Черный ферзь

– Фигура речи. Просто фигура речи.

– С тобой все в порядке?

– Со мной все в порядке, – Навах сделал стремительный шаг вперед и ухватил Планету за ворот куртки. – Зачем я здесь? Зачем?!

Планета изобразил широкую улыбку ничего не понимающего человека:

– Навах, о чем ты?

– Почему меня притащили сюда?! Почему среди сотен специалистов по Вандерерам выбрали именно меня, к Вандерерам никакого отношения не имеющего?! Почему в экспедиции оказалась еще и она?!

– Кто она?! – заорал Планета. – Ты вообще в своем уме?! Возьми себя в руки! Мальчишка!

Навах повернул кулак так, чтобы ткань еще больше натянулась, глубже впиваясь в горло Планеты. Планета побагровел, захрипел. Навах приблизил к нему лицо и жутко осклабился, точно изготовившись вцепиться зубами в пористый потный нос. Планета дернулся, Навах отлетел и упал на спину. Но тут же вскочил, чтобы оказаться в жестких объятиях Планеты.

– Успокойся, только успокойся, – прошептал ему на ухо Планета. – Мы сейчас с тобой оба успокоимся и поговорим. Мы будем спокойны, как два носорога, договорились?

– Мы будем спокойны, как два носорога, – подтвердил Навах и обмяк.

Планета разжал руки и отступил.

– Ты чертовски шустр, мой мальчик. И чертовски догадлив.

– Что вы хотите сказать?

– Добро пожаловать домой, мой мальчик.

Навах упал на колени, зажал уши руками и жутко закричал.

– Ее здесь нет, – Шакти продолжала ощупывать сложенную грудой амуницию. – Почему-то ее здесь нет…

Сворден Ферц не мог обернуться, потому что перед ним стояло давешнее собакообразное и насуплено взирало на него исподлобья. Не шевельнуться под пристальным взглядом выпученных глаз.

Зверь изготовился к прыжку. Это чувствовалось по взбухшим мышцам и странному покачиванию тела. Иногда кошки совершают подобные движения, прежде чем взмыть в воздух и обрушиться на добычу.

И еще очень мешала похожесть твари на собаку. Даже огромная голова, светящиеся глаза с тарелку и многочисленные зубы, как у акулы, не могли ослабить сбивающее с толку ощущения, будто перед ним стоит пусть и уродливый, но все-таки пес – из славного рода псовых, что когда-то, очень давно, сопровождали человека, служили человеку, делили с ним кров и пищу, прежде чем загадочно исчезнуть, бросить бывших хозяев во имя свободы леса, из которого они когда-то явились к первобытному костру за куском мяса в обмен на службу.

Малейшее движение, и нить ожидания оборвется, взведенные пружины мышц вытолкнут массивное тело с несуразно огромной башкой, сотни зубов вопьются в тело, кромсая и разрывая на куски, а он, обездвиженный и анестезированный болевым шоком сможет лишь наблюдать за кровавой трапезой чудовищной твари.

Как нередко бывает в моменты истончения жизни, когда вдруг начинает приоткрываться последняя дверь, ведущая в смертельное ничто, даже самому мужественному разум услужливо подкидывает успокаивающие ощущения нереальности, вычурной театральности, нелепой клоунады, которые будто бы и есть подлинное содержание происходящего. И тогда хочется, преодолев боль, добродушно улыбнуться, протянуть руку врагу своему, взывая к примирению.

– Ее нет! – в отчаянии воскликнула Шакти.

Зверь осклабился и сел. Вернее будет сказать, что его задняя часть вдруг повалилась набок, словно парализованная, одна лапа оказалась придавлена, а вторая весьма неловко выпрямлена в сторону. Иногда так сидят мягкие игрушки, сшитые неумелой рукой.

Сворден Ферц шагнул назад, схватил Шакти за руку.

– Помоги мне найти… – она осеклась, когда Сворден Ферц дернул ее к себе. – Что, что?

– Смотри, кто пожаловал, – прошептал он одними губами, хотя зверь больше не выказывал никакой агрессивности.

– Кто? – спросила Шакти, разглядывая лицо Свордена Ферца и кусая губы.

– Там… Там… – он еще крепче сжал ее ладонь, болью пытаясь отвлечь от поиска того, что она потеряла.

Кстати, а что это было?

