Роза Ветров

Соловей чирикал высоко в небе, а утренняя роса ещё не высохла на листве деревьев, когда тучный директор обрушился на племянника с руганью и угрозами, а его ага за шкирку приволок остальных зачинщиков к фонтану. С мечети послышался утренний призыв на молитву, но ученики-мусульмане не спешили читать намазы. С гораздо большей увлечённостью они выглядывали из окон на своих этажах, чтобы понаблюдать за «представлением». Ветер то и дело разносил призывы поддержки тому или другому участнику событий, а смех сопровождал каждое действие директора.

– Мехмед-бей! – зацокал языком ага, обращаясь к сыну Мустафы-Паши, пока хозяин отчитывал племянника. – Что скажет ваш отец?.. Его ведь должны в скором времени назначить бейлербеем26 Румелии… а вы пятнаете его репутацию!

Мехмед не ответил и нахмурил брови. Он уже знал, что за такой харам27 придётся провести в мечети неделю коленопреклонённо!.. Вачаган и Дима лишь враждебно косились друг на друга, пока Абдулла-эфенди – ещё известный в узкий кругах, как кириос Стефанидис, – не надавал Гене указкой по рукам. На ветру красная феска слетела с головы директора.

– На этот раз я выпорю тебя ремнём! И мне всё равно, что будет говорить твоя мать! – всё гневался Генин дядя на родном наречении, которое, по всеобщему мнению, уже давно позабыл. Поговаривали, что он принял мусульманство только ради злачного места, но втайне оставался православным греком и молился перед сном у икон. Старик боялся за свою голову и делал всё, чтобы опровергнуть эти слухи, пять раз в день, как положено, читал намаз и держал пост. Но племянник каждый день пускал в воду все его старания с тех пор, как приехал!.. Пока Абдулла-эфенди гостил у санджак-бея Амасьи, муаллимы28 постоянно писали ему жалобы на Геннадиоса. А теперь ещё и драка с сыном Мустафы-паши!.. И сына русского посла втянули, и младшего Гюльбекяна!..

– Митера поймёт меня! – всё ещё дерзил племянник. – Она знает, что мой отец поступил бы так же!

– И слышать не желаю никаких оправданий! Сейчас вы у меня узнаете, что такое гнев муаллима, – ворчал Абдулла-эфенди, всплёскивая руками. Он подозвал к себе агу и остальных проходимцев, поставил их в ряд и, тыкая в спину парней указкой, приказал им идти вперед через весь сад и коридор. Гене опять досталось больше всех, но он не смотрел на сообщников, и даже Диме не удалось поймать его взгляда.

Негодникам, подслушивавшим разговор из своих комнат, тоже пришлось несладко. Грозясь наказанием, почтенный эфенди разогнал их всех по делам – пусть собираются на завтрак и на занятия, а не глазеют по сторонам в такой час! – после чего затолкал Геннадиоса и трёх его сообщников в пустой класс и, звеня ключами, вышел за порог. Ага, стоявший за спиной директора, сочувствующе покачал головой.

– Посидите здесь взаперти, пока не образумитесь, – запыхавшись от бега, сказал муаллим и взялся за ручку двери.

– Ладно эти бессовестные, но вы-то, Дмитрий Александрович?!.. Ваш отец – дипломат, а вы дерётесь?

Напоследок покачав головой, Абдулла-эфенди захлопнул за собой дверь и закрыл её на ключ с другой стороны. Дима почувствовал, как у него запылали щёки, а совесть принялась грызть и душить его. Что бы сказала Евдокия Петровна, если бы видела его сейчас? Пристыдила бы или поняла бы его? Какой бы совет старая няня дала своему воспитаннику?..

«Открой сердце для нового, и тогда ты найдёшь своё место», – эхом пронеслись в голове последние слова Дуси, и юный граф впервые поднял глаза на горе-зачинщиков. Грек, турок и армянин!.. Да уж, это-то точно новая компания! Где бы он нашёл себе таких друзей в Петербурге? Таких… друзей?..

