Темнеющая весна

8

И еще раньше, в самом истоке… Анисия вскользнула в библиотеку в поисках Верховой. Только что она проводила Полину на поезд до Москвы, где та предполагала проститься с родственниками перед отъездом в Цюрих. Вместе с Полиной исчезло последнее оправдание пребывания в Петербурге и для Анисии. И Полина, и Анисия бредили феноменальной историей Надежды Сусловой, прогрызшей себе путь в недосягаемое для русских женщин любого достатка высшее образование. Полина подбадривала ее примером сомневающуюся Анисию. А Анисия тренировалась прятать мандраж за обледенелость.

– В этом году там только пять вольнослушательниц. А за ними десятки студенток повалят, двери распахнулись! И даже без экзаменов, только плати, можешь ты себе представить?! – звенела Полина. – Вот я посмотрю, что там да как. А ты поезжай следом.

Верхова все призывала племянницу одуматься и остаться с семьей. Но с кем? Мамы больше не было. Один сын Верховой был занят своим все растущим семейством, в котором Анисия уже начала путаться. Второй сосредоточился на обучении в юнкерском училище и стал невыносим из-за флера избранного братства безобразных кутежей. Анисия с раздражением отзывалась о кузене, с горечью понимая, что тоскует по его новым связям, измотанности и воодушевлению обучения, интригам, склокам и дружбам – всему, чего сама она, запертая в этом доме с огромными потолками, была лишена.

Вот и настала давно назревающая, сочащаяся ее неравенством сцена. Глубоко вдавив пальцы в том «Что делать», Анисия без стука ворвалась в библиотеку.

– Вы должны отпустить меня в Цюрих! – затараторила Анисия на удивление бодро, прямолинейностью уподобляясь самой Верховой. – Без вашего позволения все мои труды ничего не значат. Все книги…

Верхова, которая что-то искала в толстой кипе бумаг на столе, важно выпрямилась, демонстрируя внушительную фактуру.

– Вы, должно быть, польстились на безобразие, на нарочитое неряшество… Вам бантики с ленточками скучны, вы полагаете, что побег спасет вас, – Верхова усмехнулась не без сквозящего понимания.

– По вашему разумению, то, к чему не лежит душа, надобно безропотно терпеть? Нужно полюбить то, что ненавидишь, возвыситься таким манером?! Получается эдакий плевок снисхождения в сторону своих мучителей, когда ничего больше не остается. Но нет, это поражение, мелочное актерство. И такая невидимая победа мне не нужна, если я от нее продолжу страдать! – Анисия сорвалась на визг.

– Где бы вы ни оказались, вас будете сопровождать вы сами, – претенциозно мазнула Верхова.

– Я согласна. Только позвольте мне сопровождать себя с дипломом врача.

– Да кто тебе его даст-то? Все фантазии ваши.

Анисия насупилась.

– У меня гость, я занята. Закончим это, – безапелляционно завершила Верхова, скорбно посмотрев на племянницу.

Анисия непонимающе вперилась в тетю, а потом обвела взором плохо освещенное пространство. Только теперь она заметила в затемненном углу библиотеки фигуру в семинарской тужурке с двумя рядами пуговиц. Анисия застыла на месте от липкого страха. Нежданный гость, едва не вжавшись в стену, в свою очередь смотрел на нее с робостью. Из-под фуражки на его голове пробивалась золотистая пышность волос.

– Вы… могли бы сказать, что не одни, – пробормотала Анисия, стараясь не смотреть на чужеродное существо.

– Ты мне даже вздохнуть не дала, – усмехнулась Верхова. – Знакомьтесь, Алексей Соболев, ученик нашей семинарии… Моя племянница, Анисия Всемиловна.

Анисия едва кивнула в ответ, не глядя на этого нежданного посланца из несмежного мира.

– При помощи Алексея Владимировича я надеюсь получить разрешение от твоего отца. Будь он неладен…

– Каким… образом? – пропищала Анисия.

– Алексей Владимирович… сын новой жены моего братца. Быть может… Хоть мне, право, и не доставляет удовольствия заискивать перед этим мерзавцем! Но ради тебя… Вот как ты дорога мне! Цени это, девочка!

