Штатские были как все штатские, ничего особенного, а вот военный… Он был похож на настоящего командира: высокий, худощавый, в длинной шинели с широким ремнем, в новой фуражке. Точно таких рисуют на плакатах и показывают в кино. Он мне сразу понравился. Они зашли в дом Славиных, а я с нетерпением ждал, когда они придут к нам. Исаак Гольдберг убежал домой. И вот они выходят из дома кузнеца Славина и направляются к нам. Я врываюсь в дом и кричу маме:
– Мама, они идут!
– Кто они? – удивляется мама.
– Комиссия!
– Какая комиссия?
Но я не успеваю ответить. В дверь раздается стук, затем ее открывают, и все трое входят в наш дом.
– Здравствуйте, – говорит один из штатских.
– Здравствуйте, – отвечает мама, – заходите и садитесь, – приглашает она их к столу.
– Спасибо, – говорит штатский, – но нам некогда. Мы к вам вот по какому вопросу: около нашего города будут проходить военные учения, и нам надо разместить по домам красноармейцев. На время, конечно, – добавляет он, – сколько человек можно у вас разместить на постой?
– Я всегда пожалуйста, – говорит мама, – но сколько человек, я не знаю. Могу уступить вам вот эту кухню.
– Вот и отлично, – говорит командир, – тут целое отделение разместится. Только шкаф и топчан надо убрать.
– Хорошо, – говорит мама.
– Значит, договорились, – говорит штатский, – спасибо вам и до свиданья.
Они выходят, а я – за ними. Теперь все стало ясно: у нас будут проходить военные учения. Что это такое, я еще не знал, но наверняка, что-нибудь очень интересное. У наших соседей Драпкиных комиссия и минуты не задержалась. Следом за комиссией вышла на крыльцо тетя Рая, мать моего друга Бориса Драпкина, полуслепая женщина, и как будто продолжая разговор, говорила, повышая голос:
– Нет, нет и не уговаривайте, у меня три взрослые дочери, и ночевать молодых мужчин не пущу.
Комиссия уже вошла к Клетецким, а тетя Рая все повторяла одну и ту же фразу, как будто кто-то ее слушал. Значит, тетя Рая к себе никого не пустила. Такой уж у нее вздорный характер. Конечно, у нее трое дочерей, но разве красноармейцы могут кого-нибудь обидеть? И думать об этом даже смешно. Моя сестра Соня тоже взрослая, но у моей мамы даже и мысли такой не было, чтобы опасаться красноармейцев. А у Гольдбергов или Рубинчиков – у них ведь тоже есть взрослые дочери, но красноармейцев на постой все равно пустили. У тети Раи всегда все не так. Такой уж у нее характер.
А вот к Аксинье Ламерсон, соседке напротив нашего дома, комиссия почему-то даже не ходила. Чем это объяснить? У нее на двух этажах можно было бы разместить не одно отделение красноармейцев, а целый взвод. Наверно, старший из комиссии хорошо знал, кто живет в этом красивом доме. Но в чем тут причина? Вот бы узнать!
Пока я провожал представителей власти, в доме у нас уже все переставили. Соседи помогли – дядя Симон и тетя Сарра. Кухня стала еще более просторной. Топчан, на котором я спал, вынесли в сарай.
– Теперь ты будешь спать на диване, – сказала мама.
Дядя Симон прикрепил к дверям в зал железный крючок. Оказывается, что при красноармейцах наружные двери не будут запираться, а спать ночью при открытых дверях никто у нас не решится. Теперь мы будем на ночь запирать двери в зал. На кухне мама оставила только стол и скамейки. Все суетятся и возбуждены. Заходят соседки по улице и смотрят, как мы приготовили место для красноармейцев. Бесконечные вопросы и догадки.
– А стрелять будут или нет?
– Если пушки стрелять будут, то прощайте наши окна.
– Потом вставят.
– А часовые будут у домов?
– Тебя что ли охранять?
Каждый день мы ждем появления красноармейцев, а они не идут. Мы, мальчишки с нашей улицы, с утра до вечера сторожили момент, когда придут красноармейцы. Каждому хотелось первому заметить их. Мы даже бегали на соседние улицы. Но красноармейцев все не было. И хотя мы все уже хорошо знали, что у нас будут маневры, но каждому хотелось еще и еще раз сказать о них, как о новости:
– Слыхали, у нас будут маневры.
