Витражи конца эпохи. Сборник рассказов
Исполненный достоинства, он пригласил меня присесть рядом с ним на кожаный диван, как будто был хозяином дома, и произнес – трезво и рассудительно:
– Фрау Штейнберг должна умереть завтра, иначе будет поздно. Больше она не даст тебе шанса. Думаешь, случайно судьба свела тебя с Ромми и привела сюда? Ты должен сделать это. Ты мессия. Она олицетворение зла на Земле. Из-за нее происходили и будут происходить войны, революции, эпидемии и катастрофы. Ромми тебе поможет, она – наша.
Сказав это, человек дна спокойно удалился, оставив меня одного.
Я сам знал, что время пришло. Он только напомнил мне о том, что нельзя медлить.
Ночью мы с Ромми в последний раз любили друг друга, несмотря на мою еще не совсем вылеченную болезнь. Я ничего не сказал ей об утреннем пришельце. Зачем? Для нее наверняка это не было бы неожиданной новостью.
Когда она уснула, я вышел на балкон, как всегда. Ни стены, ни окна дома фрау Штейнберг не светились. Обычный дом – не богатый и не слишком бедный. Я подумал тогда, что может быть, не стоит никого убивать. Может быть, кто-то ошибся, и она самая обыкновенная бабушка, немного странная, но совсем не злая? Кто вправе выносить смертный приговор живому существу, даже если он посланник дьявола?
Но слишком много было поставлено на кон.
Жизнь и благополучие миллионов людей на Земле – это серьезно. Я должен был выдержать этот экзамен. Мой последний.
Эта по её велению сжигали сотни тысяч мужчин, женщин и детей в печах Освенцима. Это повинуясь ее воле бомбы превращали в пепел Дрезден и Хиросиму. Это она направляла маленькой сухой ручкой ракеты на Белград. Это она приказывает насиловать мальчиков и девочек в самых гнусных притонах Амстердама и Гонконга. Я всегда знал, что во всём виновата она.
Потому что должен же быть кто-то виноват в этом? Кто-то ведь управляет всеми теми безобразиями, которые тысячи лет творились на Земле, а в последние века раздуваются до размеров ада? Когда-то это необходимо остановить.
Меня переполняла гордость от того, что завтра именно я это сделаю. Каким образом я оборву жизнь фрау Штейнберг? Зарубить её, что ли, топором, как у Достоевского? Но вряд ли у Ромми найдется топор, и вообще – такой способ убийства отдает варварством. Я не сомневался, что лучше всего подойдет огнестрельное оружие. Одна пуля в сердце, другая в лоб – и все дела. Где же взять пистолет? Ах, напрасно я волнуюсь. Тот противный обмоченный толстяк сказал, что Ромми мне поможет. А сейчас нужно выспаться перед решающим сражением с мировым злом.
Я уже ни на секунду не сомневался в моем предназначении.
Утром Ромми накормила меня моим любимым завтраком – пончиками со сливками, и сразу дала понять, что всё понимает. Она достала чистую белую рубашку, заставила меня ее надеть и побриться. Затем Ромми вынула из тумбочки новенький серебристый пистолет с глушителем и протянула его мне.
– Иди же. И ничего не бойся.
Лишь одно смущало и разочаровывало меня.
– Так значит, ты познакомилась со мной только затем, чтобы я стал убийцей фрау Штейнберг? И только? А как же наши прогулки по Парижу и Лиону? Что ты скажешь о ночах, которые мы провели вместе в твоем доме? Разве наша любовь ничего не значит?
– Я давно полюбила тебя, – сказала Ромми и нежно, как мать, заключила меня в объятья. – Но так решила не я, поверь мне! Есть нечто, что намного сильнее нас. То, что мы должны совершить в жизни – у нас в крови. Мы ничего не можем изменить. Ученые называют это генами. Но это не гены, это – от Бога.
– Ты действительно веришь в то, что мировое зло заключается в этой старухе? Может быть, не все так просто?
– В старухе и в ее сыне. Он приезжает сегодня и будет здесь через десять минут. Ты должен разделаться с ними обоими.
– И что будет дальше?
– Я не знаю. Но если ты не сделаешь то, что должен сделать, всем точно будет плохо, очень плохо. Может быть, речь идет о спасении человечества.
– Спасти человечество… Что ж, это неплохая работа. Ну, я пошёл? Ты благословляешь меня?
