Глаза богов закрыты

Редкие, каким-то чудом уцелевшие дома, в том смысле, что они все еще продолжали стоять, но абсолютно непригодные для жизни, черные как ночь, они являлись единственным напоминанием того, что и здесь, в этой, казалось бы, свалке тоже когда-то жили. Старые и молодые, хорошие и злые, кому-то было столько же, как нам сейчас. И все они погибли в дикой ярости красного пламени. Даже как-то не особо верится, что такое вообще могло произойти. А ведь когда-то здесь так же, как и у нас по утрам добрые соседи желали друг другу удачного дня, проклиная за спиной. Так было принято: валить все беды на кого-нибудь другого, даже если тот ни в чем не виноват. Со временем это превращалось в привычку, от которой нельзя отказаться. Все и во всем вокруг виноваты, но точно не я. Так все рассуждали. Конечно, на горе многим, всегда существовали некие рамки приличия, не позволяющие открыто соседа послать. Это недоразумение с лихвой компенсировалось за его спиной. И эти же самые рамки легко переступались, как только закроется входная дверь дома. В узком кругу семьи можно посылать кого угодно куда угодно. Маленький мирок, не доступный другим, со своими исключительно правильными законами, навязанными теми, кто старше. Мне так хочется надеяться, что этот район в свое время был менее сволочным, чем сейчас наш…

От безделья и скуки и продолжали шататься по сгоревшему району, в котором большинство домов оказалось разрушено до самого основания. Пришлось изрядно потрудиться, чтобы найти хотя бы один с неразрушенными стенами. И пускай они были сильно обгорелыми, кривыми, косыми, но это лучшее из всего, что мы видели здесь. И у тех отсутствовали крыши. Они давно провалились внутрь, чтобы заполнить собой пустое пространство. Вместо окон – разбитые дыры, вместо дверей – разбитые дыры, но немногим побольше. Ни в один из домов мы так и не попали. Внутри – обрушившаяся крыша, все разрушено и совершенно непроходимо. Посмотрим издали, может украдкой заглянем, и уже идем дальше. Ничего интересного. Ни о каких сокровищах и речи не было. Единственное, что здесь осталось не тронутым – это мусор, мусор и еще раз мусор. Наполовину перегнивший, заполнивший все свободное пространство под нашими ногами. А мы среди всего этого мусора продолжали искать вещи, что давно украли мародеры, сожгло пламя и уничтожило время. Ничего более не было здесь. Нашему разочарованию не было предела. Мы провели здесь достаточно много времени, но так совершенно ничего и не смогли найти. Надеяться, что нам повезет в последние минуты нашего здесь пребывания – неимоверно глупо. Мы и не надеялись.

Воздух, пропитанный горьким вкусом сажи, едким запахом гниющего мусора и, простите, дерьма, еще более омрачал и без того сильно поникшее настроение. Не потребовалось много времени, чтобы нам наскучили пустые развалины и безжизненные улицы. Постепенно к каждому из нас и самому последнему, естественно, Артему пришло осознание того, что, не смотря на всю свою загадочность, эта часть города не представляла для нас абсолютно никакого интереса. Вся наша безумная идея катилось к черту: ничего интересного, ничего опасного и даже ничего глупого не произошло за все время нашего путешествия; и спасать эту с треском провалившуюся затею мне совершенно не хотелось. Пусть все продолжает катиться куда угодно – весь наш особенный день, а следом за ним и все остальное. Единственное, что мне сейчас хочется – это как можно быстрее вернуться домой, пока ничего не случилось. Лучше пусть день останется скучным, чем все остальное…

Когда мы уже были готовы развернуться и чуть ли не вприпрыжку скакать домой, вдруг оказалось, что мы потеряли Зайру. Вначале нам вовсе показалась, что она решила нас разыграть и где-то спрятались, потому что никто из нас не помнил, когда она исчезла и нам всем казалось, что это произошло прямо сейчас, только что. Мы посмеивались над ее выходкой и громко ее звали. Но она не выходила… Тогда мы начали беспокоиться. Как и полагалось в нашей компании, никто не показывал своего волнения, но каждого выдавали округлившиеся от страха глаза и попытки шутить, немного не в тему, немного неуместно. Герои, что еще сказать. Но ничего геройского в том, что мы насмерть перепугались, не было. Но, а как мы могли не испугаться? Наша подруга бесследно исчезла, и никто… никто не мог сказать точно, когда она пропала. И мне, и Артему, и даже Тому казалось, что она от нас и не отходила… и исчезла в тот момент, когда мы обнаружили, что она пропала. А до этого она словно бы всегда была рядом с нами. Очень странно.

