Глаза богов закрыты

Круг второй

Где-то внутри меня, так и не дойдя до горла, застрял наполненный страхом и ужасом крик. Он отчаянно рвался наружу, разрывая грудь, но так и остался где-то внутри. Сон ушел, наполовину растворившись в первых лучах утреннего солнца, пробивавшегося сквозь дыру в стене, которую мы почему-то называли окном, и слабо освещавшего мою крохотную комнатку. Она больше походила на грязную каморку, в которой должны храниться швабры вместо меня. Впрочем, они здесь и хранились, и если бы не моя кровать, под которой швабры и лежали, то зашедшему сюда могло показаться будто бы меня заперли здесь, как какое-нибудь дикое животное, желая скрыть от посторонних глаз. Наверное, сейчас, перепугавшись своего сна, именно на такое, в смысле дикое, животное я и был похож. Выпученные глаза и грязные спутанные ото сна волосы, которые давно уже была пора подстричь. Прибавьте ко всему немного опухшее лицо, и вы действительно задумаетесь над тем, не покинул ли меня разум, не дикий ли я… Маленький крысеныш в своей уютной норке. Напуганный и голодный.

Но не опасный, как вам могло показаться. И уж тем более не дикий. Просто не успел еще осознать, что все мертвецы остались во сне, а река так далеко, что я, возможно, больше никогда ее не увижу. Конечно, может быть когда-нибудь я поведу туда своего сына, чтобы рассказать малышу краткую, лишенную всяких деталей, историю наших Богов, вот только шанс этого довольно невелик, чтобы так далеко заглядывать в свое будущее, которого у меня могло и не быть. Люди часто умирают. Убийства или самоубийства, часто массовые, несчастные случаи, голод и конечно же болезни. Жертвами эпидемий ежегодно становятся сотни людей. Несмотря на свой довольно малый возраст, я прекрасно понимаю, что с легкостью могу оказаться одним из тех счастливчиков, подхвативших пневмонию или туберкулез, либо случайно в темном переулке получить в горло нож. Такое сплошь и рядом. На прошлой неделе наша улица похоронила целую семью, отравившеюся какими-то грибами. Шесть человек закопали в одной яме. Всем и на живых-то людей плевать, а на мертвецов и подавно.

Я мог бы занавесить эту дыру, что обзывалась окном, и еще немного вздремнуть или просто поваляться. Потянуть бессмысленное время бессмысленного дня, но если я на эту дыру натяну какую-нибудь тряпку, то здесь станет слишком темно. Я не люблю, когда день или утро превращаются в ночь. Здесь и так слишком тускло. Так что лучше перестать откладывать начало этого длинного дня и начать его с безвкусного завтрака, что ждет меня на кухне. За стеной в темноте, скрывшись от утреннего солнышка, мать уже ждала меня, накрыв на стол.

– Уже проснулся? – она знает, что я не люблю вставать равно.

Каждый без исключения день передо мной на трехногий стол ставилась глиняная чаша, слегка треснувшая по середине. На завтрак – густая и серая масса, от которой у меня кишки сворачивались в узелочек. Даже не подозреваю из чего эта смесь сделана, да и знать собственно, не особо сильно хотелось. Боюсь, что, если узнаю – аппетит у меня пропадет навсегда, а у меня и так с ним очень туго. Смесь из того, что отцу удалось найти за предыдущий день редко вызывала у меня восхищение, а если быть честным, то никогда. Весь фокус состоял в том, чтобы проглотить эту, с позволения сказать, кашу как можно быстрее, а желательно и вовсе одним глотком. Есть все же хочется, так что выбирать не приходится. Горячим есть это практически невозможно, а холодным еда напоминала мне… глину. Да, именно глину. Думаю, это действительно хорошее сравнение. Лучшее. Делаешь несколько больших глотков, чтобы желудок не успел понять, что в него вливают, и живешь себе припеваючи почти до самого обеда. Хотя без моральной и физической подготовки любой все равно выплюнул бы всю эту кашу назад, обратно на стол. К счастью, к такому завтраку я уже привык. Иначе каждое утро меня бы ждала хорошая взбучка от матери или, того хуже, отца, которого в это утро за столом не было. Тоже вполне привычное явление. Наверное, пораньше ушел на болото, чтобы добыть на завтра еду. Такую же безвкусную, такую же серую, как и сегодня. Или бухать. Встать пораньше для него почти достижение, как и для меня.

