Как четки перебираю моменты с тобой, любимая. Таких бусинок ровно тридцать три: вот мы замечаем друг друга среди толпы, впервые встречаемся взглядами; вот я у твоего столика – говорим и даже спорим; первое свидание после; первые поцелуй; второе свидание; третье; первая интимная близость… вторая; первая попытка открыть тебе душу; первое непонимание; первая обида и попытка закрыться; первое проявление терпения; первое преодоление; первые разговоры о Боге… переезд и первые дни и ночи вместе; первый секс на кухне; и первый завтрак в постель; первые неловкие эксперименты с телом; первые попытки найти общее во всем; первое обоюдное разочарование; повторное преодоление; торжество и решимость не сдаваться; первый большой путь вместе; первый поиск выхода из рутины; первые безумства; первый синхронный оргазм; первое ощущение полного единения; второе раскрытие души; принятие.
И за всем этим первым, вторым и третьим – завершающей, тридцать третей бусинкой – одно бесконечное ощущение потери себя в тебе и обретение чего-то большего. Может быть Бога, не знаю…
Пускай это будет исповедью к тебе, моя любимая. Не перед Богом же – к тому, после случившегося, мне сложно заставить себя обратиться, а этот, здешний – просто самозванец.
С чего же начать раскаяние? Надо бы как-то так, чтобы ты, будь сейчас рядом – поняла меня правильно. Пожалуй, признаюсь тебе, что я верю в магию. Нет, магия заключается не в этом, что я после смерти смог оказаться в плену в голове своего убийцы. Настоящая магия в том, что простые люди, с виду такие же как мы с тобой, могут творить нечто божественное – они обладают космической силы мыслью, понимаешь? И они умеют эту мысль воплотить в произведении. Эти люди – подлинные таланты, гении, волшебники. Но таких людей единицы на миллион… впрочем, я не сведущ в статистике… Знаю только, что я не один из них, мне не прыгнуть выше головы, хотя и у меня было желание дотянуться до звезды (видишь, я даже мыслю штампами и пошлыми банальностями), но, увы. Моя доля – оставаться посредственным художником и восторгаться гениями. Такая же доля и у остальных – восторгаться и понимать, что подобных высот им не достичь. Но что тогда делать? Как быть? Какова наша роль? О, я долго размышлял над этим…
Я начал наблюдать и заметил, что некоторые, не обладая ничем, пытаются пускать пыль в глаза и косить под волшебников – обезьянничая в жестах, манерах поведения, даже подражая ходу мысли – естественно тщетно, ни на толику не приближаясь к таланту и вызывая (у меня) ухмылку, в тоже самое время подчеркивая низостью своего существования то божественное, ведь все познается в сравнении.
Все познается в сравнении – именно эта, не знаю чья изначально мысль, и продвинула меня в размышлениях. Как говорит мой нынешний Бог, нет никаких качеств, ведущих к успеху, есть лишь стечение обстоятельств – судьба. Мне и до знакомства с Никитой была близка эта мысль: каждый находится на своем месте, и если не можешь дотянуться до Божественного (а я по молодости пробовал, и не раз), остается быть самим собой. Но в чем тогда смысл, в том числе и художественный? А я ведь художник, пускай и посредственный… Так вот, смысл заключается в том, что не надо натягивать маски, а следует играть свою роль – пускай она и третьего даже плана. В этом великий художественный замысел – не подражать кому-то, а выражать свое. Зачем это нужно? О, любимая, в этом и есть божественная идея – и она становится понятной, если охватить картину целиком. Если выпала такая участь – следует оставаться актером третьего плана, чтобы подчеркнуть разницу между собой и ими, понимаешь? Таким образом я возношу их дар. Да, моя роль, как посредственности, довести обыденность до карикатуры, и так я воздам гениям. Это как акценты в живописи, которые достигаются посредством контрастов. Я взаимодополняю своим нюансным цветом контрастную на моем фоне гениальную точку.
В этом великий замысел и это мое предназначение.
Если мне не было суждено родиться гением, моя миссия всячески нарочито подчеркивать свою низость, грязнуть в быту и осквернять манерность. Чтобы истинные гении еще ярче светили на фоне таких как я. Я – свинья, и это мой осознанный выбор.
Но вначале я сказал, что исповедаюсь тебе. Значит, ты можешь спросить, в этом ли я раскаиваюсь, так ведь, любимая? Нет, я раскаиваюсь не в убеждениях, а в том, что едва не предал свои идеалы. И это случилось после встречи с тобой…
– А меня – Вера. – Сказала ты в тот вечер, и я протрезвел, чтобы не алкоголь, а что-то изнутри, обладающее гораздо более мощной силой, вскружило голову.
