Красная розочка. Рассказы и повести
– Заткнитесь вы…, – хотелось крикнуть ему визжащей ораве, но он только махнул рукой и быстро пошёл прочь. А вслед неслось —«…женщин нету и не надо… надо… надо… и без женщин можно жить…»
– Как всё противно! Какое счастье было быть в щемящей тишине с милой Таней. Где я тебя найду, Таня? Где ты?
К полночи появилась луна, озарив бледным светом мерцающие волны озера и силуэты гор. От берега вместе с волнами побежала лунная дорожка, сначала узкая, а дальше всё шире и шире, пока не заняла полгоризонта. В стороне от дорожки вода была тёмной и неподвижной, а здесь она быстро убегала вдаль, сливаясь с луной и бежала в пространство, к звёздам.
– Где же ты, Таня? – Генка упал в мягкую копну, долго смотрел на яркие крупные горные звёзды и, наконец, незаметно уснул крепким сном смертельно уставшего человека.
Проснулся он от толчка. Кто-то легонько толкал его в плечо. Он открыл глаза и увидел деда.
– Генка, а Генка. Ты что же в копне спишь? До деда не мог дойти. И уехал с отрядом, не зашёл проститься.
Генка обрадовался деду и виновато улыбался.
– Ну ладно. Вставай. Пойдём чай пить.
Они сидели на крыльце и неторопливо пили чай. Генка молчал, тоскливо поглядывая в голубые дали. Старик с шумом втягивал в себя чай с блюдца и загадочно щурился. Влив в себя изрядное количество ароматной воды, дед как бы невзначай, проговорил:
– А знаешь, парень, та девчушка, что с тобой на лодке каталась, приходила, однако, сюда.
Генка встрепенулся. Дед, не обращая внимания, продолжал :
– Скучная такая была…
– Она что- нибудь говорила?
– Нет, однако. Только попросила лодку, в последний раз, говорит, прокачусь и поплыла прямо туда. – И дед махнул в сторону их любимого мыса.
Оставив недопитый чай, Генка вскочил, схватил вёсла и кинулся к лодке.
– Куда, чертёнок? Она ничего не говорила, а записку оставила…
Но Генка не слышал. Он уже грёб, и руки его не знали усталости. Лодка выскакивала из воды и неслась, что называется, не дыша.
– Она была здесь, – шептал он. – Она была, она хотела меня видеть. Меня! Ему захотелось петь. Но вместо слов из груди вырывались хриплые звуки. – Она искала меня, – шептали пересохшие губы.
Генка выпрыгнул на песок. Ничего не изменилось за его отсутствие. Тот же берег, те же волны, бегущие в сверкающую даль. Разве какие-то камни на девственной отмели. Он подошел ближе и замер. Беспорядочное нагромождении камней слилось в стройные поющие слова. Генка зажмурилась, тряхнул головой, желая убедиться, что это не сон, снова открыл глаза и прошептал вслед за каменными буквами:
«Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ГЕНКА!».
– Таня – это ты, – перебирал он гладкие горячие камушки. «Я люблю тебя», – перечитывал он бесконечное количество раз. «Люблю тебя!» – пели бездушные камни. «Люблю тебя» – шелестели волны. «Вы ещё встретитесь» – улыбалось солнце. Генка подошёл к самой воде. Волны мягко касались его ног и неслышно убегали. "Я найду тебя, Таня! Я выверну улицы Алма—аты наизнанку и найду тебя! – шептал он. – Ты любишь меня, и я люблю тебя». Генка отошёл к тому месту, откуда увидел поющие слова и ликуюшая радость вскинула его руки и сияющий взгляд к заснеженным вершинам гор.
– Я люблю тебя, Таня! – во весь голос крикнул Генка. «Люблю… Таня… а….а» – откликнулись ему далёкие горы. И Генкина любовь, пробежав по всем закоулком озера, поднялась выше, к облакам, и скрылась за белеющими вершинами гор..
