Черный ферзь
– Голодная тварь, – сказал Гнездо. – За так не отделаемся.
Зонтики ползали по палубе. К шелесту насекомых присовокупилось хлюпанье слизи. Казалось, трахофора тщательно вылизывает металл многочисленными слюнявыми языками.
– Сворден, – позвал Церцерсис.
– Здесь.
– Давай одного сюда.
Сворден оглянулся. Пятнистый и Клещ обессиленно скребли пальцами палубу.
– Кого?
– Любого, кехертфлакш!
Сворден встал, схватил Клеща за шиворот, рывком поставил на ноги и развернул к Церцерсису. Пятнистый замер, сложив руки на затылке. Гнездо перехватил Клеща и подтянул к себе. Клещ слабо отмахивался.
Тем временем одна из щупалец оторвала гигантскую присоску от палубы и потянулась в сторону людей. Внутреннюю поверхность присоски усеивало множество крючков.
Церцерсис присел на корточки, и внутри воронки оказалась голова Клеща. Оболочка сжалась, заключив ее в плотный капюшон. Тело задергалось, ноги подогнулись. Из под края присоски заструилась кровь. Одежда на Клеще зашевелилась. Кое-где ткань порвалась, из прорех вытянулись тонкие отростки с коготками. Коготки вцепились в куртку и брюки, отростки напряглись. Тело Клеща стало втягиваться в щупальце.
Сворден дернулся вперед, вытянул руку. Церцерсис предостерегающе каркнул, полоснул лезвием по его ладони, а Гнездо ударил локтем ему в живот. Сворден задохнулся, скрючился.
Щупальце оторвало Клеща от пола. Кровь полилась дождем. Трахофора корчилась. По плотной оболочке пробегали волны судорог. Слышался хруст сминаемого тела. Пятнистый начал смеяться – истерично, с повизгиванием.
– Заткни его, – сказал Церцерсис.
Наконец-то набрав воздуха, Сворден лягнул ногой. Пятнистый захлебнулся.
Стряхнув остатки насекомых, трахофора подадась назад. Разбухшее тело еле протискивалось сквозь люк. Нити слизи тянулись за щупальцами, которые постепенно укорачивались. Волоски щетины вибрировали, отчего трахофора порождала низкое гудение, точно электрический трансформатор. С ноги Клеща слетел ботинок и плюхнулся в лужу.
Напоследок изрыгнув неаппетитный комок какой-то дряни, трахофора исчезла в темноте.
Сворден посмотрел на ладонь. Царапина оказалась ерундовой и почти не кровоточила.
– Руку дай, – попросил Пятнистый.
Сворден помог ему подняться. Гнездо бочком подобрался к люку, опасливо туда заглянул. Под ногами хрустели приклеившиеся к слизи насекомые.
– Вроде чисто, – сообщил Гнездо, посветив фонариком.
– Слишком тихо, – сказал Церцерсис.
И действительно – внутри дасбута исчезли почти все шумы. Прекратилась радиопередача на непонятном языке. Ушел за грань слышимости гул работающих машин. Даже звук шагов изменился – казалось, что ступаешь не по металлической поверхности тяжелыми ботинками, а по толстому ковру босиком.
– Уже близко, – Церцерсис посмотрел вверх, как будто мог что-то увидеть сквозь переборки. – Кехертфлакш!
– Успеем, – сказал Гнездо. – Если побежим, то успеем.
– Вперед! – сплюнул Церцерсис, и они побежали.
Вслед за тишиной начала сгущаться тьма, словно в узкое пространство отсеков дасбута откуда не возьмись высыпали тучи мельчайшей мошкары. Или кто-то неосторожным движением расколол голографическую пластину, отчего ясное изображение реальности поблекло, потеряло детали, стало зернистым.
Мир сжимался. Сворден спиной ощущал, как мрак следует за ними по пятам, кусками жадно отхватывая отсек за отсеком, переборку за переборкой.
