Следуя за Мухаммадом. Переосмысливая ислам в современном мире

Following Muhammad: Rethinking Islam in the Contemporary World by Carl W. Ernst.

Copyright (c) 2010 by the University of North Carolina Press Published in the Russian Language by arrangement with the University of North Carolina Press, Chapel Hill, North Carolina, 27514 USA

www.uncpress.unc.edu

© The University of North Carolina Press, 2015

© ООО «Садра», 2015

От издательства

Книга, которую вы сейчас держите в руках, представляет собой своего рода взгляд на ислам «с другой стороны». Это – попытка человека, принадлежащего к неисламской культуре, разобраться в феномене мусульманской религии, понять, что же такое ислам на самом деле и так ли он страшен, как его рисуют средства массовой информации?

В конце XX – начале XXI вв. всё большую популярность стали приобретать различные экстремистские секты и течения, лишь прикрывающиеся именем ислама. Их адепты умело играют на слабой осведомленности людей, далеко не всегда представляющих себе истинный облик этой священной небесной религии. Именно поэтому столь остро встает в наши дни задача религиозного просвещения населения, раскрытия подлинной сути того светлого, исполненного любви учения, которое было ниспослано на землю через Пророка Мухаммада (С) почти полтора тысячелетия назад.

Американский исламовед Карл Эрнст предпринял попытку развенчать укоренившиеся в массовом сознании мифы об исламе и убедить читателя в том, что мусульмане – это обычные люди, не лишенные достоинств и заслуживающие уважения. Надо сказать, выводы автора не всегда бесспорны, ибо он рассуждает с точки зрения реалий современного американского общества. Однако похвально уже само его желание пойти наперекор навязанной идее, постараться взглянуть на проблему собственными, а не чужими глазами. И если хотя бы некоторые из тех, кто прочитал эту книгу, последуют примеру исследователя и откажутся от слепого неприятия «чужого», протянув руку дружбы представителям иной, но отнюдь не враждебной культуры, – можно надеяться, что мир станет хоть немного светлее и безопаснее.

Предисловие переводчика

Наш уважаемый читатель держит в руках книгу американского исламоведа Карла Эрнста «Следуя за Мухаммадом. Переосмысливая ислам». Следует особо акцентировать научно-популярный характер этого исследования: выражая искреннюю неприязнь к сухому и менторскому тону стандартных учебников, автор повествует об исламе живым, красочным языком, как если бы он рассказывал студенческой аудитории о некоем увлекательном путешествии либо об интересной книге или фильме.

Такая стилистика не случайна: цель автора книги – развенчать стереотипы об исламе, созданные усилиями западной «желтой прессы», одержимой погоней за сенсациями и страшными картинками. А стереотипы, сколько ни облекай их в яркую и будоражащую воображение оболочку, всегда представляют собой нечто банальное, избитое. Поэтому и бороться с ними можно лишь нестандартными методами, в том числе и за счет добавления красок и наглядных примеров в повествование. Карл Эрнст справляется с этим мастерски, и книга читается «на одном дыхании».

Впрочем, ошибочно думать, что цель автора – это просто некое развенчание стереотипов. Формулировка самого автора звучит странно и даже несколько шокирующе: он хочет доказать американскому читателю, что мусульмане – это тоже люди! Удивительно, что такие очевидные вещи ученому пришлось в подробностях расписывать в стране, претендующей на то, что она является светочем демократии, призванной поучать весь остальной мир уважению к правам и свободам человека, а также равенству и братству. Впрочем, здесь уже дело касается стереотипов, тиражируемых применительно к самим Соединенным Штатам Америки. Довольно грустны пассажи о том, с какой травлей столкнулся автор книги, университетский ученый, когда он попытался просто-напросто познакомить студентов с переводом Корана и с исламской культурой.

Такое стремление представить вниманию студентов и читателей образ «ислама с человеческим лицом» в обществе, одержимом целенаправленно сформированными предрассудками, свидетельствует о недюжинном интеллектуальном мужестве автора книги и о его честности как исследователя. Посетив немало мусульманских стран, приобретя в них множество друзей, он предельно искренен в своей апологии исламской культуры и цивилизации.

