Райцентр. Повести и рассказы о любви

Райцентр

Занесла меня, что называется, нелегкая в не очень дальние, но весьма далекие от привычной цивилизации края. Райцентр. Думал, что пропаду в этой целомудренной глубинке с нравами если не средневековья, то по крайней мере строгого социализма с деревенской гласностью. Однако не погиб. Оказались такие же люди, как и везде: пьющие мужчины и голодные женщины. Ну, а остальное зависело от системы плановых государственных поставок в эти края и помощи этим поставкам со стороны райпотребсоюза и предпринимателей.

Тем более, что местность была с достаточно платежеспособными шахтерами, которые не только зарабатывали, но также проедали и пропивали заработанное, и тратили еще на всякую фигню.

Поликлиника – как поликлиника. Таких сотни и тысячи по нашей необъятной стране в составе ЦРБ (Центральных Районных Больниц). Здесь с одной стороны работают, а с другой стороны лечатся.

Я устроился сюда не без расчета остаться на долго, – мне надо было прийти в себя после некоторых изменений в жизни, отдышаться, привести себя в порядок, настроиться на новую жизнь и выбрать новое направление движения.

Не мудрствуя лукаво и не изобретая велосипеда, я пошел работать в эту поликлинику, а ночами дежурить в стационаре. Как и всегда в прошлой своей жизни. Да и в будущей тоже.

Встретили меня спокойно и просто. И даже дали мед сестру для знакомства с работой и участком. Вот только участок был столь трудно досягаемым, что я сразу же стал на нем плутать.

Поселили в общежитии шахтеров в отдельной комнате. С умывальником, холодильником, столом и двумя кроватями. Так началась недолгая новая жизнь, давшая много нового в мое мировоззрение и для понятия, что такое наша глубинка «средней глубины».

Раскладушка

Очень быстро начал дружить с сотрудниками и сотрудницами.

Ну, мед сестры созданы Богом специально, чтобы собирать сплетни и разносить их по кабинетам. Потому от своей новой мед сестры я в первую же неделю узнал всё обо всех. И стало сразу же легче знакомиться и выбирать себе круг для будущего существования. С ее же подачи сотрудники узнали кто я, что умею и какие у меня предпочтения, – я ей это сразу же всё рассказал, чтобы у окружающих людей не было ко мне дополнительных вопросов.

А пока начал заводить знакомства. Познакомился со всеми службами, специалистами, с многими сотрудниками, начальниками и пр.

– Ну, ты молоток! – говорили мне врачи-мужчины, когда узнавали о моих трудовых подвигах и достижениях на прошлых местах работы. Я сознательно не распространялся о своей личной и половой жизни. Ну, хотелось в глазах нового общества оставаться «мальчиком» с приспущенными в пол глазами. Надо же когда-то таким побыть!

Начал знакомиться и с врачами-женщинами. Вот только они все оказались замужем. Конечно, моя мед сестра уже рассказала, кто из их мужей алкоголик, кто с женой-стервой не спит, но спит с остальными женами города, кто спит с этими женами-стервами вместо гуляющих мужей… Словом, располагая такой подробной информацией, я совсем не хотел входить в круг завсегдатаев ряда женщин, равно как и впутываться в интриги с крепкими семьями. Понимал, что приключения меня сами найдут, как это было по жизни. И они не заставили себя ждать.

В числе врачей была такая Болеслава (Слава – если проще, и как ее звали между собой). Маленькая, худенькая, курносая «разведенка» с ребенком. Приехала в этот город чуть ранее меня из более глубокой глубинки, устроилась узким специалистом. В числе прочих рассказов промелькнула интересная информация: не смотря на свою любовь к работе, часто случались такие проблемы, как крики на больных, высказывания в их неполноценности прямо в глаза, уничтожающие устные характеристики на мед сестер и санитарок. Впервые я услышал такое, что врач в состоянии такого аффекта выбрасывает амбулаторные карты и истории болезни в окно прямо при больном после длинной тирады о их умственной несостоятельности. Что-то мне это напоминало, и если не далеко ходить, то именно из медицинской терминологии и практики других узких специалистов. В простонародье – ведьма и стерва. Любил в прошлой жизни с такими общаться и обращать их.

