Дым. Рассказы

© Бранко Хмелич, 2020

ISBN 978-5-0051-8005-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ричард

Говорят, что «у кошки – семь жизней».

Как правило, услышать это можно, когда погибнет, либо пропадёт безвозвратно, или просто умрёт от старости любимый кот, и нужны слова утешения. Но это – только о котах, существах, вообще довольно загадочных. А вот про собак мне такого ни разу слышать не доводилось.

В самом начале был только свет, и тёплый мамин живот, и сосок, полный замечательно вкусного молока. Свет был поначалу мутен, но с каждым днём становился прозрачнее, ярче. К нему очень скоро добавились запахи, он различал всё большее их количество, и это было захватывающе интересно. Свет также приобретал новые качества: благодаря ему открылось, что в мире существует масса чудных вещей, с которыми можно играть… Последнее воспоминание из того короткого (прекрасного, как сон – и столь же смутно-мимолётного) времени: огромная комната, пронизанная светом, любимый тапочек, который так приятно было грызть, мягкий ковёр на полу, и лужица, которую он сделал на этом ковре… Мать он почти не помнил – лишь осталось на всю жизнь: тёплый бок, ласковый язык, облизывающий его с ног до головы, сосок, который нужно найти, чтобы напиться молока.

Он был эрдельтерьер, но не совсем чистых кровей. Что-то там не так оказалось в собачьей его родословной; потому-то, будучи совсем ещё крохотным щенком, и не был он с выгодою продан каким-нибудь солидным, богатым людям, а достался так, задаром… Одной семье. Увезли его в небольшой посёлок, из числа многочисленных городских пригородов; здесь он и прожил всю свою жизнь.

«Папа, а все собаки такие умные, как Бим Черное Ухо, или Бетховен? Или только большие?»

«Ну-у… В общем-то, большие обычно умнее… Но всё зависит от воспитания. Чем больше уделяешь собаке внимания, играешь с ней, а главное – чем больше она чувствует, что ты её любишь, тем она, как правило, умней. Так что бывают и маленькие, но очень умные собачки. Вот, ты же смотришь «дог-шоу»…

«А как мы её назовём?»

«Ох, дочка. Да как же можно назвать собаку, которой ещё даже нет? Ты смешная…»

«Которой, кстати, очень возможно, и не будет никогда! Кто, интересно, с ней возиться будет? А кормить её чем?»

«Ну мама, ну пожалуйста! Я, я буду возиться, буду лужи вытирать, я знаю же! Ну папа!!»

«Гм… В общем-то, мать права, мы пока ещё даже не решили окончательно…»

Появлению его в доме предшествовала длительная история… Дочь страстно убеждала отца, что ей хочется иметь собаку – большую, умную, «которая всё понимает, совсем, как человек». Девочке хотелось того, что видела она по телевизору в голливудских, по преимуществу, фильмах. Кроме того, отец одной из подружек как раз завёл сенбернара… И было нестерпимо завидно видеть каждый вечер, как Юлька гордо прогуливается мимо их дома по улице с этим огромным красавцем. Отец, однако, сомневался: будучи человеком взрослым, он представлял себе, какую массу хлопот создаёт появление собаки; впрочем, в глубине души, был заранее согласен. Отцу казалось, что выполнение обязанностей по уходу за щенком благотворно отразится на воспитании ребёнка; дочка же убеждала его всячески, что таковые обязанности ей будут исключительно в радость. Наиболее скептически относилась ко всем этим бесконечным (а они продолжались не месяц и не два) разговорам мать. Её основным аргументом был тот, что это пока щенок маленький и смешной, с ним интересно, а потом? Куда его девать?

Однако ж именно она и принесла однажды с работы в сумке рыжий комочек: кто-то предложил, захотелось порадовать ребёнка…

Вот так он и появился.

Щенок был на редкость забавный; довольно долгое время его всё не могли назвать; подбирали имя всей семьёй, но не могли никак сойтись, чтобы всех устраивало. Так и жил он чуть ли не три месяца без имени… «Пёс». «Малыш». «Собака».

Потом, наконец, согласились: пусть будет Ричард. Красивое имя, и сокращается красиво: «Рич».

1. Дом

Он жил поначалу в доме. Да иначе и быть не могло: ведь это было такое забавное существо! Дочь была просто в восторге; остальным членам семьи щенок тоже понравился.

