Роза Ветров

– А я-то думал порадовать тебя сегодня благой вестью, – вдруг нарушил молчание Гена, всё ещё обиженно косясь на русского друга. – Считал, обрадуешься узнать, что моя сестра на днях возвращается из Афин.

– С женихом, – поспешил поправить его Вача и сочувственно посмотрел на Румянцева. – Почти замужняя. Вот это благая весть!..

– Подумаешь!.. Он же теперь в сестру другого друга влюблён. Ты что, не слышал про восточную сказку, Амину-ханым?

– Да неужели?..

– Представь себе! Кому нужны православные, когда есть мусульманки!

– Эх, жаль наша Гаянэ уже давно замужем.

– Прекратите сейчас же, вы оба!..

Мысли путались в голове Димы. Он тяжело дышал, не в силах подавить душащие воспоминания о двух разрывающих его душу материях – «восточной сказке» и «родном православии». Ксения – его первая любовь! – как давно она уехала из Константинополя навстречу новой жизни?.. Ещё до того, как новосозданное королевство Греция объявило Афины своей столицей, богатая отцовская родственница, вспомнившая о племянниках только на старости лет, забрала юную податливую Ксению в свой особняк на «перевоспитание». Она обещала племяннице консерваторию и просвещенную светскую жизнь, от которой та не смела отказаться. Тётка была бездетна и очень нуждалась в ком-то, кто скрасит её одиночество, поэтому принялась за выбор воспитанника со рвением, с каким маленькая девочка обычно наряжает свою куклу. Он будет творением её рук, которое она сможет дёргать за верёвочки и заставит «говорить» и «ходить», когда только пожелает! Как это чудесно, не правда ли?.. Увы, Геннадиос с его взрывным нравом и непрерывным хулиганством никак не подходил на эту роль и почти сразу же отвернул от себя чопорную жеманную аристократку. Зато его сестра, так многое пережившая в свои восемнадцать, сделала всё, чтобы понравится ей. Три года они напоминали птиц–неразлучников, а Гена даже называл их «голубками», но потом греческий флаг забрал у юного графа возлюбленную, да и он сам горячо разочаровался в ней со временем. Как так можно: продаться во власть старой перечницы, оставить друзей и семью ради красивых нарядов и балов?.. Мог ли он понять её?

Мог ли?..

Кирия Мария была самой гостеприимной и приветливой хозяйкой из тех, каких Дима когда-либо знал. Встретив друзей сына в дверях, она зашуршала пышной белой юбкой и бусами на шее, заключила каждого в объятья и, поскольку стояла зима, собственноручно забрала с их плеч меха. Накинув на свои собственные тёплую шаль, она впопыхах убрала чёрные волосы в высокую – истинно греческую! – причёску, но эта небрежность очень шла женщине. После смерти мужа она почти не следила за собой, а шершавые руки совсем огрубели от ремесла швеи. Спанидасы не держали в доме слуг, хотя и жили у дяди Абдуллы-эфенди в районе Ортакёй, расположенном в центре европейского берега Босфора. Всё указывало на то, что слухи, которые ходили про уважаемого директора, были правдивы: иконы, излюбленная греческая керамика, даже Библия на столике у входа так никуда и не исчезли из этих стен. Геннадиос, наверняка, поднял бы целый скандал, если бы дядя вздумал спорить!..

– Анатолиос всё ещё заполняет свои бумажки в медресе, так что можете быть спокойны. Он нам не помешает, – приветливо улыбнулась кирия, и, когда молодые люди на секунду застыли в недоумении, сокрушённо ахнула. – О, прошу простить!.. Абдулла-эфенди, конечно же!.. Забудьте то, что я вам только что сказала.

Дима подавил улыбку и переглянулся с Вачаганом. Анатолиос!.. Вот они и узнали настоящее имя директора.

– Мы раскрыли самую страшную тайну дяди, митера, – весело подмигнул матери Геннадиос. – Анатолиос, представляете?..

– Можете быть спокойны, кирия Мария, – ответственно заверил её Мехмед и вежливо поклонился матери друга, – мы никому об этом не расскажем!