– Да, – твердо сказала Ромми. – Надеюсь, что ты всё сделаешь быстро и точно. Желаю удачи, любимый…
Я положил пистолет во внутренний карман куртки, не оборачиваясь, вышел на улицу и прямиком направился к дому фрау Штейнберг. Почему-то я был уверен, что у меня сейчас же всё получится как нельзя лучше.
Я позвонил в звонок, нащупал шершавую сталь рукоятки оружия и стал ждать.
– Кто там? – послышался голос фрау Штейнберг.
– Почтальон, – спокойно ответил я.
– Бросьте письмо в почтовый ящик, – проскрипела старуха.
– Велено передать его вам в руки, лично.
Послышалось лязганье отворяемых замков и засовов, и я прошел в дом, не глядя на фрау Штейнберг и довольно грубо толкнув ее плечом.
– Ты все же пришел, – без тени страха произнесла фрау Штейнберг, узнав меня. – Дурак.
Я быстро закрыл дверь, вырвал из кармана пистолет и выстрелил ей в сердце. В коридоре было довольно темно, и дальше я стрелял почти наугад в бесформенную корчившуюся на полу массу. Не сразу я почувствовал, что в доме появился еще кто-то. Он вбежал с улицы и набросился на меня, но пуля тут же пробила его горло. Последним выстрелом – на всякий случай – я завершил приведение приговора в исполнение. Старуха и ее сын лежали вповалку друг на друге в луже крови. А на мою белоснежную рубашку не попало ни капли.
Я убил двух человек. И победил зло всего мира.
Больше на Земле мне нечего было делать.
Я тщательно протер пистолет носовым платком, выбросил его в корзину для мусора и пошел назад, к Ромми. Она ждала меня у калитки, бледная, с трясущимися губами, и плакала.
– Я сделал это.
Она прижалась ко мне, как испуганный ребенок. Мы не радовались – ни она, ни я. Просто наступило какое-то облегчение. Впрочем, очень ненадолго.
– Ты сейчас же должен уехать. Когда придет полиция, я скажу, что не знаю, где ты. Или уедем вместе!
– Ты оставайся здесь. А я уеду в Париж рано утром. Сегодня и ночью их никто не хватится. Выстрелов не было слышно. Снаружи крови нет. Ты вся дрожишь, милая. Тебе нужно принять успокоительное.
Я кое-как успокоил Ромми, напоил ее сильнодействующим снотворным и уложил на диван, а сам поднялся наверх и сел за компьютер. Часа два без перерыва я писал то, что вы сейчас читаете. Вот, собственно, и всё.
Сейчас я немного посплю, встану, оденусь, поцелую мою Ромми, малышку, и часов в шесть утра отправлюсь на вокзал. Но до Парижа я не доеду. Я еще не знаю точно, каким способом собираюсь уйти из жизни. Конечно, проще всего было бы воспользоваться пистолетом, но сразу я не подумал об этом, а теперь никакая сила не заставит меня вернуться в дом фрау Штейнберг. Может быть, я выброшусь из поезда. Или прыгну под грузовик. Неплохо было бы камнем упасть с моста. Всё это уже не имеет значения.
Что ж поделаешь, если судьба распорядилась таким образом?
Мне остается лишь надеяться, что моя жертва не была напрасной, и зло на самом деле побеждено. Но даже если так, поймите – я сам совершил зло и не имею право жить. Я не мог поступить иначе, но не могу и закончить эту историю по-другому. Всё должно иметь начало, продолжение и конец. Логика действия говорит о том, что дни мои сочтены.
Вот что следовало бы сделать – не упоминать в моих записях имя Ромми. Но я не могу так поступить, потому что она является важной частью того, что произошло, и не упомянуть её – значит солгать. Надеюсь, что Ромми выкрутится.
Прощай, малышка. Я рад, что узнал тебя.
Прощайте все, кого я любил, и те, кто любил меня.
Прощайте все те, кому было на меня наплевать.
А врагов у меня не было – и уже не будет.
май – июнь 1999
Магнит
Случаются в жизни явления, иногда необъяснимые с точки зрения обычного разума, и лишь по истечении времени, если повезет, мы иногда обретаем прозрение и способность дать им сколько-нибудь рациональное объяснение. По моему мнению, необъяснимых явлений не бывает. Всё можно объяснить, пусть ошибочно, но, по крайней мере, достаточно для себя самого, нужно лишь иметь желание и терпение сделать это. В Москве, в одном из самых больших городов мира, загадочные явления происходят не менее часто, чем в других мировых столицах, а может быть, и еще чаще, благодаря нашему в некотором роде уникальному менталитету, который мы и сами себе объяснить не можем.
