Друзья-соперники

Однажды* 1

Однажды я увидел выброшенную стопку книг, аккуратно перевязанную бечевкой. Они лежали у контейнеров, чуть в сторонке на старой тумбочке. Тут тебе и Чехов и Толстой, Джек Лондон и Джонатан Свифт. И еще много книг других писателей и поэтов, за кем наше послевоенное поколение гонялось, доставая желанную литературу по подписке, через знакомых. Было престижно иметь дома свою библиотеку, по которой можно было судить о ее обладателе, как о культурном, образованном человеке.

Теперь полки с книгами стали не нужны, они «портят» интерьер квартиры, их безжалостно выбрасывают на помойки, в лучшем случае раздают оставшимся книгочеям. Даже библиотеки стали выставлять «списанные» книги на разбор всем желающим.

Рядом с книгами стояла стопка общих тетрадей. Открыв первую и прочитав пару страниц, я понял, что это дневники. Не знаю почему, но меня заинтересовало их содержимое. В них чувствовалась искренность повествования, говорилось о взаимоотношениях двух творческих друзей.

Стопка была внушительной, тем не менее, я решил взять ее домой и почитать. Бывает, что и на помойке находят бриллианты…

Дома я не пожалел, что захватил тетради. Почитав, подумал: если выбрать некоторые моменты, то получится нечто интересное вроде повести даже для широкого читателя.

Беспокоила этическая сторона. Но если рукопись не уничтожили, значит сама судьба распорядилась так.

Как подмечено в народе: божий дар – не яичница. Писать дневники, откровения, это ли не дар? Но что движет людьми, которые оставляют подобные исповеди? Может у них такой склад ума, духовная потребность – копаться в себе, анализировать свои и чужие поступки, желание понять, проникнуть в тайны психологии человеческих отношений?

По ходу чтения вопросов у меня возникало все больше.

Действующие лица рукописи – Арсений и Роман почти ровесники. «Одна, но пламенная страсть» связала их судьбы, это увлечение творчеством.

Арсений, от имени которого ведется повествование, как видно из рукописи, – «известный в узких кругах» поэт, прозаик, публицист уважаемый и талантливый человек, несущий людям радость и мудрость слова.

Что толкнуло его на эту исповедь? Боль, давняя обида, неудовлетворенность собой, прошлым или настоящим?

Роман – близкий друг Арсения, его наставник. Исповедь не ограничивается одними рассуждениями, холодным анализом прошедших взаимоотношений. Интересны воспоминания из детства героя. И далее – целая жизнь с ее радостями и огорчениями предстает перед глазами читателя. Арсений сетует по поводу неожиданного разрыва, сожалеет о невозвратности прошлых безоблачных дней. Бушуют творческие и человеческие страсти…

История, которая здесь описана, уникальна, как и любой человеческий опыт. Повесть будет полезной, прежде всего, начинающим авторам, желающим понять себя и свое место в творчестве.

ГЛАВА 1. Посвящение в избранные

– Я слышал и раньше о Романе, как об известном поэте задолго до своего вхождения в местную богему.

Перед тем, как нам познакомиться, я уже попробовал свои силы в местных газетах – меня печатали. Но хотелось понять: стоит ли и дальше поддерживать обуявшую меня страсть в солидном возрасте – писать стихи, заниматься этими «глупостями», как считают некоторые серьезные люди. Хотелось обрести единомышленников.

Как-то узнал, что в городе основали бардовский коллектив с необычным названием – «Поющий Источник». Он базировался при санатории «Алмаз Кавказа». Руководил бардами всего региона, собрав их под крышей здравницы, главврач Евгений Николаевич Никишин, поющий и играющий на гитаре энтузиаст. Я решил сначала показать стихи ему.

В приемной меня даже не спросили о цели визита. По внутренней связи секретарша доложила шефу: «Евгений Николаевич, к вам тут молодой человек… – Осознав, что сделала промашку, не спросив даже имени, глянула на меня. Я шепотом назвал себя. Она повторила в микрофон.

– Хорошо, разберемся, впусти, Надя, – пророкотал из устройства связи приятный баритон.

– Заходите.