Мы говорили, а то странное, зародившееся внутри, бушевало, разрасталось, захватывало мое сознание – я не мог сопротивляться – это было не только тревожное, но и торжественное всепоглощающее и перекраивающее нечто.
Я знаю, ты бы сейчас, улыбнувшись, сразу же угадала – то была любовь. И поселившееся во мне новое чувство требовало перемен, оно руководило мной, и его не устраивали мои взгляды на мир.
Любовь диктовала мне, что я обязан стать лучше, что я не должен принимать свою роль, что теперь мне нельзя просто так смириться – иначе ты предпочтешь другого.
«Если есть лучшие, почему она должна выбрать меня? Не достойна ли она лучшего?» – терзался я, в то же время прибывая самым счастливым человеком на земле рядом с тобой. Но, возможно, и самым несчастным из-за внутренней борьбы…
И я начал действовать. Но во мне не было ни капли уверенности в себе – помнишь, ты смеялась, какой я неуклюжий и суетной? Но я не был таким до встречи с тобой – это меня в разные стороны перетягивали голоса внутри.
Я лихорадочно хватался за холсты. Начинал писать и уничтожал портреты – не было в них ни капли от того идеального образа, который олицетворяла ты.
Я любил тебя и был любим, я упивался этим, но не мог утолить жажду, я терзался и презирал себя. Я напивался до беспамятства, не в силах выдержать свою посредственность трезвым, но наступало похмелье и становилось только тяжелее… Я не мог признаться тебе.
В это же время в мою жизнь вошел Никита. Я правильно расценил, что это знак судьбы, только ошибся, что именно он означает. Сейчас, хватаясь за голову, понимаю, насколько же заблуждался в расшифровке.
Он с первого взгляда оставлял впечатление человека влиятельного. Я был уже изрядно пьян, но сразу же обратил внимание на то, как он вошел и небрежно охватил обстановку в баре. Видимо, ключевые для нашей судьбы фигуры врезаются в нас в первые же мгновения, не важно, сколько людей вокруг и в каком ты состоянии. Так у меня было с тобой, точно так же у меня произошло и с Никитой.
Не знаю, почувствовал ли рок тогда он, но сел за стойкой рядом. Заказал не знаю что, пил молча, ни на кого не глядя. И мне стоило бы молчать, замкнувшись в себе, как это обычно и бывало. Но алкоголь, ощущение знамения, бурлящее стремление измениться – ради тебя преуспеть, все эти компоненты вместе взятые развязали мой язык.
Какими точно словами, не помню, но я в лоб спросил, не интересуется ли новоприбывший картинами молодого художника. Он даже головой не повел в мою сторону. И стоило бы мне остановиться… Я был слишком пьян коктейлем из бури эмоций и алкоголя.
Я стал настаивать, оскорбляться и оскорблять, буянить. Не знаю почему он в ответ проявил такую реакцию, но это оказалась заинтересованность. Не картинами, разумеется – творчество продают не словами, Никита заинтересовался мной, должно быть от пресности и со скуки.
А я всё говорил и говорил – о несправедливом классовом разделении, о том, что творцы не должны голодать, в то время, когда такие как он – посредственные…
Да, я говорил и говорил. Я видоизменял свои изначальные идеи, проецируя на него и выставляя его виновником. Мол, его смыслом жизни должна быть благодарность и содержание гениев. Я говорил очень много и глупо. И вдруг он спросил:
– А умереть ты не боишься?
– Умереть, – с презрением процедил я сквозь горячку, – зачем бояться смерти, если и так практически мертв?
Он молчал, блеском в глазах выдавая лукавую заинтересованность. Да он и не смог бы меня перебить.
– Что такое моя жизнь? Миллионы планов, которым не суждено реализоваться, – шпарил я: – отдать большую часть времени тем, кто мне дорог, написать что-то эдакое, посвятить себя творчеству и исследованию, за душой подтянуть тело – заняться спортом: сжечь жир вместе с ленью, научиться общаться с людьми и от процесса получать удовольствие. Один раз и навсегда полюбить людей, в конце-то концов! Как думаешь, что из перечисленного у меня есть?
Никита загнул брови.
– Ничего у меня нет – ни-че-го! Вместо того, чтобы быть с любимой, я сейчас в баре; вместо того, чтобы творить, я пьян; вместо гантель поднимаю бокалы; вместо общения – лента новостей. Буквально все мое существование – алкоголь и бездумное листание ленты. А, чтобы быть: надо пользоваться жизнью, а не интернетом.
