Тюлевая баба

Анна Федоровна Журбовская была отличная хозяйка. Просто она чудеса показывала. Например, она делала один крем полосатый, разноцветный, всем на зависть и удивленье. Как уж ни хотели прочие хозяйки дойти до этого крема, – никто не дошел. Верьте не верьте, а одна барыня (и богатая барыня) хотела сына женить на дочери Анны Федоровны, чтобы только выведать тайну. Да Анна Федоровна всегда с этими вещами настороже, а барыня была нетерпелива, поспешила, проговорилась. Анна Федоровна дочери не отдала и секрета не открыла.

Ни у кого таких не бывало обедов, ни у кого таких именинных пирогов, как у Анны Федоровны. Кто не помнит, когда ее дочери исполнилось 18 лет, праздновали рожденье и испекли пирог… Как подали этот пирог, так некоторые даже испугались. Один гость (любитель, знаток) встал и сказал, сложивши на груди руки: «Что же это вы такое с нами делаете, Анна Федоровна? Гляжу, несут на блюде… я думал, что генеральского сына несут…»

Но самое-то главное дело рук Анны Федоровны – это были бабы… Если бы кто знал, какие это были бабы!

Анна Федоровна была набожная старушка, со всеми обходительная и ласковая. Смех у нее был приятный, немножечко с дребезжаньем, глаза добрые, носик кругленький, а ростом маленькая. Анна Федоровна давно овдовела. Дочь свою она выдала за советника в губернию, и дочь умерла в первый год замужества; и зять умер вскоре за нею; осталось дитя, девочка. Анна Федоровна взяла ее к себе. Внучка была хорошенькая барышня; добрая, злая ли, – еще того никто не знал, ей всего шел десятый годок: так еще была попрыгушка.

Очень убивалась Анна Федоровна по дочери, очень тужила, пока время взяло свое. Отгоревавши, Анна Федоровна жила счастливо и спокойно. Ее уважали и почитали. Дом у нее был полная чаша. В комнатах столько шкафов, комодов, сундуков, что уму было непостижимо, что там хранилось, чем наполнялось! Ключей-ключей! Словно от десяти городов. Кто, бывало, ни приедет, так в этот дом равнодушно не войдет; или улыбнется, или вздохнет. Бывало, приедет батюшка, так все говорит: «Это вам, Анна Федоровна, за ваше благочестие. У вас земля обетованная; какие поля урожайные, сады плодовитые, огороды тучные!»

У Анны Федоровны был племянник, молодой, красивый и богатый помещик. Все приезжал на разных лошадях. То приедет на серых, то на гнедых или на вороных; были у него даже пегие лошади. Звали этого племянника Алексей Петрович, и жил он от Анны Федоровны близко, – всего в двух верстах было его имение Саковка. Родителей его не было в живых, ни сестер, ни братьев, жил один и часто ездил к Анне Федоровне. Приедет, сколько варенья съест, бывало, сколько пастилы! С барышней играет в жмурки, наряжается в Анны Федоровнин чепчик и в шаль, поет, проказничает, – всегда его жалко отпустить домой.

Но он только между своими бывал резв, а чуть чужой человек, он сейчас оробеет. Как ни отлично одет, а все себя оглядывает да краснеет. Очень любил он гостей, пиры, а знакомиться ему было все равно, что в полночь на кладбище идти. Признавался, бывало, Анне Федоровне: «Душа не на месте, тетенька, пока войдешь, раскланяешься, разговоришься! Ни пить, ни есть ничего не хочется; ничего, кажется, не удивит, не испугает, хоть дом обрушься!»

Анна Федоровна обнадеживала его: не беспокойся, мол, это от молодости, это пройдет.

– Тогда, тетенька, я буду счастливейший человек. Возмужал Алексей Петрович, глядит Анна Федоровна, – усы отпустил.

– Зачем это ты усы отпустил, Алеша? – спросила она.