Театр. Железный театр. Пришедший в негодность и теперь сминаемый колоссальным прессом. Ржавые декорации, в пыльном сумраке которых притаились жуткие маски для бутафорских трагедий. Полутрупы осклабились, пытаясь дотянуться до бегущих гнилыми руками, а черные многоножки кишели в лохмотьях разлагающейся плоти.
Густел приторный смрад. Легкие отказывались дышать таким воздухом. Лишь воля заставляла вбирать это гноище сквозь стиснутые зубы, ощущая как зловоние заполняет рот, захлестывает горло и стекает по гортани тяжелым потоком отвратительной слизи.
Хотелось откашляться, а еще лучше – выблевать мерзкую жижу вместе с желудком, остановиться, упасть на колени, упереться руками в палубу и до бесконечности отплевывать кровавые куски отравленных внутренностей.
Трубы все ниже нависали над головой. Плечи задевали многочисленные выступы, рукоятки, краны. Ноги спотыкались о ступеньки трапов и камингсы. Свордену казалось, что дасбут съежился, ощетинился, выпустил металлические когти, готовый вцепиться мертвой хваткой в своих врагов.
Внезапно пришло облегчение. Церцерсис, Гнездо, Пятнистый и Сворден протиснулись сквозь последний люк, за которым узкая глотка дасбута сменилась просторным отсеком.
Вдоль длинного прохода темнели громады десантных машин, танков, баллист, установленных на подъемниках. Срезы направляющих шахт походили на гроздья сот.
Церцерсис посветил на каждого фонариком. Гнездо дрожащими руками утирал пот, от которого грязные космы слиплись в сосульки. Пятнистый остекленело смотрел перед собой. Рвотная пена застыла на подбородке. Мокрые штаны прилипли к ногам. Сворден глубоко дышал. К смраду он то ли притерпелся, то ли воздух и вправду стал чище. Рука все еще сжимала капюшон Пятнистого.
– Отпусти его, – сказал Церцерсис.
Сворден разжал онемевшие пальцы.
– Чучело, ты зачем этот хлам на себе тащил? – почти нежно поинтересовался Церцерсис.
– Прилипчивая тварь, – хрипло засмеялся Гнездо и посмотрел на свои ладони. Руки ужасно тряслись.
Пятнистый заступил за спину Свордена.
– Он с нами, – сказал Сворден. – Если надо, я его и дальше потащу.
– Ладно, – сплюнул Церцерсис, – некогда разбираться, кехертфлакш.
Он повернулся и прошелся вдоль ангара. Сворден двинулся следом, притрагиваясь к каждой машине. От них пахло теплом и радиацией – оболочка ядерных двигателей порядком поизносилась. Некоторые экземпляры оказались повреждены – сорваны пластины активной защиты, броня оплавлена, покорежены гусеницы.
– Какая? – спросил Церцерсис.
– Вот, – Сворден постучал по борту баллисты. – Но нужно проверить…
Тишина разбилась – ясный звонкий голос на все том же незнакомом языке объявил:
– Ахтунг! Ихь фанге мит дем аншлиссен дэс редуциргетрибес ан. Ди координатен дес у-боотес зинд зектор хундерт айнс, унтерзектор бэ. Алле Флакш’с динстен зайен берайт цур видерхерштеллунг дер гештальт. Отсчет! Сто, девяносто девять, девяносто восемь…
– Некогда, кехертфлакш, проверять! – заорал Церцерсис. – В машину!
Сворден упал в водительское кресло, пробежался по клавишам. Баллиста заурчала.
– Семьдесят три, семьдесят четыре…
– Все?
В соседнее кресло уселся Церцерсис.
– Подъемник готов! – крикнул в люк Гнездо.
Пятнистый неуклюже пробрался на место позади водителя.
Машина дернулась. Загудел подъемник. Сворден посмотрел в перископ, но пока ничего нельзя было разобрать. Гнездо забрался внутрь и задраил люк.
– Держитесь крепче, – предупредил он. – Сейчас сработает катапульта.