Чолпон – ата – Фрунзе.Месть
– Да брось, Лёнька! Зачем сходить с ума? Завтра же будешь жалеть об этом.
– Отстань!
Я кидал в чемодан рубашки, книги, сигареты. Женька сидел рядом и пытался меня образумить. Я его не останавливал, но не останавливал и себя. Небольшой нажим на крышку чемодана, щёлкнула защёлка.
– А всё-таки зря.
– Не думаю.
Пальто, кашне, шляпу натянул поглубже – вчера ударил мороз.
– Ну, Женя, увидимся в институте. Справку о практике отметишь. Будь здоров.
– Не дури, Лёнька!
Я хлопнул дверью и вышел. Я не мог больше оставаться в этом, в один момент ставшем мне неуютном южном городе, на этом, ставшим приземистым и серым заводе, ещё недавно казавшемся верхом технического совершенства, где мы проходили свою последнюю практику перед дипломом. Где в соседнем подъезде в такой же стандартной квартире – общежитии жила она. Нет, я не был зол на неё смертельной злостью, нет! Я просто не мог больше её видеть. Не мог. Боялся, что если увижу, то совершу что-то унизительное для себя. И потому бежал. Остававшаяся ещё неделя практики была для меня невыносима.
Поезд стучал колесами на стыках, вздрагивал на стрелках. Я не спал. За окном было темно, лишь сверкал снег в неровном свете прожекторов встречных поездов. «Так, так так…», – стучали колёса.
«Марина!? Маринка! Что же это? Почему?» Как глупо задавать такие вопросы. Но я ничего не понимал и понять не хотел, потому что необъяснимое необъяснимо.
Вчера она пришла к нам тихая, ласковая, сидела на кровати со мной в обнимку, а потом при ребятах сказала: «Кончились наши встречи, Лёнечка. Я тебя люблю, но мы расстаёмся. Если сможете, не осуждайте», – сказала она всем. Поцеловала меня и ушла. Все обалдели. Мы три года были вместе. Ссорились, бывало, и расставались, но ребята неоднократно требовали кончать с игрушками и делать свадьбу. И на практику поехали вместе. И вдруг!?
Весь вечер ребята обсуждали ситуацию, но я замкнулся и утром решил уехать. Непонятность должно было разрешить время. И только Женька, мой корешок, всегда защищавший Марину, только хмыкал и не очень уверенно пытался отговорить меня от отъезда. Поезд стучал колёсами. Спать я не мог. Курил сигарету за сигаретой.
«Марина, Марина! А может я не прав, убегая. Может надо быть рядом и не отпускать от себя? Ведь она твоя любовь, Лёнька! И она тебя любит. Сама при прощании сказала! Марина! Я стоял перед окном, за которым мелькала ночь, а видел одну Марину. Её глаза улыбались мне, её глаза, мои любимые глаза, которые я столько целовал. Она была… О, как она была хороша! Марина… Воображение было настолько явным, что я не мог оставаться на месте. Пусть я совершу ещё глупость, но я вернусь. Я вернулся в купе – пальто, кашне, чемодан. Шляпу не нашёл в темноте. Остановить неразумность бегства и вернуться назад.
В тамбуре меня охватил морозный воздух.
– Молодой человек, Вам ещё далеко ехать… Простите, что с Вами? – остановил меня вышедший из своего купе проводник.
– Ничего… Извините…
Я посмотрел на проводника и побрёл назад. Вид у меня был, видимо, что надо. Проводник что-то пробормотал вслед. Я сумел лишь разобрать: «Напьются да выворачиваются». Это меня как-то успокоило. Если я похож на пьяного – то ничего. А что со мной? Ничего. Ничего, Марина Андреевна, ничего. Извините.
