Заблудившийся рассвет

Отец и Гумер абзый ошибаются, если думают, что Ахметсафа стал революционером ни с того ни с сего, а вернее, на волне «вечно бунтарской юности»… Разве не он познал вдосталь все «радости» прежней, старой жизни? Куда привела прежняя хвалёная жизнь? Разве после гибельного пожара их домом не стала похожая на курятник лачуга старухи Таифе? Разве при воспоминании о перенесённых ими лишениях и мучениях кровь до сих пор не стынет в жилах? Отец всю жизнь твердил, что миром движет торговля. У него самого торговля не то чтобы расцветала, но твёрдый достаток семье обеспечивала. Но как только в стране начались неурядицы, войны да революции, замерла и торговля. Испытания трудностями она не выдержала, значит, не ту дорогу отец выбирал. Ненадёжным источником существования представлялись и куцые крестьянские поля, урожаи с которых так зависели от погодных условий, что, по сути, оказались в руках Божьих. Давлетъяровы живут сейчас плохо, бедно. И не у кого просить помощи: время на дворе такое, что никто, даже если захочет, не протянет руку помощи «бывшему торгашу»… Да, неправильно жил отец… Его ремесло оказалось палкой о двух концах, толстый из которых колотит их сегодня по голове. В нынешней ситуации больше прислушиваются не к горьким словам книготорговца Гумера Давлетъярова, а к сладким сказкам большевистского агитатора Загида Шаркыя, грезившего «народным счастьем». Как бы то ни было, а слушать о возможной и даже близкой счастливой жизни настолько приятно, будто крылья у тебя вырастают, голова слегка кружится, и ты уже сегодня готов участвовать в созидании «светлого будущего». Мыкаясь с погонщиками верблюдов в торговых караванах, не наживёшь добра, хоть исходи вдоль и поперёк всю великую кипчакскую степь. Нет, это не выход!.. Только став истинными хозяевами всех богатств страны, можно дать народу счастье. И вот тогда уже брат с братом смогут встречаться не раз в полгода, а каждое воскресенье, и вместо того, чтобы жаловаться на жизнь, будут её приветствовать. В общем, будущее казалось Ахметсафе безоблачным и радостным. Впереди их ждали счастливые годы! Как можно о чём-то горевать, зная о грядущем светлом будущем?! И он окунулся в океан мечты, отдавшись воле её сладких, баюкающих волн…

…В конце зимы из лексикона студентов почти исчезли такие слова, как «медресе», «Хусаиния», «шакирд»… Знаменитые купцы и промышленники Хусаиновы много лет были известны как щедрые татарские меценаты, на средства которых, в частности, было построено трёхэтажное здание высшего медресе. Здание возведено из пород горного камня, отшлифованного и плотно пригнанного лучшими мастерами-татарами, и давно стало уже визитной карточкой мусульманской части Оренбурга и, конечно, одним из лучших архитектурных строений города. В годы гражданской войны всё имущество баев было реквизировано «в пользу революции», такая же судьба постигла «Хусаинию». Впрочем, ходили слухи, что Хусаиновы добровольно передали советской власти здание медресе. А как же иначе… Попробовали бы они не отдать «добровольно»… «Верно… Но это не совсем так! Не всё так просто!» – вспомнились вдруг слова незабвенного хальфы Мифтаха…

Здание медресе объявили губернской собственностью, а вместо надписи «Медресе «Хусаиния» появилась табличка «Восточный институт народного образования». Когда Оренбург объявили столицей новосозданной Казахской АССР, Институт разделили на разные национальные факультеты: казахский, татарский, башкирский и другие. Самой интересной была аббревиатура Казахского института народного образования – КИНО.

Испокон веков татары называли учеников медресе шакирдами. Это слово тоже не понравилось новым властям, и они выкопали откуда-то слово «студент». Хочешь не хочешь, а пришлось шакирдам переделаться в студенты.