А красноармейцы пришли, когда мы их совершенно не ждали. Поздно вечером, когда на улице уже было темно, к нам вошел высокий командир, поздоровался и сообщил, что сейчас к нам придут двенадцать человек, что опасаться их не надо, и что они все хорошие парни.
– Если у вас появятся какие-нибудь вопросы, то обращайтесь ко мне, – добавил он на прощанье.
Как только он вышел, я бросился на улицу, чтобы посмотреть, что там делается, но не успел. В дом один за другим уже входили красноармейцы, внося вместе с собой запахи пота, сапог и ремней. На кухне сразу стало тесно.
Они огляделись, убрали стол и скамьи к печке и стали располагаться вдоль стены на полу, аккуратно сложив шинели, ремни и гимнастерки. Один из них обратился ко мне:
– Малец, сказал он, – колодец далеко ли от вас?
– Близко, – ответил я, – напротив, во дворе.
– Тогда показывай, – сказал он и взял наши ведра.
Я повел его не через калитку тети Аксиньи, а через лаз напротив дома Клетецких. Здесь в два раза ближе, и я, да и соседи тоже, всегда шли к колодцу через этот лаз. Красноармеец, не долго думая, сказал:
– Временно сделаем здесь попросторней, а потом все восстановим. Он легко оторвал еще две доски и приставил их к стене сарая. Теперь проход стал гораздо свободней. У колодца было уже много красноармейцев. Один из них качал воду, а остальные, раздевшись до пояса, умывались, шумя, фыркая, смеясь и покряхтывая от удовольствия. Вода в колодце была холодная как лед. Наш красноармеец набрал два ведра воды и понес к нам. Поставив ведра, он сказал своим товарищам:
– Ребята, пошли к колодцу, он совсем рядом, там все умываются.
И все поднялись и гурьбой пошли к колодцу. Вскоре они вернулись посвежевшие, расстелили на полу шинели и легли спать. И я тоже ушел спать.
А проснувшись рано утром, я их уже не застал дома. И куда они ушли, я тоже не знал. Целый день их не было. Мы, мальчишки, сбежались во двор к кузнецу Славину. Там, у коновязи, стояли несколько военных лошадей, и Борис Славин с двумя красноармейцами занимались их подковкой. Конечно, я много раз видел эту работу кузнеца, но теперь интерес к ней возрос. Раньше кузнец подковывал низкорослых крестьянских лошадок, а теперь он подковывал стройных высоких лошадей. С одной такой лошадью они долго возились. Она все время отскакивала и не давала им взяться за ногу. Тут же около кузницы стояла военная кухня на колесах. Повар впрягал лошадь, собираясь куда-то ехать. Исаак Гольдберг утверждал, что маневры проходят около леса, но сколько мы ни смотрели с горы в сторону леса, мы так ничего и не заметили. Вернулись красноармейцы домой поздно вечером. Тот, которому я показывал, где у нас колодец (наверно, он у них был старшим), передал маме полный котелок горячей гречневой каши и целую буханку хлеба.
– Угощайтесь, – сказал он, – на кухне у повара осталось.
– Спасибо, – поблагодарила мама, – но что мы с ней будем делать?
– Дети поедят, – уверенно сказал старший красноармеец.
У меня слюнки текли во рту от одного запаха каши, а мама еще сомневалась. Соня почему-то отказалась от этой каши, а я и Саша ели ее с удовольствием. Однако, больше половины каши осталось. Не было сил всю ее поесть. И так уж повелось: каждый день старший красноармеец приносил нам гречневую кашу и хлеб. Скоро каша нам так надоела, что совершенно не лезла в рот. А мама жалела красноармейцев:
– Бедняжки, – говорила она со вздохом, – каждый день им дают одну и ту же кашу.
Даже самая вкусная еда может стать невкусной, если ею питаться каждый день. Теперь нам стало понятно, почему у повара остается гречневая каша.
Дней через пять в полдень, стоя на нашей горе и глядя на луг по ту сторону Днепра, я вдруг заметил, как на лугу красноармейцы делают перебежки и падают в траву. Я даже глазам своим не поверил. Так вот где они проводят маневры. Почему мы их раньше там не замечали? Я побежал рассказывать всем друзьям о том, что увидел. Все сбежались на нашу гору и убедились, что я был прав. Решение созрело моментально – мы едем на ту сторону. Один только Лева Рубинчик отказался ехать. Родители строго-настрого запретили ему ездить на лодках.
