Двадцатое июля

– Вирмер, скажите, кем вы будете после войны?

– Наверное, отдам себя в лоно церкви. Впрочем, пока окончательно не решил.

– Решили стать монахом? Это нечто новенькое.

– Отец хотел, чтобы его сын стал священником. А я, как видите, выбрал совершенно противоположный путь. О чём сейчас жалею.

– Жалеете о том, что сражаетесь за родину?

– Нет. Жалею о том, что плохо слушал своего отца. А он мне говорил: не верь людям. Верь Богу. Люди беспомощны. А Бог всесилен. Люди подвержены слабостям. А Бог нет. Люди изменчивы. А Бог не предаст никогда.

– Странный у нас с вами происходит разговор. Что вы подразумеваете под тем, будто люди изменчивы?

– Я подразумеваю предательство.

– По отношении кого к кому?

– К примеру, военных к своему долгу, своей родине, рейху!

– Ну, – протянул фельдмаршал, – по отношении к долгу, родине, я могу понять, но вот рейху… Вы ведь, Вирмер, наверняка, под словом рейх подразумеваете фюрер и партия. Так ведь?

– Предположим.

– В таком случае, простите меня за небольшую лекцию, но я ещё не знаю ни одной партии, которая бы смогла пережить родину. А уж тем более человека. В Германии я могу вам назвать десятки партий, которые существовали в двадцатых годах, и имена сотен людей, которые были им беззаветно преданы. И где эти партии сегодня? Где преданные этим партиям люди? Они пропали, канули в лету, оказались поруганными такими же преданными людьми. Предательство… Измена, мой дорогой Вирмер, вещь тонкая. Жена изменяет мужу, а на самом деле она с ним просто не может жить. Вправе ли мы её судить?

– Это совсем не то…

– Но корни одни. Впрочем, давайте прекратим этот спор. По крайней мере, отложим его на будущее.

Адъютант отвернулся к окну.

Так, – Роммель уже принял решение, – сразу по приезду нужно будет проследить за молодым человеком.

Офицер, сидящий рядом с шофёром, вскинул руку:

– А что там впереди летит?

Водитель оторвал взгляд от дороги:

– Господи!

Оунс направил свой самолёт на немецкую автоколонну. Первая бомба накрыла последнюю машину, тем самым, преграждая путь к отступлению.

Следующие авиамашины принялись методично накрывать автомобили смертельными снарядами. Из горящих машин люди выпрыгивали в разные стороны, пытаясь отбежать как можно дальше в поля, но пулемётные очереди истребителей сопровождения доставали их, превращая тела в кровавое месиво.

– Штурман, что вы там говорили про инструкцию? – спросил Оуэнс, заводя бомбардировщик на второй круг.

– Кэп, – перекрикивая рёв двигателей, прокричал Рисс, – нам приказано накрыть легковую машину. В колонне она третья. Уничтожить всех её пассажиров.

– Приказ есть приказ! – философски заметил Оуэнс и направил самолёт на «хорьх» фельдмаршала Роммеля.

Мюллер крикнул в приоткрытую дверь:

– Гюнтер, пригласите ко мне Губера, Пиффрадера, Гейслера и Мейзенгера. Срочно.

Всё. Работа началась.

Только что по телефону Гизевиус передал самую свежую информацию: нападение на фюрера состоится 20 июля.

Мюллер, положив после разговора трубку на телефон, ещё некоторое время в раздумии смотрел на аппарат связи. Звонить Гиммлеру, или нет? Нет, после долгих размышлений, решил-таки он. Если люди Бормана успели установить «прослушку», его сообщение рейхслейтер может воспринять, как измену. А потому, рисковать не стоит. Самому Борману он сообщит о дне покушения с нейтрального аппарата в одном из полицейских участков. И только после того, как даст задание своим людям.