И тем не менее, хотя Карл Эрнст поставил себе четкую цель развенчать стереотипы, связанные с исламом, увы, в своей книге он продолжает воспроизводить некоторые из них. Именно поэтому не следует относиться к данной книге как к труду, в котором не подлежит сомнению каждое утверждение. Скорее, эта работа служит отражением определенной вехи развития исламоведения в США, вынужденного преодолевать пелену косности, застившей глаза даже образованным слоям американского общества.

Сохранение ряда досадных стереотипов в исследовании обусловлено изъянами методологии. Карл Эрнст смотрит на ислам скорее глазами пытливого путешественника, вооруженного привычным для собственной культуры и своего научного сообщества понятийным аппаратом, нежели воспроизводит внутреннюю логику ислама, его культуры, его философской и политической мысли. Это можно сопоставить с методиками преподавания арабского языка. Согласно первой, стандартной, правила арабского языка разъясняются через призму понятий, присущих европейской лингвистике. Однако другой, более эффективный, подход заключается в том, чтобы преподавать арабский через изучение тех категорий, которые приняты в самом арабском языкознании. Тогда обучение языку будет основано не на зубрежке, а на органичном понимании внутренней логики языка, которое влечет за собой более легкое запоминание лексических единиц и грамматических форм.

Первое, что вызывает вопрос в книге Карла Эрнста, – это его несколько предвзятое отношение к термину «ислам». По мнению исследователя, на протяжении многих веков истории ислама это понятие, означающее «подчинение Богу» и указывающее на необходимость блюсти столпы ислама (исповедание единобожия, совершение намаза, выплата закята, соблюдение поста в месяц Рамадан, хадж в Мекку и т. д.), якобы было «второстепенным» по отношению к термину «иман» – «вера».

Это утверждение выглядит довольно странным, учитывая, что понятие «ислам» является одним из центральных с точки зрения самого главного и авторитетного источника – Священного Корана, не говоря уже о неоднократном упоминании его в Сунне.

«Сегодня Я ради вас усовершенствовал вашу религию (дин), довел до конца Мою милость к вам и одобрил для вас в качестве религии ислам» (К, 5:3).

«Воистину, религией у Аллаха является ислам (подчинение Его воле)» (К, 3:9).

Сколько бы ни было таких айатов в Коране, сам их смысл говорит о том, что понятие «ислам» для религии мусульман – стержневое.

Карл Эрнст утверждает, что оно стало выходить на первый план только в эпоху модерна – в тех кругах, которые он называет «реформистскими» и «фундаменталистскими». Исследователь подчеркивает, что это понятие имеет отчетливо политическую коннотацию, а связь ислама и политики стали педалировать именно реформисты и фундаменталисты. По мнению Карла Эрнста, это было обусловлено агрессивной политикой колонизации, которую проводили европейские страны, одержимые расистскими предрассудками, и желанием мусульманских народов сформулировать политический ответ на основе отстаивания собственной культурной идентичности. Также Карл Эрнст отмечает, что только реформисты и фундаменталисты принялись призывать к возвращению к исламу и Шари'ату в «чистом первозданном виде» и что на протяжении истории ислама никогда не существовало «шариатского правления» в его чистом виде; что в различных мусульманских империях официальное законодательство включало в себя как исламские нормы, так и местные обычаи, и постановления самих правителей, основанные на том, что они считали целесообразным.

Самое интересное, что эти замечания в основе своей справедливы. Если мы проанализируем хотя бы два приведенных нами айата, то в них понятие «ислам» увязывается со словом «дин». А термин «дин», в свою очередь, также увязывается с подчинением законам ислама и, в конечном итоге, исламской политикой. Само понятие «дин» переводится как «закон», «власть», «подчинение». Кроме того, и сам Шари'ат также вбирает в себя не только положения, касающиеся ритуальных предписаний и брачно-семейного законодательства, но и нормы, регулирующие политическую и экономическую жизнь, имущественные отношения и судопроизводство. И это не является модернистским веянием, ибо данный комплекс законов восходит к самому пророку Мухаммаду (С), который был для исламской уммы и религиозным лидером, и политическим руководителем, и духовным наставником. Тем самым, идея о связи ислама с политической сферой не является инновацией со стороны модернистов и фундаменталистов, ибо она всегда присутствовала в исламе с самого момента его возникновения. Более того, в основе разделения уммы на суннитов и шиитов изначально лежал вопрос о природе власти – хотя, конечно, это не единственное измерение данного размежевания.

