Гроза над озером

– Вы сказали там, в кабинете, – робко начала Света. – Вы сказали, что-то о будущем. Вы действительно считаете, что вот такая, случайная встреча может оставить в сердце след?

– Как знать? – задумчиво проговорил я. – Ведь знакомство может продолжаться месяцы, даже годы, ну там два или три года, но, если приведёт к соединению судеб, не даст счастья. А можно увидеть раз, вспыхнуть и окунуться в волшебство любви.

Я снова взял её изящную маленькую ручку в свою руку. Единственно, что пока решался позволить себе. Она не убрала её на этот раз. Повернулась ко мне, пристально, даже пронзительно взглянула в глаза и молвила тихо, почти беззвучно:

– Хорошо, если бы могло быть так. Каждому человеку, наверное, особенно женщине, хочется чего-то настоящего, надёжного. И ведь иной раз ищет человек всю жизнь и… И не находит. Ведь бывает и так?

Вместо ответа, я сказал:

– Недавно прочитал о Пришвине, о его необыкновенной любви, пришедшей к нему уже в весьма зрелом возрасте.

– О Пришвине? Об этом добром, стареньком певце нашей природы? – с удивлением спросила она.

– Да, да, представьте, о том тщедушном старичке, который не всегда был старичком, каким мы привыкли видеть его на портретах в школьных библиотеках, – подтвердил я. – У него несчастливо складывалась личная жизнь. Частью из-за того, что в какой-то мере попал в юности под влияние идей Владимира Соловьёва. Их, кстати, проповедовали и Александр Блок, и Андрей Белый.

– Любовь к Прекрасной Даме? – спросила она. – Знаю, знаю. Соловьёвские «страдания вдвоём» при отрицании близости? Как в рассказе «На заре туманной юности»?

– Да, но сам-то он любил, – напомнил я. – Он ведь был влюблён в дочку супруги Алексея Константиновича Толстого. И сразу позабыл отрицания… Даже предложение сделал, причём получив отказ, снова просил руки, когда возлюбленная, побывав замужем, овдовела. А вот Пришвин сам разрушил свою первую любовь. Потом одумался, долго переживал, но… было поздно. Он женился просто так, чтобы жениться. А уже возрасте, когда ему исполнилось шестьдесят семь лет, встретил женщину. Ей было сорок. Двадцать семь лет разница. Ту барышню выделили ему в помощь разобрать архивы. Союз писателей выделил. Вокруг было много женщин, очень много. Но он не видел их, не воспринимал. А здесь. О, какая же была любовь!

– Вы представляете, а я как-то пропустила этот вот момент. Творчество? Да, да, знаю, но вот это ново, – сказала с интересом Света. – И что же? Чем всё кончилось?

– Они поженились и прожили счастливо много лет, – ответил я. – Пришвин любил повторять, что для прочного брака необходимо вечное движение любящих в мир, где оба ещё не бывали и отчего они сами открываются друг другу новыми сторонами…

– Удивительные слова. Неужели такое бывает? Неужели такое может быть? И что же всё-таки такое – любовь? – снова спросила Света.

– Отвечу опять же словами Пришвина: истинная любовь – есть нравственное творчество. Ну и, конечно, истинная любовь – это поэзия.

– Как хочется поэзии, – тихо и проникновенно проговорила Света и посмотрела на меня своими ясными, чуточку повлажневшими глазами. – А вот Надежда не понимает. У неё всё проще. Проще сходится с людьми, даже на связь идёт просто. Понравился и… готова на всё. Даже иногда сама проявляет волю. Может, потому что не сложилась жизнь. Впрочем, не будем о ней. Я, как она, не могу. Мне надо время, чтобы проникнуться чем-то таким, что позволит сделать такой шаг. Может в этом мире меня не все поймут…

– Что вы, что вы, – возразил я, догадываясь, что эта фраза косвенно обращена ко мне, поскольку попытки завладеть её рукой, пока только рукой, продолжались с моей стороны.

И если ещё недавно где-то в глубине души таилась надежда на постепенное приближение к тому рубежу, к которому вольно и невольно стремится большинство мужчин в отношениях с женщинами, то теперь я понял – с удивительной, во многом неповторимой Светочкой, что вовсе не этот рубеж может быть самым главным. Не случайно же я заговорил о Пришвине, о его необыкновенном семейном счастье при разнице в возрасте – подумать только – в двадцать семь лет. У нас-то разница была гораздо меньше. А всё же была и слегка тревожила меня.