Конец февраля… Насколько жаркое в этих краях лето, настолько сурова зима. Трескучие морозы. Жуткий холод. Здание института отапливалось скупо, студенты мёрзли и даже спали, не раздеваясь. Мылись в лучшем случае раз в месяц. Выглядели бледными, унылыми, похожими друг на друга мучениками… Власти придумывали один лозунг краше другого, но вывести страну из нищеты не могли. Зато ежедневно устраивались собрания или вечера, на которых чаще всего произносились загадочные слова «военный коммунизм» и «новая экономическая политика». Каждый раз, услышав эти слова, Саттар наклонялся к Ахметсафе и шептал ему в ухо: «Верно! …Но не совсем так!»… Поговорка Мифтаха хальфы стала уже их поговоркой.

Народ катастрофически быстро нищал. Прежние баи и середняки один за другим превращались в безземельных босяков. Теперь все действительно стали равны и стремительно пополняли бедноту, которая, как известно, являлась «опорой советской власти». Стало быть, и мировая революция не за горами…

В студенческом общежитии было стабильно холодно. Ахметсафа помогал решать математические задачи пареньку из города Илек Зиннату Абдрашитову. Зиннат почему-то поздно включился в учебный процесс и сейчас навёрстывал упущенное. В довершении ко всему ему не давалась математика, и парня определили во второй класс подготовительного курса, где учился и Ахметсафа, взявший парня под свою опеку. Впрочем, Зиннат был весьма старательным, прилежным учеником. Когда другие пытались как-то согреться, то есть затевали шутливую потасовку или заворачивались в тощее одеяло, высунув кончик носа, Зиннат упорно сидел за уроками, не обращая на других никакого внимания. Не всем это нравилось, и первым своё неудовольствие выразил Мазит, высокомерным голосом принявший поучать «школяра»:

– Слушай, быр-рат! Не принимай мои слова близко к сердцу, но у нас, понимаешь ли, институт, а не какое-нибудь сельское медресе. Какой же ты студент, если не можешь решить простейшую задачку? Так не пойдёт, не пойдёт!..

Увидев подошедшего к ним Фатыха Сагитова, не менее высокомерного и надменного, чем он сам, но, в отличие от него, умеющего говорить сквозь зубы с каким-то пренебрежительным выдохом, Мазит патетически воскликнул:

– И зачем на таких невежд тратят государственную казну?

После чего он опустил с небес свой гордый нос и вновь ткнул его в замызганный воротник своего истасканного тулупа. И вовремя, не то его самого подняли бы на смех, поскольку математика у него «хромала» ещё сильнее, чем у Зинната. Фатых Сагитов, по-своему обыкновению, не спешил начинать речь. Включать своё красноречие имело смысл лишь при наличии достаточного числа зрителей и слушателей. При отсутствии свидетелей его блистательного таланта Фатых даже не удостаивал ответом спросившего, а лишь презрительно фыркал и выходил из комнаты или обидчиво зарывался в одеяло. На этот раз все обитатели комнаты были в сборе. Значит, надо снизойти до них…

– Татар издавна губили невежественные муллы, а теперь на смену неграмотным муллам готовят таких вот зиннатов! – при этом он обвёл многозначительным взглядом всех находившихся в комнате: и Ахметсафу, и Сагита, и Абдуллу Амантая, и Саттара, и Аптери… Ему доставляла невыразимое удовольствие возможность прилюдно унизить упорного в учёбе Зинната, щёлкнуть его по лбу словечками типа «безмозглый», «невежда», «глупец с высохшими мозгами!»…

Когда его укоряли в невежестве, Зиннат краснел как варёный рак и ещё упорнее вцеплялся в книги, порою пропуская даже ужин.

После очередной «головомойки», устроенной Фатыхом бедному Зиннату, Ахметсафа подошёл к обиженному и сел рядом с ним. Щёки Зинната, втянутые от недоедания, по-прежнему горели от стыда и гнева… На ресницах нависли слезинки… Он не обратил особого внимания на подсевшего к нему Ахметсафу, прекрасно зная, что этот каргалинский джигит тоже горазд на шутки и насмешки. Зиннат даже как-то съёжился от ожидаемой колкости, думая, вероятно, что хватит с него и Мазита с Фатыхом, и, отложив в сторону книгу, хотел убежать из комнаты подальше от насмешников, но в последний момент почему-то передумал.

