Камень власти
Начали обживаться, первым возвели храм, потом дозорный терем. По первости в нем все и ютились. Зато другие дома ставили без спешки, понимали, что на века. Верховодил дед, потом его старший сын, а теперь вот я при власти. Устав у нас один, но вам он не нужен, у вас там свои законы.
– Народ жизнью доволен? Как пропитание себе добывает? – спросил Фома.
– У каждой семьи свой надел. Добровольно, сколько посчитает нужным приносит в общий амбар. Случись чего, он оттуда возьмет сколько потребно. По уставу разрешено иметь лошадей, коз, кур, уток, поросят.
– Топоры, пилы, лопаты нынче дороги, – продолжал одолевать вопросами Матвей.
– На то деньги зарабатываем. Обрабатываем шкуры зайца, лисы, соболя. Специально обученные ребята, у нас их трое, один из них завтра до земли вас проводит, набивают мешки товаром и несут на рынок в город или на вымол. Получают деньги и исполняют заказы. Не токмо топоры, пилы лопаты, еще покупают обушку, материю, бумагу, чернила. Может какая особенная потребность возникнет, так и ее исполнят.
– Зимой не мерзнете? – не унимался Фома.
– У каждого в дому печь. Делаем кирпич без обжига. На острове есть и песок, и глина.
– А соль? – похоже Фома уже начал раздражать присутствующих.
– Вырыли глубокую яму деды наши. До сих пор жижу черпаем, выпариваем ее, соль темная, но не ядовитая.
Фома хотел еще о чем-то спросить, но Александр Васильевич приказал всем расходиться. Гостей отвели в теремной флигель.
Только забрезжил рассвет, в дверь постучали. Молодой парень показал место для умывания, выдал два полотенца и сопроводил в избу, где давеча трапезничали. За столом сидел воевода и выжидательно смотрел на гостей. Те пожелали здравия и опустились на лавки. На столе пироги, творог и квас. Во время еды в избу вошел еще один парень рослый и крепкий.
– Зовут вашего провожатого Никита. Желаю вам добра и коли что важное и срочное, на шест у вымола Фомы повесьте тряпицу, – воевода попрощался и вышел из избы.
Дорога в обратную сторону показалась намного короче. Правда ноги порой уходили в воду по самые колени. Когда шли за волчицей, так вода до щиколоток не доходила. Однако на берег вышли в том месте, откуда заходили с волчицей. Никита уверенно шел по лесной тропинке, когда остановился, то сообщил, что за поворотом они увидят сторожку, в ней спят их люди. Никита попрощался и пошел восвояси.
Анисим, Порфирий и Серафим спали молодецким сном. Кто из них храпел сильнее остальных, угадать оказалось сложно. Они будто переговаривались. Фома приступи к побудке, но растолкать удалось только Серафима. Тот непонимающе обвел глазами потолок сторожки, перевернулся на другой бок и тут же захрапел.
– Чем они их опили? – возмутился Фома, – прикажешь ждать, когда они очнутся?
– Может попробуем облить их водой? Слышал такое помогает.
Матвей взял крынку и зачерпнул из кадки воды. Сперва опорожнил сосуд на Анисима. Тот облизнул свои губы и зачмокал ими будто младенец в ожидании титьки. Вторая крынка заставила Анисима открыть глаза. Он поморгал ими и резко сел на лежаке.
– Мы уж думали, вам хана!
– Как вы тут оказались? – спросил Фома.
– К нам подошел дедушка, такой маленький, тихий, беззащитный. Предложил нам еды и отдых в домике. Мы не сговариваясь пошли за ним след в след. Поели каши, попили воды и нас сморило.
– Буди остальных! – приказал Фома.
Анисим тряс за плечи своих подельников, а Матвей поливал их водой. Ребята пришли в себя, но каждый никак не мог понять, где он находится.
По пути назад Серафим осмелел и поинтересовался, куда пропали хозяева.
– Заплутали немного. Но к вечеру вернулись на старое место, а потом нашли сторожку.
– Нашли путь на остров? – не унимался Серафим, – вроде вас волчица повела.
– Только мы шагнули в заросли, как она сразу исчезла, будто оборотень какой!
– Дедушка тоже нам чем-то ту волчицу напомнил, – влез в разговор Порфирий, – слыхивал, что оборотни даже в птицу рядиться могут.