– Шестьдесят, пятьдесят девять…
На днище баллисты обрушился мощный удар. Свет моргнул. По навигационному экранчику пошли помехи. Задребезжали плохо подогнанные плиты защиты реактора. Запыхтели компенсаторы. Натужно взвыл гироскоп.
Рот наполнился горькой слюной. Сворден вцепился в поручень, но это мало помогло – машину сильно мотало.
– Выравнивай! – прохрипел Церцерсис.
– Сорок четыре, сорок три, сорок два… – для звонкого голоса не существовало преград.
Сворден оскалился. Пальцы соскальзывали с клавиш. Резкими хлопками срабатывали компенсаторы. Стрелка баланса неумолимо отклонялась от вертикали.
– Утюг! – заорал Гнездо. – Летающий утюг!
Пальцы Пятнистого вцепились в плечи Свордена, но стряхнуть их времени не оставалось. Баллисту переворачивало. Сворден ясно чувствовал как неуклюжая машина все круче заваливается на правый борт.
– Двадцать два, двадцать один, двадцать…
Еще один удар – куда-то в район гусениц. Баллиста затряслась, ее поволокло юзом. Перед вздыбился, и машина на мгновение замерла. Сворден выплюнул кровь и припал к перископу. Мир медленно поворачивался – баллиста кормой уходила в воду.
– Одиннадцать, десять, девять…
Во время падения их развернуло к дасбуту, и Сворден увидел невероятную картину. От кальдеры через весь мир протянулось нечто, похожее на ус. Колоссальное сооружение величаво изгибалось, приближаясь к дасбуту. Казалось, что оно собрано из грубо склепанных стальных колец, но вряд ли какой металл мог выдержать столь чудовищную нагрузку. Темный раструб на конце уса замер над кормовой рубкой, позади которой все еще шел дымок.
– Три, два, один, ноль! Наведение завершено.
Сворден вцепился в клавиши. Двигатель взревел. Баллиста рванула вперед. Машина выровнялась и развернулась. Вверху, прямо по курсу, расплывалось темное пятно гноища.
Глава вторая
Гноище
– Отбросы, кехертфлакш, помойка, – пробурчал Церцерсис. – И девка твоя…
– Она не моя, – возразил Сворден.
– Ха! – Церцерсис провел пальцем по шрамам, будто проверяя – не исчезли ли куда. – То-то она на тебе с самого начала вешалась. Почуяла защитничка…
– Хватит уже.
– Прикинулась, – Церцерсис плюнул. – Баба в своре – корму больше. Вот как говорят! Соображаешь? А эта… Кехертфлакш! Прикинулась мальчишкой, стерва!
Свордену надоело возражать. Тема Пятнистой-Флёкиг и ее превращений из девочки в мальчика и обратно все еще оставалась болезненной для Церцерсиса. Стоило каким-то боком ее затронуть, как уже ничто не могло пресечь потоки яда, которые Церцерсис изливал на Пятнистую. Он так и продолжал ее звать – Пятнистая, кривя губы и сжимая кулаки.
Несмотря на все усилия Свордена как-то предугадывать течение разговоров и вовремя отклоняться от чреватой подводными камнями темы в более глубоководные и спокойные фарватеры, Церцерсис все же умудрялся даже в безобидной болтовне напороться на шхеры по имени Пятнистая.
Постепенно у Свордена укрепилось ощущение, что обсуждение преображения Пятнистого в Пятнистую, чучела в стерву – единственное, что по-настоящему интересно Церцерсису. Только тот это тщательно скрывает.
– Возьми ее себе, – предложил Сворден, решив проверить догадку.
Церцерсис закряхтел, взял со стола наушник, послушал. Ничего, кроме разрядов забортного электричества, оттуда не доносилось. Шум мира, вывернутого наизнанку. Но Церцерсиса успокаивало.