Невзирая на щекотливость ситуации, Анисия едва не улыбнулась, слушая изобличения Верховой в сторону Всемила. Еще на заре своей блистательной карьеры Всемил крепко досадил сестре тем, что в своем первом романе описал ее мужа как подленького скрягу (не чету герою, в благородных чертах которого угадывался сам автор). Верхова, крепко любившая супруга и безутешная, когда его не стало, брату это вероломство не простила и с завидной решительностью порвала с ним отношения. После этого она продолжала не прощать Всемилу вообще все, что он делал и не делал. Не простила ему и ухода от матери Анисии, которую превозносила.

– Почему вы не можете сами… ведь живу я у вас.

– Подлец этот жив, а я не твоя опекунша.

Алексей при этих словах побледнел еще сильнее. Анисия с нежданно разморенным удовольствием Марии-Антуанетты, пирующей под салютом, отметила его замешательство.

– Алексей Владимирович… подготовит этого пакостника. Ведь папаша твой, заяви ему это напролом, из гнусности откажет. Подобьет под это очередную свою паршивую теорийку.

Анисия молчала, пытаясь понять, что все это значит. Верхова солидно свела руки впереди живота.

– И что же? – непреднамеренно вскричала она. – Вы даже самовар себе поставить не сможете! Как же я… Я! Могу тебя отпустить! А как же светлая память Лилии, многострадалицы, мученицы?! Я обязана ее дочь оберегать! Ну уж нет, не бывать этому! И ты… Ты! С твоими способностями, с твоим кругом… станешь… приживалкой… В богом забытых квартирах…

Привыкшая к этим взрывам неопасного негодования, Анисия смирно выжидала.

– Над вами всеми станут смеяться шведы, – закончила, наконец, Верхова, успокаиваясь от брони Анисии.

– Швейцарцы.

Анисия чувствовала, что Верхова, обычно более бурно выражающая свое неудовольствие, не распаляется в полной мере из-за присутствия постороннего. И это странным образом сковывало и Анисию, настроенную на поединок с благодетельницей.

– Все одно – европейцы! Что они понимают в наших реалиях?

– А с чего вы вообще взяли, что ваши представления о русской душе распространяются на всех? Что за границей каждый будет страдать по березам и грязи на дорогах? Вы когда-нибудь думали, какого в вашей богом избранной стране женщине, которая не имеет права получить образование? Я, может, не только учительницей и акушеркой хочу работать. Пусть дальше разрешают нам профессии! Мы независимости хотим за честный труд! Вы закрылись в своих старинных стенах и при любом удобном случае переняли привычку поучать население! Но у вас нет на то исключительного права!

– Есть! Есть закон, который вы должны чтить! Без воли отца, а потом мужа вы пальцем пошевелить не можете. И все ваши разговоры превращаются в пшик.

– Против этого мы и нацелены.

Верхова грозно выдохнула, подтверждая произнесенное. Она хотела было ввернуть что-нибудь о капризах, но со вздохом поняла, что на этом этапе потерпела поражение. Не высказывая этого вслух, она болела за воспитанницу, ликуя, что трагедия в семье не сломила ей волю. Взволнованный вид Анисии бередил ей душу. Она не могла взять в толк, почему эта упрямица так зациклилась именно на этом злосчастном Цюрихе и не жаждет ни ее состояния (которое она готова была разделить между всеми своими наследниками), ни балов, ни повес, ни благодетельных мальчиков из лучших семей, ни Крыма, ни Италии.

– Финансовая сторона вопроса весьма непростая.

Анисия, приученная без стеснения говорить о деньгах, горячо возразила:

– Вы даже не заметите этих трат. А потом я начну работать! И верну вам все!

– Моя племянница… станет работать. Чему вас только учат в ваших гимназиях?! И все эта ваша Оливия де Гуж…

– Олимпия.

Верхова отмахнулась.

– И Маркс! Одни иноземцы. Воду только у нас мутят. – Верхова приложила подрагивающую ручку в перстнях к груди с дряблой кожей. – Этот Маркс – дьявол!

– Психолог он никудышный…

– За что нам все это, – из Верховой вырвался примятый всхлип. – Почему нельзя жить просто, как раньше?