Он рад, что его усы увидали, только радости показать не хочет, смотрит вверх и отвечает:

– Да так…

– Ты, право, милее без усов, Алеша, сбрей их! Необходимости ведь нету, ты не военный. Сбрей!

– Да как же мне без усов, тетенька? Я вот на охоту с ружьем хожу, верхом езжу…

– Ну, ну, как хочешь, дружок, не огорчайся. Все это, чай, для какой-нибудь барышни себя украшаешь; барышни любят все новое и необыкновенное.

– Да, право, тетенька, я как-то нечаянно отпустил усы…

– Рассказывай! – смеется Анна Федоровна. – Я вон вижу новое колечко. Нет, ты рукой-то не верти, вон на безыменном пальце, третье снизу – это у тебя новое! Покажи-ка?

А у Алексея Петровича было колечек несметное множество; сколько дома у него хранилось, в шкатулке, – все двадцать два ящика полнехоньки, – на руках сколько носил! И всякие были у него колечки: и незабудочки, и змейки, и витком, и цепочкой, и сердечком, и якорем, и замочком… Барышня себе кричит: покажи, покажи колечко! Он не показывает, бежит от нее, она за ним. И пойдет беготня, поднимется шум, бегают и шумят, пока проголодаются.

Только вдруг Алексей Петрович словно пропал, очень долго не был. Посылала Анна Федоровна узнать, здоров ли, – его дома не застали. Потом приехал, похудел, побледнел; на руке ни одного колечка, И варенья никакого не хочет, и с барышней нашей скучает. Спрашивали, спрашивали, что это с ним, ничего не сказал и опять надолго пропал. Опять посылает Анна Федоровна о здоровье узнать, и опять его дома нет. Журбовские люди проведали от саковских людей, что Алексей Петрович почти что дома и не живет, а все в Н-ском уезде. И кучер рассказывал, что гостят они у одной богатой помещицы; та помещица вдова, дородная и смирная барыня; что дом там каменный, есть карета и дрожки, лошади хорошие, только кучер очень стар; что там ключница презлая; что там молодая барышня красавица, и гуляет эта барышня вечерами по аллее с Алексеем Петровичем, а старая барыня с балкона за ними наблюдает; чуть слишком заговорятся – она их и кликнет на балкон. Помещица эта прозывалась Турченкова.

– Дай бог Алеше! – говорила Анна Федоровна. – Мы с тобой, Варенька, на свадьбе погуляем.

– Когда б свадьба поскорей, бабушка! – отвечает барышня.

– Бог даст, дождемся!

И дождались. Приехал Алексей Петрович веселый, золотое кольцо на руке, – обручен. Побыл недолго, ничего толком не рассказал и уехал. «Дела, дела!» – говорит. А какие там дела? Рассказывали, просто катался – поедет в одну сторону, проедет верст пять, – в другую; то лес объедет, то в поле или в степь. От радости не сиделось ему на одном месте.

Ну, женится – и женится, хорошо. Анна Федоровна послала его невесте образок в серебряной позолоченной ризе, невеста ей написала родственное письмо, и невестина мать тоже. После троицына дня была свадьба назначена.

Все окружные барыни и барышни сбирались попировать у молодых; все Алексея Петровича поздравляли и на весь век ему счастья желали, все было весело и мирно; замечали, что даже все это время ни бурь, ни гроз не было. Только смутило раз Алексея Петровича вот что: отдал он назад колечко одной барышне, а барышня ему вместо всякого ответа прислала пулю. Да, свинцовую пулю, настоящую.

– Как это принимать мне, тетенька? – спрашивал он у Анны Федоровны.

– Да никак. Брось эту пулю, чего ты с ней носишься!

– Я, право, не знаю, что все это значит…

– Да ничего, – блажь, да и только.

И правду, видно, блажь была; после эта барышня тоже была у молодых, и веселилась у них, и ужинала.

