Послушание Сталина. Кто Вы, товарищ Сталин.
Молва о хлебосольном помещике, интересном собеседнике, блестящем рассказчике быстро облетела округу, а со временем к этой молве прибавилась и молва другая – молва о необыкновенно красивой дочери, выдавшейся в признанную уже на Смоленщине красавицу-мать.
Среди соседей тотчас же нашлись и женихи, средь которых, правда, достойных не наблюдалось. Особенно досаждал один – отставной капитан Михаил Кузьмич Пржевальский, человек, по описаниям, «высокого роста, худой, болезненный и некрасивый, с мутными глазами и колтуном на голове», да к тому же ещё и бедный. Бедность, конечно же, не порок, особенно в представлении Алексея Степановича. И вовсе не бедность жениха отвращала от него и саму невесту Алёнушку, и её отца, а прочие вышепоименованные качества этого настырного претендента.
Род Пржевальских восходил к запорожскому казаку Корнилу Анисимовичу Паровальскому, поступившему в середине XVI века на службу к ляхам, угнетавшим окраинные или, как их именовали, украйные земли Малороссии, постепенно получившие название Украйны, а затем и Украины. Паровальский успел отличиться не только в боях с малороссами, но за «доблести» при разорении Полоцка и Великих Лук польский король Стефан Баторий в ноябре 1581 года возвёл его в шляхетство и пожаловал гербом «Лук», а фамилию повелел изменить на Пржевальский. В переводе с польского означает она – «идущий на пролом». И хотя этот идущий на пролом был осыпан множеством милостей, в числе которых жалование в 1581 году «пяти служб людей» в Сурожской и Велижской волостях, потомки его не пожелали ходить на пролом против России.
У Казимира Фомича Пржевальского, отца уже упомянутого нами незадачливого претендента на роль жениха Елены Каретниковой, что-то не сложилось с ляхами. Определённый на обучение в Полоцкую иезуитскую школу, он неожиданно бросил учёбу и бежал в Россию, воевать с которой в то время стало весьма и весьма опасно, а тем более совсем не прибыльно. Безвозвратно минули те времена, когда звероподляки бесчинствовали в Русских пределах. Брат Казимира Франц Фомич уже служил в Русской армии, воевал против Наполеона в чине майора. За отличие при Тарутине он был награжден орденом св. Анны 4-го класса, позже был дважды ранен, но неизменно возвращался в строй. Очевидно, не без его влияния перешёл Казимир на сторону России и при крещении в Православную веру стал Кузьмой Фомичом.
Дослужился до штаб-капитанского чина и сын его Михаил. В 1835 году он вышел в отставку по болезни и поселился в Ельнинском уезде, где отец его Кузьма Фомич служил управляющим у помещика Пилибина.
И вот в 1837 году Михаил Пржевальский дерзнул просить руки Елены Алексеевны. Алексей Степанович был так возмущён, что не только отверг это предложение, но и вообще отказал Пржевальскому от дома.
Но…
Обратимся теперь к другому участнику описываемых событий, к Наследнику Престола, Великому Князю Александру Николаевичу. 2 мая 1837 года кортеж Великого Князя, отправленного отцом, Императором Николаем Первым, в путешествие по России, выехал из столицы. Наследника престола сопровождал поэт Василий Андреевич Жуковский. Император хотел, чтобы сын познакомился с Великой Державой, в управление которой ему предстояло рано или поздно вступить.
Маршрут путешествия был составлен самим Государем и пролегал по огромному пространству от Санкт-Петербурга через Новгород, Тверь, Ярославль и Кострому на Урал. Намечалось посетить Екатеринбург, Тюмень, Тобольск, а затем возвратиться в Поволжье. Оттуда – через Воронеж, Тулу, Рязань, Смоленск и Бородино прибыть в Москву. Из Москвы через Владимир, Нижний Новгород и Муром предполагалось проехать на юг. А уже затем вернуться в Петербург. За полгода предстояло объехать всю Россию и даже побывать в Сибири.
«Ты первый из нас в сём отдаленном крае! – писал сыну Император, – Какая даль!.. Но какое и тебе на всю жизнь удовольствие, что там был, где ещё никто из Русских Царей не бывал…».
А Василий Андреевич Жуковский вспоминал: «Мы летим, и я едва успеваю ловить те предметы, которые мелькают, как тени мимо глаз моих».