Помимо Рича, в доме был ещё жилец: маленький рыжий котёнок, очень пушистый и игривый. Зверята сразу подружились, и чего только они не вытворяли вдвоём, резвясь! Котёнок был маленький, но боевой; частенько он устраивал на своего лохматого и неуклюжего товарища засады, откуда неожиданно выскакивал, вцепляясь, как правило, в хвост или в заднюю ногу щенка. Но Рич однажды случайно нашёл весьма остроумный, а главное, эффективный контрприём: подвергшись очередному нападению, просто взял и сел на обидчика. А так как был он раза в три-четыре больше, коту пришлось под этакой тушей нелегко: только и осталось, что жалобно мяукать, взывая о помощи. То-то смеху было! Этот случай запомнился; рассказывали своим знакомым и отец, и мать, не говоря уж о дочке.

Он делал, разумеется, лужи… да и не только их; грыз провода – все, какие только попадались на глаза (поразительно даже, как его током не убило, когда он начисто перекусил шнур питания от стереосистемы! (впрочем, судьба, видимо, готовила ему совсем другую участь…). Помимо того, Рич прямо-таки терроризировал весь дом своей привычкой утаскивать обувь в такие места, где её было трудно потом найти. К тому же найденный, наконец, где-нибудь под диваном туфель оказывался, зачастую, уже совершенно непригоден к употреблению… Однако всё ему прощалось. Дочь честно выполняла обещанное: вытирала лужи, кормила… даже пыталась (при некотором участии отца) дрессировать Рича, несмотря на то, что был он для этого явно ещё слишком мал.

Но через некоторое время подрос. Его частенько купали в большом пластмассовом тазу, чтобы избавиться от специфически собачьего запаха; Ричу это ужасно нравилось. Кормили тоже неплохо… Рич хорошо усвоил, что ни в коем случае нельзя делать лужи и прочее где попало – для этого существует специальное место; кроме того, строжайше запрещалось не только спать, но даже просто вспрыгивать на диван и кресла. Он стал уже большой, и однажды перевернул кофейный столик со всей посудой, на нём находившейся – за это Рича наказали: побили. Но не очень больно, впрочем.

Он не любил, когда его пытались обучать всяким скучным, и, с его точки зрения, бессмысленным командам: «сидеть», «лежать»; зато обожал резвиться, бегать, прыгать. За окном к тому времени была уже весна. Когда весь снег растаял, прошли дожди, а земля достаточно подсохла, Рича начали понемногу выгуливать во дворе, и он открыл для себя, что мир не ограничен стенами Дома. Прогулки, а в особенности игры, им сопутствовавшие (гуляли, как правило, с Маленькой Хозяйкой, и та бросала мячик или палку, которые он ловил и приносил назад), приводили Рича в неописуемый восторг. Когда стало совсем тепло, его, предварительно выкупав, подстригли; он стал настоящий красавец, и знал это. Помимо прочего, его закадычный друг – Рыжий – тоже гулял во дворе, и можно было, схватив его за шиворот, таскать повсюду. Коту, в которого к тому времени превратился пушистый комочек, это не очень-то нравилось, он устраивал в отместку засады (вцепляясь теперь уже в ухо), но дружили они по-прежнему.

…резвиться, бегать, прыгать. Вот с этого всё и началось.

Тут пришло, наконец, время сказать, что во дворе уже жила одна собака: дворняга по имени Джек. Довольно крупный пёс, совсем неглупый, но злой, как все цепные кобели. Он, разумеется, сидел по большей части на цепи, но отец был к нему привязан и нередко баловал: отпускал побегать по двору. В те периоды года, когда в огороде не росло ничего такого, что Джек мог бы затоптать или поломать, его, как правило, отпускали на всю ночь…

И вот Джек сразу же Рича очень невзлюбил: с ним-то даже Хозяин (не говоря уж о других, живущих в Доме Людях) никогда не играл в мячик, его не купали и не стригли, никто не восхищался его красотой… А ведь он был честный пёс, сторожил двор по ночам, сидя же на цепи – охранял курятник. Но самое обидное было то, что этому новому выскочке доставались (видел это Джек, видел!) самые лакомые кусочки. Спрашивается, за что? Это было несправедливо! И, уж во всяком случае, он имел полное право хотя бы на свою долю; так нет – всё доставалось рыжему бездельнику. В довершение ко всему, он ещё и жил прямо в Доме! Так Джек затаил на Рича лютую злобу.