Первые попытки ее найти – покричать и осмотреться вокруг – ни к чему не привели. Мы начали паниковать, а я знал, что этого нельзя делать ни в коем случае, но взять себя в руки у нас не получалось. На глаза наворачивались слезы, но пока удавалось сдерживать их. Куда она могла пропасть? Почему мы этого не помним? Страх в груди рвал мою душу в клочья. Я чувствовал, что что-то произошло… что-то плохое, но старался не думать об этом, что у меня совершенно не получалось. Я не переставал заваливать себя огромной кучей вопросов. Что могло произойти? Отстала? Заблудилась? Почему не кричала? Почему не звала? Испугалась? Вернулась домой? А такое вообще возможно? Она бы ни за что нам не уступила. К тому же она девчонка, и мы простили бы ей что угодно, но побег она не простила бы сама себе, и никогда бы так не поступила. Уж я-то точно знаю. Все остальные догадки казались притянутыми за уши, но тогда оставался только один самый главный, самый непонятный и самый сложный вопрос: так где же она? А из этого вопроса вытекали следующие: что с ней случилось и где нам ее искать?

Ответов не было и в ближайшее время они не предвиделись, поэтому мы решили не тратить зря время. Все же у нас его не так много осталось. Незамедлительно начать ее искать – показалось нам единственным верным решением из всех доступных на данный момент. Мы разделились по всей улице так, чтобы каждый мог видеть другого, и, громко крича ее имя, пошли по обратному пути, проверяя все места, в которые мы заходили или проходили рядом. Так надежнее, казалось нам. Но и это не помогло. Мы обшарили каждый дом, что еще не развалился и находился на нашем пути или около него, даже в самые разрушенные, в которые никто бы и не подумал полезть. В такие частенько приходилось чуть ли не ползком «заходить», иногда через окна, и каждую секунду, проведенную там, нам казалось, что он вот-вот окончательно развалится, обрушившись на наши головы. Ни одного, ни единого намека на то, что здесь проходила маленькая девочка или вообще кто-либо живой и здравомыслящий. Да и как эти намеки найти посреди бесконечной грязи? Она пропала, испарилась, исчезла, вместе с нашей надеждой ее найти, но мы все равно продолжали ее искать уже там, где мы вовсе не проходили, несмотря на риск потеряться самим. Горло уже саднило, я старался не обращать на это внимания, сосредотачивая все усилия на поисках Зайры. Время шло. Нам уже давно пора возвращаться. Уже сейчас часть пути назад нам придется преодолеть по темноте, и каждому из нас по первое число влетит за это, но и вернуться без Зайры мы не могли. Наверное, совесть не позволяла. Мы совершенно растерялись и не знали, что нам дальше делать.

– Нам давно пора возвращаться! – едва не плача заскулил Том.

– Мы не можем вернуться без Зайры! – голос Артема тоже его подводил.

– Артем прав! Что мы скажем ее родителям? – и я решил вступить в спор. – А своим? – однако Том не хотел слушать и меня.

– Останемся здесь еще ненадолго и сами не вернемся! Если и не убьют, так попросту в темноте дороги домой не найдем. Ты хочешь заблудиться? Я точно нет!

Было горько осознавать, но я был полностью согласен с каждым сказанным им словом. Слов против я найти не мог. Не мог я и согласиться бросить Зайру. Она бы нас не бросила… никого из нас… наверное… не знаю, но я так поступить не могу. Артем тоже молчал. И он понимал, что Том прав, и ничего нельзя сделать с этим. Правда останется правдой, как ее не извращай.

Но мы должны найти Зайру! Хотя бы попробовать это сделать, и больше медлить нельзя. Времени осталось слишком мало. Точнее его не осталось совсем.

– Мы не можем ее здесь оставить! – закричал я. – Не можем просто так уйти!

Том молчал. Молчал слишком долго, но я продолжал требовать от него ответа одним лишь только злобным взглядом.

– Я тоже не хочу этого делать, но послушай: она сама виновата! Не нужно было от нас далеко отходить, – вдруг мне захотелось убить Тома. – Я не хочу, чтобы мне просто так не за что от отца влетело. Нам придется уйти.