«Да что же это со мною происходит? Неужели, неужели же я влюблён? Не может быть, ведь прошло всего несколько часов?»

Но ответ был один. «Да, влюблён». И мои чувства росли и росли в геометрической прогрессии.

Мы проверили лодку. Она была на месте. Буря не сорвала крепления, правда, воды набралось много! Утром предстояло откачивать.

Медленно направились к дому. Остановились на веранде. Она позволила подержать свои ручки в моих сильных, крепких ладонях. Я осторожно пожимал её изящные пальчики, не решаясь сделать даже малейший очередной шаг.

Наши глаза встретились. Что она читала в моих глазах? Что читал я в её глазах? Мы читали такое, во что трудно верили сами.

Она молча повернулась и вошла в дом. Комнату я ей уже указал. Была она на втором этаже, рядом с моей. Мы поднялись по лестнице, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить Надежду.

Остановились на пороге её комнаты. Я снова взял её ручки, и она улыбнулась, проговорив:

– Они вам так нравятся, мои руки? Может быть, вы их хотите забрать совсем?

– Конечно, – сказал я. – Конечно. Я попрошу одну руку – вашу руку, а заберу, если позволите, и обе милые ваши ручки, и ваше сердце, такое необыкновенное, чудное сердце.

Она отпрянула. Посмотрела на меня тем же, поразившим меня пронзительным взглядом, но ничего не сказала.

Не знаю уж как она, но я с большим трудом заставил себя завершить это наше странное общение. И тут, случилось невероятное, она быстро обняла меня, поцеловала в губы, прямо в губы, и тут же скрылась в своей комнате, плотно закрыв дверь.

Я некоторое время стоял в замешательстве. Сердце моё готово было выпрыгнуть из груди.

В какую-то минуту я даже подумал, а не войти ли к ней… Но остановил себя: «Нет, это был порыв, замечательный порыв, но никак не приглашение к действию».

Стоит войти – и можно всё испортить.

Потом часто размышлял, а прав ли, что понял это именно так, а прав ли, что не решился сделать шаг, который так хотелось сделать.

Я вышел на улицу и очутился под шатром звёздного неба. Посёлок засыпал. Только где-то в районе магазина, как в старые добрые времена, веселилась молодежь. Да и не молодежь, наверное, вовсе, а скорее мальчишки и девчонки, уже вырывающиеся из детского возраста, но ещё не превратившиеся в юношей и девушек.

Так было когда-то в пору моего детства, когда приезжал отдыхать к дальним своим родственникам в деревню. Собирались обычно либо возле школы, либо «на брёвнах», что были для чего-то свалены возле кустарника в полусотне шагов от шеренги домов. Ну а когда начиналась уборочная, сходились, как называлось это, «на улицу», на колхозном току. Там было шумно от работающих молотилок, что устанавливались на время уборочной страды перед большими деревянными амбарами, там сновали колхозники. Работа кипела. И почему-то нас тянуло именно туда.

Играли в какие-то игры, очень простые, названия которых уже позабылись. То становились парами, брались за руки, и проходили по этому шатру из сомкнутых рук по одному, поочерёдно. Выбирали кого-то из пар, причём, конечно, мальчишки выбирали девчонок, а девчонки – мальчишек. Всё это было, вероятно, для того, чтобы таким образом выказать свою симпатию, поскольку иным способом делать это не отваживались.

И мальчишки, выбрав втайне желанную, стояли, с трепетом держа в своей руке, её руку.

А потом вдруг эта игра надоедала, и начиналась новая. Все садились в рядок, а кто-то один проходил вдоль ряда и касался рук каждого сидящего, но только двоим, по своему выбору, незаметно вкладывал в руку камешки, игравшие роль колечек. Конечно же, не вкладывали камешки в руки двум мальчикам или двум девочкам. Чай не европия – гейропия.

И вот тот, наконец, кто раздавал камешки, становился перед всеми и произносил:

– Кольцо, кольцо, выйди на крыльцо!

Выходили те, кто получил камешки, и предъявляли их. После этого водила – уж не помню, как точно назывался он – спрашивал, или спрашивала, если водила девочка:

– Что сделать этой паре?

Кто-то отвечал:

– Этой паре дойти до околицы и принести подсолнух с поля.

Ну, или там колосок ржи, смотря потому, что росло за околицей.