Шеф гестапо не мог знать о том, что Гиммлер уже знал о времени покушения. Час назад Шелленберг сообщил главе РСХА последнюю тнформацию, которую, в свою очередь узнал за три часа до встречи от Штольца.

– Гюнтер, – Мюллер крикнул и стукнул кулаком по столу. – Вы передали мою просьбу?

– Да, господин группенфюрер. – помощник резво показался в двери, – Разрешите доложить. Только что поступило сообщение. Тяжело ранен фельдмаршал Роммель.

– И что? – иногда Гюнтер был невыносим, – Мне поехать во Францию, положить ему примочки на голову? Вы передали мою просьбу?

– Да, господин группенфюрер.

– Свободны. И прикройте, в конце концов, эту чёртову дверь.

Очень хотелось есть. Мюллер давно отвык от нормальной домашней пищи. Женился он в двадцать четвёртом году, на Софи Дишнер, дочери книгоиздателя. Из-за её папаши, оппозиционера Гитлера, в своё время, в тридцать третьем, у него были проблемы. У них родились сын и дочь. После в семье начались раздоры. Если бы не католическая вера, давно развёлся бы. К тому же, другие женщины его, особенно с годами, возбуждали больше, чем жена. Особенно нравилась бывшая секретарша, Барбара Хельмут. Тугая бабёнка. Если бы не война, то за стеной сидела бы она, а не тугодум Гюнтер.

– Хайль Гитлер!

Мюллер вскинул голову.

– А, Губер. Присядь, сейчас подойдут остальные, и начнём разговор.

– Ты плохо выглядишь, Генрих. – старые сослуживцы Мюллера, которых он перевёл в Берлин из Мюнхенской полиции, без свидетелей всегда называли его по имени. Так требовал сам группенфюрер. Старая гвардия должна верить в него безгранично, и для своего парня, каковым они его считали, разобьются в доску, но выполнят всё невозможное.

– Мог бы и промолчать. Я каждое утро смотрю в зеркало.

– Проклятая работа. – Губер похлопал себя по карманам, – Совсем не хватает времени не то, что отдохнуть, а даже выкурить сигарету.

– Ты же бросил курить.

– Мог бы и промолчать.

Дверь приоткрылась, и в кабинет проник Гейслер.

Мюллер усмехнулся. С каждым из тех, кто сейчас заполнит его кабинет, он проработал не один год. Знал всех, как облупленных. И как профессионалов, которые из под земли умеют добывать информацию, и сколько им понадобится на это времени. Но, самое главное, все они будут держать язык за зубами, прекрасно зная цену каждому слову.

Наконец, пришёл последний из приглашённых.

– Кто из вас лично знаком с полковником Штуффенбергом? – Мюллер окинул взглядом присутствующих.

– Я. – откликнулся Пиффрадер. – Точнее знаком не столько с ним, сколько с его братом.

– Отлично. Гейслер, подбери две группы для внешнего наблюдения. Объект – Штауффенберг. Они должны постоянно докладывать о всех передвижениях полковника. В любое время суток. Пиффрадер, с третьей группой организуешь наблюдение за Троттом и Хофаккером. Надеюсь, кто эти люди, напоминать не надо?

– Генрих, я всё понял.

– И не вздумай попасть на глаза Бертольду, брату полковника. Мейзингер, организуй постоянное наблюдение за Бендлерштрассе 36.

– За штабом резервной армии генерала Фромма?

– А тебя что-то удивляет в моём приказе? – Мюллер прищурился, – Откуда появилась эта нездоровая привычка задавать вопросы?

– Просто…

– А ты засунь своё «просто» глубоко в карман и не доставай его долго – долго.

– Хорошо, буду молчать. А они не будут.

– Кто они?

– Резервисты. Если заметят «наружку».