Мысли потекли в два уровня. Так в У-образной трубке уравновешиваются две различные по плотности жидкости после неудачных попыток вытеснить друг дружку и смирившись наконец с тем, что более плотная опускается вниз. Точно так же, как порой за внешней шелухой повседневных забот и мимолетных впечатлений совершается тяжкая, неблагодарная работа подлинных чувств и настоящей жизни.

– Я ничего не вижу…

Зверь еще больше осклабился, шевельнул огромным влажным носом, невероятным образом напомнив кого-то очень знакомого.

– Там пустой коридор… – и как бы в ответ зверь принялся шумно и яростно чесаться, распространяя не вяжущийся с живым созданием запах разогретой смолы.

Сворден Ферц еще сильнее сжал ее ладонь, удерживая Шакти рядом с собой.

– Пусти. Мне больно.

– Пусти-пусти, – почти весело посоветовал зверь, на мгновение перестав чесаться. – Нужно поговорить.

Жутко захотелось проснуться. Вырваться из липкого абсурда безостановочного безумия, когда строгий сценарный сюжет последовательно и логично сменяющих друг друга эпизодов без всякого перехода, предупреждения, знамения обращается необъяснимым хаосом, где привычка к пониманию тщится выискать пусть извращенный, но все же смысл.

– Это на него похоже, – сообщил зверь доверительно. – Заварить кашу, а потом все бросить. Как хочешь, так и расхлебывай. Не специально, конечно, не специально. Оборотная сторона всемогущества – беззаботность.

– Что тебе надо?

– Мне? – искренне изумился зверь, если только звери могут быть неискренними. – Ничего! Я тут, так сказать, мимо пробегал, решил заглянуть на огонек… Впрочем, если честно, давно наблюдаю за ним во всех мирах и хотел бы предупредить… Он и впрямь все забывает. Мнит из себя всемогущего, а сам забывает. Для бога это непростительно, а? Трудно быть богом. Мир ведь не заведешь как часы, чтобы тикали и тикали. Его надо творить и творить – каждую секунду, каждое мгновение. Поэтому ты на него особо не полагайся, и не надейся, что кривая вывезет. В ста мирах не вывезла, почему же здесь все должно сложиться иначе? – Зверь клацнул зубами, точно сболтнул чего-то лишнего. – Имей в виду. Судьбу не переиграешь. Золотых шаров на всех не напасешься.

Зверь внезапно встал на задние лапы, шагнул вперед, покрепче ухватил Свордена Ферца за плечи и потряс. Хотелось оттолкнуть от себя навалившуюся тушу, отдышаться от забившего нос запаха разогретой смолы, но тело одеревенело, отказываясь подчиняться даже столь страстному желанию, потому что несмотря на кошмары вдруг расхотелось выныривать на поверхность сумрачной реальности, куда его настойчиво продолжали тянуть чьи-то руки.

Сворден Ферц отпихнул одеяло и сел. Рядом стоял Планета.

– Тише. За мной.

Вязкая темнота окутывала все вокруг, а память отказывалась подсказать, где же они находятся. Неприятное и раздражающее ощущение потери ориентации. Словно плотный косяк рыб, из юрких тел которых сложено Я, вдруг разбился, рассеялся вторжением огромного хищника, широко раззявившего пасть, и, чтобы окончательно не сгинуть в едкой темноте его желудка, на какое-то время приходится поступиться столь привычным самосознанием, превратившись в судорожное метание рыбок-мыслей – крошечных искорок, из которых и должно сложиться единство воспоминания о том, кто отважился пересечь океан сонного забвения.

– Вот, держи, – Планета сунул Свордену Ферцу сумку с чем-то громоздким и тяжелым внутри. – За мной. Бегом.

И они побежали.

Обряженный в странный развевающийся плащ, Планета походил на демона. Он несся с невообразимой для его лет и здоровья скоростью по извилистым коридорам сооружения, возведенного предположительно Вандерерами с непроясненной (пока) целью.

Тускло блестевшая облицовка стен, похожая на окаменевшую смолу, создавала иллюзию освещения, но даже если вплотную поднести к желтым панелям руку, то вряд ли можно разглядеть хотя бы кончики пальцев. Если во вселенной существовали запасы тьмы египетской, то значительная их часть сосредоточена здесь – во чреве колоссального сооружения, брошенном в незапамятные времена неведомыми чудовищами.

Приходилось напрягать зрение, слух, обоняние, чтобы не отставать от Планеты, который, казалось, парил, а не бежал, крыльями раскинув полы плаща, чей шелест и служил единственным надежным ориентиром в таинственной погоне.