После таких слов, слов, которых я никак не ожидал услышать от Тома, я взбесился, но все умные слова, словно сговорившись, покинули мою дурную голову, и единственное что я смог – это обвинить Тома в том, что мне первое пришло в голову:

– Продолжай думать только о себе, пока мы будем искать Зайру!

– Я и о вас тоже думаю! – наши голоса начинали срываться на крик, мой давно уже сорвался.

– Бедный Том испугался, что получит нагоняй от любимой мамочки!

– Пошел ты!

– ЭТО ТЫ ИДИ ОТСЮДА! Иди прячься ей под юбку! Спасайся бегством! А мы продолжим искать Зайру!

Еще секунда и мы оба уже валялись бы в грязи, колошматя друг друга, совершенно позабыв и о нашей дружбе, и о подруге, что потерялась неизвестно где, неизвестно когда, но в несостоявшуюся драку вмешался Артем и то ли намеренно, то ли случайно ее предотвратил. Потому что предательства от него я ожидать не мог, пережить его тоже. Я проиграл или от неожиданности сдался. Разницы нет.

– Мне кажется, что Том… что Том, наверное, прав, – вот таким простым, пусть и неуверенным способом Артем сообщил мне о своем предательстве и безграничной трусости. Почти даже вежливо. В моей голове все разом переклинило и гнев в одно мгновение куда-то ушел, словно и не было. На его место пришло отчаяние. На глазах появились слезы, и я еле сдерживался, чтобы не начать реветь.

Отсутствие гнева позволило мне по-новому взглянуть на сложившуюся ситуацию. Против меня объединилось два бывших друга, и с ними я уже никак не могу совладать. Ни уговорами, ни кулаками, как я первоначально собирался, в общем, никак. Остался единственный шанс – попытаться их переубедить. Но в голову ничего не приходило.

– Ну так что? Ты идешь с нами или остаешься здесь? – Артем говорил именно то, что должен был говорить в ситуации, когда все обстоятельства за него, т.е. против меня, и одним единственным последним словом, самым важным из всех, он попытался меня добить. – Один.

И это подействовало. Это не могло не подействовать. Остаться здесь одному равносильно самоубийству, а я не был готов умереть… как я могу быть готовым в свои неполные десять? Все возможное, что зависело от меня, я уже сделал, но оба моих друга предали меня, а от одного меня толку немногим больше, чем ноль.

Ключевое слово: один. Один!

– Давайте тогда сделаем небольшой круг! – умные мысли меня все же посетили, и я спешил высказать их, боясь, что они вновь могут покинуть меня. Моя речь из-за этого получилась несвязной, потому что большую часть слов я проглотил. – Обогнем те дома… выйдем… где пришли… немного левее… не важно…

– Мы там рядом проходили, и ничего не нашли. Толку ноль, а время потеряем, – говорить со мной продолжал Андрей, потому что Том, залившись краской, отвернулся от меня и молчал, изредка поглядывая в нашу сторону. Дулся, гад.

– Мы не так много потеряем, зато будем знать, что сделали все возможное.

– А возвращаться по темноте будем?

– Если обратно побежим, успеем, – я должен был использовать последний, утекающий из рук, как вода, шанс, при этом в успех совершенно не веря. – Нам уже по-любому придется бежать, иначе до темноты не успеем.

– Что правда, то правда, – вдруг подал голос Том. Краска немного сошла с его лица.

– А если ее не найдем, завтра вернемся и продолжим искать, – вариант совершенно глупый, но у меня не было времени что-либо обдумывать, я говорил все, что приходило ко мне в голову.

– Больше мы ничего не можем сделать?! – вопрос и утверждение, изложенное в одном предложении, что поставило точку в нашей затянувшейся перепалке.

Если Зайра пропала не по своей вине, если с ней случилось что-нибудь страшное, то же самое может произойти и с нами, тем более ночью, тем более по одиночке. А темнеть уже начинало, поэтому мы решили далеко друг от друга не расходиться, делая свой последний полукруг перед своим позорным возвращением. После чего дома нас скорее всего убьют… наши же родители. В то, что мы сможем найти нашу подругу никто из нас уже не верил. «По крайней мере живой» – пронеслась страшная мысль, от которой я тут же попытался избавиться, еще громче обычного прокричав ее имя. «ЗАЙРА!». Горло сильно болело, но я и не думал сбавлять темп. Пусть услышат все: и маленькие девочки, и страшные маньяки.