– А ты сделай так, чтобы не заметили. – Теперь Мюллер поморщился. Во время вот таких срывов моментально реагировал желудок: тупая боль сжимала его, иногда доводя до слёз. – Губер, проверь нашу охрану на телеграфе, радиостанциях, вокзалах. Если заметишь что-либо привлекающее внимание, немедленно сообщи. Всё. Приступайте к работе. – как только все поднялись, Мюллер продолжил, – И ещё. Никто не должен знать о ваших действиях. И особый упор я делаю на слове «никто».

Хозяйка квартиры провела к Гизевиусу гостей: полицай – президента Гельдорфа, и начальника V управления РСХА Артура Небе, криминальная полиция. Оба входили в состав антигитлеровской оппозиции.

– Что-то произошло? – «Валет» прикрыл дверь, и посмотрел на гостей. – Мы же договорились, никаких встреч до завтрашнего дня.

– Извените, Ганс, но дело требует вашего рассмотрения. – Гельдорф присел на стул. Небе, немолодой, но довольно привлекательный мужчина, остался стоять вместе с хозяином. – Рассказывайте, Артур.

– Дело вот в чём. – Небе развернулся к хозяину комнаты, – По долгу своей службы, мы занимаемся, помимо простых расследований, и тем, что изучаем последствия разного рода взрывов. Так вот, в нашей лаборатории недавно пришли к выводу. Стопроцентно, во время взрыва уничтожается всё, что находится в радиусе нескольких метров от эпицентра взрыва. Но, в трёх из семи случаях, тот предмет, или живое существо, что находилось в самом эпицентре, остаётся неповреждённым.

– Как это понимать? – до Гизевиуса с трудом доходила информация.

– А так, наш дорогой друг, – вставил слово Гельдорф, – что если завтра полковник поставит портфель прямо под ноги, или рядом с Гитлером, то тот может остаться в живых.

Господи праведный, – сердце «Валета» едва не остановилось, – Этого ещё не хватало.

– И что же теперь делать?

– Выход один. Взрыв должен произойти в закрытом, бетонном помещении. Тогда, по данным экспертов, результат полностью положительный. – сделал вывод Небе.

– Но Гитлер, в последнее время, проводит совещания в деревянном строении, на поверхности. Считайте, на свежем воздухе. А, значит, результат взрыва может быть непредсказуемым. – Гельдорф осмотрелся. Ему очень хотелось пить.

– И что же вы хотите услышать от меня? – Гизевиус посмотрел на Небе.

– Вам следует срочно встретиться с генерал – полковником Беком, чтобы тот организовал завтрашнее совещание под землёй. В недавно построенном бункере. – ответил криминалист.

– Но как он это сделает?

– Понятия не имею. Но генерал должен выполнить данное условие. Иначе, вся акция теряет смысл.

– Жалко только Штауффенберга. – Гельдорф достал из шкафа бутылку вина, открыл её и сделал несколько глотков прямо из горлышка, – Если Гитлер не выпустит его из зала совещаний, он погибнет вместе с ним.

Или бомба не взорвётся, и Гитлер останется, жив, – меряя всех по себе, подумал о полковнике «Валет».

«Моя девочка.

К сожалению, мы живём не волшебной стране, а мире, где идёт борьба за выживание, Борьба вполне естественная, а потому чрезвычайно жестокая и кровопролитная. Не на жизнь. На смерть. И моё единственное утешение в этот суровый час – это ты, моя любовь! Самая любимая, самая необыкновенная, лучшая из всех! Душечка моя, помни, я всегда с тобой и с детьми, какие бы дни не настали.

А потому, умоляю тебя: срочно отправь детей в Аусзее. Но, сделай это тихо, без лишнего шума. Не хотелось, чтобы после, по всем углам, языки соседей трепали о том, будто мы, в такое тяжёлое время, используем служебный транспорт в личных целях. И постарайся поскорее сдать в аренду дом в Шварцваальде. Только не продешиви.

Странно, конечно, что, после объяснений в любви приходится затрагивать простые, мирские проблемы. Но, иначе нельзя. Не грусти, любимая.