Я, Борис Драпкин, Исаак Гольдберг и Лева Смолкин переехали на лодке на ту сторону Днепра и через несколько минут оказались позади наступающей цепи красноармейцев. Они наступали короткими перебежками. Пока одни перебегали, другие стреляли лежа на траве. Иногда раздавалась пулеметная очередь. Слышны были команды командиров. Из леса раздавались отдельные пушечные выстрелы, и перед наступающими что-то взрывалось, пуская в небо белые облачка. Когда мы подошли слишком близко, кто-то крикнул нам, чтобы мы немедленно убрались домой. Но разве мы могли уйти от такого зрелища. Мы же впервые в своей жизни видели маневры!
Конечно, мы отбежали назад метров на тридцать и залегли за бугорком в траве. Отсюда тоже хорошо видно было, как действуют красноармейцы. Вот и два пулеметчика улеглись за станковым пулеметом. Но что это? То, что я увидел, привело меня в полное разочарование. Слыхал я, что на учениях стреляют холостыми патронами, но никогда не подумал бы, что стрельбу из пулемета заменяют трещоткой. Именно такую трещотку я увидел в руке одного из пулеметчиков. Он крутил ею, когда хотел всем показать, что пулемет его стреляет. А я думал, что это стреляет сам пулемет. Не знаю почему, но интерес к маневрам у меня сразу же пропал.
– Смотри, – говорю я Исааку, – у них вместо пулемета стреляет трещотка.
– Где ты видишь? – говорит недоверчиво Исаак. Я показываю ему пальцем, где притаились в траве красноармейцы с пулеметом. В это время один из них приподнял трещотку и закрутил ею.
– Ага, вижу, а здорово похоже на стрельбу из пулемета!
Вот так маневры, подумал я, почти все так же условно, как и у нас во время игры в "красные и белые". Но почему красноармейцы с такой опаской делают перебежки, ползают по-пластунски, прячась за малейшими бугорками? Почему командир их ругает, когда они неосторожно поднимают головы выше, чем положено? И зачем вся эта беготня под палящими лучами солнца? Мы и то вспотели, хотя были в одних трусах и майках.
Когда красноармейцы продвинулись дальше от нас, мы пошли купаться. Лодки на берегу не было. Она почему-то стояла на другом берегу реки. Наверно, кто-то переехал на ней через Днепр. Но нас это особенно не смутило. И раньше бывали такие случаи. Мы быстро искупались и отправились домой пешком через днепровский мост. Благо, он совсем недалеко от нашей улицы. Вечером все наши двенадцать красноармейцев пришли домой целые и невредимые. Вот, если бы и на войне было так, как на маневрах!
На следующий день мы опять хотели посмотреть, как наступают красноармейцы, но сколько мы не смотрели на луг, так никого и не увидели. Очевидно, тактические занятия проходили в другом месте. И в последующие дни красноармейцев на лугу не было.
Мы подолгу вертелись возле кузницы Славиных. Туда каждый день приводили лошадей на перековку. Это зрелище тоже интересное. Кузница Славиных никогда прежде не работала так напряженно, как в дни прохождения у нас маневров. Один раз привезли сюда даже пулеметную тачанку с лопнувшей шиной на колесе.
Однажды, кто-то принес на нашу улицу необыкновенную весть, что в Рогачев приедет сам Буденный и будет принимать парад войск. Представляете нашу радость: сам Буденный будет у нас! Буденного знали все без исключения от мала до велика. Он же был первым героем среди героев гражданской войны. Мы, мальчишки, только и говорили о нем. Увидеть его стало нашей сокровенной мечтой. Каждый день по много раз мы бегали на центральную улицу смотреть, не едет ли он. По вечерам мы одолевали взрослых вопросами, когда же приедет Буденный. Но никто ничего не мог нам сказать.
Наконец-то, сами красноармейцы нас предупредили, что завтра в Рогачеве должен быть сам Буденный. Теперь-то мы увидим не на портрете или в кино, а воочию, одного из прославленных героев гражданской войны. Так я и уснул с этой радостной мечтой. Проснулся я поздно. Дома никого уже не было. Только Саша еще спала. Я очень испугался, что прозеваю встречу с Буденным, и, ничего не перекусив, бросился на улицу. Около кузницы я увидел Исаака Гольдберга.