За время пути в родной город, окружающий мир потускнел в моём представлении, и жизнь не казалась радостной, как раньше, и вся вторая половина человечества представлялась уже не прекрасной и достойной поклонения, а просто биологической массой предназначенной для размножения. Любовь – выдумки поэтов. Пусть самки влюбляются в нас, пусть мучаются. Моё сердце всегда будет равнодушным. И чем больше будет огорчений у встретившихся на моём пути женщин, тем лучше
Ярость бурлила во мне. И пустота, полнейшая изнуряющая пустота охватила меня целиком. Я чувствовал, как выворачивают меня мои мрачные мысли. Чтобы как-то прийти в себя, я уехал на малую родину к родственникам отдышаться в тишине. Срок практики ещё не кончился и моего присутствия в институте никто не требовал.
В маленьком тихом городке меня приняли радостно. Целую неделю я не вылезал из четырёх стен. Радость и улыбки встречали меня каждое мгновение. Хмурость постепенно исчезла с моего лица и спряталась внутрь. Я начал приветствовать изредка появлявшееся солнце, целовался с пушистым ласковым псом, катался на лыжах и, падая, с удовольствием зарывался в мягкий искрящийся снег. Лежишь в снегу, один нос к верху, хорошо. Читал, что природа облагораживает человека, но не чувствовал. Сейчас что-то начал понимать.
Но природа – природой, а время – временем. Подходил Новый Год. Я отправился на базар за ёлкой. Подобрал подходящую ёлочку, заплатил деньги и направился к выходу. У ворот меня сильно ударили по плечу.
– Лёнька, чертяка, здорово!
– Саня, ты?
Передо мной стоял бывший одноклассник, несколько располневший, но всё с теми же покровительственными замашками, которые он выработал за долгое время старшинства над нами более молодыми, пока мы все не подросли.
– А кто же, ты думаешь! Он самый. А ты как здесь? Да ведь ты студент. Я вот армию отбарабанил, сейчас в милиции служу. Ну, как дела?
– Да так, ничего. Учёба вот к концу подходит.
– Инженером будешь?
– Надеюсь.
– Давно не видались, а?
От него немного попахивало спиртным.
– Да. Дороги наши не пересекаются, – довольно равнодушно ответил я.
Мой тон несколько озадачил его, но я действительно не испытывал радости от встречи и мне не хотелось что-либо вспоминать, а эта встреча, кроме воспоминаний вызвать ничего не могла. Я смотрел на него, но ничего не мог поделать с собой. Что-то он выбил из меня, и я потерял сразу всю лёгкость, накопленную за время пребывания здесь.
– Пойдём-ка выпьем за встречу, – напрямую попытался растопить лёд Саня.
– Спасибо, дорогой, но скоро Новый год, тогда и выпьем.
– Да что ты, друг или не друг?
– Друг, но я боюсь потерять ёлочку.
Маленькая зёлёная ёлочка уберегла меня от моего немедленного падения. Но Саня вырвал у меня слово о встрече вечером в хорошей компании. Мы так давно не виделись и повспоминать о приятных прошлых днях было неплохо. Он был нормальным парнем и действительно радовался встрече.
К вечеру я получил письмо от Женьки. Хороший он парень, мой Женька. Пишет, что Марина очень огорчена и встревожена моим отъездом, а с документами о практике всё в порядке. «Всё очень хорошо, – подумал я. – Она огорчена и встревожена. А чем она огорчена и встревожена?»
В назначенное Александром время я был на месте. И приветствовал собравшуюся компанию, в которой молодых женщин было больше, чем ребят. Кроме Саньки я никого не знал, но приняли меня даже несколько смутившей дружелюбностью. Как я узнал чуть позже, женская половина представляла единый и дружный медицинский отряд одной из больниц, определённо нуждавшийся в молодых людях. Не успел я стряхнуть с ресниц намёрзшие снежинки, как меня пригласили сесть, и подали красивую чайную чашку с водкой. «Крепко пьют», – подумал я про себя и спросил:
– А в честь чего я буду прикладываться к такой душистой пиале. Не слишком ли много здесь напитка, чтобы переводить его зря?