– Страх, – он выпрямил указательный палец, возвращаясь к прерванному разговору, – страх есть кратчайший путь к цели. Скажу больше – это вообще единственный путь к цели. Убеждения, уговоры, посулы – все, что угодно, лишь маскируют стремление породить страх – страх не оправдать надежд, потерять лицо, разочароваться в идеалах.
– Значит, Блошка и остальные умерли из-за страха? – уточнил Сворден.
– Я говорю о людях, а не отбросах! Блошка, Крошка, Мондавошка, кехертфлакш, – все они лишь части единого организма. Один – лапки, другой – усики, третий – брюшко. По отдельности каждый – тупая скотина, червяк. Но если их собрать, то можно получить нечто похожее на человек. Заметь – похожее. Не более того.
– Но они – люди?
Церцерсис посмотрел на Свордена:
– Блошка – человек? – пришла его очередь уточнять. – Пятнистый… тьфу, Пятнистая – человек?!
– Разве нет? – спросил Сворден. – Выглядят они как обычные люди. Две руки, две ноги, голова, перьев нет.
– Вот ты о чем, – Церцерсис потер глаза. – Слыхал я о такой мути. Слыхал. Человек – отдельно. Так вот, брось!
– Что бросить?
– Думать так брось! Нет никаких людей по отдельности, понятно? Нет! Если ты по отдельности жрешь или там в гальюне сидишь, то это еще не делает тебя человеком.
– То есть, ты тоже не человек? Не отдельный человек? – поинтересовался Сворден.
– Не отдельный, – согласился Церцерсис. – Постой, уж не считаешь ли ты себя…?
Сворден промолчал. Церцерсис хлебнул из кружки.
– Невозможно, кехертфлакш, жить в одном месте! Вот представь, что твоя, – Церцерсис скривился от отвращения, – твоя… хм, Флекиг вылезла из-под теплого одеяла, взяла нож и пришила бы, ну, например, Червяка. Дрянь существо, никчемное, только воздух портит, но все к нему как-то притерпелись. Ну, вот так случилась – прирезала его из-за отвращения. Считал бы ты себя виноватым?
– За то, что она зарезала Червяка?
– Мерзкого Червяка.
– Она бы никогда этого не сделала.
– Почему? – Церцерсис подался вперед так, что Сворден легко мог укусить его за нос. Но не стал.
– Я бы ей не позволил.
– Ты ведь спал, – объяснил Церцерсис. – Накувыркался ночью и заснул.
– Тогда, конечно, считал, – пожал плечами Сворден. – Я ведь в ответе за нее.
– То есть, она – часть тебя?
– В каком-то смысле, – сказал Сворден. – Она самостоятельный человек, но…
– Подожди, – Церцерсис еще ближе наклонился к Свордену, и тому пришлось отодвинуться. – Ты хочешь сказать, что ты и она – отдельно? Вот здесь – она, вот здесь – ты? Так? – Церцерсис развел руки.
У Свордена возникло странное чувство, что они говорят на совершенно разных языках. Слова употреблялись те же, но смысл их не совпадал.
– Э-э-э… так.
– По отдельности мы бы здесь все сгнили. Кто пошел бы на поверхность? Кто бы чинил помпы? Каждый по отдельности? – Церцерсис с сомнением посмотрел на свою руку, точно ожидая, что она отделится от тела и отправится по своим делам.
– Но если никто этого делать не будет, то все погибнут. Каждый это понимает. Поэтому и берут на себя часть общей работы.
– Ха, даже если эта часть – быть приманкой для дерваля? – спросил Церцерсис.
– Риск есть везде, – ответил Сворден, но тут же вспомнил Блошку – на существо, которое осознавало всю опасность предприятия, она никак не походила.
– Где ты такого дерьма нахватался? – вздохнул Церцерсис. – Вот, посмотри, – он растопырил пальцы, – это – Блошка, это – Гнездо, это… – Церцерсис сжал кулак. – Все они – это я. И только я решаю – кому помпы чистить, а кому на корм пойти.
– И как же ты решаешь? То есть, нет. Как ты заставляешь их выполнять то, что решаешь?
– А как ты заставляешь себя отливать? – спросил Церцерсис. – Тут и заставлять не надо. Нужно захотеть. Все остальное – дело редуктора.
– Редуктора? – переспросил Сворден.
– Да, редуктора, – подтвердил Церцерсис.
– Тот, который на баллисте?
– Да.
– Ну, хорошо. Редуктор. И что же он делает?
– Вот, – Церцерсис выпрямил пальцы, затем медленно сжал их в кулак.
Такое мы где-то проходили, мелькнуло у Свордена. Страх, презрение к человеку плюс лучевые технологии превращения гордого звучания в бурление желудка – сытого или пустого – разницы нет.
– У меня появилась идея, – Церцерсис встал, подошел к крану и налил еще воды. Громко отхлебнул.
– Приди с той стороны в наш мир могущественные люди, отдельные люди, такие, о которых ты толкуешь, то они немедленно начали бы наводить здесь свои порядки. Ведь они бы нас пожалели. Жуткий мир. Кровавая бойня. Блошек не бережем. Жалость – страшное чувство, Сворден. Она заставляет думать, что весь мир в твоей власти. Или желать этого.
– Что тут плохого? – спросил Сворден. – Разве в мире нет ничего, что надо изменить? А если пришельцы так могущественны, то почему бы им не взяться за это?
– Мир – дерьмо, кехертфлакш, – Церцерсис подергал двумя пальцами кончик носа. – Но из мешка дерьма и мешка галет получится два мешка дерьма. И даже здесь, – Церцерсис топнул по палубе, – стоя по колено в гноище, мне жутко представить, во что превратят мир твои отдельные пришельцы. Они будут жалеть совсем неправильные вещи.
– Вовсе они не мои, – сказал Сворден.
Что-то поскребло по обшивке, породив протяжный гул. Все внутри задрожало. Кружка с водой сдвинулась к краю. Сворден вернул ее на центр стола.
По коридору затопали. Дверь отодвинулась, и внутрь заглянул Кронштейн, как обычно перепачканный смазкой. Кожаная шапка съехала на одно ухо, темные очки-консервы задраны на лоб. Зубами он привычно прикусил длинный болт.
– Усадка! Утряска! – сообщил Кронштейн. – Вода просочилась в трюмы! Помпы забило! – болт на каждом слове перемещался из одного уголка рта в другой и обратно. – Трави давление в гальюнах!
– Было у отца два сына, старший – умный, младший – трюмный, – проворчал обычную присказку Церцерсис. Он всегда ее повторял, как только Кронштейн попадался ему на глаза, непонятно что имея в виду. – Чего тебе, человек?
– Так говорю же – вода в трюмах! – Болт переместился почти к левому уху Кронштейна. – Пожар в торпедном отсеке! Приступаю к стабилизации глубины без хода!
– Сходи проверь, – кивнул Церцерсис Свордену.
– Пятнистую прислать? – уточнил Сворден.
– Кехертфлакш!
– Я так и понял. Пошли, – Сворден вытолкал Кронштейна в коридор, вытащил у того изо рта болт и положил в карман.
– Суши выгородки! – во рту механика чудом возник новый болт. Из карманов он точно ничего не доставал.
Спуск на нижние уровни кладбища затопленных дасбутов замедлялся тем, что каждый люк на пути приходилось отпирать и запирать – Церцерсис свирепо следил за герметичностью отсеков. Кремальеры и клинкеты отлаживались и проверялась до тех пор, пока Церцерсис самолично не обследовал и одобрял каждую переборку. Или не одобрял. Тогда у механиков наступали особо трудные вахты.
Но на нижних уровнях добиться герметичности почти невозможно. Там, в толще жидкого грунта, покоились самые древние дасбуты, ржавеющие и сминаемые колоссальной тяжестью многих поколений металлических отложений. Гноище постепенно просачивалось в трюмы, заполняло отсек за отсеком, палубу за палубой, пока полностью не отвоевывало мертвую машину у людей. Тогда приходилось отдавать концы переходов через затопленный дасбут, и возводить обходные из одной части колонии в другую. Если таковые пути требовались. Иначе потерявших связь просто бросали умирать.
Выискивать тонущие дасбуты и являлось одной из обязанностей Кронштейна. Он единственный, кто знал каждый закоулок гноища как свои болты в зубах. А малейшую течь чувствовал, словно прыщ на собственной заднице.
– Команде приступить к курсовой задаче “раз”! – проорал механик в первый подвернувшийся выгороженный закуток. Оттуда немедленно запустили обрезком трубы.
Сворден поймал железяку и аккуратно положил на палубу. Из закутка выполз Червяк, опираясь на культи и принялся ощупывать вокруг себя единственной уцелевшей рукой. Сворден подтолкнул к нему кусок трубы.
– Шещо шашашаша? – прошепелявил, пуская обильные слюни, Червяк. Бельмастые глаза пытались хоть что-то разглядеть в скудно освещенном проходе.
Кронштейн остановился, вернулся и присел на корточки перед калекой.
– Продуть баллоны гальюнов! – проорал в ухо Червяку.
Червяк махнул железякой, но Кронштейн перехватил ее, вытащил изо рта болт и запихнул в ноздрю калеке. Червяк взвизгнул, заелозил, пытаясь уползти в закуток. Из носа потекла кровь.
– Шашаль шашаший! Шашаль шашаший! – причитал Червяк, пытаясь ухватить головку болта обрубками пальцев.
Сворден поковырял ногтем в зубах, терпеливо дожидаясь конца представления. Являясь существом мерзким, Червяк особого снисхождения не заслуживал. Поговаривали, что на культях он ловко пробирается по гноищу, выискивает еще более немощных – умирающих стариков и детей, и высасывает из них кровь.
Отвесив Червяку напоследок оплеуху, Кронштейн выпрямился и сдвинул новый болт в уголок рта:
– Команду отпустить на берег! Дежурным по вахте приступить к уборке кают!
Он их выхаркивает из горла, решил Сворден. Выблевывает из желудка. Сворден попытался вообразить внутренности Кронштейна, забитые железками, и как тот пополняет свой запас, столь щедро расходуемый болты на Червяков и ему подобных уродов. Картина получалась сказочная.
Чем ниже они спускались, тем тише становилось. Казалось, ледяной воздух подмораживает все звуки, отчего привычный шум пара в плохо отцентрированных турбинах, шелест воды в трубах сменялись тяжелой тишиной. Она подкрадывалась откуда-то снизу, просачивалась сквозь трещины в корпусе, постепенно затапливая палубу за палубой, отсек за отсеком. С каждым шагом Сворден и Кронштейн все глубже окунались в черное безмолвие, которое нестерпимо хотелось нарушить. Любым способом.
Кронштейн принялся тихо бормотать. Сворден прислушался:
– Основным боевым назначением корабля является… эээ… поражение боевым воздействием сил и средств противника. Организация корабля строится… хм… в соответствии с его боевым предназначением на основе задач… да, задач… решаемых данным классом кораблей, – Кронштейн неистово чесал затылок, вспоминая подробности Общего уложения флотской службы. – Организационно-штатная структура корабля устанавливается его штатом… Так, свистать всех наверх… Во главе корабля стоит… да, понятно, что командир корабля. В помощь командиру корабля назначается… назначается… – тут Кронштейн даже остановился, вцепившись в промасленный затылок уже обеими руками. – Ах, да, конечно же!…старший помощник, являющийся первым заместителем командира корабля. Весь личный состав корабля составляет его экипаж…
– Хорошо, – сказал Сворден, слегка подтолкнув Кронштейна в спину. – Откуда такие познания, дружище?
– Читаю, – объяснил тот. – Очень много читаю.
Образ механика, листающего на досуге «Общее уложение», «Типовое корабельное расписание» или «Незыблемые правила вахтенной службы», да и вообще держащего в руках нечто, кроме трофейных книжек с пахабными картинками заставил Свордена похлопать Кронштейна по плечу.