Вачаган, Мехмед и Геннадиос уже забились каждый в свой угол кабинета и старались не разговаривать, чтобы не накликать очередной беды. Дима набрал в грудь побольше воздуха, вышел в центр и, осмотревшись по сторонам, приветливо улыбнулся каждому из собеседников.

– Давайте начнём всё сначала. Я – его сиятельство, Дмитрий Александрович Румянцев, русский граф родом из Петербурга. У моего отца есть имение в Оренбурге и одно под Тверью. У нас есть крепостные крестьяне, приказчик наш немец, а моя гувернантка – француженка, но я почти ничего не знаю об османах.

Тишина, воцарившаяся в комнате после столь пламенной речи, обескураживала, но юноша видел, что его слушали, и, выдохнув, продолжал:

– Я разъезжал всё детство, потому что мой отец – дипломат, но у меня никогда не было друзей. Я бы хотел узнать, что это такое. А вы?..

Задавая этот вопрос, Дима уже знал, что услышит утвердительный ответ.

ГЛАВА 2.

Константинополь, 1835 год

Сумерки понемногу опускались на весенний город, а над крышами домов через окна в мейхане виднелись купола Голубой мечети. Завсегдатаи трактира высматривали на горизонте Девичью Башню, а вода на берегах Босфорского пролива, соединявшего Чёрное море с Мраморным, приятно журчала где-то вдали, искрясь и переливаясь в лунном свете. В мае погода радовала теплом, и чистый воздух – как хорошо здесь дышалось полной грудью! – ласково касался щёк, будто гладил их. Полумесяц освещал путь, немного слепя глаза, а звёзды – после целого кувшина вина им искренне в это верилось, – исполняли любые желания, стоило к ним только обратиться.

– Муаллим так меня пристыдил, – ностальгически улыбаюсь, вспоминал юный граф Румянцев и спрятал в стакане раскрасневшееся лицо. – Мне казалось, что я провалюсь под землю.

В султанском мейхане, излюбленном всей компанией месте, царило привычное оживление. В помещении, прокуренном и пропахшем, играла переливистая восточная музыка, а тяжелая дубовая дверь не успевала закрываться. С трудом получив патент на продажу спиртного и использование вывесок, трактирщик теперь грёб деньги лопатами, но четырёх молодых людей, один из которых был племянником директора медресе и его хорошего знакомого, старик обхаживал с особыми почестями. По этой причине они даже называли его «Насух аби»29, а Вачаган то и дело оставлял на столе чуть больше монет.

Столик, который по обыкновению занимали друзья, стоял у самого входа и, укрываемый от людей вазой с пышным папоротником, смотрелся немного отстранённо. Это, впрочем, не мешало юношам, что сидели за ним, чувствовать себя частью веселья. Другим же, по причине общего прошлого, что слишком крепко связывало всех четырёх, не удавалось разделить счастья с ними.

– Он бы и сейчас ужаснулся, узнав, где я провожу вечера, – усмехнулся Гена, осушив свой стакан и, вытерев рот рукавом, оглянулся по сторонам. Ни одной обаятельной гетеры рядом! – Ах, бедный мой дядя. Несмотря на все старания, ему так и не удалось вырастить из меня образцового османского гражданина.

– Ты никогда и не хотел быть образцовым османским гражданином, – не без иронии заметил Мехмед, единственный из всей компании не прикоснувшийся к вину и еде с начала вечера. Рамадан!.. – Или станешь спорить?

– Не будь это ты, Мехмед-бей, – со вздохом отозвался Вачаган, достал деньги из кармана и, пересчитав их, отдал трактирщику. Сегодня за его счёт! – Не переживай: заспорил бы.

Взрыв хохота не заставил себя долго ждать, и даже серьёзный Мехмед не удержался от улыбки. Только посетовал на друзей за то, что затащили его в мейхане даже в священный пост. Слушать громкую музыку в общественных местах? Тоже ведь харам! И что скажет по этому поводу жена?..