Остановок было много, много интересных встреч, которые давали Великому Князю представление о России. Жуковский вспоминал, что вставали каждый день в половине шестого утра, а ложились за полночь. Великий Князь успевал вести путевой журнал и писать письма родителям. Жуковский с восхищением рассказывал Императрице Александре Фёдоровне: «Великий Князь постоянно пишет к Вашему Величеству, и Вы получаете от него обо всём самые свежие известия. Завидую ему в этой способности владеть пером во всякое время, с незапутанными мыслями, после величайшей усталости… Могу всем сердцем радоваться живым полётам нашего возмужавшего орла и, следуя за ним глазами и думой в высоту, кричать ему с земли: смелее, вперёд по твоему небу! И дай Бог силы его молодым крыльям! Дай Бог любопытства и зоркости глазам его: то небо, по которому он теперь мчится прекрасно, широко и светло: это – наша родная Россия!».
В путешествии соблюдались указанные Государем строгости и ограничения – никаких балов, никаких торжественных приёмов, никаких увеселений. Жуковский строго соблюдал инструкции. Когда проезжали Тулу, Василий Андреевич получил сообщение о болезни кого-то из родственников. Ну и вынужден был срочно отправиться в уездный городок Белёв, что на берегу красавицы Оки. В Калугу, а затем в Смоленск таким образом цесаревич долен был ехать без своего воспитателя. Отлучка Жуковского, самая краткая, имела чрезвычайные последствия.
Путь в Смоленск пролегал через уже упомянутое нами село Кимборово, достиг которого Великий Князь Александр Николаевич со свитою тёплым июльским вечером. Было решено заночевать у хлебосольного помещика Каретникова, чтобы в губернском городе появиться утром следующего дня.
Кимборово… Июль… Летний зной спадал только к вечеру. Повернули к дворянской усадьбе. Лихо развернулись кареты, сверкая в закатных лучах царскими вензелями.
Алексей Каретников, разумеется, был извещён Жуковским о том, что цесаревич остановится у него перед Смоленском. Всё необходимое приготовил к приёму дорогих гостей. Вышел хозяин навстречу высокому гостю, а за ним супруга с дочерью. По сторонам центральной усадебной аллеи челядь выстроилась.
Цесаревич легко выбрался, почти выпрыгнул из кареты, распрямился, поражая всех стройностью и выправкой, и не чинясь, нарушая этикеты, направился к хозяину. Да так быстро, что тот и слова приветствия, заготовленные заранее, позабыл.
– Встречай, братец, встречай гостей незваных, – весело заговорил цесаревич.
– Да что, да почто незваных, – заговорил Каретников. – Дорогие гости, пожалте, пожалте в мои скромные чертоги.
Цесаревич сделал знак, чтобы его сопровождающие следовали за ним, да тут словно споткнулся. Подойдя к семейству Каретникова, он замер перед его дочерью, красота которой сразу обожгла сердце. Боже мой, куда уж там до неё штатным дворцовым раскрасавицам, замученным столичным климатом петербургским. Кровь с молоком. Стройна, светловолоса, голубоглаза – подлинная русская красавица. И откуда такое чудо в глуши, в сельце невеликом, захолустном?
– Супружница моя, Ксения Ефимовна, – представлял меж тем Каретников.
«Красива, – отметил про себя цесаревич. – Есть в кому дочери быть волшебной, сказочной, неотразимой…»
Конечно, что-то сказал галантно. А сам-то, сам во все глаза на необыкновенную девицу…
– Дочь моя, Елена Алексеевна, – продолжил Каретников.
Редко цесаревич замирал перед столичными красавицами, а тут замер на мгновение и склонился, чтобы поцеловать руку, хотя хотелось в этот миг прикоснуться губами не только к маленькой милой ручке.
А она-то, Алёнушка, словно из прекрасной русской сказки, тоже замерла, и тоже забилось её сердечко в неведомых предчувствиях, чего-то неотвратимого, чего-то доселе казавшегося невозможным для неё, совсем ещё юной девицы.
А хозяин уже приглашал в дом на обед. В русских имениях в подобных случаях всё что по полудни – всё обед, даже если и сумерки густятся вокруг.