Оказалось, что Ахметсафа вовсе не думал насмехаться над студентом, а напротив, постарался ободрить его:

– Дустым! Друг мой! Ты уже по многим предметам догнал нас, молодец! Браво! А что касается математики… Давай сделаем так: я тебе помогу по математике, а ты подтянешь меня по русскому языку. Идёт?..

Зиннат радостно улыбнулся и доверчиво посмотрел на Ахметсафу. Поняв, что этот коренастый голубоглазый крепыш не шутит, он снова расплылся в улыбке и обнял нежданного помощника.

– Значит, по рукам?

Узкая, съёжившаяся от постоянного холода ладошка Зинната утонула в широкой ладони Ахметсафы.

– Да я из тебя настоящего уруса сделаю! – воскликнул Зиннат. – Я ведь рос вместе с русскими мальчишками. Так что по-русски болтаю свободно.

Удовлетворённый заключённым соглашением Ахметсафа покосился в сторону Фатыха, уже навострившего слух и удивлённо приподнявшегося со своей лежанки, и подмигнул Зиннату:

– Давай, Зиннат, утрём нос надутым индюкам! Пусть знают своё место. Пусть остаются блохами, греющимися в складках своих тулупов, а мы с тобой как были, так и останемся людьми.

Однажды в их комнату заявились заместитель директора института по политико-воспитательной работе Загид Шаркый, ответственная за проведение литературных вечеров Айша Мухаммедова и её подружка Загида.

Увидев вошедших, Ахметсафа тут же вскочил со своего места. Естественно, что его в первую очередь взволновало появление Загиды. Не видя никого, кроме неё, он смущённо произнёс:

– А мы тут… уроки готовим…

Айша звонко рассмеялась.

– Да?.. А мы-то думали, вы в бабки играете…

Она объяснила Загиду Шаркыю:

– Наш Ахметсафа круглый отличник. Кроме того, он оказался хорошим педагогом: решил сделать из Зинната великого математика. Когда-то Зиннат сильно отставал по успеваемости, а сейчас с помощью Ахметсафы норовит уже и нас обойти. Правда, Загида? – лукаво обратилась она к подружке. Загида не успела и рта раскрыть, как Шаркый покровительственно похлопал Ахметсафу по плечу:

– Браво, парень! Молодец! Я искренне рад, что вы помогаете друг другу в учёбе.

Не спрашивая разрешения, он стал листать тетрадь Зинната.

– М-мда… Непростые задачки решаете, – одобрительно сказал он. – Молодец, товарищ Давлетъяров.

Слово «товарищ» прозвучало настолько чуждо и в то же время настолько лестно, что Ахметсафа невольно ощутил себя на голову выше остальных. Он незаметно взглянул на Загиду, которая по-прежнему стояла, застенчиво потупив глаза.

Похвала в адрес Ахметсафы заставила поморщиться вечно недовольного Мазита.

– Неизвестно, кто кого учит, – саркастически хмыкнул он. – Зиннат и сам парень с головой. Вряд ли ему чем-то можно помочь. Кроме того, ничто в этом мире не делается за просто так. Зиннат в свою очередь помогает Ахметсафе учить русский язык. Как говорится, баш на баш. Почему же вы не учитываете это обстоятельство?