В это самое время приехал к Анне Федоровне из Н-ского уезда знакомый, да с первых слов и говорит ей:

– Ну, матушка Анна Федоровна, теперь мы с вами потягаемся. Смотрите, вы свою славу не потеряйте: едет к вам не молодая хозяйка, а восьмое чудо в свете.

Анна Федоровна распрашивает, а гость рассказывает:

– Эта молодая барыня так бабы печет, что с ней никто в мире не может сравниться. И особенно печет она одну ананасную бабу – точный ананас.

– Дух ананасовый, я знаю, – сказала Анна Федоровна.

– Какое! Ананас сам, своей особой! Если зажмурите глаза да в рот вам положить и спросить, что это? Вы скажете – ананас.

– Ну, это вы городите! – сказала Анна Федоровна.

– Вот сами увидите, вспомните мои слова. А то еще печет она тюлевую бабу – ну, матушка! Не мне, дураку, это рассказывать! Увидите сами лучше.

Гость остался у Анны Федоровны обедать, за обедом шутил, смеялся, хвалил обед и спрашивал не раз Анну Федоровну, о чем она задумывается.

– Я вот удивляюсь вам, как это вы-то никогда ни о чем не думаете, батюшка? – отвечала ему Анна Федоровна.

– Оттого не думаю, Анна Федоровна, что мысли ни к чему не приведут, а только состарят, будь им пусто! Теперь с кем ни увижусь, все мне говорят: «Вы опять помолодели», – а если бы я мыслями занимался…

– Надо о душе своей подумать всякому, – перебила Анна Федоровна немножко запальчиво.

«Видно, крепко она огорчилась тюлевой бабою», – подумал он.

Гость уехал, а Анна Федоровна осталась в задумчивости и тревоге. В этот день она ошиблась ключами, ни слова не вымолвила об Алексее Петровиче, ни об его невесте, ни о свадьбе и внучку свою приласкала как-то рассеянно.

А между тем Алексей Петрович уехал венчаться; через неделю его ждали с молодою женою в Саковку.

Прошла неделя. Анна Федоровна все была задумчива; то она говорила: «Как это время бежит быстро!» – то говорила, что время тянется долго.

Приехали молодые в Саковку, Анна Федоровна услышала это и побледнела. Она строго выговорила внучке за ее радость и прыганье при этой вести. Анна Федоровна была в тот день наряжена, как в большой праздник, но была бледна и встревожена; она не сидела, а все ходила по комнатам, останавливала внучку за малейшую резвость и заставляла ее смирно сидеть. Так прошло утро. Наконец молодые приехали. Вошел Алексей Петрович и ввел молодую жену, – ах, что это была за красавица! Свежая, румяная, статная, глаза карие, большие, светятся, как свечки, и такие живые, быстрые, и такие веселые! Зеленое шелковое платье так и шумит; в ушах золотые серьги, и так славно вьются темные волосы на белых височках! Вовсе была не застенчива, а разговорчива и приветливая. Сейчас заговорила с Анной Федоровной, приласкала Вареньку.

А Анна Федоровна была сама не своя. Где ее всегдашняя обходительность? Где ее участливость? Хотя она говорила молодой ласковые слова, но во взгляде у нее была только тревога, в лице печаль, голос неровный.

Молодые у нее обедали. За обедом все беспокоило Анну Федоровну, все ей казалось или не доварено, или пережарено; она говорила очень мало, потчевала грустно. На что Варенька ветреница, а и та заметила, что бабушка сама не своя. Алексей Петрович не заметил – он в сторону не глядел, а глядел только в женины глаза.

Когда молодые возвращались домой, молодая и говорит:

– Мне твоя тетушка понравилась, Алеша; только что она такая печальная?

– Нет, она веселая.

– Где же веселая, Алеша? Точно с похорон воротилась сейчас! И все по сторонам оглядывается, будто пожара ждет.

– Это тебе так показалось, Глаша.

– Вот еще, показалось! Разве я маленькая?

– А может, сегодня с ней что-нибудь случилось. Да бог с нею!

Они заговорили о другом.