На обеде всё чинно, по этикету. Всё, да не всё. Словно в полусне цесаревич Александр и Алёнушка, ломая все планы родительские, сели рядышком во главе стола – ну не дать не взять – жених и невеста. Наверное, уже в те минуты ёкнули сердца родительские и у Алексея Степановича, и у Ксении Ефимовны. К чему приведёт такая вот влюблённость с первого взгляда, тем более, влюблённость молодых людей, столь неравных по происхождению. Это тебе не отставной офицер Михаил Кузьмич Пржевальский, что повадился в дом, надоедая сватовством, пока не дал ему Алексей Степанович от ворот поворот и отказал в приёмах. А тут – страшно сказать – наследник Российского престола, сын грозного императора Николая Павловича, о котором более чем наслышан смоленский помещик Алексей Каретников.
Как себя вести? Что делать? На обеде сидели родители Елены Алексеевны как на раскалённых углях. Здравицы произносили, гостей потчевали, а сами глаз не спускали с цесаревича и доченьки своей. Эх, пара то хоть куда. Друг другу под стать. Да только невозможна такая пара. Это в допетровские времена русский царь выбирал себе в жёны первую красавицу из сотен девиц России. И не так уж важна была знатность невесты, хотя, конечно, те, кто занимался поиском красавиц, представляли на выбор дочерей вельмож, которые отблагодарить могли. Закулисные пружины и тогда действовали.
Но настали времена другие. По правилам, установленным в угоду Западу, жениться наследник престол мог только на европейской принцессе, чтобы через принцессу эту, когда она станет императрицей, воздействовать на русского государя.
Эх, были б старые времена, допетровские, как славно могло всё закончиться! Цесаревич был по-настоящему очарован, и когда после обеда Каретников пригасил гостей прогуляться по саду, случилось для него событие, встревожившее не на шутку. Цесаревич исчез. А вместе с ним исчезла и его доченька-красавица. Ну не так, чтобы уж совсем исчезли. Просто удалились от гостей и хозяев, уединились в саду.
Что можно было ожидать от юного цесаревича? Следил Каретников краем глаза, да разве ж уследишь? Сад большой, имение вообще весьма и весьма солидное. Выйдя в отставку и женившись на богатой невесте из рода Демидовых, Алексей Каретников купил это имение у своего бывшего хозяина, помещика. Уж больно прикипел душой к этим местам.
И вот теперь по великолепному саду этого имения прогуливался с его дочерью не кто-то, а наследник российского престола.
Цесаревич и необыкновенная его спутница прошли немного по аллейке сада, а тут и беседка на пути, вся утопающая в зелени. Заглянули в неё. На столе книги.
Вот и тема для разговора…
– Что читаете? – с интересом спросил цесаревич.
– Писателя Нарежного, Василия Трофимовича Нарежного… Папенька из Смоленска привёз. Слог замечательный, напевный, – проговорила Алёнушка, пряча взор своих прекрасных глаз.
Цесаревич взял книгу, прочитал:
«Прелестна заря утренняя, когда ланиты её сияют на чистом небе; благоухающ ветр кроткого вечера, когда веет он с лона розы и лилии; блистательны прелести ваши, девы славенские, когда кротость души и спокойствие сердца изображают светлые взоры ваши!»
Он посмотрел на Алёнушку и сказал:
– Знаю, знаю… Это «Славенские вечера», посвящённые древности. Это новелла, кажется, «Вечер седьмой: Ирена»?
И он, внезапно вспомнив обилие иноземных девиц при дворе, пробежал глазами по странице, выбрал то, что брало за душу, пристально глянул на смоленскую красавицу и почти не глядя в текст, прочитал, видно, выстраданное в мыслях о будущем, о прекрасном, обо всё, что ожидает каждого великого князя в этой жизни:
«Не подражайте дщерям земель иноплеменных, которые славу свою полагают в искусстве прельщать, не чувствуя влечения сердечного. Тщеславятся они числом побед своих, коварством приобретаемых. Прелестью жизни называют они свободу буйную не покоряться святым законам стыдливости, лучшему украшению пола прелестного. Не подражайте им, дщери российские. Внемлите древней песне моей. Вы познаете, что победы таковы непродолжительны. Время откроет коварство, разврат, сокрытые под личиною кроткой любезности. Тогда исчезнет торжество мнимое, и преступная прелестница будет жертвою несчастною своих замыслов!».
Елена Алексеевна посмотрела на него с удивлением, и цесаревич, перехватив взгляд сказал с улыбкой:
– Удивлены? Бравый военный и вдруг понимает и способен прочувствовать такие строки?