– По любому, надо от этих мест держаться по далее. Мне во сне старухи привиделись. Будто ходят вокруг меня и песни поют.
– Точно, колдовство какое-то, – согласился со всеми Порфирий.
– Живы и, слава Богу! – заключил Фома.
Домашние в Угличе уже били тревогу. Из Рогозова прискакал Домиан. Лукерья стояла перед иконой на коленях и молилась. Дворовые ходили на цыпочках, будто кто-то уже помер. Лукерья, завершив общение с Богом, подошла к батюшке и запричитала:
– Говорила ему, не вяжись с Московскими, одна беда от них! Они все крученые и хитроумные, так нет, как увидел Фома Матвея, забегал, засуетился, будто сам государь в гости пожаловал.
– Будет тебе, Лушка, напраслину возводить! Матвей парень серьезный, в дела государевы посвящен. Время то сейчас какое сложное, обязательно надо в столице знатцев иметь.
Как только Фома объявился на пороге, Лукерья бросилась к нему и стала трогать его лицо своими руками. Видать, не верила в счастье, думала видение какое. Потом начала искать ранения, осматривать одежду, засовывать пальцы в рваные места кафтана.
При первой возможности Фома спросил у Матвея про то, намерен ли он московским начальникам докладывать о Княжиче?
– Зря спрашиваешь! Могу на тебя обидеться! Я ведь слово дал!
– Может тогда и про камень умолчишь? Мы же его нашли случайно. Кабы не мой помощник, так и вернулись бы ни с чем.
– Кабы не твоя медовуха, сидел бы я уже дома или в Приказе. Конечно, и про камень ничего и никому не скажу.
– Ты настоящий друг, – сказал Фома.
– Ты тоже, – вторил ему Матвей.
Москва жила своей жизнью. Казалось, про Матвея все забыли, по крайней мере о нем никто не вспомнил за последние несколько месяцев отсутствия. Газы Гирей подступил к Москве и был нещадно бит, усыпил бдительность двора и вторично сходил на Русь с захватом полона и добра. Меры дознания по убийству царевича Дмитрия переместились в Москву.
Единственно, кто был рад возвращению Матвея, так это его тесть. Степан Владимирович обнял зятя и поинтересовался поисками камня. Про семью не задал ни одного вопроса. Матвей догадался, что батюшка нашел возможность и известил о благополучном устройстве в Чернопенье. Про камень Матвей соврал, чем успокоил тестя, и тот к этой теме более не возвращался. По службе скопилось много бумаг, которые требовали прочтения и ответа. Но у Матвея из головы не выходил остров Княжич и его люди. По сути он и его друг Фома – обладатели великой тайны про устройство благополучной жизни вдали от людей.
Вечером по обыкновению в гости зашел Степан Владимирович. Видимо хотелось откровенной беседы про дела, более подробных новостей про жену и дочь. Так думал Матвей, но он ошибся.
Тесть принес штоф крепкого напитка и намекнул, что разговор будет серьезный, не для посторонних ушей.
– Государь Федор Иоаннович совсем отошел от дел и стал еще более плох здоровьем. Он и до того не сильно радел за дела, а теперь и подавно.
– Не секрет, что за спиной государя всегда маячит тень Годунова. Помнишь тот случай, при венчании Федора Иоанновича на царство? Не выдержал государь долгой службы, чуть в падучей не свалился, ослабевшей рукой символ власти передал Годунову. Мне один раз про этот случай рассказали, и я до сих пор его помню.
– Ты никогда не задумывался, как простой боярин оказался рядом с будущим царем?
– Все просто. Его родная сестра Ирина уже была венчана на Федоре, была его законной женой.
– А как она стала женой? – не унимался тесть.
– Не знаю, для меня и того объяснения в достатке.
– Ирина красивая, образованная девушка справедливо могла надеяться на партию с молодцом во всех отношениях. Федор с детства болезненный. Кроме молитвы, других интересов в жизни не испытывал.
– Получается ее насильно в жены отдали?
– Брат и сестра Годуновы, Ирина и Борис, рано осиротели, заботу о них проявил дядя Дмитрий Иванович, приближенный к царю Ивану IV. Именно ему племянники обязаны волепозволением жить в Кремле за государев счет. Борис сообразительностью сильно отличался от боярских отроков. В восемнадцать лет получил должность постельничего взамен предыдущего, казненного за провинность. Борис быстро освоился и ему понравилось быть у царских ножек. Свел дружбу с наследником трона Иоанном Иоанновичем и познакомил его с Елизаветой Сабуровой. Девушка была достойной претенденткой на трон царицы. Оценил это и сам государь, но девка оказалась строптивой и царя к себе не допустила. Жестоко поплатилась за это, ее насильно постригли в монахини. Борис считал себя ответственным за судьбу Сабуровой, хотел, как лучше, а в итоге сломал ей судьбу. Своим негодованием поделился с лучшим другом, таким же боярином. Грозный прознал, и Борис из постельничий оказался в пыточной.
– Ирина вступилась и пообещала Федору выйти за него, ежели тот спасет брата?
– Не т рудно догадаться! Наш разговор о неприятии боярами Годунова, как родственника царя и претендента на престол. По сути наследников по линии Рюриковичей не осталось.
– Твоя сторона какая, Степан Владимирович?
– Понимаю и тех, и других. Бояре считают Годунова выскочкой, без рода, без племени. Годунов хочет увековечить себя правителем добрым и великим. Но ежели о деле, то я на стороне Годунова. Благодаря его стараниям развернули на Руси градостроительство, подготовку собственных мастеров, в Кремле водопровод построили. Годунов понимает значение деятельности Посольского приказа, повысил ставки, добавил высоких должностей, особо проявившимся дарует дворянские звания. Школе при Приказе дает деньги, обучение толмачей наладил.
– Делаем, что должно и будет, что будет. Плетью обуха не перешибешь!
– Поделился с тобой и легче на душе стало. Ну, что там у наших? Как батюшка себя чувствует?
– И супруга ваша, и жена моя в полной заботе о них со стороны ближних. Живут в полном спокойствии, войны и замятни туда не доходят. Только Дарье дорога назад пока не потребна. В ее положении лучше не рисковать, пусть уж в Чернопенье рожает.
– Мне тоже спокойней, ежели они живут у твоего батюшки. Мы тут как-нибудь сами управимся.
– Все-таки в Приказе чей верх будет?
– Кто кого пересилит. Ты сам прежде, чем волю кого-то исполнять, подходи ко мне, посоветуемся, подумаем.
– Кто мне, кроме вас, может поручение дать?
– В том то и дело в моду вошло, кто во что горазд. Порой такая сумятица творится, диву даешься.
– Дело к зиме, жизнь как правило замирает, послов меньше, и мы особо никуда не стремимся.
Глава седьмая
На Руси давно укоренилась житейская мудрость – сын во многом повторяет отца своего. Может быть не всякий раз, но применительно к Матвею таковое случилось.
Тайный лазутчик Степана Владимировича вернулся из польских земель, где пребывал в качестве учителя английского языка долгих четыре года. Он добыл сведения о подготовке поляками наследника царского престола под личиной спасшегося царевича Дмитрия. Лазутчик приложил невероятные усилия и узнал, что в личину рядится беглец русич из Костромского края. Узнал, что мать его полька, а отец, непонятных кровей, сгинул еще до рождения сына. Степан Владимирович сразу уловил два признака: выходец из Костромского края и мать полька. Все сошлось на Александре, который убежал в Польшу искать своих родственников-дворян.
Подобные сведения стоили лазутчику укрепившегося положения в обществе, его заподозрили в повышенном интересе к тайнам, и он был вынужден бежать домой.
Окончательно опознать претендента на царский трон мог только один человек – Матвей, знавший Александра, сына Барбары и Яруло с самого детства.
Степан Владимирович принял сведения и отложил докладную в ящик.
Дарья родила 28 декабря мальчика. Роды прошли без осложнений. Вес, рост малыша, состояние матери порадовали близких. Матвей в день получения известий сбегал к столяру, заказал детскую кроватку, накупил мягкой материи, добыл через знакомого купца два маленьких одеяла, шерстяное и пуховое. Но пока дела в Приказе не отпускали его мчаться в Чернопенье.
Степан Владимирович прекрасно понимал настрой зятя, он и сам готов был все бросить и рвануть туда, где находятся его жена, дочь и внук. За текущими делами прошла зима и уже в окно стучалось весеннее тепло. Неожиданно для Матвея появилась оказия. Зять смирно сидел в палате дьяка и внимал новое задание.
– К 1580 году Иоанн Васильевич понял, что войну с Польшей и Швецией проиграл. Война на две стороны изнурила Московию, утомила народ. Царь принял решение заключить мирный договор с Польшей. Предложение о мире Стефан Баторий не заметил. Царь обратился к Папе Римскому. В Москву прибыл легат Папы Антоний Поссевин, ловкий и умный переговорщик. На первом же приеме стал говорить о делах веры. Государь обозначил свою позицию так: сначала заключение мира, а там и о вере будем говорить. При участии Папской стороны в январе 1588 года мирный договор с Польшей заключили на десять лет. Через год такой же договор заключили со Швецией на три года.
– В чем суть вопроса, Степан Владимирович? – нетерпеливо спросил Матвей.
– Антоний после заключения договоров опять явился в Москву. Он уже настаивал, да так настаивал, что терпение Иоанна Васильевича кончилось. Вспылил царь, и Антоний от его гневных слов аж в три погибели согнулся. Потом все-таки извинился, но веру православную сохранил.
– Уже не в первый раз переманивают нас под крыло Рима.
– Днями пришла депеша, что в Костроме в Ипатьевском монастыре объявился монах. Начал проповеди читать на манер католиков. Там сперва уши развесили, потом хватились и курьера на Москву заслали.
Степан Владимирович в разговоре сделал упор на слово «в Костроме». Вопросительно посмотрел на Матвея и тот кивнул, дескать все понял.
– Про таких доброхотов с проповедями уже донесли из Пскова, Новгорода, Смоленска. Похоже опять лезут со своим уставом.
– Когда ехать?
– Завтра и езжай. Только без гриденей, – Степан Владимирович снова посмотрел в глаза зятя, – не спеши, разберись во всем, сам не лезь, дела тут церковные, надобно аккуратно. Коли все подтвердится, доложи воеводе. Он сам знает через кого того монаха можно приструнить. Сам не теряйся. Как только сей доброхот выйдет из лона церкви, ты прижми его так, чтобы он все выложил аки на духу.
Дьяк взял лист бумаги и стал писать. Матвей через голову увидел его обращение к жене. Писал недолго, потом сложил бумагу в пенал и отдал Матвею.
– Вручишь по назначению.
Матвей не стал искать попутный купеческий обоз. Он решил ехать к Фоме. Во-первых, давно не виделись, потом хотелось поделиться радостью и в последнюю очередь найти охранников для сопровождения в Кострому.
До Сухоруково Матвей доскакал быстро, по светлому времени, даже с большим остатком. Село ему напомнило детство. Он любил играть в разноцветные деревянные домики, сделанные дедом Брюхановым. В Сухоруково тоже царила красота, чистота и порядок. Даже дым, который струился из труб, казался узорчатым и необыкновенного цвета. Терем хозяина угадывался по частоколу из толстых бревен и ровному во всех отношениях. Сам частокол и все, что за ним находилось дышало достатком, чувствовалась крепкая хозяйская рука.
Одинокий всадник сразу привлек внимание сельчан. Два здоровенных лба преградили путь к воротам. Вежливо поинтересовались, кто таков и зачем пожаловал. Матвей спрыгнул с лошади и уже хотел было объясниться, но увидел выходящего на улицу Фому.
– Ко мне дорогой гость пожаловал! Здрав будь, Матвей! Глазам своим не верю!
Друзья обнялись и пошли в дом. Там уже бегали слуги, накрывали на стол, ставили на улице самовар. Первым делом Матвей поделился своей радостью, но тут же получил ответку. У Фомы в конце декабря тоже родился сын.
– Ты своего уже назвал? – спросил хозяин, – моего окрестили Тихоном.
– А я вот еду на смотрины и крестить будем, имя выберем все вместе.
– Назови Семеном, я хотел своего так назвать, но Лукерья не дала. Остров наш вспоминаешь?
– Почитай каждый день, память покоя не дает. Раза два снился. Правда, без всяких действий, просто лес, болото, терем, воевода.
– Я тоже вспоминаю. Может летом наведаемся? Повешу тряпицу на шест и дождемся оказии. Гостинцев принесем, ну там топоры, пилы.
– Можно и пищали купить, порох, дробь в придачу для охоты.
– Тоже не лишнее.
Потом Матвей без утайки сообщил о сути задания по Костроме, о том, что само задание как бы оправдание его отлучки на службе.
– Так тебе охрана требуется до Чернопенья, да и в Кострому тоже сопроводить надобно.
– Хорошо бы сопроводить до Чернопенья, а там батюшка поможет.