Борман заклеил письмо. Завтра утром оно будет у Герды. Вальтер об этом позаботится. Главное, чтобы жена, эта бестолковая корова, сообразила, что он имел в виду в предпоследнем абзаце, и не забыла выполнить инструкцию. А теперь спать. С завтрашнего утра наступают сутки напряжённого труда.

– Генрих, Штауффенберг покинул свою квартиру в Ванзее.

– Один?

– Нет, с братом.

– Чем поехали? Пошли пешком? Куда? Мне что, из тебя по слову вытягивать нужно?

– Никак нет, группенфюрер. Сели в легковой автомобиль штаба резервной армии. Едут в сторону Берлина. Следовать за ними?

– Оставайся на месте. Может, к тебе ещё гости пожалуют.

– Ты не боишься? – Бертольд с волнением смотрел на брата.

– Нет. Хотя, пожалуй, есть чувство беспокойства. – полковник повернулся к брату, – Если что-то пойдёт не так, как мы планировали, постарайся исчезнуть из Германии.

– Перестань. – открылся Бертольд слабой улыбкой, – Во-первых, у нас получится. А во-вторых, ты сам знаешь, из нашей страны исчезнуть можно лишь одним путём. Так что, у нас только один шанс выжить: убить его.

– Пожалуй, ты прав. – Штауффенберг постучал по стеклу, разъединяющем водителя от пассажиров на заднем сиденье. – Притормози.

На тротуаре стоял офицер в форме обер – лейтенанта. В правой руке он держал объёмный портфель.

– Вот и Хефтен.

Офицер сел рядом с водителем. Стекло с лёгким шорохом ушло за спинку сиденья.

– Крюгер, – обратился граф к шофёру, – На аэродром Рангсдорф. И побыстрее. Похоже, мы опаздываем.

Мюллер приподнял матовую бутылку из-под коньяка и посмотрел сквозь неё на свет. Пусто. Пришлось достать из «секретного» шкафа штоф водки, предназначенный на непредвиденные случаи, вроде нынешнего, и налил в бокал.

Чёрт, – подумал он, – Кажется, я уподобляюсь Кальтенбрунеру. Ещё не хватало стать алкоголиком.

Телефонный звонок не дал ему сделать глотка.

– Генрих, к Штауффенбергу подсел в машину его адъютант обер – лейтенант фон Хефтен. В руках у него портфель.

– Куда поехали? В штаб?

– Нет. За город.

Мюллер положил трубку на рычаг, повертел бокал в руке и вылил водку в раковину. Началось. Через полчаса Штауффенберг вылетит в Восточную Пруссию. Теперь нужно не пить, а действовать.

Скорцени, стоя перед зеркалом, брил лицо, насвистывая незатейливый мотивчик. Шталь приоткрыл дверь ванной комнаты:

– Вызывали?

– Да, мой дорогой Эрих. Во второй половине дня мне необходимо по делам вылететь в Вену.

Штурмбаннфюрер промокнул лицо полотенцем, удовлетворённым взглядом оценил свою работу.

В Вене он должен был согласовать некоторые детали операции против Тито. Два месяца назад группа парашютистов Скорцени едва не захватила руководителя югославского сопротивления в Боснии. Но тот успел скрыться, бросив на произвол судьбы двух британских офицеров связи, которые работали на него. Теперь первый диверсант рейха планировал вторую попытку обезглавить боснийских партизан.

– А тебя я вызвал для того, чтобы предупредить: завтра утром ты отправляешься в части Роммеля. Во Францию.

– На фронт?

– Совершенно верно.

– Но, Отто, я не понимаю, чем провинился перед вами.

– Лично передо мной ничем. Кстати, тебе повезло значительно больше, чем ефрейтору Бохерту. – Скорцени впился взглядом в глаза подчинённого, – Я не потерплю, чтобы в моей команде не выполнялись мои приказы. Я говорил тебе не трогать русского?