– Как когда? – скептично спросила Анисия. – Каждый век нес свои беды.

Верхова отмахнулась.

– Слишком вы ученые стали, – проворчала она, будто опасаясь, что Анисия услышит ее и добьет чем-нибудь таким же неоспоримым. – На все у молодежи свое мнение.

Она внушительно скрестила большие ладони на выдающемся животе.

– Настанет время… когда мы будем первыми в мире! Вот уже и Полина уезжает, – съежилась Анисия. – А с ней мне будет легче! Подумайте над этим!

– Ты всегда слишком высоко ставила эту вертихвостку, – поджав губы, отозвалась Верхова.

Анисия, поглощенная собственной оголтелой молодостью, избегала смотреть на тетю, опасаясь приметить в ее лице страх остаться в этих огромных апартаментах без любимой племянницы.

9

Анисия вышла. Верхова еще обсуждала что-то с гостем за закрытой дверью. Анисия, уязвленная тем, что ее дело стало достоянием гласности, похолодела, когда Алексей вышел из библиотеки и заметил ее. На секунду ей показалось, что пришелец не собирается смиренно исчезнуть. И правда, он направился прямиком к ней.

Не хватало Полины. Она бы нейтрализовала нахала в два счета. Но Полина отдавала дань семье, приоткрывающей жерло своей пещеры. Кто знает, сколько охов, вздохов, молниеносно высыхающих слез и шпилек придется ей пережить в балагане из тетушек, горничных, разных мастей приживалок и юродивых при типичном московском доме.

– Я невольно стал свидетелем домашней сцены, которая должна была быть скрыта от посторонних глаз, – поведал Алексей звучным голосом, будто ограненным церковным пением.

Анисия приподняла бровь. Что-то успокаивающе-человеческое в облике гостя сдерживало пену ее негодования.

– Приношу вам свои извинения, – продолжил он, не получив ответа.

– Вы думаете, что и здесь, как привык ваш брат, вы можете вмешаться со своими сглаживаниями? Чтобы никто не испытывал темных чувств, а то ведь начнет бунтовать! – импульсивно и зло спросила Анисия.

Она без должного ужаса ощутила, что напряжение последнего времени алчет излиться на эту так кстати подвернувшуюся голову.

– Что вы? – поразился Алеша. – Я ничего такого не думал…

– Не думали? – приковалась к нему Анисия.

За благостно-разглаженным лицом пришельца ей чудилась ушлость первых христиан, принимающих новую веру из умысла и сжигающих затем Александрийскую библиотеку в экстазе дорвавшейся черни. Ведь слащавые легенды ангажированных летописцев не могли зарыть мудрость языческих преданий.

Ей нравился собственный скептицизм, рожденный в обольстительном нигилизме прошедшего десятилетия. Но в глубине души она чувствовала, что Алексей говорит искренне. И оттого особенно сжималось оцарапанное сердце.

– Я попытаюсь помочь вам…

– К чему? Вы усвоили для себя какое-то идеальное поведение, которому вас учили и которое вы решили обыграть на мне, заблудшей душе? Но вы выбрали не ту мишень.

– Я вовсе…

– Думаю, вы «вовсе» не одобряете образование для женщин, так ведь? Из-за таких, как вы, из-за кабинета министров я вынуждена умолять отца, который меня бросил, пустить меня на чужбину. Потому что ваша Библия учит всех современных чиновников, что женщина неполноценна. И они свято в это верят.

Алеша смущенно молчал.

Этот странный мальчишка за минуту увидел ее вывернутую душу, ее слабость и мольбу. А теперь, вместо того, чтобы безмолвно уйти, еще и продолжает растравлять ее. Мерзавец!

– Вы будете убеждать меня теперь, что все это не важно, что главное-внутреннее освобождение, чистая совесть… – Анисию уже было не остановить, но почему-то так захватывающе-сладко было открываться перед этим юношей, который не пытался с ней спорить. – Но это важно! Важно! О внутреннем я подумаю к старости. Почему вы априори делаете любого человека средоточием скверны?! Я не грешила! И вечно оправдываться я не собираюсь, хоть от меня именно этого и ждут! Я не крала, не чревоугодничала, не прелюбодействовала даже в мыслях! А даже если прелюбодействовала, то мысль не может являться грехом, потому что это не действие! Если ваш бог наградил нас волей к жизни и свободой, то за что же нас судить?! Я – человек и хочу жить по-человечески со всеми правами, которые имеют другие! Неужто это такая дерзкая просьба? Никому нельзя иметь права кроме тех, кто стыдит нас за желание их иметь! Я – не бесполое исчадье ада.