Несуразных и сложных заданий, наподобие того, что сорвать яблоки в чьём-то саду, не давали. Тут важно было другое – отправить прогуляться по деревне вдвоём тех, кто симпатизировали друг другу. Обычно ошибок не бывало. Определяли точно. И парочке такой приходилось несколько раз за короткую летнюю ночь прогуляться, то до моста через речку, то до школы, то до колхозного сада.

Я даже вспомнил, с кем прогуливался в один год, с кем в другой. Симпатии в те годы зачастую были непродолжительными, да ведь и так случалось, что приезжала какая-то девчонка отдыхать в один год, а в другой и не приезжала. Да и сам мог отправиться в какое-то путешествие с родителями.

Ходили обычно на пионерском расстоянии, даже за руки не решались взяться. Это в той, предыдущей игре, брались за руки… Ведь то делали при всех, а потому и не зазорно. А тут ведь вдвоём. Ни объятий, ни поцелуев… А сколько радости, необыкновенных ощущений чего-то неясного, запретного, а потому несбыточного!

Воспоминания настроили на особый, лирический лад.

Я прошёл по участку, постоял под яблонькой, шагнул к забору, возле которого росли берёзки. Говорят, каждый день желательно подходить к этому божественному дереву – берёзе – чтобы подержаться за ствол правой рукой. Необыкновенную энергию дарит это волшебное дерево.

Листья ещё, словно ковшики, были водой наполнены. Тронешь ветку, и тут же получишь порцию воды, и мокрым будешь как от дождя. И всё тише, тише вокруг. И отчётливее слышен мягкий шумок от падающих то здесь, то там капель.

В окнах второго этажа темно. Но мне показалось, что не спит Света.

«А вдруг да действительно не спит, а смотрит сейчас на меня из тёмного окошка. Её не видно, а она видит меня».

Подошёл под окна, посмотрел вверх, подумал:

«Нет, ничего не видно. Спать, что ль лечь? А то и рассвет так встречу. Вот бы с нею встретить рассвет, ведь рассвет – это Божественный свет до восхода солнца».

Я вошёл в дом. Прислушался. Тишина. Надежда, видно, спала без задних ног. Надо же, столько выпила!

Тихонько поднялся на второй этаж, вошёл в свою комнату, снял куртку, рубашку, брюки. И завалился спать. Но сон не шёл. Я долго лежал, глядя в потолок и перебирая снова и снова минувший день.

Мысли начинали путаться, но я снова возвращал их в нужное мне русло.

Совсем рядом, за стеной была Света.

Наверное, я всё-таки уснул, и тут же меня разбудили ласковые, нежные прикосновения, кто-то устраивался рядом со мной на кровать. И вот уже я ощутил горячие губы своими губами…

«Света»! – пронеслось в сознании, и я проснулся.

Может быть я даже произнёс, ещё не полностью отойдя ото сна, это имя.

Но окончательно разбудил меня яркий свет. Кто-то включил его…

Света? Да, Света, но она стояла в дверях. Я не сразу со сна понял, что произошло – она со мной, она рядом, но она и в дверях. В мгновение пришло понимание. Да, в дверях действительно стояла Светлана. А на моей кровати, обнимая меня, лежала Надежда.

Как она оказалась здесь, зачем пришла? Собственно, на эти вопросы было ответить не так уж и сложно, да только зачем отвечать.

Светлана бросилась прочь, а у меня мелькнула жуткая мысль: «Боже, это всё, как Бунинском рассказе «Натали». Но там-то, там-то сам герой был повинен. Он сам упивался близостью с кузиной, а любил её подругу, точнее, как бы любил! А здесь…».

Я освободился от объятий Надежды. Что я мог ей сказать? Да, она пришла ко мне, не спросив хочу ли этого, но вряд ли могла подумать, что не захочу. Наверное, такого, чтоб кто-то не захотел, у неё не бывало. К тому же она не знала, ничего не знала о том, что произошло, пока спала. Да ведь для такой, как она, происшедшее между нами со Светой не понятно. Скажи ей, пожмёт плечами и удивится. Скорее Надежде вполне ясно и понятно, что могло случиться между ней и мной.

Я быстро надел брюки, набросил куртку. Надежда продолжала лежать, что-то бормоча и улыбаясь.

«Какая-то странная!? – мелькнула у меня мысль, – Пьяная – не пьяная? Совсем странная. Словно не в себе. Впрочем, выпила действительно много, вот и не протрезвела», – объяснил я её, показавшееся мне не совсем адекватным состояние.