– Давлетъяров сам должен был признаться в этом, – присоединился к разговору мстительный Фатых. – А вы его ещё «товарищем» зовёте… Хм-м… Было бы кого…

Ахметсафа вдруг снова вспомнил Мифтаха хальфу, который вообще терпеть не мог большевистского словечка «товарищ». «Это слово пустил в оборот недоучившийся юрист Ленин, – говорил он. – Выражением «товарищ» обычно пользуются в судебно-правовой сфере, особенно нравится это слово прокурорам. Ленин, который так и не смог воплотить в жизнь свою мечту и стать прокурором, начал называть этим словом своих единомышленников… Дескать, прокурор-обвинитель… Товарищ прокурора… Видимо, Ленину настолько нравилось юридическое слово «товарищ», что ему всюду стали мерещиться сплошь виноватые в чём-то люди, которых, естественно, следовало наказать. Причём, со всей строгостью…»

Ахметсафа слегка растерялся от неожиданной нападки Фатыха. К счастью, в разговор вмешался Саттар Ишбулдин – один из лучших студентов, активный член комиссии по учебной работе.

– Почему же вы сами с самого начала не пришли на помощь Зиннату? – вскипел он, заставив Мазита с Фатыхом тут же замолчать. – Что касается Ахметсафы, то он вообще стал инициатором организации помощи студентам, отстающим в учёбе. Вот ты, например, Мазит, пень пнём что в русском языке, что в математике!

От такой обиды глаза у Мазита чуть на лоб не вылезли. А Саттар продолжал:

– Чем смеяться над Зиннатом, тебе впору самому просить у него помощи. Ведь это во многом из-за твоей плохой успеваемости класс получил прозвище «Черепашьего»…

Тут Мазит приподнял руку, словно защищаясь от атаки Саттара, и бросился к двери, с обидой выпалив:

– О-ох!.. Как страшно! Просто жуть берёт! Можно подумать, что все грамотеи мира родились в Каргалах!..

Загид Шаркый проводил беглеца насмешливой улыбкой.

Замполит института был в своём роде оригинальной личностью. Отслужил в царской армии. Участвовал в гражданской войне. Зимой и летом ходил в одной и той же шинели и тщательно начищенных дырявых ботинках ещё довоенного выпуска. Высокий, тощий, он стал у студентов одним из самых любимых педагогов. Его главной обязанностью была организация политико-пропагандистской работы в институте. Он напрямую отвечал за проведение всех внеучебных мероприятий.

Внезапно вспыхнувший спор так же быстро затух. Шаркый принялся объяснять цель их визита:

– Любимый ваш поэт Такташ собирается покинуть Оренбург. Мы посоветовались с Афзалом Тагировым и решили устроить в институте вечер прощания с поэтом, или, что вернее, его проводы. Девушки наметили план мероприятия. Я ознакомился с этим планом и думаю, что вечер удастся на славу…

Присев на табурет, он взглянул на Ахметсафу и сказал ему без обиняков:

– Как известно, ведущие вечеров обеспечивают половину успеха любого мероприятия. Вот мы и доверяем тебе, Ахметсафа, проведение этого вечера. Разумеется, в этом тебе поможет Загида. Думаю, что вдвоём вы прекрасно справитесь с поставленной задачей.

Загида вдруг отвернулась и украдкой смахнула с глаз выступившие слезинки. Айша на этот раз рассердилась всерьёз:

– Хватит, Загида! Сколько раз тебе говорить! Если все студентки института станут лить слёзы по поводу отъезда обожаемого ими Такташа… Весь институт затопит! И придётся вечер проводить на лодках среди моря девичьих слёз. Конечно, Такташ – хороший поэт, за это мы его любим и уважаем. Заметь: не только ты одна, но все мы любим поэта Такташа!

Тут она смягчилась, сменила гнев на милость и даже лукаво улыбнулась:

– Кстати, а чем же наши джигиты хуже поэта Такташа? А?

Она задорно подмигнула Ахметсафе:

– Так ведь, дорогой Ахметсафа?