Я зашел за солидные двойные двери. За столом сидел лысоватый мужчина, приятной наружности, пристально смотревший на меня в упор. Он встал и протянул руку.

Я представился, извинился за то, что побеспокоил занятого человека. Сказал, что меня интересует бардовский клуб, которым он руководит.

Никишин спросил, что конкретно меня интересует.

Я ответил, что хотел бы кому-то показать свои стихи, посоветоваться, стоит ли мне продолжать это дело…

– Знаешь, Арсений, извини, что обращаюсь на «ты», мы с тобой творческие люди, а у нас все проще – без отчеств и прочих расшаркиваний, ты не против? – словно испытывая меня, спросил хозяин кабинета. И, не дожидаясь ответа, продолжил в том же духе, – я не являюсь докой в этом вопросе, но могу показать стихи кое-кому, у нас в клубе есть неплохие поэты. Не исключено даже, что кто-то заинтересуется, напишет на твои слова песню, а то и не одну…

Я заворожено смотрел на него, словно на кудесника, плетущего замысловатую вязь из слов. А он добавил:

– Если не напишут, ничего страшного, сотворчество – дело тонкое. Пока походишь к нам, присмотришься, а там видно будет.

Меня не коробила его фамильярность, наоборот, доверительный тон обнадеживал. Я выразил сожаление, что стихи написаны от руки, а мой почерк не каждый разберет…

Никишин ответил:

– Это не проблема, я дам рукописи Наде – машинистке, она разберет. – Усмехнувшись и понизив голос, доверительно добавил: у меня тоже почерк, как у курицы, которая лапой… Не волнуйся, напечатает, сейчас у нее не так много работы.

На том и разошлись. Через недельку я забрал листы со стихами, и заглянул к главврачу поблагодарить. Тот встретил меня, как старого знакомого, сам заговорил о бардовском коллективе, пригласил принять участие в совместном концерте, посвященном юбилею директора санаторского клуба Борису Махову. Поведал о предстоящем фестивале, который проходит ежегодно под сводами данного лечебного заведения.

Я так далеко не загадывал, сказав ему, что на концерте еще не смогу быть на равных с профессионалами, играющими и поющими бардами, среди которых, я слышал, есть лауреаты различных фестивалей.

– Это не беда, – парировал он. – Просто попробуешь свои силы. Это ни к чему не обязывает. Стихи твои мне понравились. Тебе нужно больше общаться с разными людьми. Может, встретишь единомышленников, время само покажет, что приемлемо, а что нет. Творчество не любит фальши.

Так что приходи на юбилей Бориса. В недавнем прошлом он был известен в городе как руководитель вокально-инструментального ансамбля. В девяностых ансамблю не удалось выжить, и он распался. – Улыбнувшись, пошутил, – к сожалению, сегодня – вчерашние длинноволосые ребята смотрятся не так свежо, как раньше. Я сам был из них, а теперь вот… – Он погладил ладонью свою лысину и добавил: – но не все еще потеряно. Санаторию понадобился профессионал, и я принял Бориса Викторовича к нам на работу. Здесь он обрел второе дыхание, ощущение бодрости и молодости духа.

И ты, – продолжил главврач, – сможешь у нас почувствовать творческую атмосферу, я тебя представлю членам команды. Если все пойдет успешно, вольешься в нашу среду.

Во время разговора в кабинет постучали. В проем двери заглянул коренастый, седовласый, улыбчивый человек.

Никишин радостно воскликнул:

– Ну вот, на ловца и зверь бежит! Заходи, Борис, познакомлю тебя с начинающим поэтом.

Услышав о моем увлечении поэзией, Борис Викторович неожиданно воскликнул:

– Приходи ко мне домой, дорогой, я тут недалеко живу, подарю почти новенькую печатную машинку, мне она уже не нужна. На дворе, знаешь ли, век интернета, я теперь осваиваю компьютер. По сравнению с печатной машинкой, это все равно, как самокат и Мерседес-Бенц…

Выйдя от новых знакомых, я почувствовал себя окрыленным человеком – все складывалось, как нельзя, лучше!

