосходящим Чехова и Толстого», на меня вообще нападала тоска. Не слышал о таком классике, как Потапенко, но всё могло быть. А вот Антон Павлович, у которого я читал лишь «Тонкий и толстый» с «Хамелеоном», что называется, «покатил», и я пришел к выводу, что классик это не тот, кого оным считают, а тот, кого интересно читать. С удовольствием перечитал «Иуду Искариота» Леонида Андреева, начал спрашивать «Дневник сатаны», но о нём почему-то никто не знал[3].
У книжника оказалось штук двадцать разрозненных томов «Полного собрания законов Российской империи» от 1832 года, десять переплетенных выпусков «Народное хозяйства России», исследования под изданием действительного члена Императорской Академии наук В. П. Безобразова, где давалась оценка различным промышленным областям России. В иное время хватанул бы, не глядя, теперь не стал. Были ещё сочинения Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина, «Рокамболь» и приключения Арсена Люпена. При этом пять томов Салтыкова-Щедрина, переплетенных в кожу, букинист оценивал в два рубля, а дешевые книжонки в мягком переплете Понсона дю Террая по рублю каждая!
Впрочем, по спросу и предложение. Я уже собирался уйти, как вдруг узрел «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна, первое издание в России. Не колеблясь, заплатил три рубля, сунул покупку за пазуху.
Теперь бы прикупить чего-нибудь вкусненького. И Капку (тьфу ты, опять!), то есть Полин-ку порадовать, да и себя.
Будь я в кожаной куртке, шиш бы мне что-то продали. А парню в солдатской шинели удалось купить с полфунта чая, именуемого здесь «цыбиком» (цыбик, сколь помню, был больше, или я что-то путаю?), фунт сахара и даже два фунта пряников. Пряники сомнительной свежести, но, надеюсь, их испекли не до Октябрьской революции, а чуть позже. Ещё удалось купить десять лезвий для станка. Я-таки обзавелся безопасной бритвой, а вот лезвия к ней отчего-то оказались страшенным дефицитом и в Череповце продавались едва ли не по десятке за штуку. А здесь – десять лезвий за пятьдесят рублей, даром!
Конечно, чекисту, который «революцией мобилизован и призван», покупать товары и продукты на «черном рынке» не очень прилично, но что делать? Если я сейчас начну трясти мандатом, то торговцы просто разбегутся, а я останусь без лезвий и без вкусняшек. Двуличный я человек, наверное. И вообще, сейчас бы ещё прикупил на рынке пластиковый пакет, не пожалев на него оставшихся денег. Здесь народ ходит по магазинам с корзинками, кошелками и мешками. Авоську ещё не изобрели. Хорошо, что карманы солдатской шинели очень объемистые, но они теперь раздулись и выглядят некрасиво. Раньше, говорят, имелись специальные посыльные, «Красные шапки», доставлявшие пакеты с покупками за смешные деньги – пятьдесят копеек. Хотя до революции это не такие и смешные деньги.
Надо ещё что-нибудь прикупить посущественнее. Я уже положил глаз на краковскую колбасу, собираясь прикупить половину кольца (тетка назвала этот круг «коляской»), и уже полез за деньгами, как моя рука была остановлена.
– Вовк, ты что, ошалел?
Полина ухватила меня под руку и потащила от колбасы.
– Ты чё, не знаешь, из кого в Москве колбасу делают?
Мне так и вспомнился профессор Преображенский, говоривший своей секретарше, что «девушке нельзя тащить в рот такую дрянь!».
– А что, краковскую делают из мертвецов?
– Из собак её делают! – уверенно заявила Полина. Остановившись возле какой-то тетки, повела носом: – Вон, тут свежими калачами пахнет. Давай лучше их купим, только у меня денег нет, все потратила.
За двадцать рублей тетка выдала нам четыре ещё теплых калача, завернув их в старую газету.