Но юноша оставил без внимания шутку Айши. Открыв тайну чувств Загиды к поэту Такташу, он ощутил себя летящим в пропасть. Сердце его больно сжалось. Он с трудом заставил себя ознакомиться с планом вечера и нехотя ответил:

– Не знаю, что и сказать… Я ещё ни разу не выходил на такую большую сцену, тем более в роли ведущего… Боязно как-то…

– Посмотрите-ка на этого бравого джигита! – засмеялась Айша. – Боязно ему, бедненькому! Так мы тебе и поверили. Не городи чепухи! Всем нам известно, что ты – прирождённый артист! А если ещё продекламируешь стихи нашего Такташа…

– Верно! – поддержал Айшу замполит. – Кроме того, мы надеемся, что ты продемонстрируешь нам свои изумительные гимнастические упражнения. Ведь даже наш уважаемый Афзал ага с восхищением рассказывал о твоих «художествах» на турнике.

С Хади Такташем студентов познакомил именно Афзал ага Тагиров – в то время преподаватель физкультуры. Он с восторгом рассказывал им о «самом лучшем» из современных татарских поэтов. Среди студентов он особенно благоволил к Ахметсафе, и не только из-за его способностей к гимнастике. Вообще, Афзал Тагиров был из тех немногих людей, кто сильно изменил мировоззрение Ахметсафы…

Учителю физкультуры было слегка за тридцать, и он отличался тем, что на всё старался смотреть сквозь призму политики. Его лёгкие, быстрые шаги свидетельствовали о беспокойном, стремительном характере. Студентов особенно шокировало, что даже зимой он ходил с непокрытой головой. Длинноволосый, стройный, точный в движениях, он напоминал недавно демобилизованного офицера. Обладая высоким ростом и большой физической силой, он казался великаном даже среди рослых студентов. Такташ, например, рядом с ним казался мальчиком. Несмотря на разность в возрасте, они были очень дружны, часто приходили в институт вместе. Объединяло их и то, что оба сотрудничали в газете «Юксыллар сүзе» («Слово бедноты»), только Афзал Тагиров был редактором, а Такташ – ответственным секретарём. Хотя Ахметсафа смутно представлял себе разницу в их должностях, тем не менее чётко знал, кто из них начальник, а кто – подчинённый.

Уроки физкультуры проходили в специально оборудованном зале: это была гордость Афзала Тагирова. Он любил хвастаться:

– Такого спортзала больше не только в Оренбурге, но и в других губернских городах не сыщешь. Спортивные снаряды я доставлял чуть ли не со всей России. Своими руками их собирал, монтировал, закреплял, регулировал. Боялся, что труд мой зря пропадёт, а вышло так, что сам же стал в спортзале преподавать.

И он стал рассказывать историю, которую уже не раз слышали и Такташ, и многие студенты.

– Одно время работал я заведующим губотделом народного образования. Директором медресе «Хусаиния» тогда был Нургали Надиев. И вот загорелся он идеей оборудовать спортзал, а если он чем-то загорится, будь уверен: не успокоится, пока своего не добьётся… Ну, пошёл я ему навстречу, помог, да так увлёкся, что весь этот спортзал, можно сказать, своими руками вынянчил. Может, поэтому и не хотелось отдавать спортзал в чужие руки. Несмотря на загруженность в газете, стал я преподавать здесь физкультуру и ничуть об этом не жалею. Тем более, что джигиты у меня боевые!

Находясь в хорошем расположении духа, он порой вызывал к себе Ахметсафу и по-военному чётко приказывал:

– А ну, Давлетъяров, покажи, на что способен!

Ахметсафе только это и нужно: он готов весь день провести в спортзале! Для начала он вставал на руки и «прогуливался» таким образом по всему залу. Потом шёл «колесом». Кувырком… Ну и так далее… Целое представление! Многие смотрели с завистью.

Как-то ему довелось показывать своё мастерство зашедшему в институт Такташу. Тот буквально остолбенел от изумления, и потом, каждый раз приходя в институт, умолял Сафу «показать гимнастику». Стоя в сторонке, он с благоговейным почтением наблюдал за «гуттаперчевым» юношей и не переставал восхищаться:

– Фантастика!.. Кажется, у него вообще нет костей, одни жилы! Чудеса!