– Привет, Болеслава батьковна. Не скучаете одна в кабинете? – дело ближе к вечеру, поликлиника почти пустая как от медиков, так и от пациентов. Из под ее двери пробивалась полоска света, вот я и зашел на огонек.

– Привет. Слышала о Вас. Будем знакомиться? – она подняла голову от бумаг.

Я представился. Присел напротив, покрасовался, типа огляделся по сторонам. Не зря же я перед приходом и причесался, и надушился.

– Прием закончился, до окончания есть еще время, шаги по коридору услышу. Потому решил тоже познакомиться. В эти вечерние часы трудно ждать кого-то на прием, – основная масса уехали к себе в села, а местные городские разбежались по домам и огородам. Да и хозяйство тоже есть.

– Да, я это тоже заметила. Ко мне на прошлом месте работы шли в любое время, даже ночью. Не все понимают, что у врача тоже должно быть и личное время, и время для отдыха.

– Как я Вас понимаю. Сам вырос в семье врача, и врал через дверь, что мамы нет дома большее число раз, чем мне было лет или месяцев жизни.

Вот так и началось наше общение. Она писала амбулаторные карты своих больных, а я говорил и балагурил. Постепенно ей стало не интересно писать и слушать в пол уха, и она отложила писанину на завтра, и предложила чаю. До конца приема был еще почти час, и мы успели попить чайку.

Такие посиделки стали почти регулярными, когда позволяла ее и моя работа. После этого я или бежал в стационар, или уходил в общежитие. Ну, это общежитие было совсем другим миром, откуда я опять потом возвращался на работу.

– Ты всегда уходишь одна из поликлиники. А куда идешь после работы, – в скором времени спросил я.

– Ребенка забираю из детского садика. А что?

– Пошли я провожу тебя. Мне сегодня не надо на дежурство, а в общагу идти не хочется. Можем поболтать по дороге.

И мы пошли вместе. Болтали по дороге до самого садика.

Пацан у нее оказался общительный, и сразу после знакомства схватил меня за руку и начал рассказывать о своих делах в садике. Просто идилия. Хорошо, что пока они там собирались, я сбегал в ближайший магазин и кое-что купил. Еле-еле успел. Теперь, когда она у дома пригласила меня попить чаю у них, то я легко согласился. Надо было видеть ее глаза, когда как фокусник выставил на стол кухни сладости, вино и закуску. «Гусары гуляют», – усмехнулся я и рассказал, каким был гусаров в институте.

– Вино оставим на какой-нибудь праздник, сладости спрячь в шкаф и не перебивай аппетит ребенку, а сыр и колбасу нарежем к столу, – так я остался на ужин, который сначала затянулся, а потом просто сидели втроем и разговаривали.

Когда ее сын заснул у меня на руках, я положил его в кроватку. И стал собираться в общежитие.

– Не слишком поздно? Говорят, что в это время много дураков пристают к прохожим, – сказала Слава. В неформальной обстановке я сразу же стал ее так называть, чтобы потом не ломать себе язык. А она ни слова против не сказала.

– У тебя же нет еще одной комнаты, – усмехнулся я.

– У меня есть раскладушка, и если обещаешь сегодня вести себя по джентльменски, то можешь до утра поспать на ней.

Слово дал не приставать. Сегодня! Раскладушку установил рядом с ее кроватью, застелил выделенной простыней, получил подушку и тоненькое одеяло. Больше у нее ничего не было, – для гостей не предназначалось. Вы даже представить себе не можете, какая ужасная ночь была! Оказывается, что раскладушка не предназначена для использования без матраса или чего-то теплого под лежащим. Я пытался подстелить под себя одеяло, но тогда замерзал сверху, пытался обернуться в одеяло, но его хватало только на одну сторону тела. Завернулся в одеяло поперек себя, но тогда мерзли все не укрытые и не закутанные части тела еще больше. Накинул на себя куртку, одел брюки, – сапоги постеснялся. Ничего не получалось, – я замерз до одурения. От того, чтобы разбудить сладка спящую хозяйку вообще даже мыслей не было. Во-первых, как я считал, еще не пришло время. Во-вторых, я дал слово. Или во-первых – дал слово, а во-вторых – не пришло время. Я от холода стал плохо соображать, скукожился к утру и начал кашлять. Рано утром еще в темноте поплелся на кухня ставить чайник. А что? Я всё равно не спал и заснуть всю ночь не смог.