– Нет, нет, что вы?! – попыталась возразить девушка.
– Не надо. Я же вижу и не обижаюсь. Просто мой воспитатель, мой главный, я бы сказал, учитель знаете кто? – и не дожидаясь ответа, назвал: – Василий Андреевич Жуковский. Слышали о таком?
– Ещё бы…
И прочитала…
Ах! Не с нами обитает
Гений чистой красоты;
Лишь порой он навещает
Нас с небесной высоты…
Цесаревич улыбнулся и сказал:
– Нет, нет. Тут не согласен. С нами обитает гений чистой красоты. С нами. Василий Андреевич мне говорил, что из этих его строк Пушкин взял в своё знаменитое стихотворение вот именно это. Помните: «Как мимолётное виденье, как гений чистой красоты…» Вы, именно вы, милая Алёнушка, гений чистой красоты.
– Ну что вы, что вы?
– Не спорьте, не спорьте…
Цесаревич взял её руку, поднёс к губам и коснулся того места, где заканчивалась лёгкая перчатка.
– Настоящий мужчина, – продолжил он. – Обязан быть решительным, смелым, обязан быть властным, обязан уметь вести за собой в бой… Но он обязан чувствовать «гений чистой красоты», понимать прекрасное, владеть не только резким языком командным, но и языком изящной словесности.
Он снова коснулся её руки, полу-обнял за талию.
– Ой, нас, кажется, ищут, к нам идут.
Шёл граф Адлерберг. Больше никто не решался нарушить уединение цесаревича и прекрасной дочки хозяина имения. Но это уединение становилось уже, мягко говоря, слишком затянувшимся.
– Да, да граф! – кивнул цесаревич, упреждая какие-то слова, которые тот должен был произнести. – Мы идём. Что там?
– Вечерний чай…
– Ах, вечерний чай… Да, да… Мы сейчас. Ещё пару минут.
Цесаревич был в этом месте и в эти часы главным, самым главным. Он мог решать и делать, казалось, всё, что его душе угодно. Но это только казалось. И он в значительной степени являлся пленником этикета – тех ограничений, которые придумали себе люди, чтобы сделать свою жизнь сложнее, скучнее и неинтереснее. Ограничения в «многомятежных человеческих хотениях» – любимая фраза Иоанна Грозного – необходимы, но важно, чтобы они исходили не от нарочитого «держать и не пущать», а из сердца, из души, порождённые не только знаниями порядков и правил, а воспитанием – правильным, назовём его патриархальным, – воспитанием, которое всегда выше образования, превращающегося в образованщину, если нет воспитания.
Цесаревич Александр Николаевич с самого раннего детства демонстрировал свои образованность – не случайно, ведь у него были лучшие учителя – и воспитанность – ведь у него был необыкновенный, талантливый, чуткий, но в то же время, если нужно, требовательный и жёсткий воспитатель – Василий Андреевич Жуковский.
Ну а уж педагогом Жуковский являлся отменным. В молодости он проявил себя учителем нескольких поклонений своих племянниц по многим предметам, а в особенности по изящной словесности. Но и он однажды не выдержал искушения и горячо, до беспамятства влюбился в одну из своих учениц, с которой состоял в слишком близком родстве, чтобы надеяться на что-то серьёзное в их отношениях.
Отменное воспитание цесаревича тоже не смогло оградить его от влюблённостей во фрейлин. И вот теперь он снова оказался в плену своих чувств, быть может, самых сильных и искренних в его жизни.
Они вышли из беседки и направились к дому, перед фасадом которого уже собрались и хозяева, и гости.
– Алёнушка… Я не могу с вами расстаться. Одна мысль об этом убивает меня.
– Но что же делать? Мне тоже жаль, что вы уезжаете? Может, погостите у нас? – с надеждой прибавила она.
– О, нет. Увы. Мой батюшка-государь составил очень жёсткий план путешествия. И завтра меня уже ждут в Смоленске. А знаете? Я приглашаю вас с собой, в Смоленск. Вы согласны?
Что могла сказать Елена Каретникова, ведь она была и во власти своей влюблённости, и во власти своих родителей. А что могли сказать они? Как ответить на приглашение дочери в поездку? Но ведь она была в какой-то мере и во власти наследника престола!
Какая буря чувство пронеслась в родительских сердцах, когда они услышали из уст цесаревича – наследника престола российского просьбу отпустить с ним в Смоленск их юную доченьку, которую они берегли и лелеяли, которую охраняли от любых опасностей, в том числе и на любовной ниве?