– Не беспокойтесь, молодой человек, здесь зря ничего не переводится. Сегодня пьют за меня.
Прозрачные серо-зелёные глаза блондинки, обратившей моё внимание в первую минуту, остановились на мне, улыбнулись слегка, а крепкая рука с тонкими пальчиками приподняла чашку.
– Сегодня день моего рождения.
Я посмотрел на Саню. Он поднял свою чашку и подмигнул.
– Меня зовут Леонид, – ответил я блондинке. – И я счастлив, что могу выпить за тот день, который подарил Вас этому миру и теперь, глядя на Вас, я вижу, что случай не ошибся.
Я стукнулся чашкой с чашкой блондинки и выпил. И, улыбнувшись, добавил:
– Теперь Ваше счастье значительно полнее.
Она выпила свою пиалу, а отдышашись, подошла ко мне и просто представилась:
– Меня зовут Нина.
Включили радиолу. Винные пары слегка закружили мне голову. Нежная мелодия заполнила комнату. От стоявшей в углу и ещё не наряженной ёлки разливался одурманивающий аромат влажного леса и внедрял в чувства приближение торжественной минуты прихода Нового года. Окружающие лица стали ещё милее и приятнее. Пиалы ещё и ещё были налиты и выпиты за здравие Нины. Мне стало легко и свободно. Я танцевал со всеми подряд, нежно обнимал в танце каждую и говорил всем всякие хорошие слова. Нина попадалась в мои руки почему-то чаще других, а когда общий шум поутих, отчего-то её обнимал и говорил «моя милая».
Вечер только входил в силу. Не было ещё и десяти часов. Никто не чувствовал удовлетворения своего расходившегося веселья. Когда кем-то был брошен клич, а не поехать ли всем на танцы в лесной клуб, то сборы были недолги.
На улице был лёгкий мороз, и ясная луна весело смотрела на новогоднюю землю. Мы шли по середине улицы и пели песни. Нина держалась за меня, но она прилично выпила и мне частенько приходилось её удерживать от крутых качаний, когда она наступала на ледышки, что удовольствия мне не доставляло. А толь от свежего воздуха, толь от поднимающегося раздражения за то, что согласился быть на вечеринке, голова моя проветрилась, и когда компания появилась в порхающем танцующими парами зале, я был совершенно трезв.
Несколько танцев я провёл с Ниной, но мне надоела её полупьяная болтовня и, передав её Сане, я скрылся на другой конец зала, где уютно устроился в кресле. Скрытое недовольство собой во мне росло, и я прямо так и чувствовал свой злой взгляд, когда поднимал глаза. Чтобы не показывать своё состояние, я начал смотреть вниз, на ноги танцующих женщин, пытаясь по ножкам весь образ их обладательниц.
Со сцены объявили дамский вальс. Оркестр заиграл «На сопках Манчжурии». Мне всегда нравилась эта мелодия, особенно, когда её исполнял духовой оркестр, когда казалось, что ты в далёком – далеке, сам участник событий и сердце сжималось в чувстве невозвратимо потерянного. Моё сердце и без этого вальса щемило от потери. Я подпевал про себя слова вальса и чуть притоптывал ногой в такт, когда перед моими глазами появились две стройные ножки, обутые в модные туфельки. Они неторопливо приблизились к моему креслу и остановились. Я перевёл взгляд выше и обнаружил стройную фигурку, укутанную в голубое платье. Сердце моё ёкнуло в предчувствии, что я могу сейчас обидеть ещё одну особь женского пола.
– Можно вас пригласить на вальс? – произнёс мягкий низкий голос и одновременно нежные пальцы коснулись моей руки.
– У меня нет…, – жёстким голосом начал я и поднял взгляд вверх. На меня смотрели большие голубые глаза, удачно посаженные на милом смугловатом лице, обрамлённом тёмными волнистыми волосами. Она была молода, лет восемнадцать – девятнадцать, не больше. Её глаза чуть вздрогнули, и она напряглась в предчувствии удара. Но она была хороша.