Совсем необязательно это должны быть летающие тарелки, неизвестные компьютерные вирусы или внезапные проблески разума у власть предержащих. Нет, речь идет о другом. С обычными людьми тоже происходят весьма странные события.
Уж куда, так сказать, обычнее был некто Олег Палыч Сысоев? Российский джентльмен около пятидесяти лет, вальяжный, среднего роста, с интеллигентным, немного вытянутым лицом. Умный, начитанный, некурящий, в меру пьющий, женатый. Несмотря на то, что работал Олег Палыч в старейшем, но давно не имеющем прибыли Научно – Исследовательском Институте, естественно, секретном, жил он не то чтобы обеспечено, но приемлемо. Всегда, хотя и должность его была невысокая, можно было занять у него полтинник до получки, всегда он был приветлив, подтянут, розовощек. И вообще он выглядел как-то по-европейски, словно только что прибыл для обмена опытом из американского или французского оборонного ведомства. Непонятно, как ему удавалось поддерживать в столь непростое время достойную жизнь, но, тем не менее, это получалось, и не только не раздражало менее удачливых сослуживцев, но даже вызывало к нему если не расположение, то уважение – точно.
С чего всё началось? Как это часто бывает, с ничего не значащего события. Просто Олег Палыч однажды утром сел в автобус, чтобы доехать четыре остановки до своего института. Дело было зимой, в солнечный, безветренный морозный день, и настроение у научного сотрудника «ящика» соответствовало погоде.
Он стоял, взявшись рукой за поручень, и смотрел в замутненное инеем окно, думал о чем-то. Вдруг Олег Палыч резко повернулся, нетвердыми шагами, словно был пьян или болен, прошел к выходу и покинул автобус на третьей остановке, не доехав до института. Никогда за двадцать пять лет работы в институте он не выходил здесь. Он, способный, благодаря развитому мышлению, объяснить всё на свете, не мог бы сказать даже приблизительно, что побудило его поступить подобным образом. Ведь он почти никогда не опаздывал в институт, даже когда зарплату перестали платить совершенно и на дисциплину стали смотреть сквозь пальцы.
Олег Палыч вышел, осмотрелся, сощурившись от яркого света. Ничего необычного в том месте, где он сошел, не было. Остановка автобуса находилась на пустынном пятачке, удаленном от учреждений и предприятий. Перед ним тянулась длинная, широкая алея, утыканная в два ряда черными безжизненными деревьями. Между ними пролегала заледеневшая тропинка, вдоль которой покосившиеся скамейки напрасно призывали зевак посидеть на них. Час был ранний, температура воздуха не располагала к прогулкам, поэтому никто на скамейках не сидел и не прохаживался по аллее. Олег Палыч стоял посреди тропинки совсем один, озабоченный и немного растерянный. Он не понимал, какого лешего здесь забыл.
Но и уйти он тоже не мог. Непонятная сила не давала ему сдвинуться с места, заставляла его глубоко вдыхать крупными ноздрями красивого, с горбинкой, носа морозный воздух.
– Так. Нужно двигаться, иначе я окоченею и опоздаю на работу, – сам себе сказал Олег Палыч и сделал шаг к остановке. Вернее, полшага. Не больше.
Он чувствовал одно – что сейчас представляет собой кусок металла, а под его ногами, в земле, подо льдом – лежит огромный магнит. Ноги его стали тяжелыми и непослушными, хотя голова работала ясно.
– Съел я что-нибудь утром не то, что ли? Что происходит? – с тревогой подумал Олег Палыч. – Весьма, хм, любопытное проявление вхождения в старческий маразм.
Он стоял так минут пятнадцать, пока уши и щеки не начали активно просить пощады, напоминая, что январь – отнюдь не май. Олег Палыч, сняв перчатки, сильно потер ладонями скованное морозом лицо и мысленно заругался матом. Вслух он не ругался никогда, за исключением единственного давнишнего случая, когда подонки снимали с него замшевую куртку в темном переулке.
Наконец, в ногах снова появилась легкость, и он чуть не упал от неожиданности. Теперь он мог идти, и сейчас же побежал к автобусу, подошедшему к остановке как по заказу. В то утро он опоздал на полчаса. Никто ему, конечно, ничего не сказал, хотя многие сотрудники посмотрели на него удивленно – не в правилах Олега Палыча приходить не вовремя. Должно быть, что-то случилось. Ведь и с ним, этаким вальяжным счастливчиком с европейской внешностью, что-то же может случиться.