Не сказав ни слова, я побежал вслед за Светой. В доме её не было. Выскочив на улицу в мутную предрассветную мглу, я не нашёл её во дворике своего дома.

«Где же? Где она? – думал я, лихорадочно перебирая все возможные варианты. – Наверное, на причале. Где же ещё быть? В лодке».

Поспешил туда, ещё не ведая, как себя вести, что говорить и как объяснять случившееся, в котором нисколько не был виноват.

«Ой, как же всё нелепо, как нелепо!»

Нет, я не был аскетом, совсем не был. И попадись мне Надежда в иное время и иной обстановке, был бы рад близости с ней. Любви бы вряд ли получилось, даже увлечения долгого быть не могло. Но, она ведь хороша собой, и мы могли доставить другу-другу удовольствие, называемое плотским. Ну и что? Бывает у кого-то и такое, а бывает и лишь только такое. Кто-то и вовсе не ведает, что есть любовь. Да и можно ли обойтись без всего этого, пусть даже плотского? Сколько научных работ опубликовано, сколько исследований проведено, даже статистика выставлена на многих медицинских сайтах Интернета. Доказано, что аскетизм – путь к инсультам и инфарктам и прочим болячкам. Я же, как уже говорил, аскетом не был. И у меня – да, грешен, грешен – были в разное время разные пассии, которые навещали меня или которых навещал я.

И вполне могла быть такой вот непостоянной пассией на непродолжительное время та же Надежда. Могла, потому что не было в сердце любви. Ни к кому не было любви. Что это, грех? А может, наказание за что-то в прошлом? Я не задумывался об этом, потому что пора задуматься не пришла.

…Свету я увидел возле лодки. Она переодевалась в свою одежду, подсохшую за ночь. Видно, успела прихватить с собой. Но в доме переодеваться не стала. Спешила.

Возможно, уже краем глаза заметила меня, но никак не реагировала. Напротив, перебралась в лодку и стала лихорадочно вычерпывать из неё дождевую воду.

Я подошёл и тихо сказал:

– Светочка, простудишься.

Она отвернулась, ничего не ответила, лишь энергичнее стала работать небольшим ковшиком.

– Светочка… Ты не так всё поняла.

Глупее фразы придумать трудно. Но что, что я мог сказать умнее в те минуты?

Она по-прежнему вела себя так, словно и не было меня рядом. На мои слова никак не реагировала.

– Светочка, милая, выслушай меня. Я сам ничего не понял. Проснулся, когда ты открыла дверь и включила свет. Она, Надежда, видно, только вошла. Я не звал её. Она сама…

В это время подошла Надежда. Была она по-прежнему немного странной. Но, судя по всему, после того, что произошло в моей спальне, хмель выветрился, хотя она покачивалась и говорила не очень связно. Посмотрела сначала на меня, потом на Свету. Кажется, начала что-то понимать, но, разумеется, понять всё так глубоко, как понимали мы, она была не в состоянии.

– Светка, ты что рванула? – спросила довольно грубо. – Рано ж ещё плыть то. Да и прохладно после грозы.

– Едем сейчас же. Принеси свой драгоценный рюкзак, – и тут же, окинув меня презрительным взглядом, прибавила. – Будьте уж так любезны напоследок, помогите Надежде.

– Нет-нет! – воскликнула Надежда, как мне показалось, даже немного испуганно: – Я сама, сама управлюсь. Не надо, не ходите.

И я решил, что она поняла: нас надо оставить наедине, и снова как-то проскользнуло мимо это её странное опасение за рюкзак.

Между тем, отойдя на несколько шагов, Надежда повернулась и проговорила каким-то удивлённо виноватым и несколько более мягким тоном:

– Я ж не знала. Откуда могла знать-то?

Зачем сказала. Это только усугубило положение.

– Уйдите, видеть вас не хочу, – выкрикнула Света и разрыдалась, уронив ковшик и закрыв лицо руками.

Я хотел перебраться в лодку, даже ногу занёс, но тут же услышал угрожающее:

– Не приближайтесь ко мне.