– У меня нет возражений, – со всем возможным дружелюбием повторил я начатую фразу, поднимаясь с кресла.
Она мне понравилась, эта девушка. Я не отпустил её после вальса и приложил все свои способности, чтобы произвести впечатление и посеять смуту в её хорошенькую головку. Я даже сказал, что кончаю институт, и что у меня никого нет, с кем бы я мог делить одиночество в дальних краях. А что я буду в дальних краях, я был попросту убеждён после слов Марины. К концу вечера я знал, что она кончила техническое училище, что её зовут Галя, что ей девятнадцать лет, что она любит танцы и музыку и что ей очень хорошо сегодня. Последнее было для меня весьма приятно. В раздевалке на меня с укором посмотрела Нина, но я, приветливо помахав ей рукой, сразу же забыл о ней, укутывая новую красавицу.
Падали крупные редкие снежинки, блестящим ореолом окружая горящие фонари, которые чуть-чуть покачивались, гоняя круглый пучок света по земле. Мы стояли на улице стандартных двухквартирных домов в тени оголённых акаций, и я нежно целовал Галочку в щёчки, глаза, губы. Как только поцелуй кончался, она упиралась руками мне в грудь и откидывала голову, как бы желая убедиться, что я не изменился. Я привлекал её снова к себе.
– Галочка, сегодня счастливый день. Что-то необыкновенное. Ни вчера, ни завтра я не мог придти в этот клуб. А пришёл сегодня, и ты оказалась именно сегодня. И ты едешь в город, где я учусь. И я буду встречать тебя там. Я покажу тебе его весь от вокзалов до окраин, его сады, парки, театры. Мы будем видеть друг друга часто, часто, каждый день. Правда, Галочка?
– Правда, – сказала она и вдруг, уткнувшись мне в плечо, заплакала самыми настоящими слезами. Несколько минут в непонятности я безуспешно пытался успокоить её и узнать причину такого отчаяния. Наконец, она подняла глаза полные неостывших слезинок, и сказала прерывающимся голосом:
– Как же я буду с тобой встречаться, если я приехала выходить замуж. И зачем я только к тебе подошла.
И она, обхватив мою шею руками, прижалась ко мне, тщетно пытаясь удержать рвущиеся рыдания.
Обалдев в первые мгновения от такого признания, я быстро оправился от шока, и в голове у меня прошумело.
– Гм… Занятно. «Моя» Марина тоже была почти моя невеста и кто-то или что-то у меня её уводит. Почему мне не увести чужую невесту хотя бы не на совсем. Ни у кого из моих друзей таких ситуаций не было, никто не рассказывал.
Насколько это было возможно, я успокоил девушку и, хлюпая, она рассказала всё по-порядку. У неё что-то не ладилось с родителями и ей захотелось свободы. Подвернулся парень, и она кинулась на этот самый лёгкий для неё путь, устранявший все заботы. Жених её привёз сюда к матери до свадьбы, а сам уехал устраивать ей работу. После новогодних праздников должен был вернуться – и ЗАГС, и свадьба. Но ей одной было скучно, и она пошла с соседкой поразвеяться. И тут появился я. Чем-то понравился и до неё дошло, что глупо в девятнадцать лет выскакивать замуж за первого предложившего, когда вокруг столько интересных людей.
Понемногу Галя успокоилась и доверчиво прижалась ко мне. Я поцеловал её в солоноватые глазки и сказал:
– Ничего, Галчонок, ты пока ещё не вышла замуж, время есть всё продумать…
– Лёня. А мы встретимся?
В это время скрипнула дверь и на крыльцо дома вышла женщина.
– Галька, бесстыжая! Жених только что уехал, а она шашни заводит. А ну иди быстро домой!
Девочка моя сникла. Мне было и смешно, и грустно. Вспомнилась Марина. « А вдруг она приедет ко мне на Новый год? И никаких чужих невест с сомнениями».
– Не беспокойся, мамаша. Галя моя давнишняя знакомая. Должен я её был проводить, чтобы собаки не съели. До свидания, Галя! Будь счастлива.
И быстро пожав ей руку, я шагнул в темноту спящей улицы.
Сегодня тридцать первое декабря. Марина не приехала и не приедет. Кинула телеграммку: «Поздравляю, целую, Марина». Какой стиль!? Одна прелесть. Поздравляю – прелесть, целую – прелесть, Марина – прелесть. Я держу телеграмму в руках и перечитываю в который раз одни и те же слова. И с каждым разом снова поднимались всё чувства, которые я пережил в поезде, убегая от неё. И про которые почти забыл за время пребывания здесь. Когда я посмотрел на себя в зеркало и попытался улыбнуться, улыбка вышла кривой.
Позвонил Саня и пригласил на меня на встречу Нового года в дом культуры. «Девчонки обижаются на тебя, но готовы простить, – сказал он. Я сказал, что приду к одиннадцати на главный вход. К вечеру я привел себя в достойный вид, проводил старый год с родственниками и ушёл в ДК. Год наступал для меня определяющий.
У входа меня встретил Юрий, вручил пригласительный билет, сказал, что девчонки уже пришли. «Сам найдёшь, если виноватость почувствуешь». «Ты хороший друг, Саня! У нас с тобой договорённость на новогодний тост». Виноватости я не чувствовал. Пройдя через разукрашенный вестибюль, я сдал одежду в гардероб, повернулся к зеркалу и увидел её, невесту.
– Галя!
– Как хорошо, что ты здесь! – только и сказала она. Но как сказала. В её голосе отразилось всё, что может выразить человек, неожиданно получивший надежду в момент полнейшей безнадёжности: радость, невероятность, огромное облегчение… Я вздрогнул от её голоса. Неужели она успела полюбить меня. Какая жестокая несправедливость. А впрочем, почему бы меня и не любить.
– Я верил, что увижу тебя до твоей свадьбы.
– Ой, какая свадьба! Никакой свадьбы.
Она прямо искрилась радостью.
– Подожди, я сейчас всё расскажу по порядку. Никак ничего не могу сообразить от неожиданности.
Мы сели на диван, закрытый от всех зелёными ветками и Галочка, крепко держась за мою руку, выложила всё, сбиваясь и перескакивая с одного на другое. Приехал сегодня утром её жених Борис, сказал, что не мог без неё Новый год встречать. Но она сказала, что передумала и отказалась от его предложения. Полный мрак! Никакие уговоры и убеждения не помогли. У неё появилась неожиданная твёрдость. Скандал, ругань. Но потом он сказал, что она если пока не шлюха, то будет шлюхой и сказал ещё, чтобы убиралась. А сам уехал «фиг знает куда», наверное, обратно в центр. А она пошла на бал всё с той же соседкой, которая одобрила её решение, в неясной надежде на что-то. Её чемоданы стоят у дверей, и она будет удивлена, если они не окажутся за дверью. Больше ей нельзя туда возвращаться.
Я поцеловал её тоненькие пальчики и сказал тоже радостно и совершенно искренне:
– Галочка, милая, оставим всё это на утро. Мы вместе сейчас и я тебя люблю. У нас с тобой целая новогодняя ночь, а у меня в кармане целая стипендия. Неужели нам её не хватит на одну ночь. Пусть она будет самой прекрасной ночью на этой земле, а утром будет той границей, от которой мы пойдём дальше, забыв то, что прошло.
Я смотрел в счастливые глаза и забыл, что где-то есть Марина, которую я любил.