Конечно, Олег Палыч никому не стал рассказывать о том, что задержало его в пути, но воспоминания о нелепом событии не выходили у него из головы. Он пытался найти ему объяснение – и не мог.
На обратном пути он прислушивался к своим ощущениям, когда автобус проезжал это место, но ничего странного в себе не обнаружил, если не считать внезапного головокружения, которое тут же прошло. Его Олег Палыч отнес на счет обычной усталости после работы. В седьмом часу вечера за окном было совершенно темно – аллея не освещалась. Олег Палыч немного успокоился – возраст всё-таки, мало ли что – давление скакнуло, замедлился приток крови к голове. Всякое может случиться. Нужно сделать выводы – больше бывать на свежем воздухе по выходным, делать физические упражнения, к врачу заглянуть. И всё будет о-кей.
Но на следующее утро повторилось то же самое! Правда, погода испортилась. Вместо искрящегося снега его взору предстала унылая серая масса, метель застилала глаза и заставила поднять воротник. Но так же, как в прошлый раз, Олег Палыч стоял, как монумент, на одном месте, не в силах уйти прочь. Продолжался этот тихий кошмар не более пяти минут, затем невидимый магнит отпустил, и Олег Палыч побежал к остановке. Только автобус пришел далеко не сразу, и несчастный научный сотрудник совсем продрог. Он, как всегда в такие минуты, очень пожалел о том, что продал свою старенькую «Волгу». Сидел бы сейчас в тепле и в ус бы не дул.
Автобус всё же приехал, но на половине дороги между остановками тяжело выдохнул и остановился. Пока водитель возился с мотором, сонные пассажиры безразлично глазели в окно и друг на друга. Никто не высказывал недовольства, никто нервно не смотрел на часы, как обычно бывает во время непредвиденных задержек. Все ехали в «почтовые ящики», в изобилии выросшие в этом районе тридцать лет назад, давно свыклись с коматозным состоянием российской науки и никуда не спешили.
Олег Палыч опоздал на работу почти на час, и снова ему никто ничего не сказал. Только Елена Львовна, машинистка в летах, молча покачала головой. Должно быть, ей не понравилось, что на ее глазах рушился последний оплот стабильности и порядка в их некогда могучей организации. Когда-то у Олега Палыча был с ней, дородной карельской красавицей, даже некоторый романчик, о котором теперь ни он, ни она почти никогда не вспоминали.
Но сам Олег Палыч встревожился не на шутку. Он привык быть человеком относительно независимым – в суждениях, поступках, в личной жизни. Никаким магнитом не удалось затащить его в партию. Не то чтобы он был диссидентом – нет, но еще одну степень ограничения свой свободы принять не хотел. И, кажется, ничуть от этого не пострадал – за границу пускали, квартиру и машину он получил в порядке очереди. Правда, в должности его перестали повышать, но Олег Палыч был не тщеславен, работу свою любил и по данному поводу никогда не переживал. Не всем же быть генеральными конструкторами. Достаточно того, что до генерального дослужился его отец, Павел Николаевич Сысоев, что стоило старику одной Государственной премии, двух инфарктов и места на Ваганьковском кладбище рядом с известной балериной.
Отец был человеком строгим и властным, его уважали и побаивались не только в институте, но даже в министерстве науки. Взгляд его глубоко посаженых глаз гипнотизировал людей, заставлял их подчиняться его воле, плясать под его дудку. Но вот свободу единственного сына он не ограничивал никогда. Олег сам пришел в институт отца после университета, как ученый-прикладник подавал надежды, защитил кандидатскую. И всегда своей свободой, привитой с детства, дорожил, будто ценной материальной вещью, наследством, доставшимся от предков.
Но тут ограничение свободы было налицо! И Олег Палыч, не находя объяснения загадочному явлению, решил бороться с его влиянием.
Утром он проехал на метро лишнюю остановку и сел в другой автобус, чтобы подъехать к институту с другой стороны. Но выйти из автобуса у родной проходной с залепленными снегом, однажды застывшими на полуденном времени часами он не сумел. Та же сила заставила его проехать лишнюю остановку в другом направлении, выйти на проклятом месте и простоять там добрых тридцать минут. Опоздал на работу Олег Павлович на полтора часа, выглядел нездоровым и ушел пораньше. Дома он лег в постель, поставил градусник, напился горячего молока и дурно пахнувших капель. Что-то нужно было делать, но что?