День убывал, в то время как вечер вступал в свои законные права. Тьма подступала все ближе, пугая все сильнее. С выбранного пути мы свернуть уже не могли, хотя чем ниже опускалось солнце, тем сильнее нам хотелось сделать это. Но не мог же я просто остановиться, махнуть рукой, сказать: «Все кончено!», признать свое поражение. Да я даже не знал, что мне думать! Жива она… или уже нет. Стоит ли нам вообще ее искать? Может, она лежит сейчас где-нибудь под завалом и просит помощи… или уже вернулась домой и сейчас смеется над нами. Нет! В это поверить я не могу. Я ни во что из этого поверить не могу! Все это дико! Нереально. Словно во сне.

И тут я увидел человека. Нет, это не была Зайра. Обычного старика. В нем не было ничего странного. Таких как он, я десятками каждый день видел. Они ходят по городу, доживая свои последние дни. Ненужные никому, потерявшие все, они медленно умирали от голода и холода. Но сейчас… здесь… все было по-другому. Он стал единственным человеком, которого мы встретили за последние полдня, проведенные в этой помойке. В моих глазах этого оказалось достаточно, чтобы моментально превратить его монстра, виновного во всех мыслимых и немыслимых преступлениях. Для этого мне не нужны весомые аргументы, доказательства мне так же не нужны. Они здесь были неуместны. Мне безразличен любой факт, я точно знаю, что он виновен. Виновен во всем. Виновен лично передо мною.

Его вина заключалась в маленьком сгорбленном теле. Вина выглядывала из него в виде отвратительных и отталкивающих движений. Движений униженного, лишенного всякого достоинства и чести человека. Такие понятия полностью отсутствовали в природе его сущности. Не то чтобы они были лишние там. Нет, скорее они полностью противоречили его образу жизни. Вот и окончательно исчезли из нее к чертям каким-нибудь. Обвешанный всевозможным грязным и вонючим тряпьем, что визуально сильно увеличивало в ширину его дохлое тело, он выглядел живым комком похоти и грязи. Его вонь дошла бы и до нас, если бы здесь и так везде не воняло. Он поправлял свои длинные, но редкие и очень грязные седые волосы, а поправив их, заметил нас. Отвратительно улыбнувшись, оголив пару своих сгнивших зубов, старик побрел прочь. Он волочил за собой свою левую ногу, одновременно сильно хромая на правую. У старика получалась очень специфичная походка: при начале каждого нового шага, а каждый новый шаг он начинал исключительно с правой ноги, вначале все его тело двигалось вперед, а только потом за ним следовали ноги. Медленно он скрылся за ближайшим поворотом и больше мы его не видели.

Сломя голову мы понеслись в тот полудом-полуземлянку, из которой он вышел. То, что мы там обнаружили потрясло нас до глубины души, навсегда оставив на ней огромную рану, что никогда не затянется, и никогда не станет шрамом, а вместо этого верно будет кровоточить. Парализованные страхом мы не могли ни кричать, ни плакать. Стояли и смотрели на нее, остолбенев от ужаса. Зайра была мертва. Это было понятно с первого взгляда. Широкий разрез… нет! из безжалостно и глубоко вскрытой глотки все еще медленно тоненькой струйкой стекала по шее алая кровь. Именно кровь нас больше всего пугала. Ее было очень много. И она была везде, куда ни посмотри. Я не мог сдвинуться с места, не мог моргать или отвести от нее взгляда. Связь с реальностью была потеряна на неопределенное время. Я отказывался верить в то, что вижу. Все что угодно, но только не это. Все что угодно… все. Пожалуйста! В глазах потемнело, ноги подкосились, я чуть было не упал. Это привело меня в чувство, я не без проблем вернулся в реальность и сразу же…