Карл Эрнст использует размытый термин «фундаментализм», ставший своеобразным штампом в западном исламоведении. Фундаменталистами обычно называют мусульман, призывающих к учреждению исламского правления на основе исконного Шари'ата, не замутненного более поздними девиационными наслоениями, и Карл Эрнст следует этой сложившейся в исламоведении традиции.

Но стремление вернуться к чистому исламу Мухаммада (С) и учредить на этой основе правление – слишком общий и широкий признак, объединяющий порой антагонистически настроенные движения. Ибо представители разных направлений отнюдь не одинаково трактуют вопрос о том, что представляет собой этот «изначальный чистый ислам Мухаммада», и апеллируют далеко не к одному и тому же фундаменту. В итоге столь размытый термин, как «фундаментализм», в сегодняшних реалиях объединяет таких сторонников исламского правления и возврата к чистому исламу, как «Братья-мусульмане», движение «Талибан», приверженцы идей имама Хомейни и вилайат ал-факих в Иране и адепты различных салафитских группировок. А ведь сегодня между ними уже фактически идет полномасштабная внутримусульманская гражданская война, если принять во внимание ожесточенные сражения между шиитским ополчением в Ираке и боевиками «Исламского государства», а также бои между салафитской группировкой «Джабхат ан-Нусра» и бойцами ливанского движения «Хезболлах» в Сирии. А ведь и с той, и с другой стороны оружие в руках держат «фундаменталисты», «сторонники исламского правления» и «построения исламского государства на основе законов Шари'ата». Но насколько отличается интерпретация этих законов, настолько потрясающе разнится и практика этих сил и движений!

Тезис о «возврате к исламу Мухаммада в его первоначальной чистоте» обычно увязывают преимущественно с салафитским направлением в исламе. Эта ассоциация стала настолько прочной, что многие исследователи называют «ваххабитскими» и «салафитскими» даже те движения, которые не имеют к доктринальному салафизму никакого отношения. Так, движение «Братьев-мусульман», в правовом и идеологическом плане достаточно эклектичное и ориентированное в основном на общественную работу (строительство школ, больниц, политическую борьбу в системе парламентаризма), изначально сложилось на основе политического альянса египетских суфиев и салафитов, объединившихся под эгидой общих социальных проектов и политических задач. А движение «Талибан» образовали суфии тариката Накшбандиййа (выходцы из упоминаемой Карлом Эрнстом школы Деобанд) и приверженцы традиционного для классического суннизма ханафитского мазхаба. А жесткость практики, в свою очередь, во многом была парадоксальным образом обусловлена той самой гибкостью данного мазхаба, позволяющей ему с легкостью адаптироваться к местным обычаям (урф, адат), которые могут быть мягкими или ультраконсервативными. К примеру, у татар женщина всегда играла в обществе активную роль и пользовалась неизменным авторитетом, а в афганском пуштунском социуме и по сей день считается непристойным, если девочка обучена грамоте и посещает школу. При этом и татары, и афганцы-пуштуны являются ханафитами.

Это может прозвучать странно, но с самого начала существования уммы мусульман сторонниками чистого ислама Мухаммада были как раз шииты, сегодня выступающие в качестве непримиримых оппонентов салафитского направления.

Шиитами называли приверженцев имама Али ибн Аби Талиба, зятя, кузена и названого брата пророка Мухаммада (С), которого он объявил своим преемником близ пруда Гадир Хум во время возвращения из своего прощального хаджа. Круг шиитов 'Али начал формироваться еще во времена Мухаммада, и в него входили такие знаменитые сподвижники, как Микдад ал-Кинди, Салман ал-Фарси, Абу Зарр, первый муэдзин Билал, Ибн 'Аббас, Аммар Йасир и многие другие сахабы.

