Освальд Бэстейбл и другие

Эдит Несбит

Моей дорогой племяннице Антонии Несбит

Ценный предмет искусства

Это случилось вскоре после того, как мы покинули наш скромный дом в Луишеме и поселились в Блэкхите, в доме нашего дяди, который вернулся из Индии. В его доме было полно всевозможных современных удобств, а рядом имелся большой сад и множество теплиц.

Нам преподнесли много потрясающих рождественских подарков. Например, наш папа подарил Дикки печатный станок. Не из тех дешевых, за восемнадцать пенсов, которые никогда не работают, а первоклассный – на таком можно было бы напечатать целую газету, если бы у нас хватило ума выдумать все то, что пишут в газетах. Уж не знаю, как люди умудряются издавать газеты. Это к делу не относится, но все же…

Но автор с сожалением понимает, что не рассказывает так, как его учили – по порядку. Печатный станок еще не скоро появится в моей истории, поэтому нет никакого смысла задаваться вопросом, что именно мы на нем печатали. Во всяком случае не газету и не стихи моего младшего брата, хотя он и сестры писали массу стихов. Нет, мы напечатали кое-что гораздо перспективнее, как вы сами поймете, если подождете.

В те каникулы мы не катались на коньках, потому что стояла, как говорится, «мягкая погода». Это значит, что было сыро и тепло, и взрослые отпускали нас играть на улице, не волнуясь, в пальто мы или нет, и не заставляя позориться на улице в вязаных шарфах… Конечно, если не считать маленького поэта Ноэля, который мог заболеть бронхитом, стоило ему взглянуть на пару мокрых сапог. Но девочки много времени проводили дома, пытаясь смастерить что-нибудь для распродажи. Соседи старшей сестры нашей экономки устраивали в деревне благотворительный базар в пользу бедной церкви, переживающей трудные времена. Ноэль и Эйч-Оу помогали сестрам складывать в пакеты сладости для базарной лотереи, поэтому мы с Дикки остались одни. Мы не сердились на остальных за то, что они ведут такую скучную жизнь, вот только трудно придумать, чем заняться вдвоем, разве что поиграть в «файвз»[1]… А у человека, заказавшего виноградные и ананасовые теплицы, буфетные и тому подобное, не хватило ума велеть строителям построить у дома корт для игры в «файвз». Некоторые не думают о самых простых вещах.

Итак, мы играли мячом Дикки, и Освальд – то есть я – сказал:

– Спорю, ты не сможешь перебросить мячик через дом.

– На что споришь? – спросил Дикки.

– Да на что угодно, – ответил Освальд. – Ты все равно этого не сделаешь.

– Мисс Блейк говорит, что заключать пари – плохо, – сказал Дикки, – но я считаю, что ничего плохого в этом нет, если только не спорить на деньги.

Освальд напомнил, как в рассказе мисс Эджворт[2] даже несчастная маленькая Розамунда, которой никогда не позволялось делать то, что она хочет, заключает с братом пари, а никто из взрослых и бровью не ведет.

– Но я не хочу заключать пари, – сказал он. – Я знаю, что у тебя ничего не выйдет.

– Держу пари на свой мячик, что выйдет, – возразил Дикки.

– Лады! Ставлю трехпенсовый моток бечевки и воск, которые тебе вчера приглянулись.

И Дикки тоже сказал:

– Лады!

А потом он принес теннисную ракетку – а Освальд-то думал, что брат будет кидать руками – ударил ракеткой по мячику, и мяч перелетел через крышу дома и исчез. Но когда мы пошли его искать, то нигде не смогли найти. Поэтому Дикки сказал, что мяч перелетел через дом, и он выиграл. А Освальд решил, что мяч остался лежать на крыше, и Дикки проиграл. И они никак не могли прийти к согласию, хотя ни о чем другом не говорили до самого чая.

Спустя несколько дней большая теплица начала протекать, и за завтраком взрослые спросили, не бросал ли кто-нибудь из нас камни. Но мы этого не делали. Только после завтрака Освальд спросил у Дикки:

– Как думаешь, что грозит тому, кто разбивает теплицы мячами для игры в «файвз»?

– Ага! Значит, ты признаешь, что мяч перелетел через дом, и я выиграл. Сдавайся! – сказал Дикки.

Но Освальд ничего не признавал, он только предположил, что теплицу разбил мяч.