Ночь прошла как сказка. А впрочем, я и не замечал ничего. Играл оркестр, сводя с ума плачущими саксафонами. Все кругом целовались. И я обнимал девушку до хруста косточек и целовал. Мы пили шампанское с небольшими перерывами, что-то говорили друг другу, говорили с другими людьми, были ещё какие-то поступки, встречи, брудершафты, но всё это не затрагивало меня. Со мной была только она. Это была сказка. Я был готов поклясться, что люблю Галю и не хотел, чтобы сказка кончалась.
Но это была сказка, пусть и наяву.
Бал кончился. Начинался Новый год. Мы пошли с Галей за её вещами и отнесли всё в гостиницу. К счастью, были свободные номера.
– Люблю, – прошептала она, когда мы, наконец, расстались.
Мы были вместе ещё два дня. Мне к четвёртому января надо было быть в институте. Решили, что она пока уедет к тётке, а там видно будет
– Лёня! Мы ведь ещё встретимся?
– Нет сомнений, радость моя.
– Я поеду с тобой куда угодно, на самый край света. Я люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя, милая.
– У меня тяжело на сердце. Что-то беспокоит меня. Я боюсь, что мы расстаёмся навсегда.
– Это напрасно, Галчонок. Я люблю тебя. Ещё полгода и я буду готов к самостоятельной жизни. Я верил всему, что говорил.
Поезд у неё уходил вечером. Последний звонок. Галя кинулась ко мне на шею. Слёзы, брызгавшие из её глаз, заливали моё лицо.
– Я чувствую, что вижу тебя в последний раз.
Она говорила правду.
Она махала мне рукой, пока проводник не отодвинул её вглубь вагона и не захлопнул дверь. Я говорил правду, что люблю её и, если бы мы не расстались так быстро, то не расстались бы никогда.
Наша любовь длилась несколько дней, а до этого я долго любил Марину. И когда вернулся в институт, меня раздвоило. Я рвался к Гале, но меня останавливала мысль, что это месть Марине. И что Марина рассмеётся, увидев нас с Галей, скажет, что быстро я утешился и никогда её не любил. А время шло. Галя писала через день. Я не отвечал. Потом письма перестали приходить. И я понял, что отомстил. Самому себе.
Джульба
«…Мне припомнилась нынче собака,
Что была моей юности друг…»
С. Есенин «Сукин сын»По другому и не скажешь. Припомнилась – и всё. Ни с того, ни с чего. Без всяких причин.
Был выходной день. Я стоял у окна и смотрел на заснеженную землю. Ночью мела метель, и земля превратилась в белую равнину. Одинокие прохожие с трудом пробивались по глубокому снегу, отворачиваясь и закрываясь от ещё не стихшего ветра, который рвал с ровного поля неокрепшие в массе снежинки и скручивал их в белые вихри. Что-то далёкое приятно грустное всколыхнулось в глубине затуманенного временем сознания и выплеснулось: мне ясно представилось заснеженное поле, позёмка, стог сена на опушке леса, лыжи и ружьё, прикорнувшие с подветренной стороны, и я со своей собакой Джульбой сижу в очищенном от снега сене и делю на двоих нехитрый обед однодневного странствия. Собака лежит рядом, спокойно, без нетерпения ждёт, когда я закончу вскрывать консервы, резать хлеб, колбасу… Разделив всё поровну, я на газете кладу еду перед Джульбой и говорю: «Начнём, пожалуй!» Не вставая, чуть пододвинувшись, собака, тщательно пережёвывая, съедает сначала колбасу, потом консервы и закусывает хлебом. Делает это всё значительно быстрее меня, отползает в сторону и отворачивается. Она не наелась, ей трудно смотреть на меня, а просить совестно. Она видела, что разделил я еду поровну. «Жулик», – тихонько зову я её. Она открывает один глаз. «Хочешь ещё? Да». Она моргает коричневым глазом и отворачивается. «Иди ко мне». Джульба встаёт, подходит. Я обнимаю её, она прижимается и мы, согреваясь вместе, доедаем остатки колбасы и дремлем в приятном расслаблении после длительного перехода.