Через день после этого Анна Федоровна с Варенькой поехала к молодым. Варенька была радехонька, вертелась в коляске и тараторила, как заведенная. Анна Федоровна молчала и глядела все в одну сторону, на мелькающие поля.

Молодые встретили их на крыльце, и так весело и радостно встретили! Просили обедать – Анна Федоровна согласилась.

Дома молодая была еще милее: резвая, игривая, как котенок, ласковая, живая. Она и по саду побегала с Варенькой, и пела, и Анну Федоровну обняла, и на органе играла. Алексей Петрович не мог на нее наглядеться; чуть она отходила, он ее кликал и беспрестанно целовал у нее руки.

– Полно, Алеша! Какой ты скучный! – говорила молодая.

– А уговор, Глаша? – напоминал Алексей Петрович. – У нас уговор, тетенька, – говорил он Анне Федоровне, – такой уговор, что если я в час не успею поцеловать у ней ручек сто раз, так в следующий час имею право целовать их хоть тысячу раз.

Анна Федоровна слушала, а ни слова в ответ, ни улыбки, даже не взглянула ни разу, – глаза в землю у ней опущены. Ни о чем она не расспросила молодых, ничего у них не похвалила, а у них было очень хорошо. Дом большой, светлый, отделан и убран заново, все как с иголочки; под окнами у них цвели розаны, белая акация, сирень… И день этот выдался чудесный – ясный, жаркий. Дом стоял на горе; по горе сад старый, густой; под горою река гремела по камням.

Да ничто, ничто не веселило Анну Федоровну. Заметил даже Алексей Петрович и спросил у ней:

– Что с вами, тетенька?

Анна Федоровна печально ему улыбнулась и ответила:

– Поживи-ка с мое, Алеша, узнаешь!

– Так отчего ж вы невеселы? Отчего невеселы? – пристал к ней Алексей Петрович.

– Где ж мне на старости лет так веселиться, как вам, молодым. Когда-то веселилась и я, теперь вы мое место заступаете, а мне уж умирать пора!

Такого мрачного ответа молодые не ожидали: они на время умолкли; потом опять пробовали тетеньку развеселить, да никак не удалось им, и они перестали хлопотать.

Сели обедать. Анне Федоровне в каждом кушанье слышался ананасовый дух; все ей казалось приготовлено как-то особенно. Но не хотела она спрашивать, да не выдержала, спросила:

– Что, у вас теперь новый повар?

– Нет, прежний, – отвечал Алексей Петрович. – А что, обед лучше, чем бывало? Это вот кто хозяйничает.

Он на жену показал.

– Я слышала, что вы, Глафира Ивановна, большая хозяйка, – сказала Анна Федоровна.

– Ах, какая хозяйка! – вскрикнул Алексей Петрович. – Она и вам даже не уступит, тетенька.

Глафира Ивановна смеялась.

– Она такие пирожки сочиняет, такие подливки, что ум за разум заходит… Расскажи-ка, Глаша, какие ты вчера пирожки сочинила?

– Вот еще! Есть что рассказывать!

– Расскажи, Глаша! Расскажи тетеньке!

Анне Федоровне точно холодная иголочка входила в сердце.

– Да зачем же? – промолвила она. – Не принуждай к этому Глафиру Ивановну.

– Тетенька, – сказала Глафира Ивановна, – зачем вы меня Ивановной зовете? Он – Алеша (она кивнула на мужа), так я – Глаша.

Анна Федоровна вдохнула, поглядела сперва в левую, а потом в правую сторону, а потом опять опустила глаза в землю.

– Вы меня Глашей зовите, тетенька, – просила ее Глафира Ивановна.

– Нет, Глафира Ивановна, это невозможно.

– Да отчего же, тетенька?

– Да так, Глафира Ивановна.

– Пожалуйста, тетенька! Алеша, проси. Что ты все только глядишь! Лучше попроси тетеньку.

– Тетенька! Зовите Глашу Глашей, – стал просить Алексей Петрович.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.