Прикинувшись больным, на следующий день он вообще на работу не поехал. Но перед обедом, не обнаружив дома хлеба (жена уехала в Рязань к родственникам), он всё же вышел из дома, и снова не смог противиться притяжению магнита. Повинуясь адскому зову, он против своей воли, совершенно парализованной, доехал до того самого места, простоял почти час на ветру и действительно заболел – сильно простудился. Неделю Олег Палыч лежал с высокой температурой, из дома не выходил и был в душе рад тому, как сложились обстоятельства. По крайней мере, теперь-то уж появился шанс, что магнит его отпустит навсегда! Не менять же, в самом деле, работу из-за нелепого явления природы!
Но когда Олег Палыч выздоровел и повторил утром привычный путь, он опять вышел на пустынной остановке. Только, к его ликованию, уже не стоял на одном месте, а степенно прошелся вдоль аллеи, посидел на скамейке, поковырял палочкой снег. С удовольствием закурил бы, если б не бросил десять лет назад.
На работу он приехал в хорошем расположении духа, шутил, много сделал полезного. Олег Палыч был уверен, что влияние магнита сходит на нет. И его предположение подтвердилось. Больше он не выходил на этой остановке, только когда проезжал мимо, сердце начинало стучать чаще, и всего его охватывало необъяснимое волнение. А однажды ему показалось, что какая-то знакомая фигура в пальто стоит к нему спиной на том самом месте, неподвижно и прямо. До боли защемило в груди и сойти захотелось нестерпимо. Но Олег Палыч отвернулся, взялся за другой поручень и, моргая вдруг ставшими влажными глазами, пересилил себя. Двери закрылись, автобус поехал дальше. Впрочем, и эти симптомы вскоре исчезли. Только думал иногда Олег Палыч, – что же это за фигура почудилась ему на месте магнита? Почему она показалось ему такой знакомой, если не сказать – родной?
Позже, на февральском мужском празднике, Олег Палыч случайно узнал от сослуживца, старейшего в институте, что после смерти Павла Николаевича новое руководство приняло решение установить ему небольшой памятник-бюст на аллее. Но времена наступали тяжелые, денег у фирмы оставалось все меньше, и о строительстве памятника пришлось забыть. И даже первый закладной камень убрали.
С тех пор бывал Олег Палыч на аллее не раз – по субботам. Бродил там, думал, вспоминал отца, но – уже по своей воле.
март 1999
Париж, июль
– Опять хочу в Париж!
– А что, уже был?
– Нет, уже хотел!
(советская народная шутка)
Париж был как Париж. Тот, кто там был, вспомнит его сейчас же, тот, кто не был, вроде меня – представит. Вот такой он, все правильно. Тогда притягивали желтки солнца умытые стекла витрин, дышала, меланхолично отражая небо, змея Сены. По раскаленному асфальту, как по сковородке масло, катились «Ситроены», «Мерседесы», «Хонды» и прочие звери города. Вдалеке вздымалось ввысь восставшее металлическое кружево Эйфеля.
А на узенькой, очень чистой и уютной улице стояла маленькая и миленькая девушка с чуть-чуть припухшим личиком и длинными волосами цвета спелого каштана. Ее хорошенькие губки шевелились, а глазки беспокойно бегали. Человек от природы любопытный и, к тому же, обладающий острым зрением, мог бы с другой стороны улицы, не привлекая внимания девушки, прочитать объявление, вывешенное на солидной деревянной двери, которое и заинтересовало прелестную молодую особу:
«Профессор мадам Бунуоль. Гинеколог. 2-й этаж. Прием с 11.00 до 19.00».
Прочитав объявление раз, наверное, десять, хотя, надо полагать, она прекрасно знала, чем занимается мадам Бунуоль, девушка обернулась и, должно быть, не заметив Вас, постороннего наблюдателя, вошла в старинный темный подъезд. Она поднялась на второй этаж и нажала кнопку звонка. Звонок ласково тявкнул, как приветливый пес, и девушка втянула голову в плечи. Спустя минуту тяжелая темная дверь отворилась, и девушка увидела симпатичную лохматую…женщину лет тридцати пяти – сорока. Женщина улыбалась так по-домашнему тепло, что смущенной донельзя девушке тоже ничего не оставалось, как улыбнуться.