Все весело рассмеялись, и, когда хозяйка пригласила гостей к столу, Дима почувствовал себя вконец очарованным этим греческим домом, несломленным духом его обитателей и даже скромной, но вкусной едой, приготовленной заботливой рукой. Белые занавески, высокие стены… и те напоминали ему Россию! В какой-то момент юному графу нестерпимо захотелось вернуться на Родину или же стать частью этой жизни, ведь у него самого никогда не было столь крепкого семейного очага…

– А где адельфи34, митера? – вдруг спросил Геннадиос, с увлечением жуя тушёное мясо в густом соусе. Вачаган как раз спросил у кирии, по какому рецепту греки готовили пахлаву. Мехмед старался хранить молчание и то дело косился на Библию в углу. Отец наверняка сказал бы, что сидеть так близко к христианскому священному писанию – харам…

– Наверху, агапи му35, – отвечала госпожа. – Можешь подняться и позвать её к нам.

– Я позову!.. – вызвался юный Румянцев и так резко поднялся с места, что приборы на столе звякнули, а его ножка чуть покосилась. Гена звучно хмыкнул, и даже сдержанный Мехмед рассмеялся в сжатый кулак.

– Как вам будет угодно, Дмитрий Александрович.

Госпожа Спанидас благосклонно отпустила юношу и проводила его снисходительным взглядом. Дима пристыженно жмурился, сверля глазами пол, а ладони вспотели от стыда, пока он поднимался по витиеватой лестнице в верхние спальни. Всё кончено!.. Этот позор позади…

– Я просто безнадёжен! – Юноша ругал себя последними словами, но чем яснее из одной из спален раздавалось дивное девичье пенье, тем меньше он думал о тех болезненных мгновениях. Мозг затуманился, будто его заворожила мелодия сирены. Музыкальный, переливистый язык… Греческий! Да-да, это точно был он!

В длинном узком коридоре, где он вдруг очутился, только в одной комнате горела свеча. Дверь в неё оказалась приоткрыта, и русский граф пошёл на зов. Ксения сидела на подоконнике и, свесив с него одну ногу, вышивала. Игла проворно двигалась в длинных умелых пальцах, а лунный свет придавал их обладательнице ещё больший ореол таинственности. Дима затаил дыхание, когда золотистая прядь выбилась из причёски, но Ксения не убрала её за ухо. Слишком увлечена она была своей песней!.. Греческая колыбельная, льющаяся из самых глубин истерзанной души, поразила впечатлительное воображение юноши. Дима прирос к месту, с ужасом осознавая, сколько боли и скорби сквозило в этих строчках. Губы Ксении еле двигались, а лицо напоминало скорбный лик Богоматери.

В какой-то момент она замолкла, и Дима заспорил бы на что угодно, что какие-то картины – уж не турецкий ли захват Крита?.. – затуманили её разум. Наконец, он наступил на треснувшую половицу, и девушка вскрикнула, спрыгнув с подоконника. Вышивание она прижимала к груди, но на её лице не читалось страха.

– Я не хотел прерывать вас, деспинис Ксения, – дрожащим от волнения голосом заговорил он по-гречески. – Ваши родные послали меня позвать вас к столу…

– Передайте, что я скоро буду, – ответила она, улыбаясь уголками губ, и медленно развернулась к окну лицом. Дима понял, что ему следовало уйти, но ему никак не хотелось делать этого. Тогда он снова пошёл на риск и приблизился, встав по левую руку от сестры друга. Лунный свет освещал её спокойное, умиротворённое лицо. Ксения держалась так просто, как будто её совсем не смущало его присутствие, и в эту минуту Румянцев впервые осознал, что Ксения и Гена действительно были родственниками.

– Эту колыбельную пел мне отец, – сказала она немного спустя и всё-таки обернулась к нему. Сердце в груди Димы забилось как кролик в клетке, но он очень постарался не отводить взгляда. – До того, как умер…

– Я сожалею, – искренне признался он. – Ваш отец был очень храбрым человеком!..

– Если бы не он, – отозвалась она со вздохом, – я бы уже давно отправилась в гарем османского султана.

Граф Румянцев опешил, не зная, что на такое ответить. На уроках истории он всегда получал похвалы учителей, но одна только мысль о том, на что она намекала, привела его либеральное светское нутро в ужас.

– Вы так удивляетесь?.. – непринуждённо усмехнулась она. – Неужели не знаете, откуда они берут наложниц? Сколько османских султанш по происхождению гречанки? Грузинки, армянки?.. Даже русские!