Изначально «партия Али» – «ши'ат Али» – жестко стояла на той позиции, что законы, данные в Коране и Сунне Мухаммада (С), не подлежат пересмотру и изменению. Али (А) и его сторонники занялись скрупулезной письменной фиксацией хадисного материала еще при жизни пророка Мухаммада (С), в то время как второй халиф 'Умар ибн ал-Хаттаб отдал приказ об уничтожении хадисов под предлогом того, чтобы они не смешались с текстом Священного Корана[1]. Шииты Али (А) не приняли инноваций, привнесенных вторым халифом, который запретил некоторые вещи, бывшие дозволенными в период жизни Мухаммада (С) и во время правления Абу Бакра (как то: запрет временного брака – мут'а, разрешенного в айате 24 суры «Ан-Ниса'»). Также они не считали правомерными вердикты ряда сподвижников, расходившиеся с Сунной Мухаммада (С), которые повлекли за собой изменение формы призыва на молитву (азан), омовения (вуду), намаза (салят), развода (талак), правил наследования (ирс) и ряда других шариатских процедур. Тем самым, шиитов можно назвать своеобразными «старообрядцами от ислама», которые блюли ислам Мухаммада в его первоначальной чистоте. Кроме того, сохраняя хадисы, они также были и ревнителями Сунны. Что касается большинства в умме – мусульман, называющих себя «людьми Сунны и джама'ата» (суннитами), – то они осознали потребность в хадисах намного позже, уже во времена правления Омейядов, когда стало отчетливо понятно, что лишь на основе Корана и без помощи хадисов невозможно развивать фикх. Это привело к интенсивному сбору хадисов через различных передатчиков, причем многие хадисы неизбежно фабриковались или по ошибке, или целенаправленно[2].

В эпоху Омейядов шииты также последовательно противостояли всем чуждым исламу инновациям, которые вводила эта династия. В частности, это касалось института наследной монархии, учрежденного Му'авией, который шииты рассматривали как несовместимый с исламом. Политика обогащения правящей верхушки, контрастировавшая со скромностью и аскетизмом пророка Мухаммада (С), также была объектом шиитской критики. Кроме того, противодействие со стороны шиитов вызывали и неисламские практики, получившие распространение при дворе Омейядов: открытое распитие спиртного, прослушивание недозволенной увеселительной музыки, содержание собак и обезьян. Все эти тенденции вначале привели к войне Сиффин, в ходе которой противостояние разворачивались между воинами имама 'Али ибн Аби Талиба (А), законного четвертого праведного халифа мусульман, и сторонниками Му'авии, который также провозгласил себя халифом; а впоследствии, усугубившись в период правления сына Му'авии Йазида, привели к восстанию сына имама Али, третьего имама шиитов ал-Хусейна, которое было жестоким образом подавлено близ Кербелы[3].

В дальнейшем противодействие официальной политике халифатских властей со стороны шиитских Имамов Ахл ал-Бейт (А) велось уже преимущественно не в форме вооруженного восстания, а в формате развития науки фикха, сохранения Шари'ата и преподавания исламских дисциплин. Многие из Имамов (А.) воздерживались от участия в восстаниях, ибо считали, что их основой может служить лишь чистый ислам Мухаммада и справедливость на основе Шари'ата, а зачинщики и теневые покровители этих восстаний преследовали иные, более корыстные цели, не имевшие отношения ни к реальному желанию покончить с угнетением, ни к исламу и его законам.

И в том, что касается методологической базы фикха Имамов Ахл ал-Бейт (Б.), они, опять же, выступали как сторонники чистого ислама Мухаммада – что отчетливо видно, если проанализировать их полемику с суннитскими учеными и основателями канонических суннитских мазхабов. В частности, это касалось таких практик, как ра'и (опора на собственное мнение при вынесении шариатского вердикта), иджтихад и кийас.

