Просторный зал с высокими потолками. Настенные часы, на которых всегда двенадцать. Сверил с наручными часами: осталось двенадцать минут.
Вроде бы не первое свидание – но переживаю, вдруг оно будет последним. Вдруг она не явится на мой Зов?
Длинный стол. Двенадцать свечей. Двенадцать блюд – по одному на каждый удар курантов. Два бокала – я сегодня не жду других гостей. Вино – как рубин.
Стрелки наручных часов нагнали настенные, и те ожили, гулким эхом озарили зал. Стало холодно, изо рта повалил пар.
На стуле напротив возникла тень, полупрозрачный силуэт Маши.
– Я тебя ждал.
– Я знаю. Я тебя тоже.
– Я тебя люблю.
Вместо ответа – терпкий поцелуй. Нет времени на слова.
– Буду ждать тебя завтра.
Мгновение назад Маша была рядом – и вот я снова сжимаю в объятиях пустоту. Маша проснулась? Я слабый Пробуждающий – могу привлечь её сон максимум на двенадцать мгновений. Но она должна продолжать жить, а мне после смерти некуда торопиться. Я подожду в абсолютном одиночестве и пустоте до следующей полуночи.
Спасибо, Маша, что не завесила зеркала в тот день. Мы с тобой встретимся.
Не ступай на землю
Гой, ты жизнь наша – степи да просторы. Похожа на игру парубков по ловле коней арканом. Только с утра ты можешь быть арканщиком, а ближе к вечеру – жертвой, за которой гонятся, если свалился с коня. Оттого и учат нас с отрочества отцы срастаться с верным конём, чтобы не упасть наземь раньше отпущенного срока – ибо то позор великий.
– Кит, волею Даждьбога вождь наш! Веди воинство!
– Братцы, мчите, что есть мочи, на запад!
И я мчал во весь опор, а за спиной – грохот сотен пар копыт. Верны мне ратники: коль прикажу в обрыв прыгнуть, каждый не задумываясь выполнит мою волю.
Так и мчали, даже ели на скаку, покуда диск Ярилы не опустился под землю, дабы освещать навь – долину предков.
Поужинали сытной похлёбкой с зайчатиной. Братцы грелись у костра, а я пошёл искупаться в речушке.
Водица холодна. Тучи мягким покрывалом закрыли зёрна звёзд и серп Месяцевиты. Во тьме не сразу я заметил деву, что плескалась в реке. А когда узрел, так очей уже не мог отвести. Очи – зори, губы – цвета клюквы, а волосы – кудрявые, пшеничного цвета.
Завидев меня, она не отвела глаз. Я вышел на берег под её внимательным взором.
– Фу, какое ты чудище! Как свет такого породил?
– Я не чудище вовсе. Меня кличут Китоврасом, я вождь племени конников.
– Но ведь ты и не мужик вовсе! Пол мужика, и половина коня! Век бы мне такого не видывать!
Обида разгорелась в моём сердце. Не смог я найти себе деву из числа кентавров, неужто теперь до конца дней встречать от дев человечьих этот полный омерзения взор? Начертал я руну на земле, и тут же отделился от коня, моего верного Враса. Ноги слабые, не привык по земле их влачить. А дева улыбается:
– Говоришь, вождь? А меня Зорею кличут. Хочешь провести со мной остаток ночи?
***
Проснулся от резкой боли – что-то ударилось о плечо. Открыл очи. В грудь попал камень. Меня окружало племя. Только не были они больше моими братьями: в очах злоба, в руке каждого – камень.
– Как ты посмел предать заветы предков? Как до времени отправки в навь посмел коснуться земли? Отныне ты изгнан из племени, и возвращаться не смей!
Полкан, моя правая рука, захватил арканом шею моего верного Враса. Тот пытался вырваться, но новый вождь повёл его дальше на запад.
–Так ты обманул меня, не вождь ты вовсе, – Зоря поглядела на меня, не скрывая отвращения. – Зачем ты мне нужен, изгой?
И ушла прочь.
А я побрёл, куда глаза глядят. Я и по сей день скитаюсь, в надежде однажды встретить племя, которое будет давать право на ошибку, и ту. Что будет любить независимо от положения.
На Ивана Купала
Вечером перед Ивана Купала собрались парубки да девчата поперед речкой буйною Лихою. Горилку попивают, песни распевают. Кто цвет папоротника ищет, а кто истину в самогоне хмельном. Разожгли костёр, да выше роста человеческого.
– Эх, братцы, люб мне праздник этот, и душою и телом! – кричит Панас и прыгает над горящими поленьями, едва языки жаркие пламени не цепляя ногами. За ним Егорка пошёл, а потом и очередь Ивашки. Вдали багровеет закат – предвестник недоброго. Костёр догорел, картошку кинули в золу.
– А чего речка-то Лихою называется? – спрашивает Кристина.
– Мне батька всякого рассказывал про неё! – начинает Олег. – Тут столько утопленников деды вылавливали – мама не горюй. Потом долго запрещали купаться здесь – как не пойдут дети купаться – всегда кто-то, да утопнет. А ночами призраки тут воют, и девиц красивых похищают.
– Да не пужай ты, проклятущий! – говорит Кристина.
– Айда, ребята, купаться! – кричит заводила-Панас. Штаны скинул, голым задом светит – ни стыда, ни совести. Девки-то для приличия очи опустили, раскраснелись, а сами исподтишка поглядывают, как он в Лихую прыгает. За ним и другие ребята.
– Айда с нами, девчонки! – кричат храбрецы, из воды выныривая. Девицы только улыбаются. Тогда Панас начал водою брызгаться, поливать подружек. Сначала ругались, чтоб перестали, а потом решили и красавицы окунуться. Одёжки снимать, конечно, не стали, но грех великий – на Ивана Купала остаться немытым. Первой Алёнка прыгает в бурную речку, за нею Кристина, потом и другие.
– А ты чего, Арыся? Али не любо тебе с нами веселиться?
– Вы идите, искупайтесь, а я догоню!
– Как знаешь, – говорит ей Алёнка.
Ребята резвятся, обливаются, хлопцы ныряют, кто глубже, за ноги девок хватают, чтоб те испугались.
А дочь атаманова на берегу сидит, не милы ей развлечения. Она песни грустные тихо напевает:
– Ой, там, где папороть цветёт,
Мой голубь сизый там живёт.
Он – выше солнца в небесах,
Не сохнут слёзы на глазах…