Ежедневно повторялось практически все. Даже мелочи, самые глупые и тупые. Это само по себе ужасно угнетало, так еще в придачу рождалось нудное чувство будто живешь в каком-то полуразмытом сне. Постоянное непрекращающееся чувство дежавю, что так сильно сплелось с жизнью, превратилось в опасную и неадекватную норму. Словно так и должно быть. На самом же деле я понимал, что это полнейшее безумие. Живешь, и совершенно не понимаешь, что уже видел, а что еще нет. Все стало слишком одинаковым и однообразным. Впрочем, не стоит ничего придумывать – так было всегда. Лишь только сон – четкая граница между неотличимыми днями. Если бы не это единственное разграничение, я уже давно бы потерялся во времени и пространстве. Сидел бы на покосившейся лавочке и спрашивал бы у незнакомцев «кто я?», «что я?» и т. д. до тех пор, пока меня бы не убили. Отчасти из жалости, отчасти из-за лишнего рта, что пользы не приносит, а кормить нужно. Спасибо хотя бы и на том, что сплю я, как убитый. Хоть какой-то плюс.

Бросить вызов? Попытаться что-либо изменить? Самопровозглашенные бунтари умирают на следующий день после своего самопровозглашения. И такой расклад событий еще не самый плачевный. В противном случае их превращают в изгоев, с вечным клеймом «сумасшедший». Они оказываются полностью изолированы от общества, которому ни в коем случае нельзя мешать продолжать разлагаться. В итоге такие «сильные» личности, лишенные обычного нормального общения, ломаются и кончают жизнь самоубийством. Так что тише воды, ниже травы. Так и существуем.

«Пусть этот день как можно быстрее закончится» – мысль, что посещает меня каждое утро. Стоит только открыть глаза, а она уже засела в моей голове, и никуда не хочет оттуда убираться. Ну и пусть. Она мне почти что нравится. А еще к этой мысли можно добавить другую: «С головой закутаться в толстое, но холодное одеяло, с сильным запахом гнили. В темноте и полной тишине дожидаться, пока разум не окунется в приятные, а иногда не очень, сновидения». Выбирая между кошмарами и однообразием бесконечно длинных дней – я выберу кошмары. По крайней мере они избавят меня от почти смертельной скуки и позволят скоротать немного времени своей никому не нужной жизни. Единственный, непохожий на все остальные день стал возвращаться ко мне ночами в странной вариации кошмара, и я не могу понять с чем это может быть связано. Мне уже совсем не страшно. Ну или почти. Страх практически полностью себя исчерпал, но не в полной мере. Скоро он окончательно и навсегда уйдет из моей жизни. Но даже если я перестану чувствовать страх вовсе, в точности, как в моем сне, мне бы все равно не хотелось, чтобы этот сон продолжал ко мне возвращаться. Пусть уходит вместе с ним.

– Ешь быстрее, – ее дрожащий голос выдает ее. Она чем-то раздражена, а я не для того пораньше встал, чтобы попасть под ее горячую руку. – Твои дружки тебя уже заждались, а я никуда не отпущу тебя, пока ты все не съешь. – теперь понятно почему она раздражена. Моих «дружков» мать недолюбливала и совершенно не скрывала это, но все же была рада, что я хоть с кем-то вожусь.