Причину, по которой шиитские Имамы (А.) отвергли кийас и ра'и, разъяснил иранский мусульманский богослов и мыслитель Муртаза Мутаххари:

«Шииты отвергали кийас и ар-ра'и в силу двух причин. Во-первых, сторонники кийаса утверждали, будто бы закон не содержится в Книге и Сунне в полном виде. Эта идея была неприемлема для Имамов Ахл аль-Бейт (мир им). В проповедях из «Нахдж аль-балага» и других шиитских сборниках хадисов идея о том, что Коран и Сунна не полны, яростно опровергается. В «Усул ал-кафи» есть глава об обращении к Книге и Сунне, где говорится, что, поистине, нет ничего из запретного (харам) и дозволенного (халал), и чего бы то ни было еще, в чем нуждаются люди, чего не было бы в Книге и в Сунне.

Вторая причина, по которой шииты выступали против кийаса, состояла в том, что в основе кийаса лежит предположение, что часто приводит к ошибкам. Эти две причины ясно изложены в книгах ранних шиитских ученых, а потому ради краткости мы не будем вдаваться в дальнейшие подробности касательно этой темы.

Лучшим свидетельством того, что шиитское неприятие кийаса и ар-ра'и не носит никакого оттенка враждебности по отношению к использованию разума в канонических вопросах, является то, что с самого начала в письменных трудах по шиитской юриспруденции разум указывался в качестве одного из источников (адилла) закона. Шиитские законоведы считали, что у Шари'ата четыре источника: Коран, Сунна, иджма' («единогласие», «единодушное мнение») и 'акл («разум»), в то время как захириты и Ахл ал-хадис полагали, что источниками (адилла) являются Коран, Сунна и иджма; что же до сторонников ар-ра'и и кийас, то они утверждали, что есть четыре источника: Книга, Сунна, иджма и кийас.

Критикуя кийас и ар-ра'и, шиитские законоведы принимали му'тазилитское утверждение о том, что у моральных и правовых суждений есть рациональная основа»[4].

Именно потому, что Имамы шиизма (Ά) считали Коран и Сунну полными источниками, в которых все нормы Шари'ата содержатся если не в эксплицитной, то в имплицитной форме (и в таком случае они извлекаются из источников за счет рациональных методик), они отвергали иджтихад в его суннитском понимании – то есть как легитимацию частного мнения сподвижника или факиха по тому или иному вопросу. С этим связано множество негативных высказываний со стороны шиитских Имамов (Ά) и ранних ученых в адрес иджтихада в его суннитской интерпретации[5]. Однако впоследствии, в ходе истории, когда было по объективным причинам утрачено множество хадисов и их сборников, шиитские факихи переосмыслили понятие иджтихада[6].

В своем труде «[Краткая] история 'илм аль-усул» шиитский мыслитель XX века Мухаммад Бакир ас-Садр высвечивает эту разницу между суннитской и шиитской трактовкой иджтихада:

«Разница между двумя значениями термина "иджтихад" достаточно важна. В первом [суннитском] случае под иджтихадом понимается ситуация, когда факих выводит законы на основании своих собственных, личных представлений и специфических пристрастий, которые расходятся с достоверными священными текстами. Таким образом, если его спросят: "Каков довод в пользу этого закона, который вы вывели, и что служит его источником?", – он ответит: "Довод – мой собственный иджтихад и мои личные взгляды".

Тем не менее, в соответствии с новым пониманием иджтихада, законоведу не разрешается обосновывать выведенные им законы Шари'ата иджтихадом, в то время, как, согласно второму [шиитскому] значению, иджтихад – это не источник законов, а процесс выведения законов из их источников. Так, если законовед говорит: "Это мой иджтихад", – это означает, что он вывел шариатскую норму посредством дедукции из источников права посредством имеющих силу доводов. Таким образом, мы будем вправе потребовать от него, чтобы он указал нам эти источники и доводы, посредством которых он вывел закон»[7].