Заплакал. После, наверное, минутного, а может быть и получасового молчания – взрыв. Отчаяние и страх потоками слез лились из нас. Я слышал один единственный нечеловеческий вопль, и нельзя было понять кричу только я один или вопили все сразу. Мы сидели рядом с ее маленьким обнаженным телом, по уши испачкавшись в ее крови и навзрыд рыдали. Все, что сделали с ней за не такой большой промежуток времени, не могло уложиться в голове. Ее били, насиловали и били вновь. Душили, выворачивали в обратную сторону пальцы, ломая их по нескольку раз подряд. Кисти рук практически полностью отрезаны, как и язык, как и волосы, как и соски. Все ее тело было полностью покрыто порезами, ссадинами и синяками. Кое-где виднелись слезы зубов. Из самых глубоких ран все еще сочилась кровь. Она буквально плавала в огромной луже собственной крови, которая перемешалась с грязью, став черной, как душа того, кто это сделал. Ни единого нетронутого места на ней не оставил этот монстр, что истязал ее, насиловал ее и только после этого убил. Бросив ее, словно использованную и испортившуюся игрушку. И после всего сделанного, он может вот так просто взять и уйти? Нет! НЕТ! старик должен заплатить за это! И эта долбанная сволочь заплатит!

Всего секунду назад я стоял на коленях в луже черной крови, а рядом со мной лежала моя мертвая подруга. Сейчас, вечность спустя, я бегу сам не зная куда, совершенно ничего перед собой не видя, чтобы убить этого жалкого, подлого, грязного, ничтожного старика. Настигнуть и убить. С такой же злостью, с такой же жестокостью, с какой убивал и он. Выколоть ему глаза, вырвать язык, заставить проглотить его. Я собираюсь в полной мере отомстить за Зайру, сделать с ним все, что сделал с ней он и даже больше. Я отрежу ему яйца, переломаю все кости, а после убью. Если он, конечно, сам не помрет, пока я буду срезать с его ног кожу.

Меня хватают за одежду, и она рвется, но этого оказывается достаточно, чтобы замедлить меня и сразу свалить с ног. И вот спустя всего, казалось, мгновение, которое к тому же еще даже и не закончилось после того, как я покинул дом, где…

…с головой окунувшись в вонючую кучу мусора, я лежу на земле, а мои друзья изо всех сил меня держат. Я пытаюсь вырваться. Кричу:

– Отпустите меня! – рвется из груди. – Я убью его! Я должен его убить!

– Аарон! – где-то далеко и одновременно близко.

– От… пусти!

– Аарон, прекрати, Аарон! – без понятия, кто из них держит меня, или они делают это вместе. В глазах лишь ненависть, злость, а еще такое количество грязи, что ничего кроме нее и не видно. А, впрочем, и не важно. Важно то, что я их всех ненавижу. Они мешают мне восстановить справедливость. Такую важную справедливость. Стоит только догнать… настигнуть… и убить…

– Дай! Уйди! – я дергаюсь, вырываюсь и даже кусаюсь… темнота.

Что это было?

Я не сразу понял. Удар. Точный. Прилетевший мне прямо между глаз. Мир замедлился или размылся. На пол секунды перестал существовать. Темнота проглотила меня и сразу же выплюнула. Меня вырвало, лежа на земле, и рвота расплылась по моим щекам, попала мне в разбитый нос, там смешавшись с кровью. Меня тут же перевернули, чтобы я не захлебнулся, и меня вырвало еще раз. Зрение сразу же вернулось. Темнота мгновенно отступила. Кто-то рукавом вытирал мое лицо, еще кто-то почти на ухо шептал.

– На нужно уходить. Уже стемнело, – какое страшное предложение.

И правда темно, улицы едва различимы.

– Вставай! Бежим!

Они сделали это почти насильно, и я встал, чтобы навсегда уйти отсюда и никогда больше не возвращаться. Я не хотел смотреть на друзей, которые так подло со мной поступили. Хотя в глубине души я был им за это благодарен. Все же они спасли меня, но было бы намного лучше, если бы они спасли Зайру. У нас не было времени похоронить ее. Мы даже не стали с ней прощаться. Не было ни времени, ни сил вновь возвращаться и смотреть на это. Я не мог себя заставить, прекрасно зная, что в том, что с ней произошло есть и моя вина. Я мог бы стать тем самым голосом разума, что еще утром сорвал бы все наши необдуманные и опасные планы. Но я испугался. Испугался упасть в глазах друзей, которые в момент опасности меня предали. К чему все это нас привело? Как теперь все исправить? Зайре невозможно вернуть жизнь, а нам нашу совесть. Именно она станет тем, кто всю нашу оставшуюся жизнь будет напоминать нам о том, что в этот день мы все частично погибли. А еще… что мы совершили это убийство, мы и лично я ее убили.