А Рич тем временем всё рос, неуклонно приобретая все, свойственные собственной (хоть и не вполне чистой) породе, качества: неуёмно весёлый нрав, склонность к буйным и шумным играм, неистребимый оптимизм, преданность Хозяевам вообще, любовь и верность Своему Хозяину (для него им была дочь). Как показало время, кое-какие из свойств характера оказались у Рича не столь уж стойкими, как поначалу представлялось. Но главное – осталось до конца.

Верность и вера. Вера в полную непогрешимость Хозяина. И чувство долга, своего собачьего долга. И всё это – до самой смерти, никогда, ни разу не усомнившись.

Но это… Ладно. Речь сейчас о том, что с каждым днём становилось всё очевиднее: держать такую большую собаку (к тому же довольно неуклюжую, да ещё с таким утомительно-весёлым характером) и дальше в доме – совершенно немыслимо. Сколько мебели и проводов изгрызано, сколько посуды перебито, все эти прыжки, и вечно он кладёт свою голову прямо на стол (Рич был уже большой пёс), а уж если с Рыжим затеются играть – так это ж прямо катастрофа всякий раз… да ещё этот запах от него: купай-не купай, всё равно собачатиной пахнет; нет, это было положительно невозможно. Вопрос встал ребром.

В семье было много разговоров по этому поводу. Сажать на цепь – вроде бы жалко; а просто так в будку не выселишь: привык ведь уже в доме, как отучить? Помимо прочего, там же, во дворе – Джек… Как увидит Рича, просто звереет, с цепи рвётся так, что глотку себе перехватывает, даже не лает поэтому, только хрипит от ярости. Отец в этом вопросе занимал позицию какую-то странную, промежуточную: вроде бы, да, держать в доме больше нет возможности… но, с другой стороны… Что именно было с другой стороны, было совершенно непонятно; скорее всего, отец и сам этого не знал. Наконец, дочь с матерью решили: всё. Терпеть больше нельзя – раз; на цепь сажать жалко – два (к тому же и Джек…); следовательно – необходимо сделать для Рича вольер. Так, чтобы и не на цепи – но и не бегал бесконтрольно по двору. На это отец сразу же согласился, однако поставил строжайшим условием, чтобы дочь не менее раза в день Рича выгуливала и непременно с ним играла. Дабы он не чувствовал себя брошенным, никому не нужным. К такому требованию присоединилась и мать. Дочь клятвенно, чуть ли не со слезами, обещала. Таким образом, всё, казалось бы устроилось – дело было за самим вольером.

Вскоре же, на следующие выходные, приехал из города отцов друг – и вольер воплотился в жизнь. Вкопано было рядом с давно пустовавшим гаражом четыре деревянных столба, натянута между ними сетка-рабица, устроена простейшая калиточка… В получившуюся загородку поставили довольно грубо (впрочем, добротно) сколоченную будку – вот и всё. «Вольер» был готов. Будка накрыта была кусками старого шифера, так что защищала от дождя; на калитку поначалу приспособили обычный крючок, но выяснилось, что Рич легко открывает его носом, и тогда сделана была щеколда, которую он открыть уже не мог.

Вот и всё, вот и всё…

2. Вольер

С первого же дня жизни своей в «вольере» Рич обнаружил вдруг пренеприятнейшую манеру выть по ночам. Днём он тоже скулил временами, – было скучно сидеть в этой глупой загородке, где и размяться-то толком невозможно; кроме того, если мимо проходил кто-нибудь (в особенности – Его Хозяин, дочка), Рич разражался лаем, призывая обратить внимание на своё тягостное положение, выпустить, поиграть… Но это всё было как бы в порядке вещей: «ну естественно, привык же в доме… конечно, нужно время… ничего, освоится». А вот ночью… Это было прямо-таки нестерпимо. Он скулил, жалобно повизгивал, выл – непрерывно, до бесконечности. Вой прекращался лишь тогда, когда Рич, обессилев, засыпал… Но и тогда, стоило ему только заслышать какое-то движение в спящем доме (а ведь слух у собак очень тонкий), как скулёж возобновлялся.

Потребовалось немалое время (а может – то просто казалось так недовольной семье), пока этот вопрос решился хотя бы в какой-то степени.