Вы, наверное, заметили, что я говорю то «Освальд», то «я». Дело в том, что я не очень люблю все время повторять «я», «я», «я», потому что я ужасно скромный. Теперь вы будете знать, что когда я говорю «Освальд», я имею в виду себя.

После разговора за столом два или три дня шел дождь, и теплица протекала гораздо сильнее, чем могла бы протекать из-за жалкого мячика для игры в «файвз». Взрослые сказали, что человек, который делал теплицу, схалтурил, и послали за ним, чтобы он все починил.

И вот в назначенный срок явились люди с лестницами, замазкой, стеклом и штуковиной, которая режет стекло настоящим бриллиантом. Нам позволили посмотреть, как они работают. То был прекрасный день, мы с Дикки и Эйч-Оу почти весь его провели на улице, болтая с рабочими. С рабочими очень интересно разговаривать: они как будто знают намного больше о действительно важных вещах, чем джентльмены. Когда я вырасту, я постараюсь быть таким же и не стану вечно толковать о политике или о собаках на службе британской армии.

Рабочие были очень веселыми, и мы поднялись по лестнице, чтобы посмотреть на крышу теплицы – конечно, Эйч-Оу не позволили лезть, потому что он слишком маленький и носит сандалии. Когда рабочие отправились обедать, Эйч-Оу пошел посмотреть, не испеклись ли пироги, которые он сделал из кусочка замазки, полученной от рабочего. Он поставил пироги в духовку, как только кухарка отвернулась. Наверное, с Эйч-Оу что-то случилось, потому что назад он так и не вернулся. Итак, мы с Дикки остались вдвоем.

– Если бы я смог дотащить лестницу до крыши пекарни, я, наверное, нашел бы свой мячик в водосточном желобе, – сказал Дикки. – Я точно знаю, что мяч тогда перелетел через дом.

Что ж, Освальд, всегда готовый услужить, помог брату перетащить лестницу к черепичной крыше пекарни, и Дикки заглянул в водосток. Но даже он не смог притвориться, что видит мячик в желобе, а я не сомневался, что мяч не перелетал через дом.

Когда Дикки спустился, Освальд сказал:

– Опять облажался!

А Дикки сказал:

– Сам облажался! Ты тоже думал, что он там.

И это вместо благодарности Освальду за любезную помощь в перетаскивании лестницы? Несправедливо! Освальд отвернулся, небрежно бросив через плечо:

– Думаю, у тебя хватит порядочности поставить лестницу туда, где она была.

С этими словами он пошел прочь. Но у него было великодушное сердце – так однажды сказал дворник, получив от него полпенни – и, когда Дикки окликнул:

– Брось, Освальд, не будь паршивцем! – Он доказал, что вовсе не паршивец, вернулся и помог с лестницей.

Но он сторонился Дикки, пока вся история не забылась благодаря крысе, которую пинчер поймал в огуречном парнике.

Потом звон колокольчика велел всем умыться перед обедом, и нам бы следовало сразу отправиться за стол, но как раз в это время рабочие вернулись со своего обеда, и мы остались, ведь один из них обещал Освальду петли для хорьковой клетки, которую тот собирался мастерить. Пока Освальд разговаривал с этим рабочим, другой поднялся по лестнице. И тут случилось самое захватывающее и ужасное событие, какое я когда-либо видел. В мгновение ока ножки лестницы скользнули по гладким плиткам у теплицы, и наступили долгие, похожие на сон, минуты, когда Освальд осознал, что должно произойти. На самом деле прошла секунда, не больше, ведь никто не успел ничего предпринять, как верх лестницы соскользнул с теплицы, словно срезанное масло, и человек рухнул вместе с лестницей.

Еще никогда в жизни я не чувствовал себя так кошмарно. Рабочий лежал, не шевелясь, вокруг него столпились люди. Нам с Дикки было плохо видно из-за чужих спин, но мастер – тот, что дал Освальду петли – сказал:

– Лучше позвать врача.

До рабочих часто не сразу доходит, что от них требуется, и, прежде чем другие сообразили, что делать, Освальд крикнул:

– Я позову! – и полетел, как стрела, выпущенная из лука, а с ним и Дикки.