Почтенный Абдулла-эфенди, чьи проведённые на этой земле годы приблизились к шестому десятку, уже давно отошёл от дел, но, если бы он мог видеть своих учеников в ту минуту, то ничуть бы не удивился. Воспитанники, попавшие под его кров неокрепшими юнцами, выросли в самых настоящих львов! Только привычкам ведь своим… совсем не изменяли.

Сын дипломата Румянцева оставался тем же розовощёким гладковыбритым пареньком с длинными ресницами, красиво очерченным профилем и бархатными голубыми глазами, коим и был когда-то. Мечта любой девицы!.. И всё такой же совестливый… Вачаган? Наследник нефтяной корпорации – высокий, темноволосый, деловитый, только нос чисто армянский – с горбинкой. Сын ныне опального Мустафы-Паши, вечный заводила, грозный Мехмед? Ранняя женитьба и ответственность, с ней сопряжённая, не пошли ему на пользу, и широкие, сильные плечи как будто поникли, а чёрные глаза потеряли былой блеск. Что до Геннадиоса, то племянник – любитель женщин и вина! – поменялся, пожалуй, меньше всех. Балагур и смутьян, каких поискать, и даром, что внешне – светло-русый и сероглазый! – совсем не похож на эллина!

Слушая споры друзей, и Дима смотрел на них с нежностью. Обращаясь в мыслях к тому пресловутому дню, положившему начало их дружбе, он благодарил за него небеса. А ещё милого, милого сердцу муаллима!.. Его он вспоминал почти так же часто, как и дядя Абдулла поминал добрым – всегда ли добрым? – словом всю четвёрку. Каким невыносимым Дмитрию и Геннадиосу показалось то наказание: двадцать четыре часа просидеть взаперти с мальчишками, которых терпеть не можешь?!.. Никто из них не предполагал, что, выйдя из пустого класса только на следующий день, все четверо отныне не захотят расставаться.

С тех пор мейхане стал неотъемлемой частью их жизней. Гостя в Петербурге, Дима неустанно думал об этом месте и тех людях, что связывали его с ним. Выросший в пёстрой восточной столице, юный граф Румянцев водил дружбу с теми, чьи предки испокон веку жили на этой земле. Но он сам никогда не скажет того же о себе! Он лишь перелётная птица, случайно залетевшая в чужое гнездо… Когда попутный ветер принёс Румянцевых в Константинополь, родная Россия перестала быть их домом. Но как же быть тому, для кого с тех пор существовало целых два дома?..

Дима пару раз моргнул в надежде отогнать от себя навязчивые мысли. Тем временем Гена, никогда не знавший забот, вышел из-за стола и, забрав у одного из музыкантов барабан, стал увлечённо стучать по нему пальцами. Публика, среди которой нашёлся не один гордый эллин, с восторгом принимала соотечественника. Музыку из критского молодца ничем не выбить, как и из Вачагана – цифры!

– Мехмед, – вдруг позвал Румянцев, когда озабоченное лицо турка стало слишком выбиваться из общего веселья. – Ты бледен. Не хочешь проветриться?

– Пустяки!

Мехмед лишь отмахнулся, сказав, что всегда с трудом переносил первые дни священного поста и после постного дня с облегчением отправил в рот кусок баранины. Вечернюю молитву только не прочитал!..

– Хорошо, что муаллим этого не видит!.. Наш Геннадиос неисправим, не правда ли?.. – с нескрываемой насмешкой заметил Вачаган, когда Гена, исполнявший танцы на пару с местной певичкой, поцеловал её прямо в губы, а толпа разразилась громкими аплодисментами.

Армянский счетовод красноречиво закатил глаза, но вслед за другими захлопал исполнителям. Дима всё ещё пристально наблюдал за Мехмедом и лишь на мгновение взглянул на балагура-грека. Когда турок заметил на себе взгляд друга, то всё-таки поднял на него свой, и несколько секунд они провели в молчании.