Н-да, ситуация получилась не очень… Уже светало. Вот-вот пойдут на озеро рыбаки, а здесь такие разборки! Век-то какой!? Век, когда и иные мужики стали охочими до сплетен, а от сплетен и до клеветы недалеко – понесут сороки на хвосте. А здесь то уж общество нормальных русских мужиков уже дачниками разбавлено. А средь городских то всякой твари по паре. Особое удовольствие недомужчинкам, каковые и строя воинского не знали, и казарменной жизни не изведали, и погон не носили – то есть мужское качество своё не доказали, прицепляться к какому-то мало-мальски известному человеку – не просто к обывателю, никого не волнующему, а, скажем, художнику, артисту, писателю или поэту. Вот тогда они, говоря языком нынешних уничтожителей изящной словесности, и ловят особый кайф.

Мне бы, конечно, не очень хотелось в этаком вот положении, как говорится на нынешнем жаргоне, «быть застуканным» каким-то «народным мстителем», и я отошёл от лодки.

Наконец, Надежда вернулась в более адекватном состоянии и тихо сказала мне:

– Действительно лучше её сейчас не трогать. Попробую успокоить.

Я надеялся, что Надежда объяснит случившееся. Хватит совести. Но не тут -то было. Света села за руль моторки, а Надежда попытался заняться движком.

Я понял, что она плохо соображает, что делает и решил сам разобраться с поломкой. Надежда не возражала. Перебралась в лодку и устроилась на карме, положив рядом рюкзак и опершись на него, словно опасаясь, что его кто-то отнимет.

Я поправил то, что посчитал нужным поправить, и сказал Свете, подчёркнуто назвав её на «вы», хотя мы как-то незаметно перешли уже с ней на «ты»:

– Заводите!

Движок затарахтел, и Света так резко рванула с места лодку, что меня обдало брызгами и я едва удержался на ногах. Поднялся бурун воды от винта, разбежались косячки волн от носа, и моторка стала быстро удаляться от берега, так быстро, что волосы Светланы стали именно волнистыми как под ветром ложь.

– Девчонки, где вас искать? В какой деревеньке? – крикнул я, спохватившись.

Но мне никто не ответил.

Я стоял на причале, пока моторка не скрылась из глаз. Потом медленно пошёл к дому. Светлело, именно уже светлело, а не светало, довольно быстро. Вот уже первые лучи солнца скользнули по зеркальной глади озера. Оно было спокойно, словно и не врезались в него всего несколько часов назад огненные кинжалы, словно не пенили воду мощные струи дождя, словно не раскалывалось небо от грозовых разрядов.

Я поднялся на второй этаж, вошёл в комнату, ещё помнившую присутствие Светы. Упал на её кровать и зарыл глаза, вдыхая ещё не выветрившийся аромат, показавшийся мне волшебным. Вдруг, почувствовал, как что-то укололо бок. Это была красивая заколка, так здорово гармонировавшая с её прекрасными волосами. Была эта заколка яркой, замысловатой, но наверняка бутафорской. Не стала бы Света брать с собой что-то действительно дорогостоящее в путь через озеро.

И всё же я оживился. Вот причина отыскать Светочку. Много ли небольших деревенек на том берегу, да таких, тем более таких, где даже магазина нет. Ну и наверняка моторка у берега укажет на ту, которая мне нужна.

Было желание мчаться за Светой немедленно, сейчас же.

«Эх, только бы Надежда сказала ей всю правду, не придумала бы глупость какую. Женщины – народ загадочный. Вдруг да не захочет счастья своей подруге, вдруг да взревнует к этому счастью. Подумает, почему Света, а не она… Ведь я ей тоже, наверное, приглянулся».

Я не знал ответа на эти вопросы и не знал, стоит ли прямо немедленно, сейчас же мчаться за ней?

В минувшую ночь я спал всего-то около часу, да, наверное, и не более.

Ведь мы, после того, как Надежда в комнату удалилась, и за столом сидели, и библиотеку мою изучали, а потом ещё и гулять отправились.

Время в обществе прекрасной барышни незаметно пробежало. А потом началось то, что началось. Ещё утренняя туманная пелена, висевшая над озером и посёлком после дождая, не истаяла полностью, а мои гостьи уже умчались куда-то в неведомую для меня даль.

С сожаление покинул комнату, ещё сохранившую неповторимый аромат присутствия прекрасной барышни. Заглянул в кабинет, подошёл к книжному стеллажу, выбрал томик Бунина с рассказом «Солнечный удар», открыл, но читать не стал. Переживания героя, похожие на мои, сейчас казались непереносимыми. У него хоть всё было сразу предопределено раз и навсегда – волшебная встреча с волшебной незнакомкой, волшебная ночь и всё… И ни малейшей возможности что-то переменить. А здесь! Что здесь, у меня!? Ночь, ночь не такая, но ночь по-своему волшебная, не только не исключавшая чего-то невероятного, радостного, но обещавшая волшебные отношения впереди. И вдруг… Такой чудовищные, такой обидный итог, такая несправедливая развязка.