Ручки сумки врезались в плечо, тяжелый ящик стучал по спине, как бы напоминая о своем присутствии почти что дружеским, но уже раздражающе-надоедливым похлопыванием. Только через некоторое время до Свордена Ферца дошло, что его ноша еще и горяча, как утюг, и лишь ткань сумки предохраняет тело от ожогов, хотя щедрое тепло все же просачивается наружу, обдавая поясницу жарким дыханием.

Коридоры вздувались в обширные помещения, помещения сужались в коридоры, а те вновь вздувались и вновь опадали, будто это и не развалины, не загадочный артефакт, а нечто до сих пор еще живое, сохранившее толику когда-то вложенной в него жизни – не настоящей, конечно же, а вот такой – спроектированной, возведенной, раскинувшей во все стороны щупы, через которые поглощалась почти вечная энергия тепла, воды и ветра.

А древняя регулярность пустот внезапно стала разрушаться возведенными в хаотичном порядке странными скульптурами, словно бы многомерными геометрическими абстракциями, воплощенными во все том же неизменном материале, похожем на окаменевшую смолу.

У Свордена Ферца возникло сильнейшее ощущение уже виденного, будто все это когда-то и где-то уже случалось, что он не первый и даже не второй раз бежит по бесконечным коридорам, краем глаза ухватывая нелепые и мучительные для понимания не то произведения искусства, не то научные модели, бежит туда, куда необходимо успеть, ибо от этого зависит чья-то жизнь, бежит, понимая, что ему ни за что не успеть и вот сейчас грянет роковой выстрел, а затем еще и еще…

Ему хочется ухватить демона смерти за кожистые крылья, задержать его бег, давая несчастному слуге все-таки совершить свою попытку бегства в Самарру, но тут же понимает всю бессмысленность своего порыва, ведь именно в Самарру они и спешат, ибо там назначено роковое свидание слуги давно сгинувших господ со своею погибелью.

Похоже на сон. Очень похоже на сон. Пусть окажется только сном, кошмарным, надоедливым сном, что снится на одном боку, но стоит на мгновение вынырнуть из него, набрать воздуха реальности, не позволяющего окончательно заплутать в лабиринтах сознания, перевернуться на другой бок, как циркуляция безумия уступает место воплощению желаний – пиршеству фрейдистских толкований.

Сон всегда отличает внутреннее отсутствие памяти. Он – та глубина, глубже которой ничего не сможет быть, и поэтому воспоминания, желания, страхи в нем тотчас претворяются в ожившие образы, кружащие вокруг назойливым хороводом странных, абсурдных вещей – теми пресловутыми вазами-мирами с заключенным внутри прахом впечатлений, похожих на иссохших вампиров. Нужна свежая кровь самой жизни, пролитая в них, дабы оживить самою жизнь.

Если он не в силах догнать летящего демона, почти не касающегося носками ботинок пола, хотя он точно знает, что демону – дьявол знает сколько лет, что сердце демона требует электрической подпитки стимуляторов, а выработавшая свой ресурс печень – глотания таблеток, то означает ли это лишь кошмар сновидения, а не кошмар неодолимой судьбы? Как и где нащупать, найти ответ, от которого зависит не какой-то там эфемерный выигрыш, чувство глубокого удовлетворения от собственной удачливости, а вся дальнейшая жизнь, здесь и сейчас поставленная под огромный знак вопроса?

Все так реально, рельефно – цвета, запахи, текстура, даже внезапно пересохшее горло – все они вопиют о своем подлинном существовании. Чет или нечет? Орел или решка?

Планета внезапно остановился, и Сворден Ферц чуть не налетел на него.

– Здесь.

– Что это?

Исчезли пустоты и тишина огромных помещений, оставленных загадочной расой космических скитальцев. Громоздкие сооружения заполняли все вокруг нечеловеческой регулярностью неевклидовых объемов и плоскостей, и приходилось силой удерживать взгляд, по привычке следующий путями земных склонений и тут же теряющий опору, воспринимая нечеловеческую гармонию хаосом мельчайших деталей. Так можно разглядывать таинственные знаки нерасшифрованной письменности, даже не представляя, что скрывается за вычурными пиктограммами – буквы, слова, фразы или сама неуловимая материя мысли, но догадываясь о величии запечатленных в них событий.

– Сначала его назвали саркофагом, – ответил Планета. Дыхание с клекотанием вырывалось из глотки, выдавая ветхость ночного демона. Пр-р-роклятая старость…

– Сначала? – переспросил Сворден Ферц.