Упихивая калачи под шинель, чтобы не остыли, я мысленно усмехнулся. Как меняется время. В детстве, помнится, мы складывали в авоську и бутылку с молоком, и буханку черного хлеба, без всякого пакета и ничего!
В газету заворачивали и крупу, и конфеты без фантиков, в общаге она расстилалась на стол вместо скатерти, не говоря уже о том, куда ходили с газетой, а потом выяснилось, что это вредно и что типографская краска очень опасна! И вот я снова заворачиваю в лист бумаги, испачканный типографской краской, продукты. И ничего.
В руке у Полины тоже сверток из газеты. И глазенки блестят, мордаха счастливая. Много ли надо женщине…
– Калач будешь есть? – предложил я.
Полина кивнула, и уже скоро мы шли по Красной площади, наворачивая вкусные калачи. Прикончив один, я хотел вытащить второй, но девушка меня остановила:
– Пошли лучше чай пить. А чё, мы калачи всухомятку есть станем?
– А куда? – спросил я, прикидывая, где здесь можно попить чаю, но ничего подходящего не вспомнил.
– Так в Дом Советов пойдем, ко мне. У меня в комнате примус есть и чайник. Правда, – взгрустнула девушка, – мы с Викторией всю заварку спили и сахар слопали.
– Хм, – я многозначительно похлопал себя по карманам, – у меня тут, как в Греции, всё есть!
– Вовк, ты молодец! – обрадовалась Полина, пытаясь обнять меня, но едва не выронила сверток. На фразу она внимания не обратила.
В бывшем «Метрополе», за оставшейся с прежних времен стойкой дремал человек в фуражке, за спиной которого висели ключи от комнат. Человек встрепенулся при нашем появлении, но Полина махнула в воздухе бумажкой, пробормотав, что она делегатка, взяла ключ, а я даже не стал доставать удостоверение.
– Вот, смотри! – торжествующе сообщила девушка, пропуская меня внутрь комнаты. – Я тут как барыня живу!
Судя по всему, это был одноместный номер, не из лучших. Кровать с диваном, зеркало, стул и столик. Ещё туалет с ванной, но вода текла только холодная. А ещё присутствовал запах табака. Хм.
Пока я раздевался, осматривался, девушка уже успела поставить чайник на примус.
– Вовк, пока чайник кипятится, я обновку примерю, а ты посмотришь.
Полина зашла в ванную комнату, а когда вышла… В общем, я едва не сел. Девушка была в панталончиках с кружавчиками, чуть выше колен. А сверху – ничего.
– Ну как? – поинтересовалась девушка, а потом громко ойкнула, попыталась прикрыть руками грудь и скрылась в ванной.
Ага. Я что, железный, что ли?
– Вовк, ну не надо… Вовк, дурак, порвешь… Да подожди ты, сама сниму…
Спустя какое-то время, когда мы лежали, уставившись в потолок, Полина вздохнула:
– Ну и чего все про это болтают? Ничего особенного… и простыни испачкали, как кровь отстирывать будут? А, плевать.
Потом её словно подбросило:
– Мы же про чайник забыли!
Чайник успел выкипеть, но, к счастью, днище не прогорело. Мы подождали, пока он остынет, опять налили воды и принялись ждать. Так и сидели голыми, как два дурака. Но потом я кое-что вспомнил.
– Полинка, а как у твоей соседки фамилия?
– Фамилия у неё Викторова. Я ещё удивлялась – Виктория Викторова. Знаю, что девчонка из Петрограда. Но больше ничего сказать не могу. Даже не сказала, кем работает, где. Всё больше молчала, курила напропалую, как паровоз – у нас так парни не курят, вчера еле проветрила. Ещё и бледненькая какая-то. Как гимназисточка! Я думала – может, беременная? А как пропала, так, может, врача пошла искать?
Я только пожал плечами, а потом принялся одеваться.
– Ты куда? – удивилась Полина. – А чай пить?
– Мне надо начальству позвонить. Видел, что на вахте телефон есть. Ты начинай хозяйничать, я скоро.