– Да, но это кощунственно. – В горле у юноши пересохло, но он всё равно украдкой любовался её непоколебимостью. Или же это была только игра?.. – Как вы избежали плена?

– Отец прятал меня в монастыре. В Аркади и в других… Однажды даже в доме своих друзей-турок…

– У вас были друзья-турки?

– Ну вы же дружите с Мехмед-беем, не правда ли?..

Дима снова вгляделся в звёздное небо сквозь запотевшее окно. Зима в этих краях хоть и не суровая, но его почему-то пробрал странный озноб. Или же всё-таки жар?..

– Мехмед другой, – заключил он немного погодя и опёрся о подоконник руками. – Он тяготится своей семьёй. Сколько бы он ни скрывался, я это чувствую.

– Бесконечные «харамы», – согласилась с ним Ксения. – Он похож на бочку с порохом. Когда-нибудь обязательно взорвётся… Помяните моё слово, ваше сиятельство.

– А Вачаган? – переспросил его сиятельство, явно входя в кураж. Ксения вновь улыбнулась.

– Он неплохой, но совершенно слеп в том, что касается чувств. Цифры чересчур забили ему голову.

– О да, это точно о нём!..

Молодые люди весело рассмеялись, и напряжение между ними медленно сошло на нет. Смех разрядил обстановку, но деспинис, которую слишком многое тяготило, не позволяла себе надолго забыться.

– Мой брат – полнейший недотёпа, – сказала она, почти не моргая. Дима внимательно слушал её. – Обаятельный, но ужасно безответственный. На него нельзя положиться. А митера…

– Митера?

– Она постоянно жалуется на головные боли, и я знаю, что она нездорова. Если бы не дядя Анатолиос… не знаю, где бы мы сейчас были.

Юноша сглотнул, чувствуя, как сочувствие и сострадание переполнили его тело. Ксения поражала его с каждой минутой всё сильнее. Кто мог похвастаться такой силой духа?!.. Через что ей только не пришлось пройти… но у каждой истории – тем более такой печальной! – должен быть свой счастливый конец. И если бы он писал её, то он бы…

– Но я рада, что Геннадиос встретил вас, граф, – неожиданно вновь подала голос деспинис и расхрабрилась, расправив плечи, – да и из всех его друзей вы, пожалуй, нравитесь мне больше всех.

– Правда?.. – ни жив ни мёртв спросил Дима.

«Вы мне тоже… нравитесь!». – Весь разговор эта мысль не давала ему покоя.

– Да!.. Вы уравновешиваете остальных. Если бы не вы, не думаю, что они бы сдружились.

– Мой отец – дипломат и хочет, чтобы после медресе я поступал в университет в России, – немного невпопад отвечал он, и Ксения заметно напряглась. – Но я не хочу уезжать из Константинополя. Здесь вся моя жизнь!.. Друзья и…

На миг, когда их взгляды встретились, Дима понял, что больше не нуждался в словах. Решительных действий!.. Вот, чего требовала от него та, что чуть не попала в наложницы к турецкому султану, та, что потеряла отца, выхаживала больную мать и постоянно беспокоилась за брата… Видел бог!.. Этого же самого желала и его душа.

Мягкий, терпкий поцелуй, бывший для обоих первым, с громким свистом прервал Геннадиос, от шуток которого ни сестра, ни лучший друг не избавились до самой разлуки. Вачаган закатывал глаза, а Мехмед то и дело восклицал: «Субханаллах! Альхамдулиллах!», но, несмотря на все эти причитания, ни один из них не мог забрать у влюблённых сладостных воспоминаний, подаренных этим днём.

– С султаном это не было бы настолько приятно, – шутя, сказала она как-то раз между поцелуями, когда ни Геннадиоса, ни остальных не оказалось рядом.

– С каким ещё султаном? – Сердце возлюбленного упало в пятки. – Забудь про султана. Ты – моя, слышишь?.. Когда-нибудь я женюсь на тебе.

Ксения улыбалась, но в этой улыбке сквозило столько недоверия, что это насторожило Диму.

– Отвезёшь меня в блестящий Петербург? Меня – гречанку с острова Крит? – то ли мечтательно, то ли насмешливо протянула девушка и, закусив нижнюю губу, опёрлась о стену затылком. Какой красивой она казалась ему в эту минуту!..