Тагиров искренне радовался тому, что сумел доставить юному другу истинное удовольствие и хлопал в ладони, подбадривая спортсмена:

– Браво!.. Оп-ля!.. Молодец!.. А теперь сделай «мостик»!.. Хорошо! Сальто! Великолепно! Оп-ля!.. Вот какие у нас джигиты!..

Казалось, что Ахметсафа в спортзале вообще не умел уставать. Без устали крутил он свои пируэты, успевал обучать и тренировать других студентов, что очень нравилось Тагирову.

– В моё отсутствие этот парень вполне справится с моими обязанностями, – гордился он. – Прирождённый спортсмен! Недавно увлёкся боксом и делает первые успехи, даже секцию бокса в институте организовал. Ты посмотри на его лапища! Не руки, а лопаты! Сразу видно крепкую крестьянскую породу. Кулачный бой для такого богатыря всё равно что игра в кегли для детей! Да, растёт молодёжь… А мы растратили свою юность в царских окопах, спалили её в огне революций.

Такташ лишь посмеивался над своим старшим другом:

– Брось! Не говори так, Афзал ази24, разве ты старый? Ого-го!.. Ты ещё любого джигита за пояс заткнёшь! Нет уж, пусть медведь твоей старости ещё долго лежит в своей берлоге.

Оценил Хади и декламаторские способности Ахметсафы. Они не успели по-настоящему сдружиться, может быть, из-за природной застенчивости Ахметсафы. Тем не менее Такташ считал Ахметсафу своим хорошим знакомым, почти приятелем, при встречах неизменно интересовался его успехами, поэтому, видимо, и попросил Афзала Тагирова, чтобы именно его воспитаннику Ахметсафе поручили вести вечер проводов. Правда, самому Ахметсафе просьбу передали через Загида Шаркыя.

До вечера оставалась ровно неделя. Надо спешить с репетициями. Стоит ли говорить, что Ахметсафа и не думал отказываться, узнав, что сам Такташ просил его вести вечер! Разом преодолев первоначальные колебания и сомнения, забыв своё смущение перед Загидой, он вновь, на этот раз тщательно и придирчиво, изучил план мероприятия и внёс свои предложения, коррективы. Было решено включить в программу студенческий оркестр с хором. Предполагалось исполнить две татарские народные и несколько современных песен. Затем слово брал сам поэт, беседовал с публикой, читал свои стихи, но всё это планировалось как бы вступлением, прелюдией. После этого следовало целое представление в виде номеров художественной и артистической самодеятельности, акробатических трюков и силовой гимнастики. И лишь потом сцену полностью передавали в распоряжение Такташа и его поклонников. Пусть один читает, а другие внимают…

…Во время репетиций Ахметсафа испытывал дополнительное волнение, ощущая возле себя Загиду. Кажется, и девушка весьма благосклонно относилась к нему, но что-то сдерживало её чувства. Ахметсафа – парень видный, и не одна красавица с радостью приняла бы его ухаживания. Об этом ему и Айша не раз говорила. Более того: секретничая с подружками, она призналась, что если бы её сердце не было занято, то она обязательно вскружила бы голову Ахметсафе. Но парню от этого ни холодно ни жарко. Выходит, у Айши сердце горячее, а у Загиды холодное? Да нет же! Разве не знает Айша, что нежное сердечко Загиды занято образом голубоглазого мишарского юноши Такташа? Знает, конечно! И в чём же дело? Может, это намёк подруге: мол, чем тянуться за журавлём в небе, лучше держать синицу в руке? Другими словами, не мечтай, подруга, о голубоглазом поэте, это звезда не для тебя, а чем сохнуть по несбыточной мечте, лучше прибери к руками земную «птицу счастья» и утешься ею… То есть «земная птица счастья» – это и есть влюблённый Ахметсафа… Эх, Айша!.. Если бы человек обладал способностью подчинять свои чувства уму, гасить их так, чтобы они потом и пискнуть не посмели!.. Увы!.. Никто не понимает чувств влюблённой по уши девушки, над ней лишь смеются. Впрочем, язык у людей, как говорится, без костей, мало ли что болтают… По сути, ни у кого из них нет никакого дела до её любви… Влюблена? Ну и пусть себе! На здоровье!.. Внезапно вспыхнувшую страсть невозможно погасить. Все мысли Загиды вертелись вокруг Такташа, как сотни планет вокруг Солнца. Она бредила своим возлюбленным, с ума по нему сходила… Ночами во сне она страстно обнимала Такташа, а просыпаясь с мятой подушкой в руках, вся в холодном поту, долго ещё лежала ничком, пытаясь удержать ускользающее видение, отчаянно цепляясь за мечту, робко отступающую перед грубой силой реальности… Так птенец разом глупеет от избытка чувств, не в состоянии совладать с ними.