Через несколько отсеков они наткнулись на прокладочные работы. В свежевырезанное отверстие внутреннего корпуса втискивался плазменный резак, вокруг которого собрались Торпеда, Сморкалка и Две полоски. Едко воняло поглотителем и остывающей металлокерамикой. Тишина, наконец-то, испуганно жалась по темным углам, уступив место жаркому спору по узкоспециализированному вопросу:
– Глотка! – Торпеда комкал на груди прожженную куртку. – Говорю же, глотка!
– Дифферент! – Сморкалка утирал безостановочно текущую из носа мокроту и тыкал перепачканным пальцем в схему. – Предельный килевой дифферент!
Две полоски хранили молчаливый нейтралитет, всеми четырьмя руками расталкивая спорщиков. Судя по хрипоте в голосах, дело приближалось к поножовщине.
– Команде по местам стоять! – проорал Кронштейн, перегнулся через руки Двух полосок и втиснул Сморкале в ноздри по болту. – Торпедные аппараты товсь!
Сворден отобрал у Торпеды кортик.
– О чем спор?
– О дифференте, – сказала левая половина Двух полосок.
– О глотке, – возразила правая половина.
– Раком он стоит, раком! – брызгал слюной Торпеда. – Концы бросим вниз и уже на нижнем ярусе, как дерьмо в гальюне!
– Диффергент, – уперся Сморкалка. – Эт тегя гаком за гагие штучки постагят… всех утопишь… мугак!
– На попа… на попа… – Торпеда уже задыхался, лицо его посерело, язык выпячивался между губ синеватым слизнем. – Вертикально… глотка здесь, глотка…
Кронштейн отобрал у Сморкалки схему:
– Дай сюда, чучело. Мы здесь, так?
– Так, – Сморкалка поглубже запихал металлические затычки.
– Предельные углы где вымеряли?
– Как и полагается…
– По осевой, – буркнул Торпеда. Две полоски согласно закивали.
– Сопротивление грунта учли? – продолжал допытываться Кронштейн.
– Пго эго и тогуем, – сказал Сморкалка. Лишенный стоков, он, судя по всему, начал изнутри переполняться мокротой. Глаза его уже заволокло зеленоватой дурной мутью. – Нег готки згесь, нег!
– А вот это что по-твоему? – указал Кронштейн. – Вот здесь что торчит?
– Э-э-э… дасбут? – спросил Сморкалка.
– Не пароход! – рванул на груди куртку Торпеда.
– И какой же дасбут? – вопрошал Кронштейн, встряхивая одной рукой за шиворот Сморкалку, а другой тыча в лицо схемой. – Какой же, а?
– Я его порву! – сообщил Свордену Торпеда. – Пусти меня. Я бешеный!
– Порвет, – кивнула одна половинка Двух полосок.
– Не порвет, – кивнула вторая половинка.
Кронштейн нацепил схему на крюк, вытащил изо рта болт и нацелился воткнуть его Сморкалке в глаз.
– Ты, чучело, когда режешь проход прежде поинтересуйся, что за канистра под тобой жидкий грунт хлебает! Ага?
– Ага! – зажмурился Сморкалка.
– А лежит под тобой Ее Императорского Высочества Флагманский Ракетоносец “Проныра”. Усек? – Сморкалка кивнул. Кронштейн потребовал:
– Повтори!
– Пгоныга!
– Полностью!
– Иго Игегагоского Выгочегва Фгамагий Гагегоногец Пгоныга!
– За такое произношение с тебя заживо шкуру содрать мало, – поморщился механик, но затем поинтересовался:
– И чем знаменит Ее Императорского Высочества Флагманский Ракетоносец “Проныра”?
Сморкалка гулко сглотнул.
– А знаменит Ее Императорского Высочества Флагманский Ракетоносец “Проныра” водоизмещением. Он был самым большим дасбутом, пока не пошел в гноище, понял, чучело?