– Нет, – ответил он, – на улице никого нет.
У меня отлегло от сердца. Значит все в порядке. Я еще увижу Буденного. Несколько раз мы бегали на Циммермановскую улицу, в городской сад. Взрослые говорили, что там будет парад. Но там, кроме мальчишек, никого еще не было.
После полудня я увидел там много взрослых и детей. Идти домой я уже опасался. Я прошелся вдоль забора стадиона напротив городского сада. В сущности это была городская спортивная площадка. Вокруг футбольного поля была беговая дорожка, а вдоль забора стояли скамейки для болельщиков. Так вот, эту спортивную площадку все называли громким и внушительным словом «стадион». Он занимал почти целый квартал между улицами Циммермановской и Либкнехта, а также Садовой и Красноармейской. На углу улиц Красноармейской и Циммермановской находилось красивое здание кинотеатра – достопримечательность, гордость горожан. Рядом с кинотеатром стоял памятник двадцати красноармейцам, погибшим в бою с белополяками под Рогачевом.
На стадионе мы сдавали нормы БГТО: бегали стометровку, прыгали в высоту и длину. В хорошую погоду по вечерам здесь играли в волейбол, а по выходным дням стадион всегда занимали футболисты. На беговой дорожке почти всегда тренировались велосипедисты. Иногда они устраивали соревнования между собой, и тогда образовывался сплошной коридор из болельщиков. Обычно заезжали на десять и пятнадцать кругов. Пыль стояла кругом, но никто не уходил.
Но самое интересное на стадионе бывало тогда, когда туда на своем велосипеде приезжал Наум Шварцман. Он был инвалидом с детства: у него передергивались голова, плечи и руки. Но тем не менее, он увлекался техникой и велосипедом. Жил он на улице Урицкой, как раз на Базарной площади. В коридоре дома он устроил мастерскую по ремонту велосипедов и этим доказал, что при желании и инвалиды могут успешно заниматься делом. Кто видел его в работе, тот совершенно не замечал его физические недостатки. Он был настоящим знатоком своего дела.
Так вот, этот Наум Шварцман устраивал на стадионе настоящее цирковое представление на своем велосипеде. Велосипедист он был отличный. Когда он появлялся на дорожке стадиона, другие велосипедисты уступали ему всю дорожку, превращаясь тоже в зрителей. И все это делали добровольно, предвкушая интересное зрелище. Поначалу он показывал самые простые номера: езда на велосипеде без рук, затем без ног и без рук, затем управление ногами. После этого он делал круги по стадиону. Причем, после каждого круга к нему на велосипед вскакивали по одному человеку. При этом он на секунду замедлял ход велосипеда, а затем опять разгонялся. После девятого круга на велосипеде сидело, стояло и цеплялось сбоку девять человек. Ну, чисто цирк! Как только велосипед выдерживал такую тяжесть? После десятого круга все в обратном порядке прыгали с велосипеда, и на последнем круге на багажнике сидел уже только один человек. Высадив и его, Шварцман останавливался, чтобы отдохнуть. На этом первое отделение его представления заканчивалось.
После небольшого отдыха он начинал второе отделение, еще более занимательное. Не слезая с велосипеда, делая круг за кругом по стадиону, он полностью раздевался, а затем так же одевался. Просто уму непостижимо было, как он ухитрялся это делать. Велосипед послушно шел по кругу, а ботинки, рубашка, майка и брюки постепенно оказывались висящими на руле, а затем опять одетыми на нем. Таких номеров я ни разу не видел даже в цирке…
Итак, после полудня я прибежал к стадиону на встречу с Буденным. На заборе стадиона я увидел моего одноклассника Арона Шпица и присоединился к нему – вдвоем ждать веселее. Людей на улице становилось все больше и больше. Все прохаживались вдоль по улице, а Буденного все нет и нет. Наконец на улицу пришли военные подразделения и выстроились вдоль улицы со стороны городского сада лицом к стадиону, как раз там, где мы сидели на заборе. Мы обрадовались такому построению. Это значило, что Буденный будет проходить по тротуару рядом с нами. Но опять проходило долгое ожидание, а Буденного все нет и нет.