Тут приходит некоторое сравнение об уже упомянутом вскользь случае на балу, хоть и весьма отдалённом по событийности, но похожим по сути своей.
Однажды на балу в Москве, во время празднований по случаю коронации, императора Павла Петровича пригласила на танец красавица Анна Лопухина. Этот случай описывается в разных вариантах. По одному из них, девица Лопухина, необыкновенно красивая, случайно подошла к императору – ошиблась. По другому варианту, она ошиблась намеренно и так мило стушевалась, что император был очарован в мгновение. Ну а далее… Далее самое интересное. «Гнусный турок Кутайсов», кстати впоследствии предавший своего благодетеля в роковую ночь 11 марта 1801 года, и отец Анны Лопухиной, тут же решили воспользоваться влюблённостью государя и сделали всё, чтобы завязался роман. Тем более, Павел Петрович, полный сил и энергии, оказался в весьма сложном положении. После последних родов его супруге Марии Фёдоровне врачи категорически, под страхом смерти, запретили выполнение супружеских обязанностей.
Но это было при дворе, где у многих прожжённых царедворцев повредились нравы. А тут… Тут российская глубинка!
Конечно, если бы не жестокий закон, по которому великие князья, а в особенности наследники престола, могли жениться только на заморских принцессах, можно было бы уповать на такое развитие отношений, которое могло окончиться супружеством. Но в данном случае, такой исход исключался полностью.
Ночь. Тёплая июльская ночь. Короткая ночь. Цесаревичу не спалось. Вышел на балкон. Кругом тишина до звона в ушах. Смолкло всё в господском доме, погасли свечи, потемнели глазницы окон. Где-то близко, за каким-то окном она, красавица Алёнушка. Сердце забилось, когда вспомнил лёгкие прикосновения, вспомнил кроткий, нежный голосок, блеск прекрасных глаз. Заставил себя вернуться в комнату, лечь, постараться заснуть, ведь день ждал сложный, хлопотный.
Но долго не спалось родителям красавицы Алёнушки. О чём только не передумали Алексей Степанович и Ксения Ефимовна, в каких переживаниях провели ночь, неведомо, да только поутру не смогли они найти убедительных аргументов, чтобы запретить дочери поездку в Смоленск. Не посмели они открыто высказать опасения, что цесаревич – наследник престола Российского, сын несгибаемого Николая Павловича окажется обыкновенным соблазнителем и обесчестит их доченьку. Вон Лопухин мечтал, чтоб обесчестили, да только там-то как раз всё завершилось лишь платоническим романом. А здесь?!
Но не будем забегать вперёд…
Вспомним, как объяснил свой поступок в кинофильме «Жестокий романс» Паратов… Голову потерял и тому подобное, а потому неповинен и точка. Конечно, неуместна аналогия между цесаревичем, будущим выдающимся государем, павшим от рук врагов России, и взбалмошным, себялюбивым и эгоистичным купчиком. Но… чувства, если они действительно очень сильны и искренни, порой не знают границ. Приглашая красавицу Алёнушку в поездку, цесаревич Александр Николаевич был охвачен лишь одним желанием – ещё хотя бы немного побыть с нею рядом. Увы, он не принадлежал себе, он не мог взять, да остаться погостить в Кимборово. Он был обязан сесть в карету и мчаться дальше, дальше и дальше по просторам России. Но у него было несколько дней на посещение Смоленска и на ознакомление со Смоленщиной. И он хотел, чтобы рядом была поразившая его красавица.
Утром поезд, составленный из карет с золочёными вензелями, пугая сельчан своей торжественностью, двинулся в путь. И в карете цесаревича рядом с ним умчалась из родительского гнезда, впервые одна, впервые в обществе молодого человека юная красавица Алёнушка Каретникова.
Пусть до Смоленска не очень долог. А цесаревичу хотелось, чтобы он длился вечно. И того же хотелось его необыкновенной спутнице.