– Конечно, отвезу. Ты православная с именем Ксения. Ты даже не будешь выделяться…

– Я не верю в сказку про Золушку, Дмитрий Александрович. И никогда не верила…

Только когда она уехала, он понял смысл того разговора. Она посчитала его журавлём, а Афины – синицей и, конечно, предпочла то, что казалось вернее. Она предала их любовь, и теперь, по мнению её брата, он должен расстроиться из-за вести о женихе? Не сейчас, когда в его сердце уже давно другая!..

– Ты, похоже, поставил себе цель рассориться сегодня со всеми! – недовольно бросил он греку, смотря себе в ноги.

– Не ставил я себе такой цели, – пожал плечами её брат. – Просто хочу напомнить, что ты тоже хорош. Ты собирался возвращаться в Петербург на учёбу, а моя сестра уже слишком устала от неопределённости в жизни…

– И кто в этом виноват?.. – не сдержал яда Дима.

Вачаган демонстративно откашлялся, напомнив о том, что каждый из них перешёл черту. Геннадиос говорил правду – молодой граф Румянцев действительно уезжал из Константинополя на три года, пока учился на словесном отделении императорского университета в Петербурге, но ведь он ни разу не давал ей повода усомниться в своей верности! Он вернулся, как только окончил университет, отказался от службы при императорском дворе, разругался из-за этого с отцом, а она!..

– Не знаю, что у вас тут произошло, но ещё одной ссоры я не вынесу, – недовольно пробормотал Мехмед, появившись за их спинами в потёмках. Друзья тотчас позабыли всё разногласия и накинулись на него с вопросами. Турок не стал обнадёживать друзей, но всё-таки заверил, что смог утихомирить бурю. Руки у него, правда, дрожали, а вид был такой, словно он только что сражался с тигром.

– Таким разозлённым я его никогда не видел, – тяжело вздохнул племянник. – Но я сделал всё, что в моих силах, чтобы он поверил в безобидность Гены.

– Это значит, что султан ещё может послать за мной субаши или даже твоего брата? – чересчур безрассудно пошутил грек.

По воцарившейся тишине Геннадиос понял, что эта перспектива вполне могла стать реальной, и вся жизнь пробежала у него перед глазами. Помимо матери, сестры и дяди он увидел перед собой ещё одно лицо, мысли о котором не покидали его весь остаток вечера.

– Полноте. – С усталым вздохом Мехмед тронулся с места. – Мы сделали всё, что могли. А теперь пойдёмте, пока почтенный кириос не втянул нас ещё во что-то.

После всех событий часовой давности общение никак не налаживалось, и несколько кварталов молодые люди прошли молча, даже не поднимая друг на друга глаза. Возле собора Святой Софии они, наконец, нарушили молчание и горячо обнялись. На этом месте они обычно прощались, и каждый расходился в свою сторону.

– Всё будет хорошо!.. Вот увидите, – отозвался Вачаган, бывший сегодня молчаливее обычного. – Где наша не пропадала.

– Мехмед?.. – вдруг позвал друга Дима, когда тот ответил на рукопожатие армянина. – Можно я провожу тебя?

Турок кивнул, должно быть, догадавшись о возможной причине такой любезности, но пока что не озвучил её вслух. В свою очередь Геннадиос вызвался пройтись до Гюльбекяновского особняка в армянском районе Стамбула Кумкапы, хоть путь до него был и неблизкий.

– Уверен? – донесло до них эхо голос армянина. – Я планировал взять омнибус…

Ответ Геннадиоса не дошёл до них, но Дима не очень-то вслушивался в этот разговор. Когда ночь скрыла друзей, они с Мехмедом сели в карету со старым кучером Мустафы-Паши, но никто не разговаривал. Каждый погрузился в свои мысли, и лишь тихий стук колёс по Галатскому мосту нарушал тишину. Позади остались базар, и две мечети, когда впереди наконец замерцали знакомые с детских лет окна. Где-то совсем рядом залаяли собаки, и друзья вышли из фаэтона. Дима погрузился в ностальгию – как часто он бывал тут в отрочестве? – и с интересом рассматривал восточный орнамент на входной двери, а Мехмед тем временем оглянулся на занавески на втором этаже. Шум и разговоры за ними не затихали.

– Дядя Фазлы правду сказал… Тётя Шебнем уже здесь.