Вдруг прозвучали команды командиров, и все воинские подразделения стали перестраиваться на нашей стороне. Мы оказались позади кавалеристов и сразу поняли, что Буденный будет проходить вдоль городского сада и, о ужас, мы можем его не увидеть из-за кавалеристов. Мы немедленно соскочили с нашего места и побежали вокруг воинских частей на другую сторону улицы. Весь тротуар вдоль городского сада был освобожден от толпившихся там людей. Все они теперь оказались позади штакетника в саду. Мы с Ароном, перескочив через штакетник со стороны Садовой улицы, бросились искать место у городского сада по улице Циммермановской. Но увы, к штакетнику нельзя было подступиться. Его облепили не только дети, но и взрослые. Нигде ни малейшей лазейки к забору.
Пробежав безрезультатно вдоль всего городского сада, чуть не плача от огорчения, мы выскочили на Красноармейскую улицу и увидели, как мальчишки забираются на досчатый забор следующего квартала. Там было еще много свободного места. И мы с Ароном, помогая друг другу, тоже залезли на этот забор. И только мы разместились на этом заборе, как с другого конца городского сада прокатилось мощное красноармейское «ура». Наверно, там, на Циммермановской улице, уже ехал на своем вороном коне Семен Михайлович Буденный – легендарный герой Гражданской войны.
У нас сердца затрепетали от близкой встречи с таким знаменитым человеком. Мы сидели на заборе и с нетерпением ждали его появления. Красноармейское «ура» перекатывалось все ближе и ближе к нам. И вдруг мы увидели маленького усатого человека с калмыцким лицом в сопровождении высоких представительных командиров. Волнистые усы этого человека свисали ниже подбородка. Одет он был в кожаную тужурку и широкие кожаные галифе, вправленные в блестящие сапожки. Ноги были полудугой, как у большинства людей, проведших большую часть своей жизни на коне. Идущие рядом с ним рослые представительные командиры еще больше оттеняли его низкорослую фигуру.
Мы с Ароном разочарованно и с большим огорчением смотрели на этого одетого в кожу маленького, важного человека, который совсем не был похож на того Буденного, которого мы видели в кино и на портретах. Ведь к тому времени я уже посмотрел такие кинокартины, как "Первая Конная", «Укразия» в двух сериях и "Красные дьяволята". Там Буденный – настоящий казак. А этот маленький человек больше похож на калмыка, чем на казака.
И вдруг меня осенила догадка:
– Это же Городовиков, – крикнул я Арону и, довольный своей догадкой, стукнул его по плечу, – понимаешь, командир прославленной Чонгарской дивизии, ближайший помощник Буденного.
И как это я сразу не догадался? Сколько книг читал про Буденного, а Городовикова забыл. А ведь он командовал 6-ой дивизией в Первой Конной. Такой же герой гражданской войны, как и Котовский, Пархоменко и многие другие прославленные командиры Первой Конной армии. М. В. Фрунзе когда-то назвал его "железным начдивом". Никогда раньше я не думал о нем, а сейчас даже вижу своими глазами. И я уже с большим интересом смотрел на проходившего мимо нас Оку Ивановича Городовикова.
После его ухода ушли колонной и красноармейские части. Расходились по домам и зрители этой торжественной встречи. По случайным обрывкам разговоров я понял, что многие считают, что это был Буденный. Вот, что значит не смотреть кинокартин и не читать книг. При незнании можно кого угодно признать за кого угодно! Смешно, но незнание, бывает, и не такие шутки подбрасывает людям.
Когда я пришел домой, сестренка Саша еще на улице огорошила меня еще одним неприятным для меня известием. Она с радостью сообщила, что красноармейцы, стоявшие у нас на постое, уехали и больше не вернутся. Она почему-то радовалась, а мне было далеко не радостно. Я уже успел привыкнуть к ним, к их здоровому солдатскому духу. На нашей кухне уже опять все стояло на своих прежних местах: и буфет с посудой, и мой топчан, и стол, и скамейки. И все это говорило о том, что военные маневры окончились, и для меня опять начнутся обыкновенные будни, какие были до маневров. Но они оставили у меня большое желание побыстрее попасть на службу в Красную Армию и стать таким же здоровым и сильным парнем, какими были стоявшие у нас на постое красноармейцы.