Я подошел к мольберту, не задумываясь снял холст, над которым работал накануне, поставил новый, чистый. Снова взглянул в окно на уже залитую солнцем водную гладь, вспомнил её у окна, но тут же возник другой образ – она в моторке, рывок и встречный ветер разметал её волосы, которые заволновались именно как золотистые стебли, скорее, всё-таки не ржи, а пшеницы.

Взял кисть, но что-то мешало начать работать. Что?

С озера донёсся шум лодочного мотора. Он приближался именно с того направления, в котором умчались мои гостьи. Звук над водой распространялся быстро и становился всё яснее и отчётливее.

Сердце забилось отчаянно.

«Неужели? Неужели Надежда оказалась настоящей. Неужели рассказала всю правду, и они возвращаются».

Через пару минут я уже был у лодочного причала. Моторка шла быстро, и вскоре уже можно было рассмотреть тех, кто находился в ней.

Увы… Снова разочарование. Это возвращались деревенские рыбаки, видно, застигнутые где-то на островах стихией и вынужденные переждать её в каком-то укромном месте.

Я вернулся в дом. И тут охватило беспокойство: «Надо ехать, точнее плыть, нет это не по-военному, надо идти на лодке туда, в неведомую даль, на противоположную сторону озера. Надо взять у соседа моторку и мчаться, мчаться, чтобы вернуть своё призрачное, но всё же озарившее меня минувшей ночью счастье».

Я схватил заколку, сбежал вниз по лестнице, набросил на себя брезентовую штормовку и посмешил в соседний дом, обычный, крестьянский, с палисадником перед входом и буйным цветением клумб.

Сосед, Митрич, как его все звали, человек, неопределённого, трудно угадываемого возраста, оказался дома. Моторку взять разрешил и даже предложил:

– Может сходить с тобой? Не заплутаешь? Озеро-то оно, знаешь, тоже с норовом.

– Нет, нет… Я справлюсь. Скоро и своё плавсредства приобрету. Уже выбрал и заказал, – зачем-то сообщил я.

– Ну, бери ключи… Да, гляди, осторожнее, – повторил он. – Озеро то, оно с норовом.

Предупреждения я уже не слушал, потому что готов был на крыльях лететь к причалу и мчаться оттуда на рассекающей водную гладь моторке, полный надежд на удачу.

И вдруг подумал, что ежели Надежда так уверенно привезла подругу в магазин, значит, давно знала о его существовании. А в таком захолустье зачастую не только покупателям знакомы магазины, но и продавцам знакомы постоянные покупатели. Магазин, вероятно, бывший «Сельмаг», это ведь как своеобразный культурный центр в глуши. В нём и купить можно товары, самые разнообразные, и поговорить, новости узнать – там уже новости то все налицо.

Поспешил в магазин – этакое небольшое кирпичное строение на пригорке с крылечком, на которое вели выщербленными дощатые ступеньки. Само крылечко – просто навес на деревянных стойках и нечто вроде перил, на которых любят сидеть деревенские мальчишки.

Очень боялся, что будет объявление о «техническом перерыве», но мне повезло – продавщица оказалась на месте. Это, знаете ли, такая раздобревшая особа тоже, как и Митрич, неопределённого возраста, краснощёкая, вероятно, не от ветров полевых, а периодического вливания в себя некоторых жидкостей, которыми полны прилавки – иногда, конечно, оздоровительных, но чаще, наоборот. Не будем уточнять, чтоб не обижать умеренных любителей этого завезённого в Россию царём-плотником зелья.

Краснощёкая особа скучала за прилавком и встрепенулась, когда я влетел в магазин даже не придержав дверь, которая закрылась за мной с грохотом, особенно слышным в тишине прохладного и даже несколько сыроватого, видимо, после дождливой ночи помещения.

– Анна Юрьевна, – начал я с порога без всяких предисловий. – Вопрос у меня к вам… Вы же своих покупателей знаете…

– Как облупленных, – проскрежетал её голос, наполовину мужицкий, наполовину бабий – дамской-то одну из интонаций, прозвучавших в голосе, назвать трудно даже с натяжкой.