Прошло сколько-то там дней.

Я снова оказался у них в квартире, снова задержался до поздна, снова начал собираться в общежитие.

– Я тебя на пущу. Ты допрыгаешься своими ночными походами по городу, который к тому же еще и не знаешь как следует.

– И что, опять на раскладушке спать?

– А чем тебя она не устраивает?

И я рассказал ей ужасы прошлой ночи. И я пояснил ей, почему к ее будильнику на кухне был свежий чай и горячие бутерброды. И почему я сбежал, не дожидаясь начала и окончания завтрака Славы с сыном.

– М-да… – протянула Слава. – Я как-то не подумала. В квартире очень тепло от батарей, и потому никогда не думала о такой ситуации. Мама ко мне приезжала и спала со мной на кровати, потому я и не знала. На раскладушке никто никогда не спал. Прости. Ложись тогда со мной на кровать, но мы ляжем валетом, чтобы не обниматься случайно во сне. Благо, что подушек у меня есть достаточно.

Я был согласен на всё, потому легли головами в разные стороны. И теперь не спалось от желания. От чисто мужского желания. Когда я услышал, что Слава заснула, то моя рука (почему-то) случайно легла на ее область туловища между ногами, нащупала ее трусы в самой нижней их части и просто прижалась всей своей поверхностью. Слава перестала сонно дышать. Она словно замерла. Постепенно моя рука стала гладить ее промежность из стороны в сторону, включая срамную область и внутренние поверхности бедер, – медленно и ритмично, словно во сне. Без попыток попасть пальцами под трусы, без шалостей типа раздвинуть губы через трусы, без массажа именно области клитора…

Прошло совсем немного времени. В том, что она уже не спит, я был уже уверен. В какой-то момент она вскакивает, перекладывает подушку рядом с моей и ложится уже в ту сторону головой, как и я. Продолжаю притворяться спящим. Она хватает мою руку и кладет на свою промежность, которая оказывается уже без трусов.

– А? Что? Это ты? Что-то случилось? – ну должен же я был сделать вид, что только что проснулся.

– Ничего-ничего, всё в порядке, – и она впилась мне в губы долгим поцелуем. Этот поцелуй длился долго. За это время я снял свои трусы, Слава перелегла на меня всем телом, – благо она маленькая и худенькая, – пристроила в нужном направлении моего «коня» и соединилась со мной. Мы начали медленные встречные движения тазом, ускоряясь и ускоряясь, пока быстро и качественно не кончили. Ничего особенного, – простая рабоче-крестьянская позиция (эх, деревня!…). Я кончил в нее, а она на мне.

– Так ты на самом деле спал? – спросила она потом, когда мы уже отдышались. Хорошо ей рассуждать, лежа в тепле в собственной постели, когда рядом лежит такая большая и горячая грелка во весь рост. А я до сих пор, как мне кажется, не мог отогреться после прошлой ночи на раскладушке.

– Да, а что? Я сделал что-то не так, когда проснулся?

– Просто ты гладил меня, как получается, во сне. Может быть ты гладил не меня?

Блин! Блин! Блин! Ну не выгонит же она меня теперь ночью в общежитие! Вот уж поистине женское коварство задавать вопросы!

– Знаешь, я спал. После той ночи, когда я у тебя промерз, это первая ночь, что я так отрубился в тепле. Если тебя моя рука потревожила зря, давай ее накажем.

– Давай накажем. Говоришь, что промерз. Начнем отогревать провинившуюся руку, – и положила мою руку на свою промежность.

Теперь я уже не не стал прятаться за сонное состояние и рабоче-крестьянское происхождение. После нескольких поглаживаний по поверхности половых губ, я проник пальцем между ними и словно бы зачерпнул и разнес по ним достаточно влаги, чтобы мои массажные движения не были для нее болезненны не сейчас, ни потом. Растер, смочил, зачерпнул еще недостающее количество несколько раз. Попутно нащупал клитор и придавил его. Если до этого она просто лежала на боку с закрытыми глазами и приподнятой ногой, то в момент надавливания на клитор сильно вздрогнула и застонала. Ноги расширились еще больше. Передняя часть таза выгнулась в мою сторону.