Выложив на столик покупки, пошел вниз. Попросив вахтера (или кто он там) отойти, для убедительности потрясая мандатом, позвонил сначала Артузову. Ну а потом и Лосеву. Надо же сообщить старшему группы, где нахожусь, и предупредить, что до утра не приду.
Глава пятая
Радикальная коммунистка
Настроение было кислое. Вчера Полина чем-то отравилась – вроде в одной столовке кормились, но мне хоть бы хны, а её скрутило, и оставшаяся часть дня, на которую я строил свои планы, прошла не так, как хотелось. Пришлось бежать в аптеку. Фармацевт попытался всучить мне какие-то чудодейственные пилюли, но я предпочел обойтись проверенным средством – активированным углем, отчего-то расфасованным в пакетики.
Мадмуазель, страдающая, пардон, от диареи, упиралась и не желала лопать черную дрянь, но ей пришлось проглотить целых пять штук. Может, я и переборщил, но от активированного угля хуже не будет.
А старое средство действительно помогло. Скоро девушке полегчало, и ей захотелось есть. К счастью, сегодня делегатам съезда выдали по целому фунту риса и, отделив горсточку, я сварил его прямо в чайнике. Полина капризничала, ныла, что рис-то следовало предварительно промыть, лучше в двух водах, а не то он будет горчить, но слопала.
– Слушай, Вовк, а ведь лучше стало! Только ты ко мне сегодня не приставай, ладно? А не то у меня брюхо побаливает.
Мне ничего не оставалось делать, как вздохнуть:
– Сегодня не буду. Только я тебя тоже хочу кое о чём попросить. Ты можешь меня больше не «вовкать»?
– А чё такого? – удивилась Полина. – Вовка – нормальное имя.
– Вовка – нормально. А вот «Вовк» терпеть не могу. Я когда слышу «Вовк, да Вовк», хочется в тебя чем-нибудь кинуть.
– У тебя же имя как у товарища Ленина!
– Ага, – кивнул я. – Так себе и представил, как Надежда Константиновна говорит мужу: «Эй, Вовк»!
Полина расхохоталась. Наверное, представила, как Крупская «вовкает» товарища Ульянова-Ленина. Отсмеявшись, вытерла слезы. Пожаловалась:
– У меня снова живот заболел, от смеха, – призналась барышня. Упрекнула меня: – Если не нравится, чего молчал? Тебя как лучше – Вова звать или Володя?
– Да без разницы, – отмахнулся я. – Зови хоть Вова, хоть Вовка, но только не Вовк.
Кажется, Полина уже окончательно оклемалась. Хм… это обнадеживает.
– Слышь, Вовк, ой, извини Володя, ты мне скажи, а ты ругаться не будешь?
– А что такое? – насторожился я. Надеюсь, она ещё не успела сделать свидетельство о заключении брака? С неё станется.
– Ты же мне денег оставил, а я их потратила.
После покупки штанишек у Полины не осталось ни копейки, пришлось отдать ей половину своих. Оставаться в Москве совсем без денег не хотелось. У меня, правда, ещё оставалась «заначка» – золотой червонец, но его я пока решил попридержать.
– И что ты купила?
Думал, что на сей раз приобрела какой-нибудь бюстгальтер, но она сунула руку под подушку и торжественно предъявила палец с колечком – узенькая золотая полоска, а на ней синенький эмалевый цветочек и крошечный красный камушек в серединке. Слава богу, не обручальное!
– Я, когда к нашей гостинице подходила, смотрю, на углу старушка стоит, из бывших. Может – графиня, или целая камергерша! Говорит: «Купите колечко, барышня, двести рублей всего». Мол, всё уже продала, а кушать хочется. Мне колечко понравилось, да и старушку жалко.
– Так у тебя же только сто рублей было? – удивился я.
– Пятьдесят, – уточнила Полина. Тяжело вздохнув, сообщила: – Я тут ещё платочек купила. А камергерша и на пятьдесят согласилась. Мол, лучше, чем ничего.