Шталь вскинул подбородок:

– Штурмбаннфюрер, я виноват за срыв, но в тот момент не смог себя сдержать…

– Я тебе говорил, не трогать русского? Я говорил, что он мне нужен?

Шталь склонил голову:

– Да, господин штурмбаннфюрер.

– Вот потому, – снова перешёл на спокойный тон Скорцени, – я и отправляю тебя на фронт.

– Разрешите идти?

Скорцени положил руку на плечо сослуживца:

– Эрих, мне нужно ещё две недели, чтобы подготовить этого молодца для той работы, которую он должен выполнить. А ты мне мешаешь. Сразу, как только русский отправится выполнять задание, ты вернёшься обратно. Я всё сказал. Хайль!

На аэродроме Штауффенберга ждал самолёт «Хенкель-111». На его борту полковника ожидал генерал – майор Штиф, ответственный за строительные и ремонтные работы в ставке фюрера. Он сидел на последней скамье, в хвосте машины, разложив на коленях салфетку, на которой разложилась немудрёная снедь, и металлическая фляжка с коньяком.

– Карл, – Штиф говорил нечётко, ему явно мешали пища и спиртное. – Вы не против, если я позавтракаю? Дома, представьте себе, не успел. А в ставке нам будет не до того.

– Какие вопросы, генерал. А я, если вы не возражаете, немного посплю.

Штауффенберг положил портфель себе на колени, откинулся на деревянную спинку сиденья и закрыл глаза.

Хефтен хотел, было, повторить жест командира, но тут же передумал, и засунул портфель под соседнее сиденье.

Боковой люк захлопнулся, двигатели взревели, и самолёт вырулил на взлётную полосу.

– Бертольд Штауффенберг приехал в штаб резервной армии.

– И…

– Всё.

– Что всё? – Мюллер готов был раздавить в руке телефонную трубку, – Мейзингер, меня всегда восхищало твоё красноречие, но сейчас не тот случай. С кем приехал? С чем приехал? На чём приехал?

– Один. Генрих, он приехал один и пустой. На машине Штауффенберга.

– То есть в руках у него ничего не было?

– Совершенно верно.

– Вот, это именно то, что я и хотел от тебя услышать.

Мюллер нажал на рычаг, вытер со лба и шеи пот. Чёртова жара. Настоящее пекло. Палец уткнулся в диск набора, накрутил телефонный номер. Когда на том конце провода ответил знакомый голос, группенфюрер произнёс:

– Карл выехал. Он везёт посылку.

Пролетев почти 560 километров, самолёт приземлился в Растенбурге в 10 часов 15 минут. Время прилёта зафиксировал комендант аэропорта.

До совещания оставалось два часа.

– Карл, – Штиф выпал из люка, не успев встать на ступеньку откидной лестницы, и уронив на землю портфель и фуражку, – Я плохо себя чувствую, Карл. Вы не подбросите меня? А то я не вижу своей машины.

Штауффенберг, поставив ногу на первую ступеньку трапа, брезгливо поморщился:

– Садитесь на переднее сиденье. Да не вздумайте загадить мне машину.

– Благодарю вас, полковник. – Штиф подхватил свои вещи и поплёлся к стоящему неподалёку автомобилю.

– Что с ним? – Штауффенберг спрыгнул на землю. Следом за ним спустился Ганс Баур, личный пилот Гитлера, прилетевший вместе с ними в ставку фюрера.

– Перебрал слегка. А вы что за щёку держитесь?

– Зуб. Вторые сутки болит. – Баур поморщился. – Ничего – ничего, а потом как дёрнет! Кошмар.

– Сходите к врачу.

– Да вот, собираюсь. Времени не было. Тут в последние дни занимались усилением охраны. Провели несколько тренировочных диверсионных актов. Проверяли бдительность персонала. Видно там зуб и застудил.