Лишь с большим трудом удалось приучить Рича к новому порядку: его постоянное место отныне – в «вольере»; гулять он имеет право только тогда, когда выпустит дочка (выскакивать самому при любом подвернувшемся случае строжайше запрещено); кормят его теперь один раз в день, если не считать всевозможных мелких подачек, случавшихся поначалу довольно часто… и прочее, и прочее. За ослушание строго наказывали: ругали, пинали ногами, случалось – и били. Больно, в общем-то, не было; он стал здоровенным псом, и с радостью воспринял бы все эти пинки как игру… но Рич понимал, что его наказывают, что он провинился в чём-то – и оттого переживал не меньше, чем если бы били всерьёз. Но и не мог смириться, а главное, понять, столь ужасной перемены в своём положении… И, видимо, этого он не понял до самой смерти.

Из положительных же моментов, связанных с переводом Рича в вольер… Речь в данном случае, как вы, быть может, догадались сами, идёт уже о не о нём, а о Хозяевах – так вот, всей семьёй единодушно отмечалось, что голос у Рича хорош. Заслышав чужого, он лаял громко, злобно и страшно, так, что во двор боялись зайти. Не следует, конечно, обижать забвением и Джека, чей голос также звучал весьма устрашающе. Ещё… Нет, теперь уж сложно припомнить; пожалуй, что и всё.

Именно в этот период Рич, наконец, познакомился (и, как увидим в дальнейшем, довольно близко) с тем членом семьи, на которого прежде не обращал никакого внимания – настолько Человек этот, которого Большой Хозяин называл «Тёща» – был малозаметен, да и не интересен. Честно говоря, Рич долгое время даже не причислял Тёщу к лику Хозяев. Зато теперь он понял, насколько ошибался, и понимание это (со смутным налётом вины) осталось с Ричем навсегда. На всю его оставшуюся жизнь. Дело в том, что именно Тёща кормила его отныне (раз в день). Он ел, конечно, и чаще – но то всё были вроде как ненадёжные случайности; потребовалось долгое время, чтобы усмотреть в них какие-то закономерности, уловить странноватую логику. А вот то, что приносила ему (обычно ближе к вечеру) Тёща – был его, Рича, законный рацион. И тут уж выбирать не приходилось: что дали, то и дали. Не хочешь – ну, и не ешь. Впрочем, как раз к этому Рич привык довольно быстро. Он не так уж привередлив был насчёт еды.

А о Тёще ещё будет вам рассказано потом. Теперь же…

Гулял Рич поначалу довольно часто, чуть ли не каждый день. Маленькая Хозяйка резвилась с ним, играла в мячик. Иногда и Мать подзывала к себе, чтобы погладить, почесать за ухом. Его ещё пару раз купали тем летом… А дочка тогда даже вспоминала время от времени о «дрессировке». Правда, на ночь Рича неукоснительно запирали в «вольере», что было, по меньшей мере, несправедливо. Потому что летом Джек сидел безотвязно на цепи, но вот с осени, когда огород был уж убран, он начал по ночам гулять – Большой Хозяин отпускал его до самого утра.

Джек бегал, в основном, по дальней части двора, где было попросторнее. Но теперь, получив такое неоспоримое преимущество над своим врагом (каковым он искренне полагал Рича), Джек частенько, по нескольку раз за ночь, подбегал к «вольеру», в котором томился недруг, и грозно рычал на него. Рич не отзывался на это никак, молчал, сидя в будке; но и он теперь тоже сильно невзлюбил Джека.

Так что нет ничего удивительного в том, что однажды они, наконец, сцепились. Драка вышла страшная. А тут ещё, на беду, как раз в это время вся семья смотрела интересный фильм по телевизору; звук был включен громко, и к тому времени, как отец, пользуясь рекламной паузой, вышел во двор покурить, бойцы довели себя уже до прямо-таки ужасающего состояния: оба были в крови, с прокушенными ушами и полосами выдранной с мясом шерсти… Они измотали друг друга до такой степени, что уже и двигались-то с трудом, падая при каждом новом столкновении – но драки не прекращали, вставали, пошатываясь, и вновь сцеплялись насмерть, норовя вцепиться в горло, убить…

(Отец)

«Это был прямо кошмар какой-то… Ведь еле живые оба, перевязывать их даже потом пришлось, лечить, отхаживать… Но расцепить дурачков мне лишь с большим трудом удалось тогда, как сейчас помню…»

Что ж… Пришлось принимать меры. Снова приехал на выходные отцов приятель. Мужчины целых два дня возились: копали ямы, ставили столбы, тянули сетку, прикручивали её. Сделана была и калитка, вполне приличная, прочная… Вот только запор был придуман неудачный: простой крючок, согнутый из электрода, и кольцо для него – из толстой алюминиевой проволоки скрученное. Но так, вобще, всё вышло очень даже неплохо.