Когда она стала уже проявлять нетерпение, я поставил ее «на четыре кости» и пристроился сзади. Слава выгибалась своей промежностью в моем направлении так, словно хотела укусить меня этим местом. В тот момент, когда ее руки оказались вдоль простыни, я одним быстрым толчком послал свой «отбойный молоток» в нее «по самое не могу». Думаю, что тот звук, который она издала, был приглушенным криком, и не мудрено, потому что в соседней комнате спит ребенок, да и соседи не глухие. Ее словно затрясло в лихорадке. Я вынул свой инструмент, и снова вогнал в нее «по самые помидоры». Снова заглушенный крик. Снова вынул-вогнал-крик. Вынул-вогнал-крик. Еще и еще. Мне стало интересно, хватит ли к нее сил не закричать в момент оргазма, и начал повторять эти вынул-вогнал-крик с максимальной скоростью и напором.

Когда она прижала к лицу подушку и рычала в нее не переставая, а я продолжал долбить ее с настойчивостью отбойного молотка шахтопроходчика, то возникла мысль, которую я и сразу и реализовал. Я завел ее руки под ее колени, жестами показал ей, чтобы она сделала «замок» из рук у себя под коленями, в связи с чем ее тело изогнулось в удобной для меня немыслимой позе. ПО моим расчетам длина ее влагалища должна была укоротиться немного, и потому начать растягиваться под каждым моим «ударом». Не ожидал я такого, не ожидал. Первый же удар пришелся в дно влагалища, – даже почувствовал его силу. Слава длительно завыла в подушку.

Эх! Вот вытащить бы ее в такое место, где не надо прятаться от ребенка и соседей. И дать ей возможность поорать в голос и всласть… Сорвала бы она свой голос, которым орала на пациентов, – своих и чужих, – в какой тональности и на какой минуте? Возможно, я бы тоже поорал с ней дуэтом, – не знаю, не знаю.

Связанная собственными руками Слава уперлась лицом в подушку и затихла. Я нанес еще несколько «ударов» и кончил сам. Да, теперь это было очень приятно, значительно приятнее, чем в первый раз.

Я разложил ее по постели лицом вверх, лег рядом на спину и решил немного отдохнуть. Но воспоминания о последнем сношении не давали мне до сих пор успокоиться и остынуть. Слава отрешенно смотрела в потолок и не говорила ни слова. Делать было нечего. Я встал у нее между ног, навис над ней и снова ввел свой орган по мету назначения. Подогнул ее ноги к себе на грудь, заставил руками обхватить их под колени и опять сделать руками «замок». После чего просто «затр***ал» ее и себя до полного изнеможения.

Не знаю, как Слава, а я после этого «рывка» вырубился на подушке и проспал до утра. Я бы проспал, наверно, на работу, если бы ее голос и интенсивные потряхивания по плечу не привели меня в чувство.

– Завтракать будешь? Сегодня моя очередь подать нам завтрак.

Ее сынишка уже сидел за столом.

– Не бери дурного в голову. И не удивляйся, – начала говорить она мне уже за столом. И тихо пропела:

«Просто встретились два одиночества,

Развели у дороги костер,

А костру разгораться не хочется,

Вот и весь, вот и весь разговор.»

– Да, уж! – вздохнул я. – Это был не костер, а уничтожающий всё и вся лесной пожар какой-то сегодня ночью. Мне кажется, что я не всё и помню. Ты как перенесла всё это?

– Хорошо перенесла. Болит только немного там… Я рада, что тебе тоже всё понравилось, – и без всякого перехода, – Ты поможешь мне собрать сына в садик.

Я не только помог собрать, но потом посадил его на плечи и так донес в садик под его бурные радостные крики.

Около поликлиники мы разошлись в разные стороны, чтобы нас не видели наши сотрудники, и каждый вошел в разные входы в здание. Я еще только поднимался по лестнице, когда меня догнал наш невропатолог.

– Слушай, ты теперь всегда будешь носить ребенка в садик, или только сегодня?