– Неизвестно какие у него люди, а у меня проверенные, надежные и не дураки. Я бы сам с тобой рванул, да Лукерья завоет, еще молоко пропадет.
Друзья долго сидели за столом, строили планы на лето, мечтали какими вырастут дети. Фома делился своими идеями по строительству речных судов.
Парней, которых определил Фома, звали Петр и Лука. Одинаковые по возрасту, но в остальном являлись противоположностями. Один вертлявый, беспокойный, будто по нему муха ползает; другой тихий и не прошибаемый, таких людей удивить невозможно, у них на любое чудо ответ один «занятно». В седлах оба сидели уверенно, было заметно, что верховая езда знакома им еще с детства. Оба неприхотливые, когда скажет Матвей, тогда и передохнут и потрапезничают. А так ни словом, ни намеком не беспокоят.
Ближние Матвея, похоже, ждать его устали. Горячее желание свидеться переродилось в тупое забвение, тем более любви и заботы вокруг было в достатке. Оторопь в начале встречи прошла быстро, победила реальность-общение с живым человеком. Главным действующим лицом для всех присутствующих конечно являлся новорожденный.
– Уже и не знали, когда тебя ждать, и окрестили сыночка. Дали ему имя Семен. Твой батюшка был тоже не против.
После этих слов Матвей поверил в существующую между ним и Фомой невидимую связь. Матвей знал, что такое бывает, но до конца в это не верил.
Еремей поседел, прибавилось морщин, но присутствие духа ему не изменило. Вел себя бодро, живо интересовался новостями, еще конкретными государственными личностями. Матвей не удивился, когда пошли вопросы батюшки про Годунова. Слух о претенденте на царский трон дошел до Чернопенья.
– В Костроме уже нашлись земляки Борис Федоровича, – начал Еремей, – сказывают, что прародители будущего царя – выходцы из костромских помещиков. Еще судачат, что в нем татарская кровь. При Иване Калите на Руси осел Чет Мурза – прапрадед Годунова.
– Зато дома у него, сказывают, любовь и забота друг о друге. Дети славные, дочь Ксения и сын Федор, образованные и воспитанные. Жену зовут Мария и она дочь Малюты Скуратова.
– Мои молодцы, царствие им небесное, служили в опричном войске. Вспоминали дочерей Малюты Скуратова и говорили о них только хорошее. Знатные девки по красоте, духу и воспитанию. Искал Малюта среди своих подопечных надежных людей для женитьбы на дочерях. Выбор свой остановил на Василие Шуйском и Борисе Годунове. За первого выдал старшую дочь, младшую за второго.
– Думаю, батюшка, бояре не пустят его к трону. Они безродных не любят. А уж коли допустят, то потом станут изводить.
Поговорили о сроках возвращения в Москву тещи, жены Матвея и маленького Семена. Ранние сроки Еремею были не по душе. Он считал, нужно дождаться летнего тепла, а то весенние ветры могут простудить младенца.
Вспомнили Фотия. Должность управляющего перешла к старшему сыну, сам Фотий менее года назад помер. В Михальцево поменяли старосту, прежний стал немощным, со своим-то хозяйством еле управляется. Новый хваткий, все пожелания ловит налету.
Поинтересовался Еремей сопровождающими. Матвей поведал, что ребята из ближнего круга верного друга, который живет недалеко от Москвы. Зовут его Фома и еще у него земли в Угличе, пытается заняться перевозкой грузов на речных судах. Матвей подробно рассказал, как они с Фомой парили немца в бане. Еремей сначала высказал восхищение смекалкой, а потом от души долго смеялся.
Пять дней в Чернопенье пролетели незаметно. Казалось, все проблемы остались где-то там далеко. Так не хотелось покидать родные места и семью. Семен всегда, когда видел Матвея, улыбался беззубым ртом. От этого у отца внутри все клокотало от счастья.
Сначала Матвею показалось, что Семен по лицу вылитый дед Брюханов. Потом, когда пригляделся, понял, что сын похож на самого Румянцева. Когда разрешили подержать мальчика, Матвей уже не сомневался, Семен уродился в Прасковью Филипповну.
Как водится, в путь отправились с самого утра. Матвей ехал первым, Петр и Лука за ним. Перевоз на другой берег Волги пришлось ждать, поскольку речники еще не пробудились с открытием ранней навигации. Монастырь расположился на стыке Волги и реки Костромы. Первым на подходе к обители встретили монаха. Начали знакомиться и беседовать. Монах назвался Сергием и поведал многое из прошлого обители.
– В 1330 году из Орды на Москву ехал мурза Чет. По дороге сильно заболел и нашел в этом месте исцеление. В первую ночь приснился ему святой мученик Ипатий Гангерский. Мурза добрался до Москвы и принял православие.
– Не он ли основал род Годунова? – спросил Матвей.
– Истинно так, боярин. Так ведь и вся земля костромская принадлежит Годуновым.
– Кажут среди вашей братии остановился новый монах? Проповедует необычные истины?
– Сдается, он не знаком со священно писанием. Нашел дураков, теперь его ничем не выпрешь. Некоторые люди за него горой стоят.
– Зовут его как?
– Имя у него необычное – Ка́лина.
– Он сам себя так назвал?
– Откуда мне знать. А вам чего от него нужно?
– Хотим послушать его проповеди.
– И вы туда же? Чудной наш народ. Сказывают, из-за Урала приходят его послушать.
– Чем же он народ привлек?
– Для начала разрешил проповеди слушать сидя. Может кто чурбачок пользовать, а может прямо на полу. Ну ладно, идите своей дорогой Калину слушать.
До Матвея сразу дошло, что самозванец никакой не Калина, а самый настоящий Калин с ударением на первом слоге, скорее всего литовец.
От монастыря поехали к воеводе. Самого не застали, говорили с его приближенным по имени Нил Афанасьевич.
– Ой, братцы, – сокрушался боярин управы на того Калину нет. Одни жалуются, другие защищают. Попробовали урезонить, так с ним целая толпа пришла в Приказную избу.
– Ежели так дальше пойдет, монастырь могут закрыть. Вы этого ждете?
– Приедет воевода, посоветуемся.
– Помогите нам найти ночлег.
– Такое решается у нас в один миг.
На пороге появился служка, сопроводил гостей в отдельный дом, потом привез два узла с едой и кувшин с питием. Петр заместо еды предложил вечернюю службу отстоять в храме монастыря. Матвей его поддержал. Молящихся в церковь набилось много. Служба шла по чину, и священник, убеленный сединой красивый дядька, вел службу так, что Матвей и его спутники забыли о своих мирских делах. Когда пел хор мужских голосов, по телу бегали мурашки. Служба завершилась, и большая часть прихожан заторопилась на выход. Малая часть осталась и чего-то ждала. В боковую дверь вошел монах. «Калина, Калина» – пронеслось в толпе. Матвей попытался рассмотреть самозванца. Сразу в глаза бросилась безбородость и маленькие глазки, опущенные вниз уголки рта, губы тонкие будто кто-то на лице сделал прорезь.
Его проповедь напоминала бред, в котором смешались церковные ценности и все земные радости. Вошли два монаха и хотели вытащить Калину наружу, но толпа загудела. Блюстители порядка ушли. Матвей кивнул своим спутникам, и они тоже вышли из храма наружу. Подошли к монахам, которые только что хотели выдворить самозванца из храма, и спросили:
– Неужели у настоятеля управы на этого болтуна не достанет?
– Проморгали. Пока чухались, он уже паствой оброс. Теперь монастырский устав не позволяет гнать его.
Вернулись в отведенную для постоя избу, сели трапезничать. Говорить на тему монаха смысла никакого не было. В своем бессилье расписались духовные и мирские власти.
– Сходим завтра на совет к воеводе и поглядим.
На совете у воеводы просидели до полудня. Собрали приказных из Разбойного, Поместного, Пушкарного приказов, был игумен монастыря, бояре. Говорили, спорили, но так ничего не решили. Лука потом подметил, что растерянности среди присутствующих не обнаружилось, царило нежелание что-либо предпринимать. Петр согласился с ним и назвал увиденное – хронической ленью. В конце совета решили собраться еще раз на следующий день.
Матвей велел своим помощникам к вечеру подогнать к берегу у монастыря весельную лодку без гребца, приготовить вервию и большой мешок.
– Попробуем своими силами избавить Кострому от нечисти, – поделился Матвей целью всех приготовлений, – после проповеди подойду к Калине и приглашу его на беседу за воротами монастыря. Коли выйдет, отведу подальше и подам сигнал. Тогда вяжите его и в лодку. На другом берегу учиним ему допрос.