Двор разгорожен был отныне пополам (всё той же сеткой-рабицей). По одну сторону – владения Рича; по другую – Джека. Какое-то время всё было хорошо: они гуляли по ночам, изредка подбегая к демаркационной линии и угрожающе рыча друг на друга, утром же Джека сажали на цепь, а Рич отправлялся к себе, в «вольер». Но ненавидели они друг друга по-прежнему, а то и сильнее: Джеку обидно было лишиться чуть ли не половины своей законной территории, Рич же переживал, что входная дверь в дом по ночам от него отрезана, и он не может должным образом приветствовать Хозяев, когда те выходят во двор.

И, в общем-то, с самого начала было ясно, что дело далеко не кончено… Так оно и вышло.

Сделанный небрежно, наспех проволочный запор оказался ненадёжен; теперь уж никак невозможно установить, кто именно и каким образом открыл злосчастную калитку – но факт тот, что однажды Джек с Ричем сцепильсь вновь. Причём во время этой, второй своей драки они оба явно обезумели, терзая друг друга свирепо, явно желая убить противника, либо быть убитым самому.

Мать с дочерью испугались, ничего не могли предпринять, и побежали будить отца, который спал. Тёща же, схватив длинные и тяжёлые грабли, принялась лупить деревянной ручкой куда попало по визжащему, рычащему, крутящемуся по земле клубку, оставлявшему уже за собой кровавые полосы… Тут выскочил отец, отобрал грабли, перехватил их – и железной уже частью нанёс несколько страшных ударов, не разбирая особо, кому именно они достаются. В результате Джек, скуля от боли и рыча одновременно, покинул поле боя: далеко обежав Хозяина, он забился в свою будку. Рич же, весь окровавленный, никуда не уходил, пока ему (палкой же) не было придано некоторое ускорение в сторону вольера; тогда он медленно, чуть пошатываясь, проследовал туда и тоже улёгся в будке.

Во время этой второй драки Отец, как и вся семья, был поражён не только отвагой Рича, но более – его поведением, когда собак разнимали. Джек, получая удар, огрызался, делал вид, что сейчас бросится… Рич – только оглядывался недоумённо, и снова кидался в бой.

(Отец)

«Вечером на работе случилась неожиданная передышка; народ, разумеется, сразу же в столовую ломанулся, чай-кофе пить. Вот… Ну, и зашла как-то сама собою речь о собаках. Собственно, какая разница, о чём трепаться? Один там про пуделя своего рассказывал, другой – про питбуля; ну, и я решил слово вставить. Мол, и мы не лыком шиты. «У меня – эрдель». Описал, как они тогда с Джеком сцепились – у меня ещё свежо было в памяти; и как пришлось потом двор перегораживать рассказал. А был там один собачник, который и впрямь в этом деле разбирался. «Эрдель?» – говорит. И немного мне об этой породе рассказал: где вывели, для чего, всякое такое… Но мне вот что запомнилось: он говорил, ничего тут удивительного нет, что они вот так сцепились. «Эрдель – порода особая, о ней говорят: голова барана, но сердце льва. То есть он, быть может, и не слишком умён, но боец замечательный – бесстрашный, стойкий. И никогда не сдаётся, до последнего. За хозяина жизнь отдать – в порядке вещей для него. Очень преданный. Но, с другой стороны, тварь нежная, постоянного ухода требует; и на цепи, или даже в вольере не место ему, он бегать должен, с хозяином гулять… Вообще-то – охотиться бы с ним… но уж хотя бы гулять, дать порезвиться. Для твоих», говорит, «условий, собака малоподходящая. Овчарка – и то бы лучше. А вообще – дворняга крупная, вот это лучше всего».

Так Рич вдруг оправдал своё имя, которое, если помните, подобрали ему когда-то с трудом, в спорах. Он показал, что заслуживает зваться Ричардом.