– Да. Артефакт обнаружили почти сразу после открытия этого мира. Установили принадлежность развалин Вандерерам и даже не стали обследовать. Решили, что они пусты… Как обычно, – в слабом свечении Сворден Ферц видел сползающие по лицу Планеты крупные капли пота, неприятно похожие на слизней. – Самым важным находкам, как всегда, не придают особого значения. Рутина. Понимаешь? Рутина освоения неизвестного. Выйдя в космос, человечество оказалось в магрибском подземелье, набитом золотом и драгоценностями. Мы стоим перед их сверкающей кучей и не знаем что схватить первым. Мы даже не обращаем внимания на старую лампу, которая, стоит только ее потереть, подарит нам такое могущество, что… – Планета поперхнулся, зажал рот, переломился, и Сворден Ферц еле успел подхватить его за локоть, чтобы не дать упасть.

Планета вытряхнул из склянки таблетку, разжевал. Сморщился:

– Нет ничего лучше, чем снадобье на основе гнилой печени зверя Пэх из соанских лагун…

– Шутить изволите, шеф?

– Прокол он и есть прокол. Нелепый и досадный. Десятки лет угробить на чужую кровавую кашу, не подозревая, что вот тут, рядом тикает бомба для всей Ойкумены. Совсем из головы вылетел у меня найденный артефакт, а когда здесь высадилась экспедиция, то было уже поздно, что либо предпринимать… Хотя, почему поздно? Все нити сплелись вот здесь, – Планета показал сжатый кулак. – Здесь. Контролируемый кризис, внезапная операция имперских легионов, десант Дансельреха, кровожадные ублюдки из устья Блошланга… Мало ли способов принести на алтарь науки еще несколько десятков жертв? Никто бы и слова не сказал… Никто бы и не подумал… Но нет. Нашлись более неотложные дела, чем какие-то раскопки на вверенной территории!

Планета ударил кулаком по лежащему перед ним продолговатому ящику, извлеченному из сумки, и бешено посмотрел на Свордена Ферца.

Сдает старик, пришла в голову тоскливая мысль. Сдает на глазах совершенно невероятными темпами. Словно гранитная плита, дотоле массивная, надежная, пролежавшая вечность, которая вдруг начинает трескаться, крошиться от накопившейся в ней усталости противостояния ветрам, жаре, стуже, тысячам и миллионам человеческих ног, поднимающихся к храму. А ведь было время…

Точно прочитав мысли Свордена Ферца, Планета так же внезапно успокоился. Ощерил зубы в злой усмешке. Мол, не дождетесь, черти, мне еще рановато в ад – не все грехи человеческие на душу взяты, не вся скверна собрана, не все проклятые тени переправлены через Стикс.

– Это – эмбриональный архиватор.

– Архиватор? – не понял Сворден Ферц.

– Хорошее словечко, да? Неведомые чудовища сорок тысяч лет назад пришли сюда и основали генную библиотеку, чтобы терпеливо дожидалась – когда же внутрь заглянут считающие себя разумными существа, дабы скопировать их код, разобрать по составляющим, каталогизировать, а затем еще раз сложить и выдать собственную эмбриональную импровизацию аж в тринадцати экземплярах! Тринадцать орущих, пачкающих пеленки, но совершенно здоровых как бы человеческих младенцев. Если не считать того, что появились они из недр фабрики по производству проблем вселенского масштаба.

Планета тяжело опустился на приступок и, не снимая ладони с раскаленного ящика, точно опасаясь, что тот исчезнет, одной рукой покопался за пазухой, вытащил измятую пачку сигарет, вытряхнул, вытянул одну губами за фильтр, посмотрел на Свордена Ферца. Тот достал спички.

– Может, все обойдется? – попытался он если не утешить, то как-то отвлечь Планету от мрачных мыслей, избороздивших лоб глубокими морщинами. – Мало ли какие совпадения случаются? Закон больших чисел – если уж выбрались на просторы вселенной, то готовься к исполнению самых невероятных ожиданий.

– Утешаешь? – Планета глубоко затянулся и выдул дым в пол. – Утешай, утешай. Случайность… Как было бы здорово! Случайно открыли мир, случайно запустили машину, оставленную сверхцивилизацией десятки тысяч лет назад, случайно решили все же принять ублюдков в семью, случайно подружка одного из ублюдков оказалась хранительницей зажигателей. Мириады случайностей – это уже железная детерминированность, не находишь? Как там наш уважаемый Кудесник толковал? Видит горы и леса и не видит ни хрена? Прозорливец.