Когда Мустафу-Пашу назначили бейлербеем Румелии с резиденцией в Эдирне, жена поехала за ним. Дом остался на плечах трёх сыновей, но, когда Нариман, женившись, за хорошую службу получил место кадия в одном из судов Кутахьи, а Ибрагиму богатый тесть – тот самый сераскер, которому он адъютанствовал, – подарил особняк прямо на берегах Босфора, старый отцовский дом перешёл в наследство младшему сыну. В нём он жил только с женой – за пять лет брака детей у них так и не родилось, – но иногда здесь гостили и старший брат с семьей, и любимые тётя с дядей. Так на одном из вечеров Дима и повстречал Амину, и…

У самого порога Мехмед вдруг развернулся к другу лицом и сказал:

– Послушай, с Аминой ничего не выйдет, – проговорил он твёрдо и размеренно, так что русский друг немного опешил от такого напора. – Тебе лучше не мечтать о ней. Амина не Ксения и не станет прятаться с тобой по углам…

– Прятаться со мной по углам?.. Не знал, что ты такого низкого обо мне мнения.

– Она мусульманка, Дмитрий Александрович, – невозмутимо продолжал ревнивый старший брат. – А ты православный христианин. Я знаю твою натуру романтика, но, поверь, под этой крышей она тебя не оправдает. Уж я-то знаю…

Пока Дима ловил ртом воздух как рыба, выброшенная на берег, Мехмед уже скрылся за порогом и даже не предложил ему войти. Его сиятельство несколько раз моргнул, чтобы отогнать навязчивые мысли, но, казалось, провёл за этим занятием целую вечность. Когда он, наконец, пришёл в себя и снова обратил свой взор на дом влиятельного когда-то Паши, свечи горели уже в двух окнах на первом этаже. Одна из комнат, должно быть, принадлежала молодым супругам.

– Аллах-Аллах, Мехмед!.. – Силуэт Фарах чётко вырисовывался в ночи благодаря свечам. Она отдёрнулась в сторону, как только муж вошёл в спальню и сделал попытку обнять её сзади. – Я только что читала намаз. Он стирается от прикосновения мужчины… Ты же знаешь!..

Дима сокрушённо прикрыл веки. Предсказуемо!.. Как больно ему стало за друга, когда тот опустился на кровать и спустя некоторое время откинулся на ней навзничь! Русский граф посмотрел на другое освещённое окно, где занавески подозрительно колыхнулись, как только он повернулся в их сторону. Его сердце сжалось от сладостных подозрений. Образ восточной девушки в платке снова мелькнул в голове как тень, загадка, мечта, и ничто на свете – даже самые мудрые увещевания друга! – не заставили бы его отказаться от них.

***

В Кумкапы несколько домов стояли в ряд и образовывали маленькую самостоятельную общину, руководимую Константинопольским патриархом армян и его резиденцией. Ворота, служившие входом в поселение, почти никогда не закрывались – хозяева здесь очень любили принимать гостей. Маленький живописный садик с абрикосовыми деревьями стоял почти у каждого из них. В домах никогда не затихали вечерние хлопоты – ложились здесь всегда очень поздно, – а традиционное распитие кофе могло длиться часами. На лавочках возле сада по своему обыкновению сидели пожилые женщины с покрытыми головами, знавшие и чаявшие всё и обо всех, и вяло жевали тыквенные семечки.

– Вачаган джан! Бари гишер36, – окликнула друзей одна из этих женщин, как только Вачаган и Гена вышли из омнибуса и прошли мимо её сада. – Что-то ты сегодня припозднился. Отец-то знает?

– И вам сладких снов, Каринэ куйрик, – не остался в долгу армянский друг и натянуто улыбнулся, помахав женщине рукой. – Знает-знает, Каринэ куйрик.

– Ты, может, зайдёшь завтра с матерью к нам на кофе? Я напекла такой вкусной гаты… И моя Лилит будет тебе очень рада.