Ричард Львиное Сердце.

* * *

Прошёл год; близилась вторая зима, которую суждено ему было провести почти безвылазно в «вольере». После той, второй драки Рича практически перестали выпускать надолго во двор; правда, Джека теперь тоже совсем не спускали с цепи, но это было, признаться, довольно слабым утешением…

Маленькая Хозяйка не то, чтобы совсем перестала его выгуливать, но случалось это теперь всё реже и совсем не регулярно, как прежде. Так что почти всё время приходилось сидеть в проклятом «вольере». Правда, Ричу ежедневно позволялось теперь немного, минут от силы десять, побегать на свободе – благодаря Тёще. Но была такая поблажка вызвана отнюдь не хорошим её отношением или даже жалостью. Просто, сидя безвылазно в своём закутке, Рич очень скоро совершенно загадил его. Моча уже не впитывалась в землю, а кучи теперь были даже на крыше будки: ну просто негде больше было уже пристроиться… Вот и приходилось его выпускать, чтоб он сделал свои дела где-нибудь во дворе. Рич был пёс сообразительный: выскочив из «вольера», он не бегал по двору бессмысленно, не резвился – а сразу же кидался куда-нибудь в укромное место, зная, что времени у него мало. Он не обращал даже никакого внимания на исходившего в таких случаях хриплым лаем Джека.

Так что вскоре «вольер» почистили (отец даже самолично присыпал зловонные лужи чистым песочком), кучи были убраны, произведён был кое-какой незначительный ремонт – и всё, наконец, наладилось.

Теперь уже – окончательно.

Вот только выл он иногда ночами по-прежнему нестерпимо… хоть, впрочем, и много реже, чем в первое время. И закончим мы эту часть повествования о Риче случаем, произошедшим в новогоднюю ночь, ближе к утру, но ещё затемно.

(Отец)

«Тот Новый год у нас на редкость неудачный выдался… Всё одно к одному, как назло… а, впрочем, кому оно интересно… Тем более – теперь, когда уже, считай, и позабылось всё. Но встречали мы праздник плохо: настроение у всех никуда не годное; даже стола более-менее приличного не удалось накрыть. Да и вообще… По телевизору ничего хорошего нет, все злые, надутые… Короче говоря, улеглись спать довольно рано, часа в три. Причём даже легли с женой порознь: поругались, кажется, из-за какой-то мелочи. Я лёг в гостиной, пытался, помню, какоё-то фильм посмотреть по видику. И тут Рич начал выть… Ну прямо-таки невыносимо! Может, он думал, что я на работу собираюсь – хлеба ждал, как обычно, может – ещё что… не знаю.

Короче говоря, достал меня его вой до последней степени. Вышел я во двор, взял лопату… он, дурень, как сейчас помню, хвостом виляет… Ну… и огрел же я его… не лезвием, конечно, – плашмя; но сильно, со всего маху. Он замолчал, потом пошатнулся два раза (я, помню, испугался даже слегка) – и полез к себе в будку. Больше не выл той ночью… вообще недели где-то две не выл. Потом, конечно, снова начал…»

3. Годы (жизнь)

Так прошло четыре года. Он сидел в своём закутке-«вольере», ждал, когда настанет время кормёжки, наблюдал за тем кусочком жизни двора, который был доступен для его зрения. Птицы, коты… Если по улице пробегала собака, Рич, даже не видя её, знал это и принимался гавкать; его тут же поддерживал Джек. Когда мимо пробегал по своим кошачьим делам закадычный друг, Рыжий, Рич тоненько повизгивал, призывая товарища детских игр – сам не зная, зачем; но тот обычно даже не оглядывался. Выть по ночам он совершенно перестал, боялся; однако в те дни, когда большой хозяин собирался на работу (что случалось не каждый день, по непонятной Ричу системе, но всегда очень рано, ещё затемно), считал себя вправе поскулить немного. Дело тут было в том, что в такие дни хозяин непременно приносил ему и Джеку что-нибудь из еды. Чаще всего то был просто хлеб; однако случалось, не так уж и редко, что-то вкусное: овощи, всякие объедки… Иногда даже косточка! Когда хозяин, торопясь, нёс что-то Джеку, Рич лаял; когда Джек видел, что еду понесли Ричу, лаял Джек. Хозяин их за это никогда не ругал; только ворчал недовольно.