Вот черт! Как я мог забыть? Сегодня, именно у этого самого дня есть все шансы, чтобы тоже стать особенным. Въесться в наши воспоминания, и возвращаться в страшных снах. Ибо мы, отчасти глупцы, отчасти безумцы, собирались нарушить главный родительский запрет. Я о нем уже говорил. Детям запрещено далеко уходить от своего дома. Если быть точнее, свобода нашего перемещения ограничивалась одной лишь нашей улицей, состоящей из двух десятков домов, расположенных друг напротив друга. Четверть из них заброшены или непригодны для проживания. Что в общем-то одно и то же. Так, ладно! Пришла пора прекратить витать в облаках и наконец-то прикончить этот завтрак, пока он окончательно не превратился в ледышку. И что, спрашивается, может быть важнее завтрака? Каждое утро мне хотелось плюнуть в лицо того человека, который эти слова впервые произнес. Пусть они встанут у него поперек горла. Приятного аппетита? Звучит как проклятие или оскорбление, а может и слишком злостный сарказм. Непростительный в данном случае.

Почему нам запрещалось уходить с нашей улицы и зачем вообще мы решили этот запрет нарушить? Все очень легко. Чем дальше ты находишься от дома, тем больше шансов, что ты уже не вернешься. Про это я тоже, кажется, говорил. И не только потому, что тебя сожрут несуществующие монстры. Нет, люди намного страшнее и опаснее всех призраков и мутантов вместе взятых. Почему же мы тогда решили уйти гулять намного дальше, чем нам разрешено? А самое главное – куда? Вторую часть вопроса придется ненадолго отложить, а насчет первой… возможно потому, что запретный плод всегда сладок. А возможно и потому, что это все равно рано или поздно случилось бы. Не станем же мы вечно сидеть под родительским крылом, внимая все, что они нам внушают. Видимо, именно так мы взрослеем. Всякие игры надоедают или становятся неинтересными. Обычное хулиганство уже не приносит былого удовольствия, оно превратилось в обыденность. Изо дня в день мы повторяем одно и тоже, и нам это окончательно осточертело. Мы оказались заложниками скуки, и она требовала от нас, чтобы мы нарушили запреты. Мы не долго боролись. Сдались. Из двух зол выбрали ту, в которой еще не были. Возможно, это выйдет нам боком. Но мы же не дураки. Мы все рассчитали. Час туда, час обратно. Там мы пробудем не более двух часов. Два часа – это самый предел, иначе можем не успеть до темноты. Тогда-то нам точно влетит. Да еще как следует.

Ах, да, теперь вторая часть вопроса. Мы идем в северо-восточную часть города, которая еще до моего рождения была уничтожена страшным пожаром. И по слухам, уже не в первый раз. Поэтому люди и верят в то, что район этот проклят. Сгорает раз за разом, значит проклят. С тех пор там никто и не селился. Боялись. Хотя была и еще одна, не менее важная причина почему люди не вернулись в ту далекую часть города. Занять пустующий дом намного легче, чем с нуля отстроить новый. Благо их в последние годы стало предостаточно, но это опять же всего лишь только слухи. А они гласят, что наш город потихонечку вымирает.

Насколько рано мы повзрослели, я еще не знаю, но уже вскоре, думаю, буду это знать. Когда-то еще совсем недавно мы могли взять самые обычные палки, дать им имена, словно это самые лучшие мечи на всем белом свете и целый день ими махать, представляя себе, что все мы герои, спасающие невинных людей от разгневанных монстров. Только вот это время прошло; ушло, будто бы никогда и не было. Но мы-то помним, что это было еще вчера. Сейчас же, сегодня, мы уже совсем, как нам казалось, взрослые, и нам ничего этого больше не нужно. Мы же не маленькие. Мы хотим намного большего. Только чего? Мы еще сами не знали. Вот и выкручивались как могли. Даже идея этого маленького похода была придумана не нами. Взрослые ребята почти нечаянно нам ее подсказали. Подзадорили, рассказали пару историй о том, какие там хранятся несметные богатства. Мол все думают, что они проклято и боятся их брать. Но мы-то в эту чушь не верим. Зато верим, что там хоть что-нибудь осталось.