Сегодня Загида ни с того ни с сего… упала на лестнице. Да что там упала – кубарем покатилась! И всё из-за Такташа. В этот момент она как раз потянулась рукой к голове поэта, чтобы смахнуть снежинки с его чудесных волос. В мечтах, разумеется, потянулась… Всё закончилось падением с лестницы на глазах однокурсниц… Ах, любовь!.. Ах, страсть! Загида слышала, что от безответной любви некоторые люди сходят с ума. Значит, Всевышний обрёк Загиду на очень серьёзное испытание.

Во время репетиций Ахметсафа и Загида испытывали странное чувство неловкости, чуть ли не вины друг перед другом. Наверное, поэтому они не могли полностью раскрыться, их слова, жесты, походки на сцене были какими-то неестественными, напряжёнными. Айша от этого приходила в тихое бешенство, и только Загид Шаркый удивлялся скованности ведущих, не зная истинной причины такого поведения.

…И вот наступил день, когда в столовой, приспособленной для зала, собрались студенты и студентки, гости, преподаватели… Все ждали начала литературно-музыкального вечера.

В середине первого ряда сидел, как и мечтала Загида, сам виновник торжества. Подражая Афзалу Тагирову, Такташ тоже ходил с непокрытой головой, несмотря на середину зимы, в лёгком и длинном демисезонном пальто, в котором выглядел выше своего среднего роста. На шее поэта висел небрежно наброшенный белый шарф: один из наивных символов свободы и бунтарства. С белым цветом шарфа резко контрастировала поразительная голубизна такташевских глаз, взятая из небесной вышины или морской глубины. Рядом с поэтом сидел руководитель литературного кружка Шариф Камал, с лица которого, казалось, никогда не сходила сдержанная улыбка. На первом ряду с достоинством Песталоцци расположились также Афзал Тагиров и другие преподаватели института. Левая половина зала осталась за прекрасной половиной человечества. Смешно было смотреть, с каким кротким и невинным видом девушки рассаживались вокруг немногочисленных учителей, словно цыплята, прячущиеся от коршуна под крыло матери. Смешно потому, что эти самые скромницы и смиренницы, сидящие сейчас с видом воплощения благонравности, благочестия и благопристойности, буквально перед приходом педагогов бесились так, что дым коромыслом стоял, и даже самым отчаянным парням доставалось на орехи, когда те пробовали дразнить и, не дай Бог, ущипнуть этих очаровательных разбойниц. Но теперь девицы сидели смирно, застенчиво потупив глазки, в которых ещё совсем недавно плясали озорные огоньки. Впрочем, разве не понятно, что в традиционном мужском коллективе, куда вдруг вливаются десятки молоденьких и прехорошеньких девиц, неизменно происходят кардинальные и уже необратимые изменения? Начинается совсем другая жизнь. Представьте себе, как изменилось бы настроение и поведение юношей, если в их комнату «случайно, ненароком» заглянула, а то и зашла бы девушка! Примерно то же самое происходило теперь в наполненном людьми зале. Здесь царила атмосфера особой приподнятости, витал дух особого настроя, причину которого следовало искать не столько в притягательной магии пришедших сюда поэтов и писателей, сколько в серебристых колокольчиках девичьего смеха, сдерживаемого пока присутствием чопорных учителей…