Нет у меня ничего. Хотя подожди: есть скотское существование и нытьё! И лень правит балом. Пожалуй, дело даже не в лени, а в отсутствии сил, чтобы жить. Ты спросил, не боюсь ли я умереть? Зачем мне бояться смерти – если и так практически мертв!
…Тогда-то, моя любимая, я, в этой несвязной пьяной речи, впервые вслух предал свои идеалы, забыл, что я прислуживаю гениям, назвал свою цель бессмысленной. В этом я и раскаиваюсь перед тобой. Тогда-то, на борьбу с моей глупостью, вселенная и запустила противодействие в лице Никиты. Но до конца моего физического существования мне оставалось отречься еще два раза…
– Пойдем, – сказал Никита без особых раздумий, – покажешь мне свои картины.
Он скупил все мои работы из мастерской, включая незаконченные – авансом. Даже не глядя, но я на это не обращал особого внимания, вскруженный эйфорией, что мои картины, наконец, оказались кому-то нужны. Я открывал полотна, озвучивал придуманную на ходу стоимость, Никита отсчитывал купюры. Словами не возможно передать, сколько счастья сконцентрировалось в том моменте. А потом я открыл пылившуюся бутылку коньяка и мы разговаривали до утра, вернее, Никита, не перебивая, наблюдал за извержением моих мыслей.
И на какое-то время всё успокоилось в моей жизни. Мы с тобой начали жить вместе, я стал много писать, считая свои картины востребованными, а, значит, не бездарными. Раз в неделю я встречался с Никитой – своим меценатом, другом, единомышленником. У меня появились деньги в достатке. Да, деньги, моя любимая, прекрасное обезболивающее для души. Но к сожалению, они только на время снимают симптомы.
Шло время, и я начал прозревать. Эйфория прошла, вновь наступило похмелье: кого я обманываю, нет ни капли таланта в моей писанине! А Никита… Что ему тогда нужно? Но не похоже, что он питает корыстные намерения. А что, если он в меня верит? Вот так вот ни с чего вдруг поверил в меня – я же про него ничего не знаю, кроме того, что он безмерно богат. А что, если он когда-то выкарабкался из схожих с моими обстоятельств? И теперь в меня верит. Очень важно, чтобы в тебя кто-то верил.
Значит, на свете уже два человека, ради которых я должен измениться, преодолеть, превзойти самого себя. Я должен стать выдающимся.
Помнишь наш тогдашний разговор, любимая? Ты невольно стала моей Евой, предложившей запретный плод. И как прародительница, ты тоже была полностью нагой.
– О чем ты думаешь? – спросила ты тогда, заметив, что я сам не свой и мыслями нахожусь будто бы не с тобой, но при этом тебя изучаю.
– О портрете. – Признался я, опомнившись. – Почему я вижу этот свет каждый раз, смотря на тебя, думая о тебе, рисуя тебя, но никак не могу передать его на холсте? Что это говорит обо мне и моем художестве? Ведь передать сходство может каждый, а захватить суть… Кажется, у меня этого никогда не получится. Зачем я бунтую против своей посредственности, почему не могу принять свою натуру?
– Не наговаривай на себя, – улыбнулась ты, – просто тебе не хватает терпения. Как интересно: упорства у тебя хоть отбавляй, а терпения не хватает.
Ты все улыбалась, и меня слепило тем, непередаваемым светом.
– Поверь в себя. Не сдавайся, и все у тебя получится. Я в тебя верю.
Хоть ты и говорила шепотом, к которому хотелось прислушиваться и в который хотелось верить, я протестовал – слабо, конечно, и больше из-за того, чтобы ты не останавливалась подбадривать. На самом-то деле, я капитулировал почти что сразу, и уже не принимал за истину свои слова и идеи:
– Но мне же не было суждено родиться гением. Моя роль, восхищаться и преклоняться перед другими.
– Какими другими? Нет никого, лучше тебя. Ты мой самый-самый. Это я преклоняюсь перед тобой. Ты мой Бог, а я твоя рабыня.
И ты опустилась на колени. Что-то необъяснимое пронзило мою грудь обволакивающим теплом в тот момент. На глазах выступили слезы. Я упал на колени напротив тебя, я пытался сказать, но слова давались с трудом:
– Но как же тот свет…
– А ты попробуй изобразить не меня, а свет, который так ясно видишь – начни с него, и у тебя получится. Ты сможешь, я верю…
– Я смогу, – вторил я уверенным шепотом, – у меня получится! Спасибо тебе, любовь моя – я верю.