– Вы слишком примитивно понимаете слово божие, – с трудом произнес Алексей так, что Анисии стало неловко.

Она ждала, что, как большинство людей, которых втягивают в неуютные для них темы, он либо замкнется, либо пойдет в наступление. Но негромкое достоинство во всем его облике остудило ее открытый нарыв.

– А вы его понимаете слишком идеализировано, – ответила она без прежнего пыла.

Алексей с растущим волнением смотрел на нее. Он должен был показывать хладнокровие и достоинство человека определенной касты. А вместо этого Анисии почудилось, что поток их беседы будто налил и его капилляры. Он точно так же верил в свои идеалы, пальцы его точно так же были испачканными чернилами. Так в чем же пропасть между ними? Пропасть, о которой твердили, но которую никто из них не ощущал.

– Думаю, мне лучше уйти. Прощайте! – быстро проговорил Алексей и, скукожившись, проследовал к двери.

Анисия невольно заострила взгляд на его степенной поступи. Нелепость… вредная муштра.

От раздражения на него, на себя она в бессилии выдавила из себя сдавленный рык.

10

Почти сразу после этого Анисия, какая-то резкая, чужая, оголтелая, и не она будто, стояла в переполненном зале. Она скалилась, критиковала, но очевидно опираясь на плечо неизменно блистающего Павла, необходимого, несмотря на какую-то легкую обиду. К Павлу она прилеплялась во время шумных сборищ, чтобы в его передышки втиснуть огрызки собственных измышлений. До недавнего времени Верхова не баловала ее выводом в общество, считая, что все необходимое для себя Анисия может получить и дома. И Анисия пагубно свыклась с мнимым удобством этого подхода.

Анисия плечами чувствовала какую-то опору от Павла, которую не находила в перетекающей Полине, то испаряющейся, то вновь возникающей с зачатками новых вулканических идей и знакомств. Но смотрела она при этом на невысокого блондина, будто бы робкого к своей всепоглощающей красоте. Будто буравящего потупленным взором, содержащим меньше умиротворения, чем он желал выказывать.

Тужурка семинариста выделялась даже в разношерстном сборище дома Верховой, который она не без раздражения предоставила Анисии для прощального собрания Полины.

Алеша и Инесса, которую он зачем-то привел с собой, терпеливо ожидали Верхову, тетку Анисии и одновременно и их тетку по отчиму. Инесса держалась стоически, Алеша обводил собравшихся виляво-смиренным взором. В волнении Анисия гадала, пришел ли на сей раз он с ответом, способным решить ее судьбу. Но, вместо того чтобы вызвать его на откровенность, она продолжала икать смешками. Анисии, досконально изучившей чувство добровольной отверженности, бок о бок с Полиной и Павлом легко было острить, балагурить и быть лучшей версией самой себя.

Анисия гадала, врезалась ли Алеше в голову пылкость их первой встречи. Каким бы идеологическим противником он ни был, он был молодым мужчиной. С обязанными быть надломами из-за отказа от доступных в их среде удовольствий чужого бесправия. Смотря на его сдержанность, в которую не верила, потому что сама всегда куда-то летела (спотыкаясь), она понимала, что, доведись ей родиться мужчиной, она не выпустила бы из рук ни одной привилегии. И потому женский вопрос, хоть и занимал важную часть ее действительности, все же был не то что спорен, но слегка нивелирован пониманием этого.

– Как он нелеп, – злорадно указала Анисия Полине.

Анисия встретила Полину на Владимирских курсах, куда вваливались амбициозные девицы из обеспеченных семей. Курсы были основаны после кричащего письма четырехсот женщин ректору Петербургского университета с просьбой об устройстве лекций для дам. Эту подачку им кинули на фоне так и не принятого закона о женском высшем образовании. К университетскому образованию эти курсы не приравнивались. Когда схлынула эйфория каждого мига бессмысленных побед, Полина и начала трезвонить о загранице. И Анисия, не представляя, во что ввязывается, подхватила ее воодушевление.