Вот так, все уже знают, хотя еще не дошли до работы и мобильных телефонов в те времена еще не было. Со временем со слов того же невропатолога, а потом и других врачей-мужчин (с женщинами я на такие темы не разговаривал), Слава стала буквально ласковая с пациентами и персоналом. Амбулаторные карты перестали улетать на улицу и в коридор. Я в свободные от дежурств ночи проводил у нее, а в дни «красной армии» ночевал неделю в общежитии, – чтобы администрация общаги меня не вычеркнула из списка живых.

Наши отношения продолжались некоторое время. Потом обстоятельства сложились так, что я уехал из этого городка навсегда. Не прощались дома, не махали друг другу в окно или на перроне электрички… Что и как было с ней потом не знаю. Но вспоминаю иногда ее и ее голос именно так:

«Просто встретились два одиночества,

Развели у дороги костер,

А костру разгораться не хочется,

Вот и весь, вот и весь разговор.»

Джинсы-стрейч

Джинсы-стрейч шьются из джинсовой ткани, которая представлена натуральным хлопком и небольшим добавлением эластана, хотя иногда встречается и полиэстер. Она характеризуется небольшой плотностью, поэтому часто применяется для пошива брюк, юбок и платьев, а также пиджаков.

Стрейчевая ткань широко используется при пошиве джинсов благодаря мягкости на ощупь с небольшой ворсистостью. Наличие эластана придаёт материалу тягучести, поэтому джинсы отлично садятся по фигуре.

– Ну, посмотри! Ну, потрогай! Ты же видишь, что это не обычные джинсы! Они тянутся! Представляешь себе? Тянутся. Как резинка! И потому так плотно облегают на моей заднице. Ну, потрогай, посмотри, пожалуйста!

Девушка Тамила уговаривала меня потрогать ее джинсовые брюки, сидящие на ней в натяжку, что называется «в облипку». Времена были такие, что джинсы хорошего качества, – и тем более новинки, – найти в открытой продаже было практически невозможно. Страну терзал кризис, и на прилавках магазинов не было вообще ничего, даже дохлой сороки, как любили говорить. А уж тем более в районном центре, где мне приходилось в то время работать. Все товары приходили к нам уже почти открыто через стихийные рынки и через еще не желающих открыто светиться «спекулянтов». Хотя уже тогда много людей бросили работу на заводах, – или эти заводы закрыли и перестали там платить заработную плату, – и единственный возможный путь прокормиться самому и прокормить свою семью был только один: «купи-продай».

Мне было трудно представить себе, как это джинсы могут растягиваться, как колготки или спортивные штаны, и прилегать к телу столь плотно. Соблазн потрогать джинсы на заднице этой симпатичной девицы, – моей прошлой пациентки, – был слишком велик и слишком опасен. Городок маленький, в каждом окне стоит как минимум два соглядатая и смотрят, как я лапаю девицу в самом центре города перед стадионом. И потом доказывай остальным распространителям слухов города, что ты только джинсы проверял на растяжимость, а собственно задница девушки тебя ни на йоту не интересовала. И кто мне поверит?

– Тома, ну пойми же ты! Я очень хочу их не только потрогать, но и взять в руки и посмотреть: на растяжимость, на просвет, на качество обработки краев и швов, – но это можно сделать только сняв их и передав мне. Ты же не разденешься прямо здесь…

– Разденусь, мне не стыдно, – перебила она меня. – Я не стыжусь ни своей фигуры, ни своих бедер. Они прекрасны, и потому я могу раздеться даже здесь в центре города.

– Но мне тогда придется бежать отсюда так быстро, что… – и я объяснил свою точку зрения на ощупывание и раздевание ее на людях.

Она хохотала в голос минут десять. Потом со смехом стала оглядывать окна в домах вокруг нас и увидела парочку лиц, которые не успели или не сочли нужным скрывать свое присутствие в окне.

– Ты, пожалуй, прав, – опять со смехом сказала она. – У меня есть идея. Тут за парком общежитие, где ты живешь. Твой сосед по комнате сегодня дома или на смене?

– Я живу в комнате один.

– Тем более. Идем к тебе и смотришь у себя в комнате. А я пока попью у тебя холодной водички и отдохну от этой уличной жары. Согласен?

Ещё бы я был не согласен! Я готов был вприпрыжку бежать с ней в общагу, но мы пошли степенно под ручку, как предложила она. На вахте с нее даже не потребовали документы, и пропустили под моей честное слово.