Не успел я выйти из дома, как на меня накинулись друзья. Их в принципе не волновало то, почему я опоздал. Все хотели только одного: как можно скорее выдвинуться в путь, а я опоздал в такой важный день. На их лицах слегка фальшивые улыбки. Слегка искусственно приподнятое настроение. Все в предвкушении чего-то необычного. Чего-то такого, что никто не может описать. Для этого не хватало ни слов, ни жестов. Но все чего-то ждали… чего же? И я этого сказать не могу, но все же иду. Необоснованно опасное путешествие, которое может плохо закончиться для нас. Вот что я ожидал, но все равно иду. Ребят постарше сегодня не было. Никто нас не подначивал, никто не гнал, но остановиться мы уже не могли. Мы готовы совершить этот наиглупейший поступок, рискнуть собственными жизнями. Все что угодно, лишь бы только не проявить себя трусом в глазах друг друга. Этого почему-то мы боялись больше смерти. С ней, видимо, мы еще слишком близко не сталкивались. Да, мы боялись друг друга, но признаться в этом никто не мог даже сам себе. Только сейчас, выдвинувшись в путь, я осознал, насколько сильно мне страшно. Даже коленки с трудом держат тело. Боюсь, что не вернусь или кто-нибудь из нас не вернется. Боюсь, что об этом узнают родители или произойдет еще что-нибудь. Каждый из нас этого боялся, но молчали все.

Интересно получается. Мы имеем неосознанную власть над друзьями, но не имеем ее над собой. Причем этот закон распространяется по обе стороны дружбы. Своеобразный замкнутый круг. И что же получается? Не контролировать себя, но контролировать другого, у кого есть власть над тобой. До чего это может нас довести? И что будет, если эта шаткая система однажды даст сбой? Я уже слышал про групповые самоубийства, но никогда раньше не верил, что такое вообще возможно…

Надеялся ли кто-нибудь из них, что я сегодня струшу и не приду? В таком случае вся эта затея могла бы провалиться. Все были бы только рады этому, но никто бы не показал своей радости. Теперь же это придется сделать кому-нибудь другому, тому, кто первый струсит, и это буду точно не я. Если же этого так и не произойдет, то тогда нам всем до самого конца придется строить из себя бесстрашных героев, в которых мы обычно только играем. Все для того, чтобы казаться сильным в чужих глазах, прекрасно зная, что это не так. Врать друзьям и самому себе. Разве это не чушь? Еще какая!

Если становиться взрослым, значит совершать необдуманные, опасные, и в действительности никому не нужные поступки, навязанные извне, то я, кажется, передумал становиться взрослым. Хочу навсегда остаться ребенком.

– Что мы будем там делать? – осторожный вопрос задал Артем.

«Неужели струсил?» – обрадовался я и чуть было не сказал это вслух. Чуть было не выдал себя.

– Не знаю. Там на месте что-нибудь придумаем, – нарочито небрежно ответил ему Том. Самый рослый и взрослый в нашей компании придурков, а значит и самый сильный, самый умный и, по идее как, самый бесстрашный, что ему и следовало постоянно доказывать. Иначе он рисковал потерять немалую часть своего авторитета.

Я ненавидел его за это. Особенно сейчас, ведь никто из нас не мог пойти против него. Любой, даже самый прозрачный намек на то, что нам стоит отказаться от этой затеи, означает полное и безоговорочное поражение.

– Пошатаемся по уцелевшим домам, – еще более самоуверенно продолжил он, все больше укрепляя свой авторитет, а заодно и свою самоуверенную позицию в том, что ничего с нами не случится. – Вдруг там действительно что осталось.

Иногда нам приходится притворяться, что мы все еще умеем веселиться. Только мне его идея казалась абсолютно глупой? Что мы там найдем? Все давно уничтожено огнем, а то что по счастливой случайности осталось целым, за долгие годы растащено жадными мародерами. Думаю, единственное, что там осталось – это огромные кучи мусора.