Штауффенберг прижал портфель крепче рукой.

– Может, поедете с нами?

– Да нет, благодарю. Дантист есть и в нашей медчасти.

Пилот махнул рукой в знак приветствия и направился к серому, бетонному сооружению, в котором располагалась служба управления полётами.

Штауффенберг задумчиво проводил того взглядом. Похоже, слухи, или информация о попытке покушения дошли и сюда. Ну, что ж, обратного пути всё равно нет.

Гиммлер лежал на кушетке. Над ним колдовал доктор Керстен, личный врач рейхсфюрера.

– Как вы думаете, Феликс, – Гиммлер говорил с закрытыми глазами, – кто является главным врагом рейха?

– Коммунисты.

– Это не ответ. Вы просто кинули мне слово, даже не подумав. – рейхсфюрер скрестил перед собой руки, устраиваясь поудобнее. – Коммунисты – не враги, а отбросы нации. Настоящие враги – аристократы. Те, кто вроде бы поддерживает нас, а на самом деле ведут себя, как предатели.

– Кого вы имеете в виду?

– Многих. Их сотни, если не тысячи. Они не воюют на фронте, и не сидят в штабах. Они протирают штаны в старых городских корпорациях. В своих имениях, на своих заводах, в компаниях, конторах. После войны мы обязательно проведём тщательную чистку. И посмотрим, кого оставить в рейхе, а кого изгнать, реквизировав, естественно, его капиталы.

Доктор Керстен тщательно втирал специальные масла в вялое тело Гиммлера.

– Но, господин рейхсфюрер, многие из них всё-таки исполняют свой воинский долг на фронте.

– Единицы. И я и не упрекаю тех, кто выдержал проверку на честь и доблесть. – Гиммлер повернулся в сторону врача, – Но мне также известно, что солдаты из этого класса очень неохотно идут в бой. Большая часть офицеров данного сословия настроена против национал – социализма. Предатели, готовые в любую минуту вставить нам нож в спину. Мы пока их терпим, потому, что, вынуждены. Но это недолго. После войны они потеряют право на жизнь.

Гиммлер приподнялся, накинул на себя рубашку.

– Господин рейхсфюрер, – обратился к нему доктор, – Мне нужно с вами поговорить.

– Опять по поводу ваших евреев?

– Да. – Керстен судорожно сглотнул слюну.

– Послушайте, Феликс, я не в состоянии понять, почему вы так заботитесь о них? Думаете, хоть один из этой братии отблагодарит вас?

– Нет, я так не думаю. Точнее, думаю не об этом. Понимаете, мне сообщили из Швейцарии, что в Цюрихе появилась группа людей, далеко не бедных людей, прошу заметить, готовых провести с вами, господин рейхсфюрер, выгодный обмен на заключённых из концлагерей. Их, то есть некоторых заключённых, нужно будет всего лишь переправить под Швейцарию. И всё. И никто не узнает о данной сделке. – Гиммлер принялся ногами нащупывать тапочки. – Я вас умоляю, выслушайте меня.

– Вот что, господин доктор, – Гиммлер прищурился, и Керстен понял, он выбрал не тот момент для беседы. – Вы и я принадлежим абсолютно к разным мирам. Вы восхищаетесь евреями, поднявшими, как опять же вы утверждаете, всемирную науку и торговлю. А мне противно их видеть, разгуливающих по Баварским горам в кожаных шортах. Я же не разгуливаю в кафтане и с пейсами? Всюду, где появляется еврей, он пытается стряпать свои мелкие, но очень выгодные делишки. Я не имею ничего против капитала, как такового, но имею очень многое против его еврейского варианта. Что интересует наших владельцев заводов? Их интересует сначала Германия, а уже после личный интерес. А что интересует еврея? Только личная нажива.