Пока она стягивала с себя свои замечательные джинсы, я достал ей ледяной воды из холодильника, поставил сироп для подслащивания этой воды, нашел запрятанный от всех соломинки, и выставил высокие стаканы. От алкоголя Тамила отказалась. «Пока», – со смехом сказала она. И прошагала к столу в одной полупрозрачной маечке без трусов.

– А что? – рассмеялась она на мой удивленный взгляд. – Ты думаешь, что это очень красиво под облегающие джинсы одеть трусы и светить ими всему городу? Это всё равно, что одеть черное белье под белое прозрачное платье. Да не боись! Я не из стеснительных и тебя не стесняюсь. Думаю, что ты насмотрелся такого добра, начиная с института, достаточно.

Она столь смачно пила подслащенную холодную воду, словно нектар глотала. Потом с разбега ласточкой запрыгнула на мою кровать, повернулась на спину и снова разговорами оторвала меня от изучения ее джинсов.

– Слушай, доктор! Можешь мне помочь? У меня тут в паху что-то совершенно непонятное, а разглядеть сама не могу, даже в зеркало. Может быть надо обратиться к дерматологу?

Я повесил ее джинсы на вешалку, а когда повернулся снова, то увидел, что она сняла свою полупрозрачную маечку и теперь обмахивалась ею.

– Жарко, хотя у тебя значительно прохладнее, чем на улице. Можно я у тебя останусь здесь, пока жара спадет?

Я подошел к ней посмотреть, что у нее там в паху, пригнулся… и оказался сваленный ее толчком прямо на нее. Она обхватила меня и притянула к себе.

– Ты почему не раздеваешься, доктор? Тебе разве не жарко? Быстро раздевайся, как я. Это приказ к исполнению, – и снова заливисто расхохоталась.

Когда я разделся, то она просто подтащила меня (да не очень-то я и сопротивлялся, – только удивлялся её напористости и простоте) к себе и стала разглядывать мой уже вставший орган.

– Сойдет. Всё у тебя нормально, а то я уже подумала, что ты меня не хочешь, – улыбнулась она уже без смеха и похлопала рукой по кровати рядом с собой.

Когда я лег, она подвинулась и положила меня на спину, а сама уселась верхом. Без всякой подготовки ввела мой член в себя и прислушалась к своим ощущениям.

– Ого! Я же так и подумала изначально, что будет нормально. Угадала, – и улыбнулась мне, начиная движения по сложной траектории. Приподнимаясь и немного выпуская из себя мой орган, она при этом одновременно передвигала свой таз вперед, а когда достигала момента, что внутри ее оставалась только часть моей головки, то прижимала член своим влагалищем к моей и своей передней стенке, прижавшись в этот момент лобком к моему лобку, и словно скатывалась своим лобком с моего живота к ногам. При этом достигался эффект того, что член плотно прижимался к задней стенке ее влагалища, да еще в изощренно изогнутом виде, и потому при достижении дна влагалища распрямлялся, словно пружина. Такого я не читал ни в одной «камасутре».

Кончила она быстро. Предполагаю, что еще на улице она начала невольно подготавливаться к предстоящему половому акту, и потому в моей комнате после раздевания была сразу готова: и возбужденная, и «заведенная», и мокрая. Т.е. это я, увалень, не понимал, зачем она рвалась ко мне в комнату, а она уже всё просчитала. И не смотря на то, что в подготовке я отстал от нее на некоторое время, я догнал ее очень быстро и тоже бурно кончил.

Тамила продолжала сидеть верхом и смотрела на меня.

– А ты ничего себе, – сказала она наконец-то. – Не смотря на то, что толстячок. Я как-то думала, что толстячки все немного инфантильные, а ты в самый раз то, что мне надо было. Будем дружить?

– А разве мы еще не подружились? – расхохотался я. – Мне кажется, что сегодня мы заложили хорошую базу для долгой и продуктивной дружбы. И скажи, как мне себя вести, если я встречу тебя, как тогда, на улице с другим мужчиной? Здороваться или пройти мимо?

– Да как хочешь.

– Тогда я не буду здороваться, и сделаю вид, что не знаю тебя. Очень не хочется, чтобы кто-то начал с тобой или со мной разборки. Не обидишься?