– По-моему, еще нет одиннадцати, – сказала женщина и расстегнула две пуговицы платья, – уф, как жарко! Впрочем, если вам не терпится поговорить со мной, проходите, конечно, нельзя же ждать на такой жаре. Я полагаю, это с вами я разговаривала вчера вечером по телефону?
Девушка покраснела, что послужило ответом утвердительным.
– Сколько же вам лет? – спросила женщина, склонив голову на бок и прищелкнув языком.
– В пятницу будет восемнадцать, – пролепетала девушка.
– А в пятницу какого, простите года? – засмеялась мадам Бунуоль. – Проходите в кабинет, налево. А я переоденусь.
Девушка прошла в небольшую комнату с низкой кушеткой, книжными полками и внушительного размера столом. Она присела на край кушетки и вздохнула, а антикварные часы известили о том, что на город навалился полдень, и мадам Бунуоль, следовательно, слукавила, не обнаружив часов на руке девушки. В такой день никому не хочется слушать скучные исповеди.
За стеной кто-то играл на рояле, легко и бестолково – доходил до середины мелодии и начинал сначала. На балкон напротив вышел армянин с волосатой грудью, потянулся, заметил девушку (окно кабинета было открыто настежь), зачем-то погрозил ей пальцем, и скрылся в своих апартаментах. К окну рядом с балконом подошла молодая рыжая женщина в одних трусиках, показала ленивой разомлевшей улице большую грудь и белозубую улыбку, и растворилась в полумраке комнаты. Хотелось холодной кока-колы, снять блузку, и, конечно же, любви.
Но идиллия вскоре кончилась, и девушке пришлось вспомнить о цели визита. Вошла мадам Бунуоль; теперь она была причесанная и в белоснежном халате, надетом на голое тело. Она старалась выглядеть серьезной, что ей удавалось, можно было бы сказать, если бы не негаснущие искорки в уголках умных серых глаз.
Мадам Бунуоль присела за стол и сдавила щеки ладонями, облокотившись о стекло. Несколько секунд она, не мигая, смотрела на девушку, затем сказала:
– Итак, начнем. Мне, разумеется, не интересно знать вашей фамилии, не нужен мне и ваш адрес. Но хотелось бы услышать ваше имя. Вас зовут?…
– Жанет, – еле слышно произнесла девушка.
– Ну что же вы так сразу? – покачала головой молодая женщина, пряча невольную улыбку, для чего вытянула губы, – я еще не спросила вас ни о чем, что могло бы вас смутить. Ну, а теперь давайте начистоту. Вы хотите сделать аборт?
– Я на втором месяце, – совсем расстроилось юное создание, – я слышала, что еще можно…
– На втором месяце, – медленно повторила мадам Бунуоль, – значит, вы вкусили любовь в конце мая. Скажите мне…скажите…вот вы познакомились с мужчиной, он вам понравился, вы легли с ним в постель.
Женщина – врач в упор смотрела на Жанет, которая только хлопала ресницами.
– Вы хотя бы получили удовольствие? Это было сладко?
Реснички девушки – хлоп-хлоп, и – вниз.
– Да, тихо ответила она, – это было как во сне.
– Во сне, милочка, такого, что произошло с вами, не случается. И так, вы насладились, оделись, и один из вас ушел.
– Нет, почему же? – вдруг возразила девушка. – Мы были вместе весь день. И никуда не ходили после…
– Значит, это произошло утром, – кивнула мадам Бунуоль. – Так. А о том, что ваш любовник может стать отцом вашего ребенка вы, конечно, не думали?
– Он сказал, что не стоит ничего бояться, – почти шепотом произнесла девушка.
– Ну конечно! – всплеснула руками женщина, – он вам сказал! – лицо ее вдруг стало сердитым. – Он сказал, что это так необычайно, неописуемо! После всего вы его, конечно, не видели. Но адрес-то его вы помните? Или вы занимались любовью в вашем доме? А может быть, мсье так вскружил вам голову, что вы вовсе позабыли, в каком городе все происходило?
Девушка вдруг резко встала и направилась к выходу.
– Между прочим, я хочу вам помочь, крошечка, и больше ничего, – уже спокойно сказала мадам Бунуоль. – И я вовсе не думала над вами издеваться. Он был красив? Молод? Силен? – быстро спросила женщина. – О господи, неужели вы думаете, что я уже настолько безнадежно стара, чтобы понять вас?!