«Фарах! – с горечью подумал про себя Дима. – Конечно же, дело в ней!».

О жене друга они слышали всякое. Суровый отец женил младшего сына в восемнадцать лет. Он же хлопотал об его зачислении в османский военный колледж. Мехмед окончил его с чином младшего лейтенанта, и, пока Геннадиос прожигал жизнь и как перчатки менял влюблённости – да и остальные, надо признать, не отставали! – молодой штабной командир очень рано и быстро повзрослел. Фарах была дочерью близких друзей семьи, и, когда Мустафа-Паша – когда-то преданный султану Махмуду человек! – лишился места под солнцем из-за своих чересчур консервативных идей и высказываний, только благодаря свату он всё-таки добился назначения в Румелию. Свёкор очень высоко ценил невестку и за нескончаемой благодарностью её отцу не замечал, как зачах его сын. Фарах отличалась религиозностью и даже в том, чтобы познакомиться с друзьями мужа – с чужими, по её словам, мужчинами, – видела нечто предосудительное.

– Я клянусь, она не тронула моего сердца! – перевозбуждённым голосом заявил Геннадиос, вернулся за столик к друзьям и отложил в сторону барабан. – Этот поцелуй ничего не значит.

– Ставлю сто акче на то, что ты врёшь! – передразнил его Вача.

– Брось!.. Погляди: появилось зрелище поинтереснее, чем мои маленькие шалости.

Даже Дима и Мехмед, не очень-то слушавшие болтовню друзей, оглянулись на входную дверь. После шумного выступления музыка немного стихла, и тяжёлые шаги послышались только яснее. В мейхане зашёл высокий, упитанный человек с длинной бородой и позолоченной пряжкой в виде волка на поясе, а двое крепких молодцов последовали за ним как верные янычары за султаном. Богато одетый гость носил чёрный тюрбан вместо фески и то и дело звенел чётками. Зайдя в помещение, он отдал трактирщику целый мешок с акче и, немного пошептавшись со стариком, направился к самому вместительному столику в его заведении.

– Дядя Фазлы? – воскликнул Мехмед, заметно обрадовавшись, и проворно поднялся с места, узнав в новоприбывшем своего дорогого родственника. – Дядя Фазлы!..

Вдруг безучастное лицо старого бея просияло. Юноша вышел из-за стола и от души обнял его. Родственник горячо оценил душевность племянника и, несмотря на разногласия, что с недавних пор рассорили его с братом, искренне обрадовался его сыну.

– Как давно я не видел тебя, мой лев?! – радушно проговорил дядя Фазлы, похлопав племянника по шее, и широко улыбнулся. – Как поживает мой любезный брат?.. Не скучает ли в провинции?

– Он в добром здравии, дядя. Иншаллах! Ну а тётушка Шебнем?.. Я очень скучаю по ней и Амине.

– Я очень рад это слышать, мой лев. Скоро ты и сам с ними встретишься… я уже отправил их экипаж к вашим воротам.

– Правда? Как жаль, что вы так редко бываете у нас, дядя!

Причина, по которой родственные встречи стали столь редки, была известна друзьям Мехмеда. Солнце его отца закатилось два года назад, зато ярко засияло дядино. В обществе Фазлы-Кенан-Паша слыл прогрессивным человеком и горячим приверженцем прозападных реформ султана, пусть и то, что они слышали о нём из уст Мехмеда, не всегда сходилось с этим образом. Впрочем, они бы никогда не посмели подозревать столь почитаемого государственного мужа в лицемерии. Молоденьким юношей Паша учился в Париже, где и подхватил модные веяния, а теперь пожинал его щедрые плоды, заседая вместо брата в совете дивана.

– Давайте сядем! – немного погодя предложил племянник, и, всё так же улыбаясь, проводил дядю Фазлы к пиршественному столу, ломившемуся от вина и других неугодных во время поста излишеств. – Паша, пожалуйста знакомьтесь: это мои друзья.