Так неожиданно была решена, казалось, неодолимая проблема. Заодно предо мной открывались новые горизонты, о чем я и не мечтал…

Судьбоносная встреча

В день юбилея и концерта в честь Виктора Махова, худой и слабый (ведь я – после недавней сложнейшей операции на сердце), но с надеждой в горящих глазах, с синенькой тетрадкой стихов (взял с собой на всякий случай), прибыл в ДК санатория «Алмаз Кавказа».

Перед началом вечера люди собирались в фойе, стояли группами и парами, общаясь, как старые знакомые. Кто-то представлял друзьям своих друзей, обсуждали общие дела.

Вечер проходил на втором этаже клуба. Это было нечто вроде верхнего фойе, откуда можно войти в концертный зал с противоположной стороны сцены.

В просторном зале-фойе висели картины. На одной – огромный коллаж с участниками «Поющего источника». В художественном беспорядке на нем были разбросаны фотографии известных бардов, приезжающих из разных городов страны в качестве участников, членов жюри фестиваля. Еще и еще снимки участников фестивалей из других городов России – лауреатов, организаторов, меценатов и многих других звезд бардовского движения.

На переднем плане большого группового коллажа выделялась компания с Евгением Никишиным. Они там сидели и стояли в походных костюмах у костра, с гитарами. Вокруг – могучие стволы сосен. Вдали белели снеговые вершины Кавказа. Видно, что собравшиеся исполняют песню под гитару, и мне почему-то сразу представилось, что поют они «Солнышко мое», Юрия Визбора…

Милая моя, Солнышко лесное,

Где, в каких краях встретишься со мною…

Понятно было, что в этой компании собрались вполне успешные и сложившиеся творческие личности. Слышал, что они часто выезжают всей командой или небольшими группами на различные фестивали, походы в горы, на природу.

Стоя в сторонке от беседующих, словно небожителей, чувствовал себя не совсем уютно, казалось, что я здесь лишний, и мои стихи никому не нужны…

Вдруг невдалеке заметил известного в городе поэта – Романа Гречко, который увлеченно беседовал с немолодым мужчиной.

Подойдя поближе, невольно услышал о чем они говорили. Речь шла как раз о поэзии.

У меня перехватило дыхание, рядом со мной стоял живой поэт, человек, с которым давно мечтал познакомиться.

В городе существовало предвзятое мнение, что этот Гречко не очень жалует начинающих, всех поучает, как писать стихи, перекраивает творения любителей на свой лад…

А еще завистливые люди судачили, что, выступая в санаториях с концертами, он «гребет деньги лопатой» и ему нет дела до таких, как я.

Присматриваясь, я видел, что вблизи стоял довольно симпатичный человек, примерно одного роста и возраста со мной, широковатый в кости, но с правильными чертами лица. Своим видом он вполне располагал к общению, и я успокоился.

Как только собеседники закончили разговор, я подступил к поэту со словами:

– Роман Сергеевич, извините, я немало слышал о вас, читал ваши стихи. Они глубокие по смыслу, настоящие и мне очень нравятся…

Хотел бы показать вам свои. Могли бы вы дать им оценку?

Он внимательно посмотрел на меня, в серых глазах не было ничего отталкивающего. Ответ и вовсе обнадежил: «Давайте…».

Я спешно вытащил заветную тетрадь. Открыв ее, он тут же закрыл и, словно передумав, сказал:

– Вы не против, если я ознакомлюсь с содержимым у себя дома? Через неделю у меня концерт в детском санатории «Березы». Можете придти туда часам к двенадцати, заодно послушаете мое выступление? Покупать билет не надо, с санаторием заключен договор, они оплачивают мои концерты, все желающие проходят бесплатно. Просто скажете на вахте, что я вас пригласил, они пропустят. После концерта мы побеседуем в фойе, нам никто не помешает.

Это было, как во сне, но я все же уловил предложение Романа и с радостью согласился:

– Я обязательно приду!

Роман убрал тетрадь во внутренний карман пиджака, сложив ее трубочкой. Мы разошлись.

Юбилейный вечер был уже в самом разгаре. Я присел за один из столиков, слушая поющих с небольшой сцены.

Неожиданная встреча так взволновала меня, что я смотрел на происходящее механически, мысленно возвращаясь к короткому разговору с Романом, думая о предстоящем встрече, о том, что все получилось лучше, чем я предполагал. Не барды, а самый настоящий поэт согласился пообщаться со мной!