Доктор был дома и немедленно явился на зов. Освальду и Дикки велели уйти, но они не смогли заставить себя послушаться, хоть и знали, что колокольчик, должно быть, уже много раз напрасно звал их к обеду и теперь звенел от ярости. Они прятались за углом теплицы, пока доктор не сказал, что у рабочего сломана рука, а в остальном он в порядке. Когда беднягу отправили домой в кэбе, Освальд и Дикки уговорили своего друга-кэбмена позволить им поехать на козлах. Таким образом они выяснили, где живет пострадавший, и увидели, как его приветствует бедная жена.

– Боже милостивый, Густ, теперь-то что стряслось? – только и сказала она. – Вечно ты влипаешь в разные истории!

Но мы видели, что ее любящее сердце полно сострадания.

Когда она впустила мужа и закрыла дверь, мы ушли. Несчастному страдальцу (его звали Огастес Виктор Планкетт), повезло жить в комнате над конюшней.

Впоследствии Ноэль написал такую поэму:

И так далее, и так далее. Поэма растянулась на двести двадцать четыре строчки, и напечатать ее не удалось, потому что печатному станку не хватило шрифта.

По пути от конюшен домой мы увидели козла. Я дал ему немного кокосового мороженого, которое ему ужасно понравилось. Козел – черно-белый, с рогами и бородой – был привязан к кольцу в стене; заметив, как мы рассматриваем животное, хозяин предложил задешево его купить. Мы спросили, сколько он хочет за своего козла – спросили из вежливости, а не потому, что у нас были деньги, если не считать двух с половиной пенсов Дикки.

– Семь и шестипенсовик, – ответил этот человек. – Дешевле не бывает, так что вы не прогадаете, юные джентльмены. И ей-же-ей, он стоит таких денег.

Освальд сделал мысленные подсчеты и понял, что за козла просят один фунт, два шиллинга и шесть пенсов. Осталось только уйти – с грустью, потому что мне очень хотелось иметь козла.

Мы еще никогда так сильно не опаздывали к обеду, и мисс Блейк не оставила нам пудинга, но Освальда подбадривали мысли о козле. Вот только Дикки, казалось, не могли подбодрить никакие прекрасные мысли, и он был таким унылым, что Дора сказала:

– Надеюсь только, что у него не корь.

Мы отправились спать, и Дикки все перебирал запонки, старые пуговицы и прочее барахло в бархатной коробочке, пока Освальд не лег.

– Послушай, Освальд, – сказал тогда Дикки, – я чувствую себя чуть ли не убийцей. Я уверен: все случилось потому, что мы передвигали лестницу. А теперь человек прикован к постели, а ведь у него жена и дети.

Освальд сел в постели.

– Ты прав, старина, – ласково откликнулся он. – Это ты двигал лестницу и, конечно, неправильно приставил ее обратно. Но ведь тот парень не погиб.

– Мы не должны были ее трогать, – убивался Дикки. – Или должны были сказать, что мы ее трогали. А вдруг у него начнется заражение крови, или воспаление, или еще что-нибудь ужасное? Я не смогу жить с таким грузом на совести.

Освальд еще никогда не видел Дикки таким расстроенным. Как правило, тот ко всему относился очень легко.

– Ну что толку теперь психовать, – сказал Освальд. – Лучше раздевайся и ложись. Утром мы к нему заглянем и оставим открытки с любезными расспросами о самочувствии.

Этим шутливым замечанием Освальд хотел лишь отвлечь своего грешного брата от угрызений совести, отравляющих его молодую жизнь – угрызений, которые, скорее всего, помешали бы Дикки заснуть и заставили ерзать не меньше часа, не давая уснуть и Освальду.

Но Дикки повел себя вовсе не так, как ожидалось. Он сказал:

– Заткнись, Освальд, скотина! – лег на кровать и зарыдал.

Освальд ответил:

– Сам скотина! – Потому что так полагалось отвечать.

Но он не рассердился, а только пожалел, что глупый Дикки неправильно его понял.

Освальд встал с постели, тихонько зашел в комнату девочек, которая находилась рядом с нашей, и сказал:

– Послушайте, загляните к нам на минутку. Дикки воет так, что вот-вот рухнет дом. Думаю, ему лучше всего поможет совет старейшин.

– Что случилось? – спросила Дора, надевая халат.

– Ничего, просто он – убийца. Заходите, только без шума. Не споткнитесь о коврик и о наши ботинки у двери.

Когда сестры пришли, Освальд сказал:

– Эй, Дикки, старина, здесь девочки, и мы сейчас все обсудим.