Дядя Фазлы бросил на стол едва заметный укоризненный взгляд, но Мехмед поймал его, и улыбка медленно сошла с лица племянника. Вина скользнула по нему как тень. Но ведь Ифтар30 уже наступил и…

– Так вот каковы те самые друзья, – как ни в чём ни бывало продолжал amca31, и его голос не казался враждебным, когда он пожимал Диме руку. – Сын графа Румянцева, если не ошибаюсь? Однажды я присутствовал при встрече султана и вашего отца…

– Вы знаете моего отца? – радостно воскликнул Дима. – Он большой пример для меня. Несмотря на то, что мне до него ещё далеко…

Дядя Фазлы сказал, что яблоко от яблони падает недалеко, и что русский император, должно быть, очень гордится своими верноподданными. Дмитрий Александрович казался польщённым и даже сел напротив Паши, когда тот, наконец, опустился за стол и, широко расставив ноги, велел своим людям привести трактирщика: вино – убрать, принести чаю, плова и тушёной индейки с овощами. Бесконечные золотые цепочки на шее и пальцах звякнули, когда дядя Фазлы махнул рукой своему аге, и Вачаган, разбиравшийся не только в нефтяной инженерии, но и в ювелирном деле, заинтересованно сощурил глаза.

– Сплав похож на Нерсесяновский, – задумчиво протянул Гюльбекян. – Вы знаете Хорена Самвеловича?..

– Как же-как же, – качая головой, зацокал языком Паша, – мне ли не знать главного султанского ювелира? Лучше армян с этим делом всё равно никто не справляется.

– Вы так считаете, Паша?

– Вынужден признать. Вы платите нам бедель32, а взамен мы заказываем у вас ружья, стремена и доспехи. Как наш султан, так и я…

Национальное самосознание Вачагана заликовало от подобного признания, и он весь зарумянился. Похвала всегда радовала его душу, и, хотя на этот раз хвалили не его семью, ювелиры-Нерсесяны значили для наследника Гюльбекяновских месторождений нефти гораздо больше, чем казалось со стороны. Их младшая дочь Манэ, выросшая на его глазах, уже давно не покидала его мысли. Его мать мечтала увидеть Манэ своей невесткой, а её старший брат Завен оказывал предполагаемому зятю дружескую поддержку, изредка чередовавшуюся с колкими шутками. Вот только она сама как будто бы не замечала этого и, казалось, что Геннадиос, который с недавних пор преподавал юной армянке игру на пианино…

– Думаете, то, что вы покупаете у армян ружья и доспехи, может восполнить боль и кровь, пролитую во время захватнических войн? – неожиданно выступил Геннадиос и сделал смачный глоток вина из стакана, откуда до этого не доставал носа. Мехмед заметно изменился в лице, многозначительно покачав головой, Вачаган округлил глаза в недоумении, а Дима предупредительно шикнул на него, но грек уже не слышал и не видел их. Отцовская кровь забурлила в жилах, будто он и сам стоял в дверях монастыря Аркади и вот-вот собирался поджечь себя и остальных. Даже музыка в мейхане стихла настолько, как будто все взоры обратились в их сторону.

– Вы ведь… Геннадиос, верно? – Несколько секунд Фазлы-Кенан-Паша не сводил с грека взгляда, после чего, посмеиваясь, задал этот вопрос и почесал бородку. – Геннадиос Спанидас, родной племянник директора медресе при Сулейманийе?

– Вы слышали обо мне? – ничуть не смутился Гена и откинулся на спинку стула, не выпуская из рук кувшина. Так он казался себе солиднее и, конечно, бесстрашнее. Чего ему бояться?..

– Сын критского священника, – со вздохом заключил Паша, постучал пальцами в перстнях по столу и, шепнув что-то своим агам, из-за чего те громко рассмеялись – несмотря на шум и разговоры вокруг, их было прекрасно слышно, – продолжал: – Не думал, что вас настолько интересует судьба армянского народа.

Секунды потекли медленнее и от того невыносимее. Аги, сидевшие за спиной у хозяина, неприятно хохотнули, а один из них даже выпустил изо рта клубок кальянного дыма. Уголки губ у грека дрогнули, а грудь напряглась под тонкой тканью рубахи, словно он из последних сил сдерживал ругательства.

– Прошу не приплетать сюда больше армян, – серьёзным тоном вещал Вачаган. – Не думаю, что нам нужны ссоры.

– При всём уважении к делу ваших отцов, Вачаган Багратович, но ваш друг, пожалуй, печётся о них не больше приличествующего.

– Не вижу разницы между греками и армянами, когда мы говорим об османских зверствах на их землях, – всё-таки вспылил Геннадиос и поднялся на ноги. Желваки вздулись на скулах, а кровь ударила юноше в голову. – Если бы вы только знали, как мой отец…

– Религиозный фанатик, – строго, но спокойно проговорил Фазлы-Кенан и невозмутимо посмотрел оппоненту прямо в глаза. Левой рукой он опёрся на стол и принял такое положение, что смотрел на грека сверху вниз холодным выражением чёрных глаз. Небрежность, что сквозила в его манерах, привела Спанидаса в бешенство.

– Что вы сейчас сказали?..

– Уверен, что вы всё слышали, кириос Спанидас. Вы хотите, чтобы я восхищался тем, кто оказался настолько слаб, чтобы принять поражение, что лишил и себя, и с десяток людей жизни? Вместо того, чтобы принять мягкие условия взаимного сосуществования под единым флагом…

– Взаимное сосуществование?.. Изнасилования, поджоги, отрезанные языки?! Это и есть ваши мягкие условия?.. – На этих словах Геннадиос пнул ногой несколько деревянных стульев, и те с грохотом опрокинулись, наделав шуму. Музыканты перестали бренчать на сазе и зурне, а немногочисленные женщины в пёстрых нарядах ахнули и забились каждая в свой угол. Толпа разошлась по разные стороны, и на миг в мейхане наступила такая тишина, как будто люди в нём не дышали и вовсе. Мехмед устало прикрыл веки и переглянулся с ошарашенным Димой. Почему они не предвидели всего этого раньше?..

– Вы, кириос, – нарочито улыбнулся Паша, всё-таки встал со своего места и, поправив пряжку на поясе, медленно поравнялся с греком, – никак смеете осуждать политику падишаха?..

– Если его политика чинит зверства – безусловно.

– Геннадиос! – прикрикнул на друга Мехмед, но тот даже бровью не повёл. Румянцев сглотнул, впервые, пожалуй, осознав, как много значила истинная дипломатия. Как бы он хотел сейчас уладить все конфликты так же легко, как это удавалось его отцу!

– В войне не бывает правой стороны, и как жаль, что ни вы, ни ваш отец этого не понимаете. Думаете, если бы ваши распрекрасные греки оказались на нашем месте, то они бы…

– Они бы ни за что не решились на эти бесчинства!.. Мы – христиане – не способны на такое.

– Да что вы говорите?

– Но если нас разозлить, то мы, будьте уверены, дадим отпор. Так что пусть османы опасаются! Когда-нибудь придёт и их черёд плакать и страдать, и уж тогда мы отыграемся!..

– Вы мне угрожаете, кириос Спанидас? – хитро усмехаясь, вопрошал Паша, и по ряду слушающих прошёлся лёгкий шёпот. Геннадиос впервые с начала спора разжал кулаки, а вздувшаяся от злости вена на лбу разгладилась и исчезла. Фазлы-Кенан обнажил белые хищные зубы. Глупый юнец!..

– Уведите его, – раздражённо бросил Диме и Вачагану Мехмед, обходя стороной опрокинутые стулья. – Уведите, пока я сам не надавал ему оплеух.