Вот ведь, мартышка малолетняя! Мне стало смешно. Наверное, женщина останется женщиной, даже если она пламенная комсомолка.
Оставив себе двадцать рублей, остальные вручил барышне. Нехай тратит! Но золотую десятку «замылил». За червонец на черном рынке дают уже три тысячи рублей советскими кредитными билетами. Отдай, так ведь истратит на какие-нибудь чулочки-панталончики.
– Кстати, у тебя животик ещё не прошел? – заботливо поинтересовался я, протискивая ладонь под сорочку и начиная ласкать нежную кожу. – Я сейчас тебе брюшко поглажу, всё пройдет.
– Ой, Вова, щекотно же… И тут уже и не брюшко вовсе.
И тут в дверь постучали. Кто-то из нас выругался. Возможно, это был и не я, а Полинка. Но пришлось идти к двери и открывать.
На пороге стоял бледный охранник, мявший в руках фуражку.
– Товарищ Аксенов, тут такое дело. С Лубянки звонили, от товарища Кедрова, вам велено срочно явиться.
Да чтобы тебя разодрало, товарищ Кедров, вместе с Лубянкой! Но пришлось спешно всовывать руки в рукава шинели, запрыгивать в сапоги, быстренько чмокнуть Полинку и бежать.
В допросной комнате мы были вдвоем: я за обшарпанным столом, напротив – девушка на табурете, ножки которого утоплены в пол, да ещё и зацементированы. Говорят, это сделали после того, как один из подследственных огрел табуреткой чекиста, ведущего допрос.
Девушкой можно было любоваться и представлять её на картинах великих художников – длинная русая коса до пояса, тонкий профиль, изящный носик. Под стать и одежда – черное платье с белым отложным воротником. Всё достаточно скромно, но со вкусом. Пальто с песцовым воротником и песцовая шапка в тон остались в камере. Собственно говоря, именно по пальто и шапочке её и отыскали, а описать внешность, одежду помогли девушки из делегаток, включая Полину Аксенову. Несколько часов назад не чекист даже, а красногвардеец, дежуривший на Николаевском вокзале, обратил внимание на странную девушку, пытавшуюся купить пачку папирос и сердившуюся, что ей предлагали махорку. Девушка очень нервничала. Постовой сообщил о том нашему сотруднику. К слову – надо бы этого постового порекомендовать на службу в ЧК.
Вот, стало быть, это и есть похожая на гимназистку и загадочно пропавшая соседка Полины по комнате. Только настоящая Виктория Викторова, мотальщица из «Товарищества Невской ниточной мануфактуры», сейчас в Петрограде и очень удивлена, что ей отказали в поездке на съезд РКСМ, хотя на её предприятии трудится сто пятьдесят девчонок, ставших благодаря её усилиям членами союза социалистической молодежи. А кто сейчас передо мной, я покамест не знаю, потому что «гимназистка» отвечать на вопросы отказывается.
– Владимир Иванович, – сказал Кедров, улыбнувшись своей загадочной улыбкой. – Ваш прежний начальник, Николай Харитонович, рекомендовал вас как нестандартно мыслящего сотрудника. Он мне рассказывал, как вы сумели добиться признания у террористов, пытавшихся взорвать мост. Не хотите ли поработать с девушкой? Никак не хочет она на наши вопросы отвечать, а применять к ней грубые методы не хочется. Да и Феликс Эдмундович, если узнает, не одобрит.
Что да, то да. Наверное, у Дзержинского много недостатков, но среди них не числится садизм, он не сторонник выколачивания из подследственного правды. И дело даже не в жалости, не в гуманизме. Всё гораздо проще. Одно дело использовать пытки против явного врага (разведчик, схвативший противника прямо на фронте, миндальничать с ним не станет), совсем другое, если имеешь дело с потенциально невиновным. Конечно, под пытками он тебе всё расскажет, во всём признается, только какой смысл в таком допросе? Это уже не допрос, не получение объективной информации, а подтасовка фактов, выгодных следователю. А в результате такого допроса пострадает общее дело.