Девочки хотели поцеловать Дикки, но он не давался, только молча дергал плечами. Но, когда Элис взяла его за руку, приглушенным голосом сказал:

– Расскажи им, Освальд.

Вы, наверное, заметили, что когда Освальд и Дикки были наедине, справедливый старший брат обвинял такого достойного человека, как Дикки, в том, что тот поднимался на крышу пекарни за своим противным мячом, на который Освальду было наплевать. Кроме того, Освальд прекрасно знал, что мяча там нет. Но теперь, перед другими, Освальд, конечно, сказал:

– Видите ли, мы передвинули лестницу рабочих, пока они обедали. И вы знаете, что с лестницы упал человек. Мы ездили с ним в кэбе, а там был козел… Ну, Дикки только о том и думает, и мы виноваты, что парень упал, потому что не смогли поставить лестницу обратно так, как она стояла раньше. И Дикки считает, что если у рабочего начнется заражение крови, мы будем все равно что убийцы.

Дикки выпрямился, сел, шмыгнул носом, высморкался и сказал:

– Это я придумал передвинуть лестницу, а Освальд только помог.

– Разве мы не можем попросить дядю позаботиться о том, чтобы дорогой потерпевший ни в чем не нуждался, пока выздоравливает? – спросила Дора.

– Можем, конечно, – ответил Освальд. – Но тогда все дело выплывет наружу. И насчет мяча для игры в «файвз» тоже. А мы ведь не знаем наверняка, что теплица протекла из-за мяча, потому что он точно не перелетел через дом.

– Нет, перелетел, – заявил Дикки, в последний раз громко высморкавшись.

Освальд, снисходительный к побежденному, продолжал, как будто тот ничего не сказал:

– И насчет лестницы: может, она поскользнулась бы на плитках, даже если бы мы ее не переставляли. Но я думаю, Дикки почувствовал бы себя лучше, если бы мы что-нибудь сделали для того человека. Я бы точно почувствовал себя лучше.

Освальд говорил довольно сбивчиво, но он и сам был взволнован и сказал так, как уж получилось.

– Надо придумать, где раздобыть денег, – предложила Элис. – Как мы раздобыли, когда искали сокровища.

Вскоре девочки ушли, и мы услышали, как они разговаривают в своей комнате. Освальд уже засыпал, когда дверь отворилась, в комнату вошел некто в белом, склонился над ним и сказал:

– Мы кое-что придумали. Устроим распродажу, такую же, какую устраивают для бедной церкви соседи старшей сестры мисс Блейк.

И некто скользнул прочь.

По дыханию Дикки Освальд понял, что тот уже спит, поэтому повернулся на другой бок и тоже заснул. Ему снились козлы величиной с железнодорожный паровоз, которые все время звонили в церковные колокола. Они трезвонили, пока Освальд не проснулся, только разбудил его вовсе не козел, а колокольчик, в который, как обычно, звонила Сара.

Мысль о благотворительном базаре понравилась всем.

– Мы попросим всех знакомых в нем поучаствовать, – сказала Элис.

– И наденем лучшие платья, и будем продавать вещи в ларьках, – подхватила Дора.

Дикки сказал, что теперь, когда из большой теплицы вынесли все растения, можно устроить распродажу в ней.

– Я напишу для пострадавшего стихотворения и прочитаю на благотворительном базаре, – пообещал Ноэль. – Я знаю, на базарах читают стихи. На том, на который водила меня тетя Кэрри, читали стихотворение о ковбое.

Эйч-Оу сказал, что надо подготовить много сладостей, тогда все будут их покупать.

Освальд вспомнил, что сперва надо спросить разрешения у отца, и вызвался сделать это сам, если остальные не возражают. Такой поступок подсказал ему внутренний голос, который, по его опыту, мог заговорить в любой момент.

Итак, Освальд попросил разрешения и получил его. А потом дядя дал племяннику целый фунт на покупку вещей для распродажи, а отец вручил десять шиллингов для того же полезного и великодушного дела, и сказал, что ему радостно видеть, как мы стараемся делать другим добро.

Когда Освальд услышал эти слова, его внутренний голос, которого он иногда очень боялся, снова дал о себе знать, и Освальд рассказал о том, как они с Дикки передвигали лестницу, и о проклятом мяче для игры в «файвз», и обо всем остальном. Отец отнесся к рассказу с таким пониманием, что я был рад своей откровенности.