В Смоленске торжественная встреча. Губернатор – статский советник Виктор Яковлевич Рославец – всего лишь несколько дней назад, 6 июля 1837 года, принявший этот важный пост у своего предшественника действительного статского советника Николая Ивановича Хмельницкого предупреждён. Хмельницкий, поэт и драматург, человек хорошо известный Александру Сергеевичу Пушкину, за восемь лет своего губернаторства Хмельницкий превративший Смоленск в литературный, читающий – насколько это возможно по тем временам – город, дал немало советов, как провести приём цесаревича, сопровождаемого известным литератором Жуковским. В городе было что показать. В 1831 году по инициативе Хмельницкого там открыта Смоленская губернская библиотека. Губернатор, используя свои литературные связи, сам комплектовал её книжный фонд. Он обратился к известным литераторам, со многими из которых был в добрых отношениях. На эту просьбу откликнулся в числе других и Пушкин, приславший свои книги и журналы с публикациями.
Губернатор восстановил знаменитые Молоховские ворота, построил военный госпиталь, открыл новые мануфактуры.
И вот Рославцу выпала задача встретить цесаревича Александра и выполнить программу, о которой его предупредил в специальном письме Василий Андреевич Жуковский. Ну что же, опереться было на что. Город поднялся из руин после ожесточённых боёв с врагом в 1812 году. «Просвещённая» и «высококультурная» Европа разрушила его настолько, что долгие годы после освобождения города губернаторам приходилось жить в Калуге и оттуда руководить деятельностью губернии, а главное – её восстановлением.
К приезду цесаревича город уже принял надлежащий вид, и в нём всё было готово для выполнения задач путешествия. Губернатор полагал, что сразу ждут дела, дела, дела… Ждал указаний Жуковского, уточнений задач, да вот Жуковский-то и не приехал, и вышло всё совсем не так. Граф Адлерберг взял на себя организацию мероприятий. Конечно, цесаревич со своей прекрасной спутницей посетил Смоленский театр, основанный в 1780 году и знаменитый тем, что первой зрительницей его была прабабушка Александра Николаевича императрица Екатерина Великая, побывал в госпитале, ведь там лечились воины русской армии, заглянул в библиотеку, не без желания Елены Алексеевны, ну а потом… Молодость есть молодость. Начались балы, балы, балы. Губернские вельможи с удовольствием откликнулись на такие вот предложения Адлерберга.
Что же мог сделать губернатор? Инструкции?! Так ведь и не спросишь ни у кого, можно ли их нарушать? От государя через Жуковского поступили загодя совсем иные распоряжения. Но к кому обращаться? Жуковского нет. А до государя далековато. Царедворцы же, сопровождавшие цесаревича, рядом. Как ослушаться их?
Закрутилось, завертелось…
В театре, в ложе цесаревич и его спутница – самая красивая зрительская пара. На балах, где они не отрывались друг от друга, самая красивая пара танцевальная.
Кто мог сказать, что следует, а чего не следует делать, кто мог сказать, как поступать влюблённым, которым ни минуты не хотелось быть друг без друга и которые, пользуясь полной свободой, ни на минуту не расставались целыми сутками.
Вот уж и время, отведённое на пребывание в Смоленске, закончилось. Вот уж пора бы мчаться дальше и дальше. Но куда же там?! Разве можно найти в себе силы оторваться от любимой.
И вдруг как гром среди ясного неба. В Смоленск прибыл Василий Андреевич Жуковский, совсем не имевший представления о том, что происходит. Прибыл и увидел своего воспитанника в обществе «гения чистой красоты».
Решение могло быть лишь одно. «Гения чистой красоты» немедля отправить к родителям, а цесаревича посадить в карету, чтобы продолжить путешествие по России.
Лишь 12 декабря Великий Князь переступил порог Зимнего Дворца. Жуковский впоследствии писал, что путешествие можно сравнить с чтением книги, имя которой – Россия. Но ведь и венчанием с Россией он назвал это путешествие неспроста.
Отгорело лето, отпылала золотая осень, отпуржила зима, и вдруг по весне Елена Каретникова неожиданно была выдана замуж за Михаила Пржевальского. Ларчик открывался просто. Выяснилось, что она ждала ребёнка, и как-то надо было прикрыть грех. Кто отец ребёнка? Документы об этом молчат, зато свидетельствуют они о других удивительных фактах. Едва Елена Алексеевна Каретникова была обвенчана с Михаилом Кузьмичом Пржевальским, как у неё родился сын, которого назвали Николаем. Случилось это 31 марта 1838 года. Так появился на свет Николай Михайлович Пржевальский, в будущем знаменитый учёный, что достаточно хорошо известно, и генерал-майор Главного разведывательного управления, что известно в меньшей степени.