Такое понимание иджтихада восторжествовало и было признано легитимным в усулитском направлении шиизма, которому противостояло движение ахбаритов – сторонников опоры исключительно на хадисы и противников института муджтахидов – ученых, осуществляющих дедуктивный вывод шариатских норм из признанных шиитами источников. Исторически усулитское направление победило, и в его русле сформировалось учение вилайат алфаких – концепция, согласно которой в период сокрытия последнего, двенадцатого имама Мухаммада ал-Махди (Ά), призванного выйти из данного сокрытия в конце времен, чтобы покончить с мировой несправедливостью, руководство верующими осуществляют муджтахиды и факихи (высшие эксперты по исламскому праву – фикху).

Доктрина вилайат ал-факих подразумевает возможность двух интерпретаций: вилайат ал-факих гейр ал-мутлак (неабсолютное руководство факиха) и вилайат ал-факих ал-мутлак (абсолютное руководство факиха).

Муджтахиды, придерживающиеся концепции вилайат ал-факих гейр ал-мутлак, считают, что факих, обладающий вилайатом (властью и попечительством над рядовыми шиитами), уполномочен выводить из сакральных источников вердикты о дозволенным (халал) и запретном (харам), определять начало нового лунного месяца, собирать религиозный налог хумс, осуществлять судопроизводство, однако он не должен обладать высшей государственной властью. При этом одни из сторонников такого понимания вилайат ал-факих считают, что до прихода имама ал-Махди (Ά) шиитам следует сторониться любой политики; другие же из муджтахидов, придерживающиеся вилайат ал-факих гейр ал-мутлак, полагают, что для шиитов возможны различные формы политической деятельности и самоорганизации, однако верховные муджтахиды не должны занимать в шиитском движении высшие властные посты – скорее, они должны направлять его членов и руководителей на правильный путь и консультировать их по вопросам права[8].

Муджтахиды, убежденные в том, что руководство факиха носит абсолютный (мутлак) характер, считают, что компетентный и справедливый факих должен быть высшим руководителем государства. В частности, этой точки зрения придерживался имам Хомейни, возглавивший Исламскую революцию в Иране, которой Карл Эрнст почему-то упорно отказывает в праве называться исламской (он употребляет такой оборот: «иранская революция 1979 г.», настаивая, что эта революция носила сугубо антиколониальный и национальный характер. Безусловно, эти факторы также были немаловажны, но доктрину вилайат ал-факих, глубокую, многомерную и стержневую для сегодняшнего государственного устройства Ирана, Карл Эрнст трактует очень узко, сугубо в том смысле, что в Иране присутствует официальная религия и что многие измерения иранской государственной риторики и политики имеют религиозную окраску:

«Что, однако, на первый взгляд кажется удивительным, так это то, какую значительную роль религия играет в иранской конституции. В Иране есть официальная государственная религия, коей является шиитский ислам, а религиозная власть воплощена в лице Ассамблеи экспертов (мусульманских законоведов), обладающей правом вето на принимаемые законы. Самой смелой инновацией аятоллы Хомейни была его теория «правления законоведа» [вилайат ал-факих]; согласно этой концепции, [правящий шиитский законовед] обладает высшей государственной властью; власть Верховного лидера с политической точки зрения эквивалентна власти Пророка и двенадцати его преемников – Имамов. Однако если проанализировать ситуацию глубже, доминирование официальной религии не является чем-то непривычным в современном мире. В мире есть ряд государств, где учреждена официальная религия и от главы государства требуется, чтобы он исповедовал определенную религию»[9].

Однако если ознакомиться с доктриной имама Хомейни и его интерпретацией вилайат ал-факих, изложенной, в частности, в фундаментальном труде «Исламское правление» («Правление факиха»), эта «роль религии» перестанет казаться столь удивительной. Кроме того, станет ясно, что имам Хомейни не понимал ислам как «просто религию» в привычном для европейцев смысле слова. Так, для аятоллы Хомейни связь ислама и политики с очевидностью представлялась неразрывной: «Ислам является политико-религиозным учением, в котором политику дополняет богослужение, а богослужение дополняет политика», «ислам религия политическая, в ней все связано с политикой, даже акты поклонения»[10].