Совершенно невозможно ориентироваться в городе, где каждая новая улица совершенно ничем не отличается от предыдущей. Квартал от квартала, район от района. Ни тебе опознавательных знаков, ни названий, ровном счетом ничего, что могло бы помочь отличить одну улицу от другой. Даже не всегда удается понять, когда заканчивается одна и начинается другая. Их обманчиво-одинаковая внешность рождала во мне чувство постоянной потерянности. Еще одно непрекращающееся дежавю. Иногда мне казалось, будто бы мы топчемся на месте, словно застряли в пространстве и времени, и теперь не можем выбраться из этой дыры, в которую нас четверых засосало. Может быть, мы уже давно заблудились? Сможем ли мы найти дорогу домой? Вернуться назад? По абсолютно не различимым друг от друга улицам, грязным и кривым, как зубы насквозь пропитанных самогоном стариков. Дома действительно походили на зубы, возможно, даже мертвеца. Черные, кривые, местами выпавшие – пролеты сгоревших или окончательно разрушившихся домов, что не смогли выдержать тяжести времени. Проходя мимо очередного полусгнившего и сильно покосившегося дома, я снова и снова удивлялся тому, на сколько эти дома старые и кривые, и наличие живущих в нем людей казалось мне по-настоящему поразительным фактом. А я-то еще свой дом ругал. Вот в таком я бы вообще жить побоялся. Так и кажется, что он вот-вот должен медленно завалиться на бок, похоронив под своими обломками всех, кто в нем находился в этот злосчастный момент. И все же большинство из них все еще стоит, доживают отпущенное им время, медленно превращаясь в огромную кучу мусора и лежащих друг на друге обгорелых бревен.

Люди, живущие в них, часто казались мне точной копией своих домов: старые, грязные и подкошенные, готовые в любой момент упасть, если не физически, так морально, а многие и вовсе были уже мертвы. Я имею в виду духовно, конечно же. Никаких живых мертвецов вне снов не существует! Старики провожали нас своими неодобрительными взглядами, казалось, готовые плюнуть нам в спины. Для них мы совершили тяжелейшее преступление – попались им на глаза средь бела дня, да еще и на их улице! Именно тогда, когда именно они вышли из своих сгнивших домов. «Проваливайте, сосунки!» – типичное приветствие. К этому я уже почти привык, но я никогда не смогу смириться с этими стервозными матерями, которые грозили своим высеркам, что если те не будут слушаться их, то станут такими же балбесами и негодяями, а может быть преступниками и предателями, коими мы естественно и являемся, раз шатаемся где попало и без всякого дела. По их скромному мнению, за это нас следовало пороть, а после вешать, о чем они во всеуслышание сообщали и нам, и своим маленьким копиям. В их словах мы должны были стать примером для остальных малолетних преступников и предателей, чтобы они наконец начали помогать им, своим матерям, великим мученицам и труженицам, коими они все себя считали. И даже моя мать была не без этого греха. Их высерки с еще слишком юной озлобленностью поглядывали на нас. Для них мы являлись чужаками, вторгшимися на их законную территорию. Ничего хорошего нас здесь не ждало, и мы старались подолгу нигде не задерживаться, как можно быстрее проходя мимо них. Следовало поскорее убраться отсюда, и так почти с каждой улицей. Исключений не было. На наше счастье, чем ближе мы подходили к сгоревшему району, тем больше «выпавших» домов становилось, и тем меньше людей встречалось нам. Мы приближались к окраине заселенного города. И вскоре мы перестали встречать кого-либо вообще. Ни добрых, ни злых, ни кошек, ни собак. Только так мы поняли, что мы почти на месте.

Сегодня необычный день. Особенный. Не похожий на все остальные. Совсем недавно у меня уже был такой, особенный день, когда я уцелел лишь чудом.