Коварное падение

На этой радостной ноте можно было бы закончить рассказ о юбилейном вечере, но судьбе было угодно отметить его еще одним запоминающимся, но не очень приятным для меня сюрпризом.

Среди великолепия обстановки фойе в ДК санатория, недалеко от полукруглой сцены стояли накрытые столы с закусками и напитками.

На сцене была установлена современная аппаратура. Барды, друзья именинника выходили по очереди, поздравляли Бориса Махова, читали стихи, исполняли песни. Остальные в сторонке непринужденно танцевали под живую музыку.

С интересом я смотрел на них, слушал разных исполнителей. Молодые и в возрасте люди, уверенно пели под гитару, многие с уникальными голосами. Красивые женщины и мужчины, энергичные, веселые, привыкшие к такой обстановке, чувствующие себя в ней, как рыба в воде.

Под настроение я выпил немного вина. Осмелев, познакомился с соседкой по столу – симпатичной бардессой лет сорока, пригласил ее на медленный танец. Стало еще лучше, и я сказал спутнице пару комплиментов.

Не успели мы вернуться на свои места, как ведущий объявил «белый танец». Дама сделала реверанс, и мы вошли в круг.

Я люблю вальс и при случае с удовольствием танцую его. Решил и тут не ударить лицом в грязь, лихо закружил партнершу, лавируя среди пар.

От быстрого танца меня вдруг качнуло и, неожиданно для себя я, словно тряпичная кукла, по инерции полетел в сторону, потеряв равновесие. Невидимая сила несла меня прямо под один из столов. Они были накрыты скатертями почти до самого пола…

Послышались возгласы удивления, испуга, все замерли, музыка оборвалась.

А я уже под столом, на секунду даже отключился. Очнувшись, осознал нелепость своего положения и попытался выбраться.

Мне помогли. Толком еще не соображая, я пробормотал извинения, и поблагодарил спасителей.

Между тем ощущал я себя неважно, и присел на стул. Женщина, с которой я только что танцевал, заботливо заглядывала мне в глаза и спрашивала: «Арсений, вам плохо? Может, воды?»

«Да», – ответил я, – пожалуй…»

Выпив пару глотков, почувствовал облегчение, попытался объяснить свое падение:

– Знаете, я после операции. Не рассчитал силы…

Она упрекнула меня, сказав, что такое поведение очень опрометчиво с моей стороны. Я чувствовал себя уже не ухажером, а провинившимся школьником.

В голове шумело, а в груди возникла пустота, сделав над собой усилие я все же поблагодарил ее за танец и решил удалиться, думая, что дебют мой здесь не очень-то удался…

Позже, вспоминая этот случай, долго удивлялся такой реакции организма. Да, рановато я пустился во все тяжкие, ведь грудь еще толком не зажила, мог бы и шов разойтись…

Однако мысли о моем падении вскоре отошли на второй план, зато целую неделю я перебирал в голове детали встречи с Романом: поэт… концерт…

Это было непостижимо. Впервые удалось пообщаться с таким человеком.

А еще, вспоминая эту встречу, подумалось: жаль, что не встретил такого наставника в пору своей юности. Уже тогда я пытался крапа́ть стишки, но рядом не оказалось умного, опытного человека, который помог бы, подсказал и направил меня в нужное русло.

И вновь наваливались сомнения: не поздно ли взялся за столь серьёзное дело? Тяжело в таком возрасте ощущать себя начинающим да еще с таким заболеванием.

С другой стороны, я почему-то упрямо верил, что смогу все преодолеть, что творчество вытянет меня и станет путеводной звездой во вновь сложившихся обстоятельствах. В глубине души я чувствовал в себе это призвание.

Работать, как прежде я не мог, здоровье не позволяло, а для мужчины – сознание собственной бесполезности равносильно смерти.

Для себя я решил так: если услышу от Романа нелестный отзыв насчет своих способностей, брошу писать.

Но надежда умирает последней… И с этой надеждой я пошел на встречу.

В назначенное время побывал на его концерте. Это выглядело вполне профессионально, он читал свои стихи, рассказывал об истории города, о Кавказе и поэтах, побывавших и воспевших местные красоты. Все было хорошо, но показалось, что в его общении с детьми чего-то не доставало. Позже я понял: не хватало огонька в общении и должного контакта с детьми. Они хлопали, но довольно холодно, скорее, вежливо.

Роман – педагог, преподает русский и литературу в этом санатории детям, приехавшим поправить здоровье без отрыва от учебы.

Я поймал себя на мысли, что не вправе судить с кондачка о новом знакомом, возможно, мне это лишь показалось…

После концерта мы нашли уютное местечко на первом этаже санатория, пообщались, я рассказал немного о себе. Роман тоже легко открылся мне как человек и как поэт.

Он оказался вполне приятным в общении, предварив разговор, что о нем ходят не всегда лестные слухи, но это потому, что он не последний человек в городе. Привык не обращать на сплетни внимания. Занимаясь любимым делом, рад помочь другим, но почему-то его боятся, хотя он – педагог и филолог, человек самой мирной профессии.

Неожиданно признался мне, что у него на руках больная мать, а близких друзей, так сложилось, практически не имеет.

И что самое главное, Роман не разрушил мои надежды, наоборот, предложил помощь в науке стихосложения.

Я почувствовал к нему расположение и рассказал немного о себе, о семье и о том главном, ради чего я готов на все: хотел бы поучиться у Романа тому, чем так мастерски владеет он.

Роман сказал, что это путь долгий и трудный, освоить технику стихосложения – не главное. Есть литература на этот счет, были бы способности, еще лучше – талант…

Но если буду слушать его, как наставника, то он попробует из меня сделать поэта…

Тут же показал характерные ошибки в моих стихах. Они оказались настолько очевидны, и у меня заново открывались глаза на свои стихи.

Не знаю, как насчет таланта, но желания мне было не занимать. На том и порешили, договорившись о следующей встрече, почувствовав расположение друг к другу.

На волнах воспоминаний

Рос я впечатлительным пацаном, был любопытен, жаден до впечатлений и приключений.

Трудное детство, смерть мамы в десятилетнем возрасте, детский дом. Со сверстниками в раннем детстве и в детдоме познавал этот мир порой с риском для жизни. Куда только не заносила меня фантазия и жажда неуемной деятельности. Это все запечатлелось в моей душе и потом выплеснулось в неумелые стихи уже в ранние годы.

В тринадцать лет, под воздействием приключенческой литературы сочинил первый стишок про индейцев:

Льёт сильный дождь,

в земле промоины.

Шагает вождь,

а следом – воины.

Украшен перьями

индейский вождь –

в себе уверенный,

хоть краснокож.

В шестнадцать лет из детдома меня забрал в свою семью старший брат, я стал зарабатывать физическим трудом, трудясь на заводе токарем.

Сложности жизни требовали самостоятельности в принятии решений, и мне пришлось рано повзрослеть.

В вечерней школе, куда я пошел учиться, встретил Лену. Девушка оказалась серьезной особой, очень эффектно отвечала у доски. Великовозрастные ученики «вечерки» с восхищением слушали ее, любуясь милым личиком. Поразило оно и меня…

Дорога к нашим домам оказалась попутной. И вот поздним вечером мы оказываемся рядом и идем по аллее. Теплая осень, дорожка усыпана желтыми листьями. Я о чем-то говорю, говорю, почти сознательно растягивая время. Лена, видно, тоже не спешила возвращаться на съемную квартиру.

В темной аллее я не вижу лица Лены и не знаю, как она реагирует на мои слова. Но темнота придала мне смелости… Я будто почувствовал, что эта тихая деревенская девушка не оттолкнет, не посмеется надо мной.

Может, мне это только казалось, но вскоре я фантастически осмелел в речах. И в первый же вечер признался, что у меня никого не было до нее, и что она мне «ужасно» нравится.

Все это прозвучало довольно скоро, наивно, но она не оттолкнула меня, хотя еще не сказала мне «да». Мы оба были юны и доверчивы и чувствовали друг к другу взаимное притяжение…

Первое чувство, первые романтические встречи. Потом, в другие вечера, идя со школы, мы также не спешили по домам: я – под крышу брата и его семьи, она на квартиру к бабульке, у которой остановилась на постой.