– Что такое зажигатели? – спросил Сворден Ферц. Нестерпимо захотелось курить.

– Бери, – Планета протянул пачку. – Не здешнее дерьмо, а земной табак… Пришлось восстановить небольшое производство для пристрастившихся специалистов по спрямлению чужих исторических путей.

– Спасибо, – вкус разительно отличался от дансельреховской отравы. Все равно что мед по сравнению с навозом.

– Зажигатели, черт их подери, – Планета забарабанил пальцами по ящику. – Знаешь сказку о Кощее Бессмертном? Ну, чья смерть – в сундуке, в утке, в зайце, в яйце, на кончике иглы? Вот это про них. Про ублюдков. Иногда мне кажется, что весь здешний невозможный мир создан лишь с единственной целью – защитить артефакт и его порождения. Я не говорю даже о физике, я имею в виду цивилизацию, не вылезающую из вяло текущей глобальной войны все исторически обозримое время. Воюют долго, жестоко, без какого-либо смысла и цели, даже номинальных, и ухитряются при этом не стереть себя окончательно, как-то управлять разрухой, прогрессировать, особенно в вооружениях. Разве такой мир может существовать? Его придумали, понимаешь? Его кто-то когда-то придумал – до нас и без нас. Вот поэтому у нас ничего здесь тоже не получается! Ни примирения, ни замирения, ни позитивной реморализации.

– Мрачная сказка, – честно признался Сворден Ферц, обхватил себя руками, почувствовав легкий озноб. Ему вдруг показалось, что у стен появились глаза – тысячи глаз, которыми они рассматривают двух нежданных гостей – не как люди, а именно как стены – тяжко и немо. – А зажигатели, значит, и есть пресловутая иголка? А посмотреть-то на них можно?

Планета подтолкнул ящик к Свордену Ферцу:

– Да сколько угодно.

– Здесь?

– Здесь.

– Так значит она… Сотрудник отдела предметов…

– Догадливый.

– Это невозможно! Она здесь ни при чем! Она…

– Остынь, – холодно пробурчал Планета. – Не будь бабой. Надоели уже эти истерики.

Странное, почти неестественно чистое, как бы пропущенное через призму, а не замутненное действительностью чувство потери, пустоты, куда нечего поместить, потому что ничего больше не осталось. Кто-то ледяной рукой сжал сердце, и пронизывающая боль неожиданно показалась облегчением, ведь она лучше, чем непроглядная тьма абсолютного вакуума.

– Я все сделаю сам, – сказал Планета и вытер пот со лба рукой с зажатым пистолетом. – Ты только подстрахуешь. Надеюсь, навык еще не потерял?

Сворден Ферц вцепился ногтями в гладкую крышку ящика и сдвинул ее в сторону. В аккуратных гнездах покоились продолговатые предметы, на вид сделанные из грубого, необработанного металла. Каждый имел собственную маркировку – расплывчатый значок, более похожий на язву ржавчины, начавшей поедать непонятные штуковины.

– Осторожнее! – каркнул Планета, но не обращая на него внимания, Сворден Ферц ухватился за одну из них и потянул из гнезда. Она оказалась невероятно тяжелой и какой-то неустойчивой, словно внутри имелась пустота, где переливалась ртуть. Вслед за штуковиной потянулись розовые волосинки, которыми она крепилась в выемке.

Сворден Ферц хотел поднять выскальзываюший из пальцев зажигатель повыше, но Планета перехватил его запястье:

– Не стоит.

Сворден Ферц посмотрел ему в глаза, и откуда-то пришло совершенно ясное понимание – да, не стоит.

– Для чего они нужны?

Убедившись, что предмет возвращен на место, Планета тяжело затянулся:

– Никто толком не знает. Но каждый из ублюдков помечен соответствующим знаком – один на зажигателе, другой на теле. По баклашке на ублюдка. По ублюдку на баклашку. И еще… Между ними имеется связь. У баклашки и ублюдка идентичные ментососкобы.

– Как такое возможно?!

– Наверное тот, кому первому в голову пришла идея засунуть этот дурацкий предмет в ментососкоб, тронулся умом… Причем дважды. Первый раз – задумав произвести такой эксперимент, а второй – убедившись, что оказался прав, – Планета тяжело закашлял, но Свордену пришла в голову мысль, что таким образом тот пытается скрыть истерический смех. – Представляешь? Решить прослушать сердце у мертвой деревяшки и обнаружить, что оно действительно бьется!