Нас было четверо безумцев, плюющих на опасность в угоду своей репутации. Я, Том, Артем и единственная девочка в нашем отряде самоубийц, единственная из всех, кого я знаю никогда не уступающая нам, пацанам. Зайра! Готовая любому дать фору и совершать самые безумные поступки, на которые не решались даже мы. Она всегда была против чего-то. Сегодня против солнца, завтра против «той девчонки, что три недели назад назвала меня сукой», а уже к вечеру она будет против ложки и сна, ведь он для слабых духом. Она всегда была против, а против чего уже не важно. Главное быть против. В остальном же мы мало чем отличались, а тем более внешне. Все маленькие, тощие и грязные. Одетые в какое-то неописуемое тряпье, всегда порванное и еще более грязное. Даже по цвету волос мы были братьями и, конечно же, сестрами – грязными. Только так я могу описать этот цвет. Лишь у Зайры он незначительно отличался и был грязно-тускло-морковный. Явная попытка их мыть. От моих глаз такая глупость не скроется, ведь я-то знаю – это бесполезно. Возможно, поэтому я вечно грязнее всех.

Станет ли этот особенный день возвращаться ко мне ночами? И будет ли этот сон хорошим?

Удивительно, но только бесшабашная Зайра сомневалась в благоразумности нашей затеи, и единственная кто высказал это вслух. Ей мы многое могли простить, чего не простили бы по отношению к друг другу. Она прекрасно это знала и не раз пользовалась этим. Что еще с них взять? Девчонки. Однако же, если быть предельно честным, ее почти вслух сказанное «нет» уже не в первый раз означало, что она в жизни не позволит нам совершить глупость без ее прямого участия. Чтобы она хоть в чем-то отстала от нас? Она бы себе этого не простила. Пропустить все веселье, позволив кому-то, но не ей совершить очередную глупость? Никогда! Но мы все знали главную причину ее безбашенности, однако никогда не упоминали ее вслух. Ни при ней, ни без нее. И причина эта заключалась в ее матери, точнее в поведении ее матери, что с самого рождения несла всяческий бред, мало связанный с реальностью, а пару лет назад она и вовсе съехала с катушек. Стала по-настоящему безумной. Благо хоть не агрессивной. И тем не менее она превратилась в законченную истеричку, что взрывается всякий раз, когда ей что-либо не нравится, а не нравилось ей практически все, даже самые безобидные вещи. Самое удивительное было в том, что она действительно верила во всю ту чушь, что несла безостановочно. Именно поэтому Зайре ни в кое случае нельзя было оставаться дома или рядом с ним в небезопасной близости от своей матери, выслушивая опасный для психического здоровья бред. Даже ее отец не был против, чтобы его дочь была против… т.е. все свободное время проводила на улице с нами, считая, что уж пусть лучше вырастет хулиганкой, чем станет хоть в чем-то похожей на мать. Вообще, и отец ее был не без греха. Я ни разу не видел его трезвым.

– Мы дошли! – воскликнул Артем, сообщая и так давно очевидную для всех вещь. Соображал он как всегда туго.

Мы действительно были на месте, и, как ни странно, целыми и невредимыми. Пока что… Будем надеяться, что так будет и дальше. Если же с нами до сих пор ничего не произошло, то может быть ничего и не случится? Все что я слышал об этом месте, все эти страшные байки… может и это придумано нашими отцами, чтобы отвадить от этого места слишком любопытных и не менее непослушных сыновей? Все будет хорошо, я в этом почти уверен! Сейчас мы обшарим пустые дома, ничего не найдем, разочаруемся, может поиграем недолго и спокойно вернемся домой безо всяких происшествий еще до того, как родители обнаружат нашу пропажу.

Словно на ладони располагался перед нами целый район, заброшенный и забытый. Огромные черные кучи недогоревших домов со временем расползлись по всей улице, превратив все вокруг в одну сплошную помойку. Бывало нам приходилось идти по колено в грязи, черной от намешанной в ней гари. Единая, бесформенная и дурно пахнущая свалка. Вот какое мнение сложилось у меня об этом районе. Если судить по разочарованным взглядам и приунывшему виду, то такое впечатление сложилось не только у меня. Иной раз у нас едва получалось обойти стороной очередную огромную кучу, что растаяла под жаром солнца и расплылась под дождями. В таких местах спокойно можно было утонуть в грязи, стоит только оступиться и все… тебя уже не вытащат. И с самой первой минуты нахождения здесь я задавался только одним вопросом: сможем ли мы здесь хоть что-то найти?