Допрашивать девушку не хотелось. И не потому, что девушку жалко, а потому, что не уверен, что у меня что-то получится. Барышни, как знал из прошлого опыта, бывают покрепче иного мужчины. А если замешана любовь, считайте, что проиграли. Не сдаст и не выдаст! Но если начальник предлагает попробовать, придётся пробовать.
– Попробую, – скромно сказал я, а про себя подумал, что надо бы отыскать где-нибудь коробку папирос.
Я продумал несколько вариантов допроса, но ни один из них, по моему разумению, для этой девушки не подходил. Видно, что из «бывших», на простенькую провокацию не клюнет, а на сложную комбинацию времени нет. На увещевания – такая молодая, а уже террористка! – не отреагирует. Если даже она и младше меня, то ненамного. «Разводку» – мол, зачем же вы твари, хорошую девушку убили, чтобы на съезд попасть, пока придержим.
Значит, будем импровизировать и убалтывать. Она не профессиональная подпольщица, не уголовница, проколется всё равно.
Выложив на стол желтенькую пачку папирос, убедился, что есть пепельница, прочитал вслух надпись:
– Папиросы «Театральныя», десять штук, по цене шесть копеек. Представляете, а с меня за них десять рублей содрали! – пожаловался я девушке.
У барышни дрогнули ноздри, и она уже искоса посматривает на коробку, слегка прикусывая нижнюю губку.
– Кстати, а вас не Ирина зовут?
Несколько удивленный взгляд. Слегка презрительная гримаска и легкое мотание головкой – мол, нет, не Ирина.
– А я, представьте себе, другие папиросы вспомнил, – широко улыбнулся я. – Как там у классика? Оставим себе от старого мира только папиросы «Ира»! Или не так?
Глаза широко распахнулись, а ротик открылся, чтобы спросить:
– Какого классика?
Ах ты моя милая! Ну вот ты уже начала говорить.
– У Маяковского, у Владимира Владимировича.
– А что, этот паяц уже стал классиком?
Ты что, дорогая, не любишь самого революционного поэта? Надо исправляться. Владимир Владимирович столько положил таланта для рекламы «Моссельпрома»! Тьфу ты, какой «Моссельпром»? Он же появится вместе с нэпом. Если она гимназистка, то надо убалтывать чем-то другим.
– Мне тоже больше Кондратьев нравится, – начал я уходить от темы. – Вот послушайте:
Тяжела наша жизнь и сурова.Избегают мужья сатиресс.Я всечастно должна быть готова,Что супруг от семейного кроваУдерет легкомысленно в лес.Он стремится туда, убегая,Где бесстыдно и звонко смеясь,Ждет сатиров дриада младая[4]…– Дальше не надо, – попросила девушка, хотя я и сам был готов остановиться, потому что не помнил, как там дальше. – Я читала стихи Кондратьева, мне не понравились. Проза у него неплоха, а как поэт он слабый. Блок всё равно лучше.
– Так кто бы спорил? – картинно всплеснул я руками. – Александр Александрович – наше всё! Да, а вы тоже, как Блок?
– Что «тоже»? – не поняла девушка.
– Не возражаете, если я закурю?
Похоже, девушка удивлена, что чекист спрашивает разрешение закурить, но милостиво кивнула:
– Курите.
Я нарочито медленно достал папиросу, смял мундштук, поднес к губам и чиркнул спичкой. Затянулся, надеясь, что не закашляюсь. Не курил давно, а вот, поди же ты, приходится. И что не сделаешь ради важного дела, простите за тавтологию.
– Можно и мне? – попросила девушка.
Милая, я же их для тебя и покупал! Конечно, можно.
Жадно затянувшись, девушка в блаженной истоме закрыла глаза. Затянувшись ещё раз, нервно спросила: