Освальд Бэстейбл и другие
Около трех часов начали приходить наши друзья: миссис Лесли, лорд Тоттенхэм, дядя Альберта и многие другие. То было грандиозное мероприятие, и все очень восхищались базаром и покупали вещи. Миссис Лесли купила паровозик за десять шиллингов, хотя мы честно сказали, что он никогда больше не поедет, а дядя Альберта купил чучело попугая и не сказал, зачем оно ему понадобилось. Деньги складывали на синее блюдо, чтобы все могли видеть, как они прибывают, и мы радовались всем сердцем при виде того, сколько серебряных монет лежит среди пенсов, а есть даже два или три золотых. Теперь я знаю, что чувствует человек, который держит поднос для пожертвований у дверей церкви.
Поэтический ларек Ноэля приносил куда больше прибыли, чем я думал. По-моему, никто на самом деле не любит стихи, но все притворяются, будто любят – то ли не хотят обидеть Ноэля, то ли считают, что хорошо воспитанным людям положено любить поэзию, даже такую, как стишки Ноэля. Само собой, Маколей и Киплинг – другое дело, против их стихов я и сам не возражаю.
Ноэль написал много новых стишат для базара. Он писал их непрерывно, и все равно ему не хватило бумажек, чтобы завернуть весь засахаренный миндаль. Поэтому он пустил в дело старые стихи, которые написал раньше. Дядя Альберта получил один из новых стишков и сказал, что гордится этим. Вот о чем там говорилось:
– Добрей и щедрей на свете вас нету,Раз вы пришли на базар А. Планкетта.Прошу, покупайте все и везде,Ведь потерпевший в ужасной нужде.Я знаю, жалеете вы его,Нет благороднее вас никого.Миссис Лесли достался такой стишок:
– Розы красны, у фиалок голубые цветы,А лилии бледные, прямо как ты.О, если б ты видела, как он упалС лестницы высокой, на которой стоял!Покупай же столько, сколько под силу,За доброту тебя господь спаси и помилуй.Лорду Тоттенхэму, однако, достался один из старых стишков – про крушение «Малабара». Раньше лорд Тоттенхэм был адмиралом, и все равно стих ему понравился. Он очень милый старый джентльмен, хоть его и называют «эксцентричным».
Отец получил такое стихотворение:
– Раскрой глаза пошире, друг,И оглянись скорей вокруг.На нашей распродаже не до скуки,Засунь в карманы глубже руки,Потрать все то, что в них найдешь,Пока отсюда ты уйдешь.Но когда миссис Моррисон, мать Альберта, получила стихотворение об отравленном черном таракане, она не очень обрадовалась и сказала, что это ужас, у нее от такого мурашки бегут по коже. Вы же знаете этот стих:
– О, таракан, оплачу я тебя!Лежишь ты, бедный, на спине.Гляжу я на тебя, скорбя,О длинноногий, как печально мне!Я так хочу, чтоб снова ползал ты по свету,Хоть все твердят, что в этом смысла нету.Как мы его ни отговаривали, Ноэль решил сам прочитать стихи. Он встал на стул, и все в приступе слепой щедрости заплатили по шесть пенсов, чтобы его послушать. Он декламировал свою длинную поэму о герцоге Веллингтоне, которая начиналась так:
– Привет тебе, о предводитель доблестных полков,Заставил ты Наполеона уяснить,Что он не будет главным до скончания веков,При Ватерлоо ты сумел его разбить.Я много раз слышал эту поэму, но теперь Ноэль так разволновался и оробел, что никто ничего не мог разобрать до самого конца, до строчек:
– Восславим же героев тех сражений!Их Велингтона вел великий гений.Все громко аплодировали, но Ноэль до того расстроился, что чуть не плакал, и миссис Лесли сказала:
– Ноэль, я чувствую, что снова бледнею, как лилия! Проводи меня в сад, чтобы я могла прийти в себя.
Вообще-то она была не бледной, а розовой, как обычно, но ее просьба спасла Ноэля от позора выставить себя юным ослом. И мы получили семнадцать шиллингов и шесть пенсов за его декламацию, так что все закончилось нормально.
С тем же успехом мы могли бы не раздавать рекламки, потому что приходили только те люди, которым мы написали сами. Конечно, не считая пятерых мальчишек, подравшихся с Освальдом, когда тот носил по деревне противни. Мальчишки явились, стали шляться повсюду и рассматривать вещи, но у них не было денег, чтобы что-нибудь купить: они пришли только для того, чтобы поиздеваться и посмеяться. Поэтому дядя Альберта спросил, не соскучились ли по ним их семьи, и мы с ним проводили мальчишек до ворот. Потом они стояли на улице и улюлюкали.
Тут появился какой-то незнакомый человек, и Освальд было подумал, что реклама начинает приносить свои плоды. Но незнакомец спросил, дома ли хозяин, и его провели к отцу.
Освальд как раз тряс свою шляпу с номерками для козлиной лотереи, а Элис и Дора продавали билеты по полкроны каждому гостю и рассказывали про ужасные страдания бедняги, из-за которого мы затеяли такие хлопоты. Все было очень здорово, и тут пришла Сара и сказала, что мастер Освальд должен немедленно идти в кабинет хозяина. По дороге Освальд все гадал, в чем же он провинился, но не смог вспомнить ничего конкретного. Когда же отец сказал:
– Освальд, этот джентльмен – детектив из Скотланд-Ярда, – Освальд обрадовался, что уже рассказал о мяче и лестнице, потому что знал: теперь отец его поддержит.
И все-таки Освальд невольно задумался, могут ли отправить в тюрьму того, кто оставил лестницу на скользком месте, и сколько лет дают за такое преступление.
Отец протянул ему одну из роковых рекламок и спросил:
– Полагаю, это твоя работа? Мистер Биггс обязан проводить расследование, когда люди нарушают законы страны. А денежные лотереи запрещены законом и за них могут наказать.
Освальд, мрачно гадая, что именно может сотворить с ним закон, ответил:
– Мы не знали, папа.
– Лучше тебе рассказать этому джентльмену все по порядку.
И Освальд начал:
– Огастес Виктор Планкетт упал с лестницы и сломал руку. Может быть, он упал из-за нас, потому что мы переставляли лестницу. Поэтому мы решили чем-то ему помочь, и отец сказал, что мы можем устроить распродажу. Как раз сейчас мы этим и занимаемся, и наша выручка составляла три фунта два шиллинга и семь пенсов, когда я в последний раз пересчитывал.
– А как насчет денежных призов? – спросил мистер Биггс, который, судя по всему, не собирался сажать Освальда в тюрьму, как того опасался наш юный герой. На самом деле у детектива был довольно веселый вид. – В вашей лотерее разыгрываются деньги?
– Нет… О нет! Но приз такой ценный, что выиграть его – все равно что выиграть деньги.
– Тогда это всего лишь обычная лотерея, – сказал мистер Биггс. – Вот что это такое, просто лотерея. Так что там за приз?
– А нам разрешат его разыграть? – настороженно спросил Освальд.
– Почему бы и нет. Раз это не деньги, почему бы нет? Так что там за ценный предмет?
– Ну же, Освальд, – сказал отец, видя, что Освальд молчит. – Что там за предмет искусства?
– Мне бы не хотелось об этом говорить, – ответил Освальд, чувствуя себя очень неловко.
Мистер Биггс сказал что-то насчет того, что долг есть долг, а отец упрекнул:
– Ну же, Освальд, не будь юным болваном. Смею предположить, тут нечего стыдиться.
– Наверное, и вправду нечего, – согласился Освальд, с нежностью думая о красивом козле.
– Итак?
– Ну, сэр, – отчаянно заговорил Освальд, удивляясь отцовскому долготерпению и видя, что терпение это иссякает, – видите ли, самое главное, чтобы никто не знал, что мы разыгрываем ко… Я имею в виду, приз секретный. Никто не должен знать, что это такое. Только когда его выиграют, тайна будет раскрыта.
– Что ж, – сказал отец, – если мистер Биггс выпьет со мной бокал вина, мы спустимся в оранжерею, и он сам все увидит.
Мистер Биггс сказал что-то о том, что благодарен за предложение, но сейчас он при исполнении.
Вскоре они спустились в оранжерею. Отец не представил мистера Биггса – наверное, забыл, и Освальд сделал это сам, пока отец разговаривал с миссис Лесли. Мистер Биггс был очень любезен с дамами.
Потом состоялась лотерея. Все получили билеты, и Элис попросила мистера Биггса тоже купить один. Она продала ему билет за шиллинг, потому что билет был последним, и все мы надеялись, что гость выиграет козла. Теперь детектив не сомневался: Освальд не шутит и приз в самом деле не денежный. Вообще-то Освальд зашел так далеко, что сказал ему наедине, что приз слишком большой, чтобы поместиться в карман, а если его поделить, он испортится. Это справедливо для козлов, но не для денег.
Все смеялись, болтали и с тревогой гадали, что же окажется призом.
Освальд пронес шляпу по кругу, и каждый вытащил бумажку с номером. Выигрышным числом было шестьсот шестьдесят шесть, и дядя Альберта впоследствии назвал это любопытным совпадением. Не знаю, что он имел в виду, но миссис Лесли рассмеялась. Когда все взяли бумажки, Освальд позвонил в колокольчик, призывая к тишине, и наступило молчание, полное тревожного ожидания.
– Призовой номер – шестьсот шестьдесят шесть! – объявил Освальд. – У кого бумажка с таким числом?
Мистер Биггс сделал шаг вперед и протянул ему бумажку.
– Приз ваш! Поздравляю, – тепло сказал Освальд.
Потом он пошел в пекарню, поспешно водрузил на голову козла специально приготовленный Элис венок из бумажных роз, вывел животное, потихоньку показывая ему кусочек кокосового мороженого, и тем же манером доставил к ногам счастливого победителя.
– Вот ваш приз, – сказал Освальд с чувством великодушной гордости. – Я очень рад, что он у вас. Он послужит вам утешением и компенсирует все неприятности, которые у вас были из-за нашей лотереи… Не денежной, а обычной.
И он вложил свободный конец веревки в неподатливую руку удачливого сыщика.
Ни Освальд, ни остальные дети так и не поняли, почему все взрослые так смеялись. Но они хохотали. Люди сказали, что лотерея стала лучшим событием дня. А дамы без конца поздравляли мистера Биггса.
Наконец, люди начали расходиться, и детектив, на которого внезапно свалилось неслыханное богатство, сказал, что ему тоже надо идти. Он привязал козла к двери оранжереи и пошел прочь.
– Вы забыли вашего козла! – закричали мы хором.
– Нет, – очень серьезно ответил мистер Биггс. – Я никогда не забуду этого козла, до самой смерти. Но мне надо навестить мою тетю, живущую неподалеку, и я не могу взять его с собой.
– Почему не можете? – спросил Эйч-Оу. – Это очень милый козел.
– Тетушка боится козлов, – объяснил детектив. – Когда она была маленькой девочкой, ее боднул козел. Но если позволите, сэр, – и он подмигнул моему отцу, что было не очень вежливо, – если позволите, я заеду за козлом по дороге на станцию.
Мы выручили за лотерею и распродажу пять фунтов тринадцать шиллингов и пять пенсов. Еще десять шиллингов мы должны были получить от отца, но ему пришлось отдать эти деньги мистеру Биггсу, которого мы заставили проделать долгий путь из Скотланд-Ярда. Дело в том, что детектив решил, будто наши рекламки – дело рук матерого преступника, пожелавшего обмануть легковерных простаков.
На следующее утро мы отнесли выручку Огастесу Виктору Планкетту, и тот был просто счастлив.
Мы ждали чуть ли не до ночи, когда же сыщик вернется за своим роскошным призом, но он так и не пришел. Надеюсь, на него не напали и не зарезали в каком-нибудь темном переулке. Если мистер Биггс жив и не попал в тюрьму, не понимаю, почему он не вернулся. Я часто с тревогой думаю о нем, ведь у детективов наверняка много врагов среди преступников, которые только и мечтают о том, чтобы пырнуть человека ножом в спину. Пасть от руки убийцы в темном переулке – с детективами такое частенько случается.
Беглецы
Это случилось после того, как мы переболели корью, подхватив ее от Элис, которая подобрала пять зараженных шиллингов: какая-то бесстыдная семья завернула деньги в бумажку, чтобы заплатить доктору, а потом беспечно уронила на улице. Элис взволнованно сжимала пакетик в муфте, слушая благотворительный концерт. «Отсель и слезы», как писал Вергилий, и если вы когда-нибудь болели корью, то знаете, что про слезы я говорю не фигурально, ведь во время этой болезни глаза слезятся, как сумасшедшие.
Когда мы снова начали выходить из дома, нас послали в Лимчерч к некой мисс Сандал, чьим жизненным принципом было: «Простая жизнь и возвышенные мысли». Брат мисс Сандал придерживался тех же принципов – как раз на организованном им благотворительном концерте Элис и сжимала в муфте роковые шиллинги. Позже этот брат в порыве легкомысленного рвения попытался вручить свои душеспасительные брошюрки каменщику и упал со строительных лесов. Мисс Сандал пришлось ухаживать за братом, поэтому мы, все шестеро, остались в ее доме без взрослых. Мы вели простую жизнь и предавались возвышенным мыслям, а старая миссис Биль из деревни каждый день приходила и занималась работой по дому. Она была скромного происхождения, но истинной леди во всем, что касалось работы: в ее руках спорилось то, что очень многие дамы вообще не умеют делать. Летом, в каникулы, мы могли участвовать в любых приключениях, а только приключения имеют в жизни настоящую ценность. Все остальное – лишь «время в промежутке», как говорит дядя Альберта, писатель.
В доме мисс Сандал, очень простом и чистом, многое было выкрашено в белый цвет. В таком доме не поиграешь как следует, поэтому мы много времени проводили на улице.
Дом стоял на морском берегу, рядом, конечно, имелся пляж, а кроме того, топь – просторные зеленые поля, где повсюду паслись овцы и тянулись мокрые насыпи, поросшие осокой. Еще там было много тины, в которой водились угри. По топи извивались белые дороги – вроде бы одинаковые, но такие интересные, как будто могли привести нас ко всяческим неожиданностям. На самом деле они, конечно, вели к Эшфорду, Ромни и Айвичерчу и к обычным деревушкам вроде нашей, но по их виду такого не скажешь.
В тот день, когда случились события, о которых я собираюсь рассказать, мы стояли, прислонившись к каменной стене, и смотрели на свиней. Все мы очень дружили со свинопасом. С нами не было только моего самого младшего брата, Эйч-Оу. Вообще-то его зовут Гораций Октавиус, а если хотите знать, почему мы звали его Эйч-Оу, вам лучше прочитать «Искателей сокровищ», тогда сами поймете. Так вот, брат ушел пить чай с сыном школьного учителя – отвратительным мальчишкой.
– Разве ты не дерешься постоянно с этим мальчиком? – спросила Дора, когда Эйч-Оу сказал, куда идет.
– Дерусь, – ответил брат. – Но у него есть кролики.
Тут мы все поняли и отпустили его.
Так вот, все мы с любовью смотрели на свиней, когда мимо прошли два солдата. Мы спросили, куда они направляются, и нам велели не совать нос, куда не просят. Грубый ответ, даже если ты солдат и идешь по личному делу.
– Ну и ладно, – сказал Освальд, самый старший из братьев, и посоветовал солдатам приглядывать за своими волосами. Те немногие, что у них остались, были острижены очень коротко.
– Думаю, они разведчики или что-то в этом роде, – сказал Дикки. – Наверное, сегодня учения или маневры.
– Пойдемте за ними и посмотрим, – сказал Освальд, всегда быстро принимавший решения. Мы так и сделали.
Сперва нам пришлось пробежаться, чтобы не слишком отстать от солдат. Красные мундиры на фоне извилистой белой болотной дороги помогали не упускать цель из виду. Но мы их не догоняли: солдаты, казалось, шли все быстрее и быстрее. Поэтому время от времени мы снова пускались бегом. Так мы довольно долго их преследовали, но не встретили ни одного из офицеров или военных отрядов. Мы уже начали думать, что, возможно, тратим время впустую – так иногда бывало.
Примерно в двух милях от Лимчерча есть разрушенная церковь. Неподалеку от нее мы потеряли красные мундиры из виду, поэтому остановились на маленьком мосту, чтобы осмотреться.
Солдаты исчезли.
– Вот и весь сказ! – заметил Дикки.
– Пустая трата времени, – сказал Ноэль. – Я напишу об этом стихотворение и назову его «Исчезающие красномундирники, или солдаты, которых не было, когда мы добрались до цели».
– Заткнись! – велел Освальд, чей орлиный глаз уловил проблеск алого под разрушенной аркой.
Никто другой не заметил бы этого. Вы, может, решите, что я слишком мало говорю о зоркости Освальда, но не забывайте: я и есть Освальд, и я очень скромный. По крайней мере, стараюсь таким быть, поскольку знаю, что истинный джентльмен обязан быть скромным.
– Они в развалинах, – продолжал Освальд (то есть, я). – Наверное, решили сделать передышку и покурить там, где нет ветра.
– По-моему, они ведут себя очень загадочно, – сказал Ноэль. – Не удивлюсь, если они собрались искать закопанный клад. Подсмотрим!
– Нет, – возразил Освальд – скромный и благоразумный. – Если мы будем подсматривать, они перестанут копать… Или делать то, что они там делают. Когда уйдут, проверим, не разрыта ли земля.
Итак, мы задержались на мосту, но больше красномундирников не видели.