Девочки в тот же день разослали приглашения всем нашим друзьям. Мы, мальчики, пошли в лавки посмотреть, что можно прикупить для благотворительного базара. Еще мы заглянули спросить, как чувствует себя мистер Огастес Виктор Планкетт, а заодно посмотреть на козла.

Остальным козел полюбился почти так же, как Освальду, и даже Дикки согласился, что наш прямой долг – купить козла ради бедного мистера Планкетта. Потому что, как сказал Освальд, если козел стоит один фунт два шиллинга и шесть пенсов, мы легко сможем его перепродать и выручить пятнадцать шиллингов в пользу пострадавшего.

Итак, мы купили козла, разменяв для этого десять шиллингов. Его хозяин отвязал веревку и передал конец Освальду, который сказал, что надеется – мы не ограбили беднягу, приобретя козла так дешево.

– Ничуть, юные джентльмены, – ответил тот. – Даже не думайте. В любое время рад услужить другу.

И мы повели козла домой. Но через пол-улицы он вдруг остановился и отказался идти дальше. Вокруг собралось множество мальчишек и взрослых, которые глазели так, будто видели козла впервые в жизни. Мы уже начали чувствовать себя неуютно, когда Освальд вспомнил, что козел любит кокосовое мороженое. Ноэль зашел в магазин, купил мороженого на три пенни, и тогда дешевое животное согласилось пойти с нами домой. Мальчишки тоже потащились за нами. Кокосовое мороженое обошлось дороже, чем обычно, но оказалось не очень вкусным.

Наш отец не обрадовался, увидев козла, но Элис сказала, что это для распродажи, и папа со смехом разрешил нам оставить козла во дворе у конюшни.

Козел проснулся рано утром, вошел прямиком в дом и боднул кухарку в задней кухне. Сам Освальд не решился бы на такой поступок, и мы поняли, что козел – храбрец.

Конюху не понравился козел, потому что тот прокусил мешок с зерном, а потом взобрался на мешок, как на холм. Весь овес высыпался и забился между камнями двора – вот был скандал! Но мы объяснили, что козел пробудет тут недолго, ведь распродажа состоится через три дня.

Мы спешили все к ней приготовить.

Каждый из нас должен был торговать в своем ларьке: Дора взяла на себя ларек с закусками и освежающими напитками, и дядя попросил мисс Блейк их приготовить. Элис достался ларек с игольниками, расческами, сумочками и другими бесполезными безделушками, которые девочки мастерят из лент и всякой всячины. Ноэлю поручили поэтический ларек, где можно будет за два пенса получить стишок и завернутые в него сладости. Из сладостей мы выбрали сахарный миндаль, потому что он не такой липкий. В ларьке Эйч-Оу тоже будут продаваться сладости, если он даст честное слово Бэстейбла съесть всего по одной конфете каждого вида.

Дикки сперва хотел торговать в ларьке с механическими игрушками и деталями часов. У него накопилось очень много таких деталей, но из механических игрушек остался всего один заводной паровоз, давным-давно сломанный… В общем, он махнул рукой на это дело, а поскольку ничего больше не придумал, решил помогать Освальду и присматривать за Эйч-Оу.

Освальд решил торговать по-настоящему полезными вещами, но в конце концов в его деревянной будке оказались только штуки, которые никому больше не пригодились. Но он не расстроился, потому что остальные согласились доверить ему продажу козла, и Освальд напрягал свои юные мозги, пытаясь придумать, как бы получше все организовать, чтобы было интересно и необычно. Наконец он понял – как.

– Мы устроим лотерею, – сказал он. – Продадим билеты, а потом вытянем счастливый номер из шляпы, и тот, у кого окажется билет с таким номером, получит козла. Жаль, это буду не я.

– Но сперва надо дать рекламу, – подсказал Дикки. – Напечатать листовки и послать людей с рекламными досками на груди и спине.

Освальд навел справки в типографии в Гринвиче, и там за листовки запросили кошмарную цену, а уж люди с рекламными досками стоили столько, что такая роскошь далеко превосходила наши финансовые возможности. Когда Освальд грустно вернулся домой, Элис вдруг вспомнила о печатном станке.