– Прошу простить, Каринэ куйрик, совсем нет времени. Столько дел накопилось у нас с отцом с этим последним рудником… Де, мнак баров!37

Женщина спросила что-то ещё, но Гюльбекян уже схватил Геннадиоса за левый локоть и, заметно ускорив шаг, сделал вид, что не услышал её. Молодые люди благополучно миновали садик тикин Каринэ и остановились возле Гюльбекяновского особняка с пышными деревьями и фонтаном во дворе и, тогда Вачаган всё-таки ответил на вопросительный взгляд грека:

– Она мечтает женить меня на своей дочери, – поморщив нос, объяснял он у самых дверей. – А мы с ней друг друга терпеть не можем. Просто невыносимо… здесь каждый норовит меня сосватать. И моей сестре постоянно докучают вопросами о ребёнке!

– А Нерсесяны далеко живут?.. – отстранённо отозвался Геннадиос и повертел головой во все стороны. Армянин заметно посерьёзнел и, помедлив несколько секунд с ответом, еле слышно прошептал:

– Нерсесяны?

– Я узнаю их дом внешне, но не скажу, где именно он находится. К воротам меня всегда привозит кучер, – мечтательно пробормотал Гена. Кучер привозил молодого Спанидаса к своим хозяевам каждые вторник и четверг и целых два часа под пристальным надзором бабушки Манэ молодой грек преподавал ей игру на пианино. Вачаган знал об этом, но не воспринимал всерьёз, пока однажды, заехав к отцовским друзьям по поручению, через полуоткрытую дверь гостиной не застал их урок воочию. Он мог бы спорить на деньги – возможно ли такое?! – что под инструментом учитель и его ученица держались за руки, а тикин Нвард не отличалась настолько хорошим зрением, чтобы заметить это. В тот день сердце младшего Гюльбекяна впервые сжалось до размеров абрикосовой косточки и треснуло напополам. Он, как и Румянцев, на несколько лет уезжал из Константинополя, чтобы получить в Сорбонне образование, о котором мечтал, а, когда вернулся… всё уже оказалось кончено.

Геннадиос… весёлый, улыбчивый Геннадиос, так много смысливший в музыке, танцах и живописи… Так уж ли сложно очароваться им, особенно если ты – молодая, впечатлительная девушка? Спанидас единственный из всей четвёрки ограничился образованием, полученным в медресе, и зарабатывал на жизнь искусством, которое так легко покорилось ему когда-то, что теперь с той же простотой передавалось через него другим. Гена много шутил, гримасничал и заряжал всех вокруг своей харизмой. Он, Вачаган, слишком часто говорил о цифрах и перспективных денежных вложениях, которые удвоят или утроят когда-нибудь его капитал, но Манэ… не было дела до того, как он мечтал в ближайшем будущем разделить его с ней. Её выбор был, пожалуй, крайне предсказуем.

– Так ты поэтому пошёл со мной, верно? – немного погодя хрипло вопрошал Вачаган и посмотрел себе в ноги, чтобы не выдать своих чувств. Гена, к счастью, не догадывался о том, что своим вмешательством разрушил чётко слаженный карточный домик, который его друг строил в голове годами. Но тем лучше!..

– Честное слово, филос38, я влюблён по самое не балуйся!..

– Могу себе представить.

– Сегодня вечером, – безучастно продолжал грек, – когда дядя Мехмеда смотрел на меня такими глазами, как будто хотел убить…

– А ты что? Сделал под себя?

– Кончай шутки свои шутить, я серьёзен! Я думал даже не о матери, а о ней. О том, что больше никогда её не увижу…

– Кажется, где-то я это уже слышал.

– Клянусь тебе, Вачаган!.. На этот раз всё иначе!

– Хорошо, будь по-твоему! – насмешливо-иронично вздохнул армянин и недружелюбно оскалился. Так ли просто сыграть безразличие? – Но что ты собрался делать? Ты беден как мышь, да ещё и православный, а наша церковь…

– Она – христианка, и это главное, – небрежно отмахнулся грек, потрепав приятеля по плечу. – Я бы никогда не позволил себе влюбиться в мусульманку как наш Димитриос.

В этот момент Вачаган в очередной раз пожалел о том, что в окружении Гены не оказалось достаточно симпатичной гречанки. Помимо Манэ грек преподавал музыку двум девочкам-близняшкам, чей отец когда-то был хорошим другом дяди Анатолиоса, а также одной престарелой сербской аристократке, что на старости лет решила выучиться нотам. Неудивительно, что вниманием Геннадиоса в итоге завладела только соотечественница друга. И не какая-нибудь там, а Манэ Нерсесян!.. Его Манэ…