Вскоре к нам подъехал на велосипеде унылого вида человек в коричневом костюме, остановился и спросил Освальда:
– Ты не видел тут пару солдатиков, парнишка?
Освальд терпеть не может, когда его называют парнишкой, особенно такие унылые личности. Но он не хотел испортить смотр, или маневры, или учебный бой, или что там намечалось, поэтому ответил:
– Видел, они там, в развалинах.
– Да что ты! – воскликнул мужчина. – И оба в форме, я полагаю? Конечно, в форме, иначе как ты понял бы, что это солдаты. Вот тупицы!
И он покатил на велосипеде по неровной дороге, ведущей к старым развалинам.
– Дело явно не в кладе, – сказал Дикки.
– Мне плевать, клад там или нет, – ответил Освальд. – Пошли посмотрим, что произойдет. Вот бы испортить дельце этому человеку. Будет знать, как называть меня парнишкой!
Итак, мы последовали за велосипедистом. Когда мы добрались до церкви, велик стоял, прислоненный к воротам кладбища, а его хозяин шел к развалинам, и мы двинулись за ним.
Он не окликнул солдат, что показалось нам странным, но не заставило задуматься, как задумался бы любой, у кого есть хоть капля здравого смысла. Человек крался, заглядывая за стены и под арки, как будто играл в прятки. В центре развалин возвышался небольшой холм, на котором во времена средневековья нагромоздились камни и всякая всячина, а после заросли травой. Стоя на этом холме, мы наблюдали, как незнакомец рыщет вокруг, словно хорек.
В развалинах есть арка, за ней вниз тянется лестница в пять ступенек, а дальше все завалено упавшими камнями и землей. И вот незнакомец остановился у этой арки, подался вперед, упершись руками в колени, и посмотрел туда, куда уходили ступени.
– А ну, вылезайте оттуда! – с яростью сказал он.
И солдаты вылезли. Я бы на их месте не стал вылезать. Их было двое против одного, но они вышли, съежившись, как побитые собаки. Человек в коричневом что-то надел им на руки… А в следующую минуту оказалось, что оба солдата скованы друг с другом наручниками, и он гонит их перед собой, как овец.
– Назад вы пойдете тем же путем, каким сюда пришли, – сказал велосипедист.
Тут Освальд увидел лица солдат, и ему никогда не забыть, как они выглядели. Он спрыгнул с насыпи и побежал к ним.
– Что сделали эти люди? – спросил он у велосипедиста.
– Дезертировали, – ответил тот. – Благодаря тебе, мой мальчик, я сгрябчил их легче легкого.
Один солдат – не очень старый, ростом с пятиклассника – посмотрел на Освальда, и, перехватив его взгляд, Освальд сказал:
– Я не доносчик и ничего бы не сказал, если бы знал, в чем дело. Надо было открыться мне вместо того, чтобы советовать не лезть не в свое дело, тогда я бы вам помог.
Солдат промолчал, за него ответил велосипедист:
– И ты бы отправился в тюрягу, мой мальчик. Помогать грязному дезертиру? Тебе достаточно лет, чтобы понимать, что можно делать, а что нельзя. А ну, топайте, мерзавцы!
И все трое ушли.
Когда они скрылись из виду, Дикки сказал:
– Как странно. Я ненавижу трусов, а дезертиры – трусы. Не понимаю, почему я так скверно себя чувствую.
Элис, Дора и Ноэль были в слезах.
– Конечно, мы правильно сделали, что рассказали о них. Только когда солдат на меня посмотрел… – пробормотал Освальд.
– Да, – кивнул Дикки, – именно.
В глубоком унынии компания пошла обратно, и по дороге Дора сказала, шмыгая носом:
– Наверное, велосипедист выполнил свой долг.
– Конечно, – согласился Освальд, – но у нас-то не было такого долга. И мне ужасно хочется, чтобы мы ничего подобного не делали!
– А ведь такой прекрасный день, – сказал Ноэль, тоже шмыгая носом.
Денек и вправду стоял прекрасный. Сперва небо хмурилось, но теперь лучи солнца озаряли болота, и все вокруг как будто было покрыто лучшим листовым золотом – и болото, и деревья, и крыши, и трубы и все остальное.
Тем вечером Ноэль написал стихотворение о случившемся. Стих начинался так:
– Бедняги солдаты, как вы налажали,Когда в ясный день почему-то сбежали!Ведь если бы вы в непогоду ушли,Наверное, вас бы ни в жизнь не нашли,Ведь Освальд, боясь промочить свои ноги,Не слал бы ловца к вашей тайной берлоге.Освальд отколотил бы брата за эти строки, не будь Ноэль таким слабачком. К тому же в поэтах, даже самых юных, есть что-то такое, отчего кажется, что бить их – все равно что бить девчонок. Поэтому Освальд даже не разругал дурацкий стих, ведь Ноэль плачет по малейшему поводу.
– Сходим к нашему свинопасу, – только и сказал Освальд.
И мы пошли, но Ноэль отказался. Его ни за что не стронуть с места, если на него накатывает вдохновение. Элис осталась с ним, а Эйч-Оу уже лежал в постели.
Мы рассказали свинопасу о дезертирах и о нашем смиренном раскаянии, и он заявил, что понимает наши чувства.
– За несчастным парнем, рванувшим в бега, и так слишком многие охотятся, и незачем остальным к ним присоединяться, – сказал он. – Не то чтобы я одобрял дезертирство – я называю его подлым трюком. И все равно шансы слишком неравны. Один против тысячи: вся армия, флот, народ, парламент и король Англии против единственного недалекого малого. Держу пари, ты навел на них погоню не нарочно.
– В общем, да, – мрачно ответил Освальд. – Хотите мятную конфетку? Она ядреная.
Съев конфету, свинопас продолжал:
– Возьмите молодого парня, сбежавшего недавно из Дуврской тюрьмы. Я знаю, за что он вляпался: стащил четырехфунтовый кекс с прилавка кондитерской Дженнера, на Хай-стрит. Отчасти потому, что хотел есть, отчасти из озорства. Но даже если бы я не знал, за что его задержали, неужели я натравил бы на него полицейских? Да никогда. Дайте парню шанс – я так считаю. Но не грызи себя из-за тех солдатиков. Может, их в конце концов поймали бы и без тебя. Я тоже их видел – самые большие разгильдяи, которые когда-либо натягивали солдатские сапоги. Просто в следующий раз остановись и подумай, а после уж открывай рот, понятно?
Мы сказали, что понятно и в следующий раз мы так и сделаем, и отправились домой. По дороге Дора заметила:
– Ну а если на свободу вырвался жестокий убийца? Тогда о нем надо сообщить.
– Да, – согласился Дикки. – Только прежде чем сообщить, надо быть абсолютно уверенным, что он жестокий убийца, а не парень, который с голодухи стащил кекс. Откуда ты знаешь, что сделала бы сама, если б как следует проголодалась?
– Воровать бы я не стала, – сказала Дора.
– Не уверен, – ответил Дикки.
Они спорили об этом до самого дома.
Не успели мы войти, как начался проливной дождь.
Когда разговор заходит о еде, начинает казаться, будто ты очень давно не ел. Миссис Биль, конечно, ушла домой, но мы сами отправились в кладовую. Это гостеприимная кладовая, на ее двери нет замков, только большая деревянная щеколда, которую можно поднять, потянув за веревочку, как в сказке про Красную Шапочку. Кладовая выложена чистым влажным красным кирпичом, и, если положить на пол пакет с имбирным печеньем, оно размягчится. Мы нашли половину пирога с ревенем и мясные котлеты с картошкой. Миссис Биль – предусмотрительная особа. Я знаю много людей гораздо богаче ее, которые вовсе не так предусмотрительны.
Мы удобно устроились за кухонным столом и отлично угостились, хотя ели стоя, как лошади.
Потом нам пришлось позволить Ноэлю прочитать стихотворение о солдатах. Ноэль бы глаз не сомкнул, если бы его не прочитал. Стих был очень длинным, начало я уже процитировал, а заканчивался он так:
– Бедные солдаты, вот вам урок:Убегать – неправильно, какой в том прок,Служить королю вам теперь пора,А еще – стране, ура-ура!Ноэль признал, что «ура-ура» звучит слишком бодро для стихотворения о солдатах с такими лицами, какие были у беглецов.
– Но тут не столько про солдат, сколько про короля и страну. Подождите секундочку, я кое-что вставлю.
И вот что он вставил:
– Постскриптум: бедные солдаты,Не обижайтесь на меня, ребята,Я не вам, а королю до утраГотов распевать: «Ура-ура!»– «Ура-ура» петь нельзя, – сказал Дикки.
Поэтому Ноэль пошел спать, распевая «ура», и Элис сказала – пусть лучше поет, чем спорит, что это спеть нельзя. Но от его пения было еще больше шума, чем от споров.