– Жалкий пережиток, – высоконосо отозвалась Полина, с удовольствием проводя ладонями по обрубленным волосам.

Таких, как она, презрительно именовали «стриженными», и Анисия с благоговейным отторжением думала о безрассудности Полины. Как не сломаться под напором извечного неодобрения, она не представляла. Впрочем, Полина будто только покрывалась неуязвимой оболочкой от критики в свой адрес. И примагничивала тех, кто приветствовал преображения потрепанного времени. Нужно было бы ради одобрения замуровать себя в стену – и на то отыскались бы охотники.

Павел, расслышав перебросы их неодобрения, расслабленно потянулся за часами в кармане, явно испытывая удовольствие от созерцания искусной работы. Затем он водворил на Анисию одобрительный взгляд Вакха, которому даже при желании не удается спровоцировать себя на темные чувства. Анисия испытала иррациональное отторжение от его непротивления, сглаженности, желания обесценить все юмором. Молва метила в тех, кто чудился борцами, очерняя и превознося их. С Павла же любое злословие скатывалось, как бусины воды с перьев утки. В то же время его безупречная улыбка будто смягчала и ее собственную.

Павел был давнишним приятелем Полины и от обилия свободного времени периодически захаживал на ее лишенные лоска собрания, пропитанные дымом дешевых цигарок. Павел вырос в роскоши и в глубине души был убежден, что она является непременным атрибутом сносного существования. Оказалось же, что не все завлекаются химерой обилия денег, знакомств и полезных связей, в которые так удачно вцепился его отец. И, ошеломленный идеями, заслоняющими собственное удобство, Павел много говорил про полезное дело, без разбора хвалил народников, нигилистов, социалистов, марксистов, скверно представляя разницу между ними. Полина смотрела на него со снисхождением старшей сестры, хоть и не прочь была потрепать его шелковистые волосы.

Иным зверем был его брат, Игорь. Нелюдимо он возник после очередного скандала с отцом.

– Мне вовсе и не нужны подачки деспота, которые меня форменно душат, – сообщил Игорь Полине, поправляя тончайшую сорочку, выстиранную не им.

Живой Игорь удивил увесистостью плеч и гладкостью молодецкой кожи. Непобедимый туберкулез не в силах был совладать с его организмом. Однако что-то внутри него распыляло вокруг меланхолию, привлекательную только извне.

Между ним и Полиной недавно начали происходить какие-то тягучие и недобрые обмены взглядами. Помешанная на всем экстраординарном, Полина не могла не притулить свой избирательный глаз на Игоря и какой-то потаенной жилой оценить в нем выразительного персонажа. Впрочем, его репутация расшатанного игрока, спускающего тысячи, шла перед ним. И Полина могла не корчить из себя провидицу.

– Здесь нам учиться не дадут! – прошипела Полина, хватая поданный Павлом бокал и выпивая его, как микстуру, залпом. – Вся их мерзкая деятельность нас только душит. Что они вечно мнят о себе?! Кабинетные крысы? Они не умнее нас!

Полина правдами и неправдами проникала в университеты, неоднократно была изгнана с лекций. Унижение, которое она должна была испить, перерастало в салютующий, героизм, который она швыряла в лицо другим как щит, а то и как копье. Анисия не чувствовала в себе достаточного запаса, чтобы всерьез ввязаться в подобное противодействие. И это обстоятельство будто набрасывало на нее тающее покрывало – полузабытый миф любой протоцивилизации.

По гладким щекам Игоря проскользнула завуалированная смешинка над собеседниками. И мигом рассеялась его первоначальная насупленность.

– У нас в стране ум никогда и не был индикатором власть имущих, – прыснул он, не переставая дрыгать ногой.

Анисия с нескрываемым удовольствием улыбнулась в ответ то ли на эту фразу, то ли на точность собственного наблюдения.

Павел, не совсем понимая, как реагировать на подобные пассажи, с несколько обеспокоенным видом решился промолчать.