Мы со всей оставшейся в нас дури, а ее у нас всегда было много, по темноте неслись домой, до ужаса боясь где-нибудь не там свернуть. Мы ничего толком не обсуждали, но каждый из нас уже знал, что нужно говорить. Как будто бы мы все это заранее обсудили, а вслух оставалось произнесли лишь только пару коротких фраз, чтобы все окончательно уточнить. Мы придумали свою альтернативную правду. Сегодня мы не гуляли в сгоревшем районе. Даже близко не были к нему. Мы отошли лишь немногим дальше нашей улицы и гуляли на соседней. Заигравшись, совершенно не заметили наступления темноты, и только когда опомнились спешно разбежались. Там же мы в последний раз и видели нашу подругу. Куда после этого она делась мы совершенно не знали и догадываться не могли. Мы не видели ее мертвой, нет. Такого никогда не было! Как странно, что она не вернулась домой. И уже никогда не вернется. А нам осталось только одно – стереть с одежды следы преступлений. В ее крови до сих пор оставались все, кроме меня. С меня все стерлось, когда я валялся в грязи. Точнее не стерлось, а замазалось новым слоем грязи. Так решили сделать все: перемазаться как можно сильнее. Только у меня на лице немного крови оставалось, но эта уже была моя. Ее я стирал слюнями.

Осталось и еще кое-что, самое страшное: мы больше никогда не должны вспоминать сегодняшний день, чтобы никто кроме нас не узнал настоящую правду. Только тогда альтернативная правда, а по-простому откровенная ложь, сможет стать правдой настоящей.

И вот, весь в грязи, мокрый, потный и вонючий, от меня разило за версту, я медленно и как только могу тихо захожу домой. Пробираюсь через маленькую прихожую и уже хочу быстро сигануть в мою маленькую спасительную каморку, как тут вижу, что на кухне сидит моя мать и тихо плачет. Значит, она уже знает. Придется показаться ей, чтобы она меня убила. Иначе никак. Думаю, перед смертью, мне влетит так, как еще никогда не попадало. Часть меня даже жаждет этого наказания, потому что я его заслужил. А вот другая часть сопротивляется, говорит, что чем больше лжи, тем меньше будет правды. Правду можно придумать и свою, как мы уже сегодня сделали, и тогда, может быть, мне меньше достанется. Не зная, что еще мне делать, я на цыпочках медленно иду на встречу смерти. Мое сердце сжалось, превратилось в один маленький изредка пульсирующий комочек концентрированной боли. Вслед за ним попыталось сжаться и все оставшееся тело. Мне захотелось стать таким маленьким, чтобы мать меня не заметила и, продолжая уменьшаться, раствориться в пустоте. Только страх, и самая настоящая паника мешали мне заплакать или развернуться и убежать. Меня пробила крупная дрожь. И без того весь вонючий, я ко всему еще и сильно вспотел. На что я только надеялся, когда возвращался домой? Лучше бы я там остался, в сгоревшем районе, рядом с Зайрой. Мать все равно рано или поздно узнала бы горькую правду, вот только я и предположить не мог, что это произойдет так скоро. Какое оправдание мне найти? Сможет ли она меня простить? Конечно же нет. Я и сам никогда не прощу себя за это. Мать, наконец, заметила мое присутствие. Я боялся смотреть ей в глаза. Боялся, что увижу в них разочарование. Больше не могу дышать. Еще никогда мне не было так стыдно. Но она не кричала на меня. Не била меня, как я ожидал. Она вдруг протянула ко мне свои длинные дрожащие руки. Звала к себе, не произнеся ни единого слова. Я тут же поддался, сейчас я не мог поступить по-другому, сопротивляться ее воли. Я полностью отдавал себя под ее абсолютную власть. Может быть, она ударит меня сейчас или сейчас, или вот сейчас, когда я уже совсем близко… сейчас? Вдруг она обняла меня и еще громче расплакалась, сотрясаясь всем телом. Так сильно, что я решил было что она собирается меня задушить или утопить слезах. Но нет. Она и этого не сделала. Лишь только еще пуще прежнего начала рыдать. Я совершенно не мог понять в чем дело, но сквозь ее плачь мне с трудом удалось разобрать всего два слова, что она повторяла и повторяла с каждым разом все слабее:

«Отца казнят».

…я обнял маму и заревел.