Белая лилия

Но Пьер знал, что, к сожалению, Лили права: хотя он и принял решение, но понимал, что его отношения с семьей, и без того непростые, после его женитьбы осложнятся еще больше.

Он действительно происходил из дворянской семьи, корни которой уходили в глубокую древность. Бароны де Леви имели большие владения на юге Франции, которые много веков прирастали благодаря удачным бракам. Среди его предков были и знаменитые воины, и священники высокого ранга, а также дипломаты и общественные деятели. Словом, было, кем гордиться, о чем отец Пьера не уставал ему напоминать, когда тот был еще ребенком. Сам он очень серьезно относился к своему происхождению и требовал того же от сына. Нежелание последнего идти учиться в военную академию, отец воспринял, как личное оскорбление, грозил отправить его туда силой, но подоспела война, которая поменяла его планы. Вернее, их поменяла мать Пьера, категорически вставшая на защиту единственного сына. Она сказала тогда, что не допустит, чтобы ее мальчик был пушечным мясом ни в какой войне, пусть не в этой, так в следующей, и барону де Леви пришлось отступить. Это был первый раз, когда родители оказались по разные стороны баррикады, но за матерью, хоть и не было кучи знатных родственников, но были деньги – неопровержимый аргумент в любом споре. Отцу пришлось отступить, и он никогда не простил этого сыну.

С тех пор они существовали в параллельных мирах, стараясь без особой необходимости не контактировать. Семейные обеды проходили в молчании, которое сначала было напряженным, а потом – привычным. Родители Пьера давно жили в разных концах их большого дома, у каждого была своя жизнь и свои роли в браке. Они всегда в гости выезжали вдвоем, не давая повода для сплетен, но сами посторонних людей предпочитали в доме не принимать. Пара званых обедов в год по случаю дней рождения – тот минимум социальных обязательств перед светским обществом, который они неукоснительно выполняли, но этим и ограничивались.

Пьеру такие взаимоотношения в семье казались нормальными, он иных и не видел. Мать он любил и уважал, но, положа руку на сердце, не мог сказать, что они были очень близки друг другу. У него были няни, бонны, потом учителя. У матери была своя жизнь, в которой маленькому мальчику отводилась определенная роль, но явно не главная. Во время войны, когда отец жил в Париже и работал на правительство, Пьер с матерью некоторое время жили у ее родственников в Ницце. Именно там он впервые увлекся рисованием. Когда война закончилась, отец вернулся в имение, и семья опять воссоединилась, но ненадолго, потому что Пьер понимал, что рисованию он не может учиться дома.

Вопрос о том, где он будет получать образование, был адресован, естественно, не отцу, с которым они практически не разговаривали. Да и деньги в их семье были не у отца, а у матери, семья которой, может, и не была такой же знатной, но владела крупными виноградниками на юге Франции. Было решено, что он поедет в Париж в школу декоративных искусств. Ему тогда было шестнадцать лет. Перед его отъездом мать сказала ему следующее: «Учти, что деньги я даю тебе на обучение, а не на прожигание жизни. Если ты не станешь профессионалом, то не жди, что я буду кормить тебя и дальше только потому, что ты мой сын. Человек должен работать, тяжело работать, а не прохлаждаться. В этом я полностью согласна с твоим отцом, а ты знаешь, что я не часто с ним соглашаюсь. Я не заставляю тебя быть тем, кем ты не хочешь, но, если уж ты выбрал путь художника, ты должен им стать. Тебе ясно?». Пьер подтвердил.

Вспоминая свои первые годы в Париже, Пьер и сейчас не понимает, как ему, провинциальному избалованному подростку, удалось в этом потрясающем городе, полном всяческих соблазнов, не только не пропасть, но и найти свой путь. В этом, конечно, была немалая доля случайности. Его работы по курсу античности случайно увидел человек, которому нужен был художник по костюмам для театральной постановки по античным трагедиям. Костюмы, сделанные по его эскизам, понравились владельцу модного ателье, который искал дизайнера, но не мог ему много платить. Молодой, только что закончивший курс, художник было как раз то, что надо. Так Пьер пришел в мир женской моды, думая, что приходит лишь на время, пока не подвернется что-то более интересное, а оказалось, что навсегда. Он рисовал платья, аксессуары, стал очень востребованным и модным. Он создавал свой мир и когда видел, как его идеи претворяются в жизнь, становясь платьями или украшениями, то понимал, что выбрал правильное направление. Через несколько лет он понял, что готов открыть собственное ателье. Дело было за малым – нужен был стартовый капитал.

Пьер отлично помнит, как приехал к матери просить денег. В подарок он привез ей платье, сшитое по его эскизу. Для того, чтобы его сделать, он в один из своих предыдущих визитов домой пробрался в ее гардеробную и снял мерки с платьев, которые там висели. Наверное, никогда он так не волновался, что его изделие может не понравиться заказчице. Он вручил матери сверток сразу по приезде, та, не разворачивая его, довольно холодно поблагодарила. Потом они пошли обедать. Отец задал несколько дежурных вопросов, и Пьер даже не был уверен, что тот услышал ответы. Месье де Леви всегда сидел с таким выражением лица, которое могло означать только скуку и желание скорее избавиться от собеседника. После обеда он ушел к себе, что дало Пьеру возможность поговорить с матерью с глазу на глаз. При том, что мать всегда была на его стороне, в вопросах денег она была очень строга и расчетлива. Пьер изложил свою просьбу, представил расчет, обосновывающий запрашиваемую сумму. Мать его, молча, выслушала и, когда он закончил, спросила:

– Почему ты думаешь, что справишься с управлением Домом моды? Я знаю, что ты умеешь рисовать красивую одежду, что ты уже пять лет в этом бизнесе и хорошо представляешь весь процесс. Но ведь тебе придется не только рисовать. Тебе нужно будет организовывать все, работать с клиентками, закупать ткани, бороться с конкурентами. Тебе придется ходить на приемы и общаться с людьми, с которыми тебе не очень интересно, потому что именно их жены будут покупать твои изделия. Ты уверен, что готов к этому?

– Ах, мама, конечно, я не уверен! Но мне надоело, что я придумываю вещи, а они выходят под чужим именем. Я как раб тружусь на этого хозяина, а меня так никто и не знает.

– Так откуда ты знаешь, что клиентки придут к тебе, а не к нему, если они тебя не знают?

– А что он сможет им предложить, если меня у него не будет?

– Он возьмет кого-то другого на твое место.

– Это будет уже не то.

Мать задумалась.

– Согласна, – сказала она после паузы, – но тебе ведь придется все начать с нуля. Прежде, чем женщины разберутся, ты можешь прогореть.

– Могу, – согласился он, – но не прогорю. У меня есть несколько хороших клиенток, они и сами придут, и приятельниц приведут.

Впервые за весь разговор мать улыбнулась.

– Ах, – Пьер пересел на стул поближе к матери, – если бы мы могли работать вместе, то из нас с тобой получилась бы отличная команда. Я не знаю другой женщины, которая бы так трезво мыслила, умела бы так обращаться с деньгами. А на приемах тебе вообще не было бы равных! Ты же знаешь, что я ненавижу эти светские мероприятия.

– Если бы я всего этого не умела, – сказала мадам де Леви, – мы давно стараниями твоего отца были бы нищими.

Это был первый и единственный раз, когда она позволила себе критиковать мужа в присутствии сына.

– То, что ты просишь – серьезная сумма. Я должна все взвесить, – сказала она вставая. – Отложим этот разговор до завтра.

Утром она появилась к завтраку в платье, которое Пьер привез ей в подарок. Она не стала его благодарить, даже не сказала, что оно ей нравится, а Пьеру и не нужны были ее благодарности. Он видел, что наряд совершенен, и мать это тоже понимала, хотя делала вид, что это просто платье.

– Я дам тебе денег, – сказала она, – но у меня есть два условия. Первое – управляющего твоим ателье я сама тебе подберу. Он не будет вмешиваться в творчество, но будет заниматься твоими финансами. Я хочу, чтобы это был человек, которому я доверяю.

– Прекрасно! Я буду только рад.

– И второе – это ателье будет принадлежать мне и будет носить мое имя, а не твое. Когда ты заработаешь достаточно денег, чтобы вернуть мне долг, можешь называть его Дом моды Леви, а до тех пор это будет Дом моды Монти.

– Но почему?

– Я не обязана тебе это объяснять, – сухо сказала она. – Просто: мои деньги – мое имя.

– А если я не соглашусь?

Мать, молча, только руками развела. Пьер начал ходить из угла в угол, стараясь понять, в какую ловушку он попадает. Раньше он работал на чужой дом моды и страстно хотел избавиться от этой кабалы. Ему хотелось, чтобы его имя узнали. Ему хотелось славы, черт подери! Ему было двадцать пять лет и ему хотелось славы. Разве он этого не заслужил? Но, с другой стороны, он ведь тоже наполовину Монти. Так чего он так переживает?

– Ты, как владелец, будешь вмешиваться в мое творчество?

– Только если оно начнет приносить убытки, – сказала мать. – Пока ты работаешь с прибылью, можешь делать то, что хочешь. Я верю в тебя.

Вот эти последние четыре слова и перевесили чашу весов.

– Я согласен, – сказал Пьер. – Вот и поработаем вместе. Мы теперь одна команда.

Только много лет спустя Пьер узнал, что давать ателье имя «де Леви» запретил отец, который боялся, что у сына ничего не выйдет с этой затеей, и он тем самым опорочит славное имя военачальников и епископов. Отец оказался не прав: через четыре года после открытия Пьер смог выплатить матери сумму стартового капитала, но он не стал убирать ее фамилию из названия фирмы, а лишь добавил свою. Теперь это был «Дом моды Монти-Леви».

Думая об опасениях Лили, Пьер понимал, что ей никогда не удастся вписаться в их семью. Да и зачем? Отношения его с отцом были холодно отстраненными. Пьер никак от него не зависел материально и мог не считаться с его мнением. Он, конечно, был единственным наследником, но даже за все золото мира не стал бы подчиняться человеку, дороги с которым у него разошлись много лет назад. Ему было очевидно, что, несмотря на все достоинства Лили, отец будет ее презирать так же, как любого человека «неблагородных кровей». Совсем другое дело – мать. Возможно, не будь в их семье стольких условностей, эти две женщины могли бы подружиться. Они в чем-то были даже похожи: обе были умны, энергичны и обеим было тесно в рамках той роли, которая была им отведена обществом. Но, все-таки, Пьеру было сложно представить дружбу между сдержанной и даже немного сухой матерью и открытой и порывистой Лили. Он только надеялся, что мать будет вести себя цивилизованно и вежливо, а его будущая жена поймет, что от новых родственников не надо ждать тепла или любви, а надо просто принимать их образ жизни и стиль общения, как данность, в те редкие случаи, когда им придется общаться.

Хотя Лили и согласилась стать его женой, но еще пару недель Пьер ждал приглашения в дом Бонэ, чтобы поговорить с ее родителями. Он ее не торопил, но в глубине души был несколько обеспокоен, понимая, что Лили не решается сказать им о своем решении. Наконец день встречи был назначен, в воскресенье он должен был у них обедать. Это не был званный обед, должна была быть только семья.

– Ты нервничаешь? – спросила его Лили, открыв дверь и беря у него букет роз, предназначенный ее матери.

– Заметно?

– Немного заметно, – улыбнулась она. – Гарантирую, что тебя здесь не съедят.

Действительно не съели. Этот дом понравился ему с первого взгляда. Про интерьер можно было сказать, что он, скорее, элегантный, нежели богатый. Здесь не было никакой вычурности: спокойная темная мебель, много картин на стенах. В центе комнаты два больших низких дивана с множеством цветных подушек, на полу большой ковер с восточным орнаментом. Все здесь было дружелюбным, располагало к отдыху и расслаблению.

То, что происходило за столом, тоже разительно отличалось от того, к чему он привык в своей семье. Это было веселое застолье без особых церемоний. Никаких слуг в униформе, приносивших и уносивших бесконечные перемены блюд. Стол был накрыт изысканно и обильно. Каждый брал, что хотел, а служанка появлялась только тогда, когда нужно было унести пустые тарелки и принести полные. Практически сразу Пьер почувствовал гостеприимство этого дома: ему улыбались, расспрашивали о его работе, слушали с искренним интересом.

Его не смущало даже то, что младшие сестры Лили – двенадцатилетняя Адель и десятилетняя Розали с нескрываемым интересом рассматривали его, не особо заботясь о приличиях. Он подмигнул младшей, и та прыснула со смеха, получив замечание от матери, которая пыталась казаться строгой, но, на самом деле, не особо переживала, что ее дочери могут гостю показаться невоспитанными. Во всем этом женском мире царил господин Бонэ, мужчина чуть за пятьдесят, с крупными чертами лица и большими глазами такого же цвета, как у Лили. Когда отец и дочь сидели рядом, то было видно, что они похожи не только цветом глаз, но и чем-то неуловимым, что кроется не во внешности, а значительно глубже – в чертах характера, в способе мыслить, в реакции на окружающих. Было очевидно, что Лили – папина любимица: он внимательно слушал, что она говорила, кивал в знак согласия, и в его взгляде Пьер увидел то, чего никогда не было у его собственного отца – гордости творца за свое произведение. Лазар Бонэ снисходительно следил за щебетом своих мелких пташек, отпускал немного ироничные замечания, но, когда они уж слишком расшалились, то одного движения его бровей было достаточно, чтобы за столом ненадолго воцарилась чинная тишина.

Когда с десертом было покончено, господин Бонэ пригласил Пьера в свой кабинет.

Там он налил коньяк в бокалы и предложил Пьеру сигару. Тот отказался и только наблюдал, как хозяин дома задумчиво разминает ее длинными красивыми пальцами.

– Вы, конечно, понимаете, господин Бонэ, что я пришел сюда просить вашего разрешения жениться на Лили, – наконец сказал он. – Я полюбил ее, как только увидел. Вернее, мне кажется, что значительно раньше, хотя это и сложно объяснить. Я счастлив, что ваша дочь ответила мне взаимностью.

Бонэ, молча, продолжал держать сигару в руках, как будто забыв, для чего она предназначена.

– Вы мне очень нравитесь, – сказал он, наконец. – Я знаю, что Лили тоже любит вас, мы вчера долго с ней об этом говорили. Я понимаю, что, если она решила, что хочет за вас замуж, то я не могу этому препятствовать. Но, если бы вы оба действительно спросили моего мнения об этом браке, то я бы сказал «нет».

Тишину, наступившую после этих слов, казалось, можно было резать ножом.

– Почему? – наконец спросил Пьер.

– Потому, что вы друг другу не пара.

Бонэ сказал то же, что сказала тогда Лили. «Неужели и он придерживается тех же классовых предрассудков?», – подумал Пьер. Но Бонэ как будто услышал этот невысказанный вопрос.

– Вы не подумайте, что я говорю о вашем дворянском происхождении. Это все глупости! Моя девочка хорошо воспитана и образована и за нее не будет стыдно ни в каком обществе.

– Тогда в чем проблема? – не понял Пьер.

– Проблема в национальности. Вы француз, а мы – евреи. Крещеные, но евреи.

– И что? Какое это имеет значение?

– Для Вас, может быть, и никакого. А вот для остальных…

– Вы имеете в виду моих родителей? Уверяю вас, что их мнение по этому вопросу меня не интересует.

– Это я вполне допускаю. Вы современный, самостоятельный человек с нормальными взглядами. Кстати, раз уж мы скоро станем родственниками, то, может быть, нам перейти на «ты»?

Пьер кивнул, надеясь, что теперь разговор станет еще более доверительным.

– Так вот, Пьер, я хочу, чтобы ты понимал ситуацию. Сейчас очень непростое, очень опасное время. В соседней стране, в Германии к власти пришел человек, биологически ненавидящий евреев. Он не разбирается, кто крещен, а кто нет. Люди бегут оттуда, бросают все, что имеют. Ты ведь слышал об этом?

– Да, думаю, что кое-что слышал, но…

– Вот именно, что «но». Тебя это не касается, ты можешь на это закрывать глаза. Каких-то евреев, откуда-то выгоняют. Прости, я не хочу тебя обидеть, но отлично понимаю, как ты воспринимаешь эти факты.

Пьер не возражал. Он действительно не особо задумывался над тем, что в Париже появилось много людей, которые бежали из Германии. Эти люди преимущественно были евреями, некоторые даже не бедствовали, учитывая, что их жены и дочери приходили в его Дом моды заказывать себе одежду.

– Но какое отношение Гитлер имеет к нам? Мы живем в нормальной стране.

– Не будь так наивен! Очень скоро Гитлеру станет мало Германии, и он замахнется на весь мир. Тогда здесь будут те же порядки, что и там.

– Я не думаю, что это возможно, – возразил Пьер.

– Еще как возможно! Я понимаю, что ты не следишь за политическими событиями в стране. Я не упрекаю тебя, но поверь мне, у нас тоже найдется масса людей, которые будут рады приходу Гитлера.

– Я, все-таки не думаю, что Германия будет воевать с нами. Одну войну она уже проиграла. Но, даже если они и рискнут напасть на другие страны, то неужели мы не сможем дать им отпор?

– Не уверен. Я, конечно, патриот, но не очень-то я верю в силу нашего оружия, уж прости меня. Наши политики больше думают о борьбе друг с другом, а не с внешним врагом. Правые против левых, фашисты против коммунистов… А ведь немцы очень опасны, у них более мощная экономика, а, если они подомнут под себя еще и восточных соседей, то мы не сможем им противостоять. И, к тому же, не забывай про Италию.

– А что с Италией?

– Муссолини – это тот же Гитлер. Пусть он менее кровожаден, но, по сути, у них больше общего, чем тебе кажется. Если они объединятся, то война будет практически неизбежной.

– Но Муссолини ненавидит Гитлера.

– Мой дорогой, это всего лишь слова. Даже договоры, подписанные на бумаге, ничего не значат в политике, а уж слова…

Пьер молчал. Ему нечего было возразить Лазару Бонэ. Было очевидно, что, в отличие от него самого, его будущий тесть хорошо разбирается в этих вопросах. Для Пьера политика была чем-то отвлеченным. Его стихией были цвета, линии, формы. До тех пор, пока женщины хотят быть красиво одетыми и могут за это заплатить, политика его не очень волновала. Похоже, он впервые общался с человеком, который воспринимал отношения между мировыми державами как что-то очень личное.

– Я это тебе к тому говорю, что если Гитлер придет во Францию, то с французскими евреями будет то же, что и с немецкими.

– Их будут притеснять в бизнесе?

– Притеснять в бизнесе?! Нет, ты, похоже, просто не понимаешь, что здесь будет, если говоришь только о притеснениях в бизнесе! Речь идет о физическом уничтожении…

– Но Германия – цивилизованная страна, – попытался возразить Пьер.

– Да, такая цивилизованная, что когда-то не постеснялась отравить газом тысячи солдат под Верденом! Они не остановятся ни перед чем, и я не хочу, чтобы моя семья попала в эту мясорубку. Можешь считать меня параноиком, но, когда начнется эта заваруха, я хочу, чтобы мы все были подальше от нее.

– А как же ваши магазины?

– Я надеюсь, что еще есть немного времени, чтобы все устроить, – грустно сказал Бонэ.

– Вы хотите уехать из Франции?

– Да, я об этом серьезно думаю. Именно поэтому я не очень рад тому, что Лили хочет выйти за тебя замуж и потому останется во Франции. Это будет для нее очень опасно!

– Но она же крещеная католичка. К тому же, она будет моей женой.

– Не уверен, что это будет серьезным аргументом в ее пользу, – грустно улыбнулся Лазар Боне. – Я много говорил с людьми, которые были вынуждены бежать из Германии. То, что там происходит, реально страшно. Мне было бы спокойнее, если бы она, если бы вы оба, поехали с нами.

– Мы оба? А как же Дом моды?

– Вот видишь, ты еще не женился на моей дочери, а тебе уже приходится делать непростой выбор. Об этом я и говорю…

Бонэ увидел, каким несчастным сделалось лицо Пьера.

– Я не могу без Лили, и не могу без моей работы, я вложил в нее столько сил, – сказал он.

– Я знаю. Ладно, еще есть время подумать. Я доволен, что сказал тебе все это. Лили еще ребенок, она любит тебя и не хочет больше ни о чем слушать. Будем надеяться, что ты все-таки умнее ее. Пойдем к дамам, может быть, нам там нальют чашечку кофе, – сказал он, вставая, и тем самым подводя черту под этим тяжелым для них разговором.

Свадьбу назначили на начало сентября. У Бонэ было много родственников, живших во Франции и не только. И конечно, все они должны были успеть получить приглашение и приехать, чтобы поздравить «дорогую Лили».

– Тебе придется это пережить, – безапелляционно заявила она на его робкие возражения, что лучше все сделать скромнее, но быстрее, – в нашей семье так принято! Скорее всего, многие не приедут, но они должны получить приглашение и иметь такую возможность.

Да, это был другой «монастырь», и в нем был другой устав. Будь Лили равной ему по положению, его родня бы тоже должна была собраться в полном составе. Но, когда Пьер объявил родителям о своем решении жениться, отец жестко сказал: «Это люди не нашего круга» и вышел из комнаты без дальнейших комментариев. Хотя Пьер и привык к такому обращению, но все равно он был задет. Мама это, конечно, понимала, потому что встала со своего места и, подойдя к креслу сына, обняла его за плечи.

– Дорогой, не расстраивайся из-за пустяков. Все это не имеет никакого значения, поверь мне, – сказала она. – И потом – я-то приеду обязательно!

На это замечание Пьер только молча взял руку матери, и приложился к ней губами.

– Не забывай, что его собственный брак был тоже мезальянсом по мнению его родственников – вынужденным способом поправить материальное положение сильно обедневшего знатного рода. Думаю, что он до сих пор не может этого пережить, – сказала Кристин Леви.

– Но мне же как-то придется объяснить новым родственникам отсутствие моего отца на торжестве! Мне бы не хотелось, чтобы они подумали, что ими пренебрегают.

– Я уверена, что ты с этим справишься, – спокойно ответила мать и перевела разговор на другую тему. – Ты уже шьешь платье для своей невесты? – спросила она.

– Нет, что ты! – захохотал Пьер. – Эта дурочка сказала, что видеть платье невесты до свадьбы – дурная примета. Так и не смог ее уломать!

– Так у кого же она его шьет?

– Вот это самое интересное. Она шьет его в нашем ателье, у Мари. Но я не знаю, представляешь, я совершенно не знаю, что это будет. Это просто какой-то заговор за моей спиной!

– Какая прелесть! Девочка, видимо, с характером, что хорошо.

– О, да! С ходу организовать заговор против меня в моем же собственном Доме моды, это надо суметь!

– Вы поедете после свадьбы в путешествие?

– Нет, некогда. Осенняя коллекция на подходе. На недельку съездим на море, вот и все. Лили это понимает.

– В Ниццу?

– Да, скорее всего.

– Там в это время будет хорошо.

– Там всегда хорошо! – мечтательно сказал Пьер.

– Заедете к Жано? Он обидится, если узнает, что ты был рядом и не зашел.

Жан Монти был родным братом его матери. Ветеран войны, пришедший с нее сильно покалеченным, он поражал Пьера своим жизнелюбием. Он жил неподалеку от Ниццы, руководил работой на семейных виноградниках, был гостеприимным и хлебосольным хозяином, Он был старшим из этой ветви родственников, Пьер его очень любил, в детстве часто и подолгу у него гостил.

– Обязательно, но я надеюсь, что он приедет на свадьбу в Париж. Как думаешь?

– Я сомневаюсь. Он в последнее время много болеет, старые раны… Но ты обязательно пошли ему приглашение.

– Конечно, мама, я не забуду.

С будущим тестем Пьер поговорил совершенно открыто, объяснив, что отец его – страшный сноб, презирающий абсолютно всех, кого считает ниже себя в социальной иерархии, и попросил не обращать на это внимания.

– Знаешь, – сказал ему на это Лазар, – мне абсолютно безразлично отношение твоих родителей к нашей семье, пока ты стоишь между ними и Лили. Но учти, что я не позволю никому обижать мою девочку.

Он выразительно посмотрел на Пьера.

– Я тоже не позволю никому ее обижать, – сказал Пьер.

– Вот и прекрасно! – улыбнулся Лазар. – Тогда беспокоиться не о чем.

На свадьбу отец и вправду не приехал, мать сказала, что он – «подхватил простуду и лежит с температурой». Сама она была очень любезна с Лили и ее родителями, но на торжественный обед не осталась, сославшись на то, что должна ухаживать за больным. Все покивали головами, попросили передать господину де Леви пожелания скорейшего выздоровления, и вздохнули с облегчением, когда она села в машину и уехала. Провожавшему ее сыну она шепнула на прощание: «У тебя очень красивая жена», что в устах Кристин де Леви было серьезным комплиментом.