Гиммлер замолчал, накинул на худенькие, костлявые плечики халат, и уже на выходе, в дверях, закончил мысль:

– Поверьте, доктор, они ещё и вас обвинят, в том, что вы принимали участие в их освобождении. И не просто обвинят. Окунут в дерьмо. Будьте здесь, Феликс, вы мне ещё можете понадобиться.

Через полчаса, сев в машину, рейхсфюрер скомандовал водителю:

– В Биркенвальд. И не торопись. Мы там должны быть в 12 часов.

Совещание началось в 12.30 в только что отстроенном бункере. Первоначально фюрер назначил его проведение на 15.00, но в связи с приездом Муссолини, перенёс на новое время. Об этом Штауффенберг узнал от коменданта «Вольфшанце», когда докладывал о своём прибытии. К тому же, полковнику сообщили, что совещание впервые будет проводиться в только что отстроенном бункере.

По пути в зал совещаний Штауффенберг, проходя по бетонному, узкому коридору, заглянул в комнату стенографистки, под предлогом, будто хочет её поприветствовать. Никто из группы направляющихся на встречу с фюрером лиц, не обратил на поведение полковника никакого внимания.

В комнате, по счастливой случайности, никого не оказалось. Граф поставил портфель на стол, откинул клапан, заглянул вовнутрь и установил часовой механизм на 12.50.

– Ну, что, Карл, нам вас долго ждать? – послышался из-за двери приглушённый голос полковника Брандта, заместителя генерала Хойзингера, тоже прилетевшего на совещание.

– Уже иду. – Штауффенберг закрыл портфель и поспешил за офицерами.

Группа спустилась на третий «уровень», где расположился новый зал совещаний главнокомандующего.

Фюрер с нетерпением притоптывал перед массивным столом с картами.

Штауффенберг быстро оценил обстановку. Справа от Гитлера основательно расположился фельдмаршал Кейтель. О чём можно было судить по блокноту, который тот раскрыл перед собой на карте. Следом за ним по кругу стола встали генерал Хойзингер со своим помощником Брандтом, генерал Кортен, начальник оперативного штаба руководства ВВС, генерал-лейтенант Шмундт, начальник управления личного состава сухопутных войск, генералы Буле, Боденшатц, вице-адмирал Путкамер. Справа, вдоль стены, сидели стенографисты с шифровальными блокнотами.

Штауффенберг пристроился рядом с полковником Брандтом, поставив портфель под стол.

– Мой фюрер, – спросил адъютант Гюнше шёпотом, – А может, всё-таки, перенести совещание в летний барак? Как обычно.

– Нет, будем работать здесь. Фельдгибель решил провести ремонт в летней резиденции. – Гитлер окинул помещение прищуренным взглядом, – Правда и здесь ещё ощущается запах краски, но час можно и потерпеть. Итак, господа, не будем терять время. Я попрошу говорить коротко и по существу. Начнём с обстановки на Восточном фронте.

Доклад начал Хойзингер. Обстановка, как понял Штауфеберг, была критическая.

После июньского наступления русских, восстановить фронт никак не удавалось. Мало того, советские войска начали наступление на Восточную Пруссию. За несколько дней до совещания начались новые бои в районе группы армий «Северная Украина».

Хойзингер начал свой доклад с сообщения о том, что новое наступление развернулось по всему фронту более, чем на 200 километров. Русским удалось вклиниться в оборону немцев и прорвать на всю глубину «позиции принца Ойгена», что находились восточнее Львова.

Гитлер стоял в привычной для себя позе: склонившись всем корпусом над столом и разглядывая карту.

Штауффеберг нащупал концом сапога портфель, придвинул его ближе к фюреру.

– Бои ведутся на подступах ко Львову. – продолжал доклад Хойзингер.

Дверь в зал совещаний приоткрылась. В проёме появилась фигура начальника ставки Гитлера, полковника Фельгибеля, тоже участника заговора. Условным знаком он показал Штауффенбергу, что того срочно вызывают к телефону.