Алексей, не защищенный привычкой знать, чего ждать от собравшихся, обратил взор на Игоря. С неудовольствием крошащегося предубеждения Анисия решила, что взгляд его слишком чистый для представителя такого нароста на обществе. Анисия чувствовала себя чужой, недостаточно идеологически верной для этих возвышенных людей, любительницей комфорта и пирожных. И Алеша своей чужеродностью на мгновенье стал союзником.

– А вы что имеете сказать на это? Как представитель старых устоев, – брякнула Полина в сторону Алексея.

Инесса, чинно ожидающая опаздывающую Верхову, округлила глаза. Как и Павел, она не привыкла защищать себя в свете, где все обязаны были таять от одного только вида друг друга. Лишенная подспорья привилегированности, она застенчиво покосилась на свой довольно вызывающий вид в золоченых зеркалах.

– Революционная молодежь занята более навязыванием другим своего мнения, чем настоящим гуманизмом, – тихо, но твердо озвучил Алеша.

– Это не так! – не сдержалась Анисия, услышав не то, на что уже готовила в ответ целые абзацы.

– А остальные не заняты? Те, кто создает империи, пишет опусы, оттачивает механизмы… Они не заняты тем же? – весомо спросила Полина, будто затирая промах Анисии. – Развитие ни к чему лишь праведникам, – недобро добавила она.

Алеша улыбнулся, очевидно, не желая продолжать перепалку.

Анисия чувствовала, что поднимаемые вопросы не заботят Алешу. Но почему? Не потому ли, что давно обдумал и решил их? Этот факт взбаламутил ее, потому что сама она была далека от подобной устаканенности.

Инесса уже было приготовилась разрядить обстановку смешком, но затравленно огляделась и поникла. Никто в этом чудаковатом собрании не подумал ни о музыке, ни о картах. Оставалось только прилепиться к душке-Павлу, который единственный здесь еще соблюдал приличия, не опускаясь до политической тягомотины. Впрочем, его братец осатанелого вида препятствовал Павлу даже в этом.

Полина лишь презрительно ухмыльнулась, показывая своим видом, чего заслуживают подобные Алексею.

– Что и требовалось доказать, – победоносно сообщила она непонятно кому и невесть на что.

– Каковы же ваши истинные помыслы? – с выдержкой отозвался Алексей будто из вежливости, но вовсе не вылизывая произнесенное.

– Да к чему помыслы! Главное – результат, помощь хоть одному, – гаркнула Полина, с бессилием швыряя обгрызенную цигарку в урну.

На скрученном в узел лице Алеши пробуждалась упертость.

– Вы еще не пришли к консенсусу по поводу нови. Страстно ищете, сами не зная, что. Хотя еще не имеете достаточно ресурсов и имеете, по сути, еще ту реакционную мораль, за которую готовы перегрызть горло другим, – с осторожностью, но четко начал Алеша, сам до конца не понимая, к кому обращается. – Ведь убрать ваш флер преобразователей, останутся те же люди, что и мы, которые так же держат столовые приборы. Которые воспитывались на тех же книгах, что и их оппоненты. И которые, по сути, такие же консерваторы. Но убеждают себя в обратном, потому что консерватором быть стало зазорно.

Алеша говорил, а перед Анисией восставало зеркало собственной неуверенности в словах, которые неслись отовсюду в их блестящее и неспокойное время. Они говорили журнально, но какие помыслы руководили апологетами нови на самом деле?

– И что же? Столовые приборы делают нашу борьбу бесполезной? – сощурилась Полина, наслаждаясь всеобщим к себе вниманием.

Никто ей не ответил.

– Вы не можете… – Анисия запнулась. – Мы – большее, чем какой-то дегуманизированный слой. Воспринимать нас как слитый массив одинакового чувствования и одинаковых идей – преступление.

Из-за вдумчивых ответов семинариста мозг начинал лихорадочно работать, а сама Анисия чувствовала себя живой. Она видела в двойственности его вопросов какой-то подспудный смысл, но не могла разобрать, улавливал ли он их разумом или выражал неосознанно.

– Выводы мы сделали другие, отличные от ваших, – победоносно закончила Анисия, воодушевленная ответным молчанием Алексея.