Мы вытащили станок, почистили те места, которые были испачканы чернилами, починили, как смогли, сломанные части, и раздобыли еще типографской краски. Потом составили объявление и напечатали. Вот что в нем говорилось:

СЕКРЕТНАЯ ЛОТЕРЕЯ

Исключительный, редкий шанс

Ценный…

– Надо написать, что он предмет искусства, – сказал Дикки. – Я видел такое в магазине, который торгует старыми железяками, фарфором и картинами. Там продавался вырезанный из слоновой кости корабль, и на нем была этикетка: «Редкий предмет искусства».

– Козел, может, и предмет, – с сомнением проговорила Элис. – А вот что касается искусства, я не уверена.

Но Освальд решил, что это звучит здорово. К тому же предмет искусства – совсем не то же самое, что просто ценный предмет, а козел не только ценный, но и красивый, не хуже любого корабля из слоновой кости.

Поэтому мы так и написали:

СЕКРЕТНАЯ ЛОТЕРЕЯ

Исключительный, редкий шанс.

Ценный предмет искусства будет разыгран в лотерею в следующую субботу, в четыре часа. Билеты по одному и по два шиллинга каждый, в зависимости от того, сколько штук покупаете. Выигрыш будет держаться в тайне до конца лотереи, но он, честно, стоит крупную сумму – втрое дороже билета. Если вы его выиграете, вы все равно что выиграете деньги. Обращаться в Морден-Хаус, Блэкхит, в 3 часа в следующую субботу. Берите билеты пораньше, чтобы избежать разочарования.

Мы напечатали это, и, хотя строчки выглядели немного странно, у нас не было времени их переделывать, поэтому мы вышли перед наступлением сумерек и бросили объявления в почтовые ящики.

На следующий день Освальд, который всегда старался сделать все на отлично, принес из кухни два противня, просверлил в них буравом отверстия, наклеил на противни бумагу и кисточкой написал чернилами вот что:

СЕКРЕТНАЯ ЛОТЕРЕЯ

Ценный предмет искусства!

Билеты по 1–2 шиллинга!

Если вы выиграете, это будет то же самое, что выиграть деньги.

Лотерея в Морден-Хаус, Блэкхит, в субботу. Приходите к трем часам.

Он повесил противни себе на шею, завязал рот одним из вязаных шарфов, которые в других случаях так презирал, натянул на дерзкие уши отцовскую шапку и заставил Дикки выпустить его через боковую дверь. Потом храбрец отправился прямиком через пустошь и три раза прошелся туда-сюда по деревне, пока на углу Уэмисс-роуд к нему не прицепились мальчишки, которые раньше провожали домой его и козла. Освальд вступил с ними в бой, используя противни как щиты, но в конце концов ему пришлось бросить противни и бежать под натиском превосходящих сил противника, в чем нет никакого позора.

Суббота выдалась чудесной. Мы украсили теплицу вечнозелеными растениями и бумажными розами, которые смотрелись среди зелени почти как настоящие, а мисс Блейк позволила нам взять несколько занавесок, похожих на китайские, и задрапировать ими полки и подмостки. Садовник дал нам много азалий и всяких других цветков в горшках, поэтому все получилось очень зелено и разноцветно.

Самым нарядным оказался ларек Элис, потому что мисс Блейк отдала ей все ленты и вещи, оставшиеся после другого базара.

Ларек Эйч-Оу тоже был хорош – сласти лежали на серебряных чайных подносах, чтобы не прилипать больше необходимого.

Поэтический ларек украшало больше цветов, чем любой другой, чтобы компенсировать скучные с виду бумажки со стихами. Ведь сладости в пакете не разглядишь, пока его не откроешь. По-моему, красные азалии красивее стихов. Думаю, в тропических землях, описанных в книжке «Вперед, на запад!»[3] росли большие деревья именно с такими цветами.

Мы загнали козла в пекарню, потому что приз следовало держать в тайне до самого конца.

К половине третьего мы уже были готовы, умыты и принаряжены.

Накануне мы отбирали то, что, по нашему мнению, люди могли бы купить, и решали, без каких своих вещей сможем обойтись, а без каких – ни в коем случае. Большинство отобранных вещей лежали на столе Освальда; в числе прочего там было несколько коробок с играми, которые мы никогда не любили, несколько мешочков с мраморными шариками (в них теперь никто не играет), много старых книг, пара подтяжек (тетя когда-то вышила их для Освальда, а он их терпеть не мог), несколько мешочков с разрозненными пуговицами для тех, кто любит их пришивать, куча иностранных марок, садовые инструменты, сломанный паровоз Дикки и побитое молью чучело попугая.