Проходя мимо грека, турок ощутимо задел его локтем в бок и вложил в этот пинок всё возмущение, какое только мог передать. Геннадиос, как будто очнувшийся ото сна, выглядел потерянным, и Мехмед вдруг осознал, что как истинный лидер снова возьмёт на себя ответственность за оплошность друга. Что ж, не впервой!..

– Молись, чтобы я смог тебя спасти, иначе скоро ты поздороваешься с виселицей, – в последний момент шепнул он Гене, отведя его в сторону. Насух аби как раз попросил музыкантов возобновить игру, а одна из девиц даже закрутилась волчком вокруг его дяди.

– Он провоцировал меня, Мехмед! – не остался в долгу виновник, и молодой лейтенант еле сдержался, чтобы не дать ему тумака. – Никто не смеет так говорить о моем отце!

– Если тебя повесят, твоя мать этого не переживёт, понимаешь? А дядя и сестра? – зашипел он сквозь зубы и с наслаждением наблюдал за тем, как раскаяние наконец озарило лицо грека. – Мало они мучились с тобой, а? Если бы сюда сейчас явились субаши33, ты бы уже был за решёткой. Какой же ты дурак, Геннадиос!..

Потеряв всякое терпение, турок грубым движением оттащил грека за шкирку вглубь помещения, где его уже перехватили армянин и русский. Дубовая дверь мейхане скрипнула, и трое приятелей исчезли за ней, увлекаемые лунным светом. Мехмед тяжело вздохнул и, натянув приветливую улыбку на лицо, весело окликнул дядю.

***

Геннадиос топтался с ноги на ногу у ступенчатого входа в мейхане, то и дело виновато косясь на его двери. От нервов он даже закурил бы табака!.. Спрятав руки в карманы широких костюмных брюк, Вачаган глубоко вдыхал свежий ночной воздух и пинал камешки, а те то и дело отлетали к прилавкам восточного базара, безмолвного и безжизненного в ночное время. Днём в таком соседстве они бы точно оглохли или ослепли бы от пёстрой палитры тканей и людей. Дима стоял чуть поодаль и, собрав руки на груди, строго молчал, хмуря брови. Никто не разговаривал, отчего обволакивающая темнота да стрекотание кузнечиков где-то в кустах ощущались лишь пронзительнее.

– Ругайте, кричите на меня, но только не молчите так!.. – наконец воскликнул директорский племянник и зажмурился под недовольным взглядом русского. – Я виноват, я знаю.

– Когда-нибудь ты накликаешь на всех нас беду, Геннадиос! – отозвался Дима по-гречески, потому что считал, что так звучал для критянина убедительнее. – Помяни моё слово!

– Что бы он ни сказал, я с ним согласен. – Армянин поддержал графа Румянцева, и Гена немного обиженно сощурился в его сторону.

– Ты-то чего молчал? – пожал плечами грек. – У тебя дяди армянские фидаины!.. Мог бы и поддержать меня.

– Ну вот опять начинается!.. – Его сиятельство сверкнул в их сторону глазами.

– Мы довольно пассивны по сравнению с вами, – со вздохом отвечал Вачаган и внимательно всмотрелся в звёздное небо. С каких это пор их расчётливый счетовод стал таким мечтателем? – Но это не значит, что мы смирились. Поверь, наше время тоже придёт…

– Ещё одно слово, и я надаю вам обоим пощёчин.

Армянин и грек тотчас замолкли и, понурив головы, разошлись по разные стороны улицы. В такой час на ней почти не было прохожих, и даже чей-то богатый экипаж, стучавший колесами по площади Султан-Ахмед, не привлёк их внимания. Над их головами в одном из окон ещё горела свеча, а жена, судя по звукам, отчитывала мужа за какую-то провинность. Привычная, суетливая стамбульская жизнь!.. Очередной камешек, которого Гюльбекян легонько коснулся носком туфель, отскочил от стены и с громким бульканьем опустился на дно канала. Мехмед всё ещё не показывался, и Дима запрокинул голову назад, позволив ласковую майскому ветру остудить свои мысли.