Юности все по плечу! Лена уже поступила в фармучилище после восьмого класса. Ей хотелось быстрее овладеть интересной профессией, о которой раньше и не мечтала. Поступив, стала легко усваивать сложные науки, бензольные формулы, латинские названия, свойства лекарств и многое другое. Она жила теперь самостоятельно. А дома было не просто – престарелые родители с трудом тянули крестьянское хозяйство. На плечах матери Анастасии Михайловны находилась ее младшая сестренка, а в комнате уже несколько лет лежал парализованный отец, инвалид войны.

Когда отец Лены был еще в силе, он со сноровкой управлялся по дому и с хозяйством, держал лошадь, хотя в хрущевскую пору такое категорически не приветствовалось властями. И отобрать просто так уже не могли – не то время. Он платил большие налоги, а пенсию получал маленькую, стоически сопротивляясь внешнему давлению. Он был единственным в селе, у кого была своя лошадь.

Лена с малых лет познала крестьянский труд, помогала матери по дому, поливала большой огород, где выращивались помидоры, огурцы, картошка. Держали домашнюю птицу, коз, из их пуха мать вязала отличные оренбургские платки и «паутинки». Конечно держали кормилицу-корову.

Во время учебы в городе Лена жила на квартире, по выходным навещала дом, затариваясь продуктами – домашним хлебом, сметаной, яйцами, овощами…

И вот теперь она приехала в наш поселок от училища на практику. Чтобы не скучать вечерами, решила пойти в девятый класс, хотя его она уже закончила годом раньше. Объяснила мне этот поступок тем, что решила еще раз закрепить полученные знания. Не зря говорят: повторение – мать учения. После училища она мечтала поступить в фарминститут.

Месяц мы встречались, подолгу засиживались в сквере на лавочке. Или уходили вглубь, где подолгу стояли у раскидистого вяза, целовались, заглядывали в будущее, совершенно не представляя, какое оно и будет ли для нас двоих…

Но вот наступил день, и она уехала в свое училище. Я стал к ней наезжать по выходным. Мотался в город почти за сотню километров на крышах поездов. Или ехал таким же манером в противоположную сторону – до поселка, откуда она родом, когда она на выходные уезжала домой ха продуктами.

Помню, как в первый раз искал ее, и как меня направили совсем в другую сторону. Я все же нашел девушку с такой же фамилией, но не ее, а родственницу по имени Людмила. Та, поняв ситуацию, направила меня по нужному адресу.

Из-за ссоры с братом, вернее, с его женой по причине моего «неверного» выбора девушки, с которой начал встречаться, пришлось уйти «на вольные хлеба», стать самостоятельным во всем. Я не был готов еще к такому повороту событий, но, может, это и к лучшему, что раньше случилось, заставив задуматься, как жить дальше.

Сноха переживала еще и по поводу, что я трачу «лишние» деньги на поездки. Но это был такой мизер, ведь всю получку я отдавал ей, а к подружке ездил «зайцем» на «дачном» поезде, называемом у нас «Барыгой», потому что он останавливался на больших и малых станциях, собирая трудовой народ, крестьян для поездки в город и обратно.

Во время поездки приходилось держать «ушки на макушке». Нельзя было пропустить появление контролера, проверяющего билеты. Обычно я устраивался в центре вагона, потому что не знал – с какой стороны нагрянет проверка. Как только замечал личность в железнодорожной форме, моментально ретировался из вагона. Я шмыгал в тамбур, открывал наружные двери и перелезал на сцепку между вагонами и дальше – на крышу. Ехал с ветерком, летом это было даже приятно, потом осторожно возвращался в вагон.

Собрав нехитрые пожитки, от брата я сначала перебрался к отцу с мачехой.

Мачеха запросила с меня сумму за проживание в три раза меньшую. Я обрадовался: теперь можно было не только ездить к Лене, но и тратить немного на себя, покупать рубашки, туфли, откладывать деньжата на «черный» день.

Купил, наконец, электробритву, походный чемоданчик, куда сложил свой нехитрый скарб.