– Что же это? – растерянно спросил Сворден Ферц.

– Наверное, душа, – пожал плечами Планета. – Очень, кстати, удобно, не находишь? Тело отдельно, душа отдельно. А совесть вообще непонятно где…

Воздух содрогнулся, вспучился и как-то неловко, даже нехотя подхватил Свордена Ферца и уложил его на спину. Вроде бы ничего не произошло, ни боли, ни ноющего неудобства, какое обычно возникает при попадании под удар, но сил и желания шевелиться не возникало. Лишь одинокая мысль навязчиво жужжала в опустевшей голове: “Как же меня так…” И еще – обида за пропущенный “поворот вниз” – прием простой, классический, особенно если его проводит настоящий профессионал. А провел его даже не профессионал, а мастер экстра-класса, нанеся удар из такой позиции, из какой его вроде бы невозможно нанести.

Планета устоял. Он успел сделать крохотное движение и увернуться от атаки. Хотя по асматическому дыханию чувствовалось – уход дался ему тяжко, очень тяжко. Руки висели плетьми, массивная голова склонилась, плечи сгорбились. Лишь пальцы крепко удерживали пистолет.

– Я все слышал, – предупредил Навах и вытер кровь с подбородка. – Отныне я сам буду решать – что мне делать и как жить.

– Не будь патетичным, сопляк, – сказал Планета.

– Вы искалечили мне жизнь! – жуткая усмешка исказила лицо Наваха, сделав его похожим на первобытного человека, встретившего стаю волков и решившего дорого отдать жизнь. – Вы, вы, мерзкий старик… Своими руками… – ярость душила Наваха, не давая произнести ни слова.

Сворден Ферц физически ощущал, как в кровь молодчика закачиваются чудовищные порции адреналина. Выдрессированный, вышколенный, отлаженный механизм убийства работал на пределе, и лишь последние защитные блоки Высокой Теории Прививания не давали ему запустить смертоносную программу. Моральный императив “не убий” сдерживал колоссальный напор желания “убий, убий, порви на части, вырви сердце!” Так долго продолжаться не могло. Энергия требовала выхода, или механизм грозил перегореть.

– Мальчик мой, – неожиданно мягко сказал Планета, – ведь ты сам должен понимать, что иного выхода у нас не было. Представь себя на моем месте, – крупная дрожь пробежала по телу Наваха – то ли от отвращения, то ли от страха даже представить подобную возможность – оказаться на месте мерзкого старика. – Что бы ты сделал? Убил ни в чем неповинных детей? Взорвал артефакт?

– Надо было все мне рассказать. Нам рассказать… И не делать из нас тех, кем вы нас сделали. Почему мне запрещено появляться на Земле?! Только андроидам запрещено появляться на Земле. Разве я – андроид? Я могу доказать – я обычный, живой, – Навах медленно поднял левую руку, вонзил в запястье свой неразлучный костяной нож и начал медленно, чудовищно медленно вспарывать ее.

Поначалу крови не было – кожа расходилась в стороны, выворачивалась, обнажая бледно-розовую подложку. Навах продолжал взрезать плоть до сгиба локтя, где нож слегка замер, точно задумавшись, затем резко повернулся вокруг оси, буравя в мышцах рваную дыру. И тут кровь прорвало – она ударила фонтаном, забрызгав бледное как полотно лицо Наваха, затем, точно полноводная река, вышла из берегов разреза и хлынула на пол.

– Видишь?! Видишь?! – хрипел Навах. – Отец, видишь?!

Сворден Ферц попытался пошевелиться. Тело казалось туго надутым шариком, но кончики пальцев уже начинали двигаться. Почти смертельный удар… Попади Навах на миллиметр левее… Или он и хотел попасть на миллиметр левее, но я успел увернуться? Плохо успел… Оказался не готов. Или же Навах попал туда, куда и метил? Ему нужен свидетель – бесстрастный, ибо неподвижный, не могущий ничего сделать, а тем более – изменить, только наблюдать за схваткой двух людей…

Полноте, людей ли? Или под покровом оболочки из плоти и ненависти разыгрывалась иная драма, нежели эдиповская, – вечный миф предательства творением своего творца? А может – трагическое непонимание порождений двух цивилизаций, разделенных не только необозримыми пространством и временем, но и разумом, который не есть для них двоих со-знанием – условием всякого понимания, а есть тем самым пресловутым скальпелем, что безжалостно отсекает любые альтернативы, излишние с его, отточенного железа анализа, точки зрения.