Примерно в это же время на нашей улице стали строить новую баню. Мы, дети Рогачева, радовались каждой новой стройке в нашем городке. Старая баня вросла в землю до половины окон и внутри выглядела слишком мрачной. Поэтому строительство новой бани обрадовало все население города. Теперь куда бы я ни ходил, я всегда проходил мимо строящейся бани. Стены поднимались прямо у меня на глазах. Баня строилась большая. Она занимала целый квартал по улице Либкнехта и поворачивала на улицу Северо-Донецкую. Это была необыкновенно большая баня для нашего маленького городка. Только, когда строительство закончилось, стало ясно, что баня будет со всеми удобствами: с отделением для мужчин и отделением для женщин, с парилками, с отдельными ваннами и душевыми, а треть всего здания занимала прачечная. Это была невиданная роскошь для нашего города.
После открытия бани о ней пошли противоречивые суждения. Во-первых, баня заполнялась людьми только перед выходными и в выходные дни. Остальные дни недели она, можно сказать, пустовала. Во-вторых, в бане оказались очень низкие потолки, поэтому было душно купаться. По этому поводу говорили, что главный инженер сбывал кирпич налево и построил себе большой кирпичный дом и сарай из кирпича, а двор обнес высоким кирпичным забором. По-разному говорили только о месте постройки этого дома.
Мы с Ароном Шпицем ходили по всем указанным адресам в поисках этого дома, но его нигде не было. Оставалось предположить, что инженер построил себе дом где-то в другом городке, так как через некоторое время появились новые слухи на нашей улице, что инженера арестовали и осудили, а его дом со всеми пристройками конфисковали.
Баня продолжала работать, но вместо радости она приносила нашей улице одни огорчения. Дело в том, что использованную воду из бани спускали в Днепр. И вот, вместо прежней чистой, прозрачной, прохладной и вкусной днепровской воды у нашего берега вдруг появилась грязная, пенистая, мыльная вода, совершенно непригодная к употреблению. Представляете состояние жителей близлежащих улиц, которые во все времена пользовались днепровской водой для домашних нужд? Все возмущались, ругали тех, кто решил построить баню в этом месте, предлагая другие места для нее. Но баню, конечно, никто переносить не собирался. Пришлось полностью переключиться на колодец. Наиболее упрямые жители ходили за днепровской водой на песчаную косу, выше этого грязного ручья из бани. Но путь их был не близок.
А для нашей семьи баня сыграла прямо-таки трагическую роль. Страшно не повезло моей маме. Однажды, она с Сашей пошла в эту новую баню. Помылись они и напоследок, как всегда, решили окатить себя чистой водой. Здесь-то маму и подстерегла беда. Она налила кипяток и забыла разбавить холодной водой. Сначала она хотела окатить Сашу, но в последний момент передумала и вылила всю воду из таза на себя. А дальше мама почти не помнила, что с ней было. Саша прибежала домой вся в слезах и рассказала, что мама обварилась кипятком, и ее увезли на "скорой помощи" в больницу…
Мы оказались в ужасном положении. Дом без мамы стал пустым и грустным. Дело было зимой. Все в доме приняло страшно запущенный вид. Ничего не мылось и не стиралось. Кухня не топилась, и в ней стало так же холодно, как и на улице. Целых три месяца мы при помощи соседки тети Сарры тянули кое-как свое существование. Без песен, без смеха, без веселья. Дом оказался насквозь холодным, а дни – унылыми и мрачными. Вот тогда-то я понял, как плохо жить без мамы. Тогда-то я по-настоящему почувствовал, что если у ребенка нет ни отца, ни матери, то он – трижды сирота. Ох, как права была моя мама.
Поэтому вы можете представить мое волнение, когда я однажды прибежал из школы и увидел вдруг чистую, светлую и, главное, теплую нашу кухню и услышал мамин смех в зале. В радостном возбуждении я влетел в наш зал и увидел маму: похорошевшую, красивую и радостную, как будто она вернулась не из больницы, а из самого лучшего курорта. Она рассказывала тете Сарре что-то веселое. Увидев меня, мама весело сказала:
– А вот и Левочка пришел! Рассказывай, как вы тут жили без меня?
А я стою и молча улыбаюсь. Не знаю, что и говорить. А что говорить? Говорить о прошлом – только портить настроение. Того, что было – уже нет, исчезло, как плохой сон, а настоящее – прекрасно: в доме опять все по-прежнему, опять в нем – мама. Зачем же говорить о прошлом? Не дождавшись моего ответа, мама спохватывается и говорит Сарре: