Кара небесная. Книга 6

Часть первая. «Список восьми»

Поэт Василий Романов – невысокого роста сорокапятилетний мужчина, одетый в мятые брюки и серый вязаный свитер, из-под ворота которого выглядывал узел небрежно повязанного галстука, стоял у окна. Смотрел с высоты четвертого этажа на размахивающего длинной метлой дворника во дворе и думал о том, как хорошо, наверное, быть неизвестным человеком, которого никто не знает, никто не трогает, не оскорбляет ни словом, ни делом, ни за что ни про что.

Половина зимы прошло, а снега не было. День был холодным, погода пасмурной, настроение, как у Романова, так и у его товарища Никиты Малявина – автора и ведущего телепрограммы "Криминальный репортаж" – подавленным и мрачным.

– Ты случайно не знаешь, когда пойдет снег? – спросил Малявин. – Что там синоптики говорят?

"Синоптики говорят: достали вы нас со своим снегом", – мысленно ответил Романов, а вслух сказал о том, что, если верить телевизору, циклон, надвигающийся с Ледовитого океана, дойдет до них через пару-тройку дней, но осадки, по всей вероятности, будут весьма незначительными.

– Значит, не пойдет, – подытожил Малявин. – Жалко. Без снега как-то совсем тоскливо.

Тяжело поднявшись из-за стола, он подошел к Романову. Похлопал ладонью по плечу и, немного помолчав, сказал:

– Да не расстраивайся ты так, Вась. Мало ли что про нас в газетах пишут?

"Конечно, мало, – подумал Романов. – Но лучше б вообще ничего не писали, чем так".

– Да как, Никита, не расстраиваться? – ответил он. – Ты же знаешь: я не из тех, кто сделает подлянку, а потом обижается на того, кто предал ее огласке. Заслужил – получи! Но тут-то совсем другое дело.

Малявин согласился:

– Другое.

– И ведь главное, за что? Я, понятное дело, не ангел, но чтоб вот так?.. У меня просто нет слов!

Малявин и тут согласился: подобрать слова в данном случае действительно нелегко.

– Ну, посетил я несколько закрытых вечеринок, – продолжал Романов. – Так я же не один их посещал – правильно? – кроме меня, там не одна толпа бездельников побывала… Ну да, выступал по телевидению. Но опять-таки, я не напрашивался – меня туда приглашали, причем, иной раз весьма настойчиво… Еще на презентациях бывал и фуршетах разных, но это уже не в счет.

– Всё в счёт.

– Нет, нет, надо что-то делать, надо придумать, как добраться до этих журналюг.

Мысль о том, что оскорбление, нанесенное журналистом Всевидящим, должно быть отомщено, не давала Романову покоя с того момента, как он прочитал в газете "Губернские ведомости" статью под названием "Худшие люди года". Конечно, можно было по совету Малявина не обращать внимания на абсурдные обвинения в прожигании жизни, но вся беда заключалась в том, что люди, прочитавшие сегодняшний номер ведомостей, это вряд ли когда забудут – пройдут годы и, услышав фамилию Романова, они будут всё также спрашивать:

"О каком Романове идет речь? Уж не о том ли, кто некогда получил приз "Большая затычка?"

Дворник ни на минуту не останавливался. Подобно равномерно качающему маятнику он размахивал метлой из стороны в сторону и, собирая раскрошенный колесами автомобилей лед, потихоньку шаг за шагом двигался от одного подъезда к другому.

– Нет, это просто невозможно, – ударил кулаком по подоконнику Романов. – С этим невозможно жить! Я убью их!

– Вась! Ну, чего ты? Успокойся, – тихим голосом попросил Малявин. – Сядь.

– Не могу я успокоиться! Не могу сидеть! Не могу стоять! Даже думать ни о чем не могу – хочу действовать!

– Что ты хочешь?

Романов сказал, что хочет пойти в редакцию, и там, не разбирая, кто причастен к сегодняшней публикации, кто нет, забить всех подряд. Охранник под руку попадется – охранника, журналист под псевдонимом Всевидящий – журналиста Всевидящего, главный редактор козел Бобриков – главного козла редактора Бобрикова.

– Ты чокнулся? – спросил Малявин.

Романов ответил: нет. И добавил, что поскольку в последнее время пьет меньше обычного, здравый ум и твердая память еще ни на секунду не оставили его без присмотра.

– Никита! Я всё понимаю: да, следует сидеть дома, да – не рыпаться, но… Не могу – хочу мстить!

Малявин мягко возразил Романову. Сказал, что за такую статью не мстить – под суд отдавать надо.

– А вот что касается того, чтобы побыть в одиночестве, то тут я с тобой полностью солидарен – это дело полезное, особенно для поэтов… Однако одним этим репутацию, думаю, все же не исправить. Хотя первое время посидеть дома, конечно, стоит.

– Хорошо, – согласился Романов. – А забить козла поможешь?

– Помогу. Но только в домино.

– Ты мне не друг!

– Ты сам себе не друг. На словах хочешь выпутаться из этой ситуации, а на деле только и думаешь о том, как бы ее усугубить.

Дворник остановился. Посмотрев себе за спину, он, казалось, впервые задумался над тем, чем ему приходится заниматься. На дворе январь, зима, а он, как и пять месяцев назад всё так же метет дорожки, только в этот раз не от мусора и опавших листьев, а от раскрошенного автомобилями льда.

Малявин взял газету. Наверху страницы было помещено сообщение о встрече находящегося в Германии с двухдневным рабочим визитом губернатора области Егора Ревы с президентом компании "Даймлер-Крайслер сервисез АГ" Клаусом Мангольдером. По сообщению департамента информации губернатора, в ходе беседы были обсуждены вопросы возможного участия "Даймлер-Крайслер" в создании совместных предприятий и сервисных центров и финансирования модернизации завода комбайнов. Внизу – статья Всевидящего под названием "Худшие люди года".

Покосившись на уткнувшегося в окно Романова, Малявин откинулся на спинку стула и принялся перечитать ее.

В первых строках статьи говорилось о нравах, царивших в городе, об участившихся случаях убийств и самоубийств, о необычайно высоком уровне проституции, а также о проститутках и тех, кто входил в их число.

По словам автора статьи – Всевидящего, к проституткам надо относиться без какого-либо предубеждения – сугубо прагматично. Так, если они любят, чтобы их на работе регулярно насиловали – то есть, заставляли насильно работать, их надо регулярно насиловать в самых разнообразных формах – заставлять валить лес, пробивать тоннели в скалах, добывать уран и колоть уголь. Если же они при этом еще имеют наглость получать удовольствие от работы, сделать так, чтобы удовольствие это длилось как можно дольше, лет эдак десять-двадцать с поселением на местах бывших комсомольских строек. Потом ещё Всевидящий поговорил о похоти, жадности, продажности, лени и праздности.

(Автор считал, что похоть, жадность, продажность, лень и праздность страшны не только тем, что развращают человека – это еще как бы полбеды – беда, по его мнению, заключалась в том, что все вышеперечисленные грехи провоцировали разного рода тяжелые преступления).

Затем Всевидящий ко всему вышесказанному добавил коррупцию и предложил отметить на страницах газеты тех, чьи пороки были наиболее заметны в прошедшем году.

Хит-парад "Губернских ведомостей" открыл проректор медицинского института Степан Иванович Ребко, награжденный виртуальным призом "Липкие руки", как было сказано в статье, "за плодотворную работу по извлечению и получению незаконных доходов в рамках учебной программы". Ребко, как отметил автор, в отличие от других соискателей приза, проявил недюжинную настойчивость и смекалку по сбору денег во вверенном ему хозяйстве. Так, за семьдесят лет существования института только ему в течение одного учебного года удалось собрать три урожая взяток (со вступительных экзаменов, с зимней и летней сессий), причем, не только с абитуриентов и студентов, к чему все давно привыкли и относились, как к должному, но и с коллег-преподавателей.

Приз имени Плюшкина – самому жадному человеку, был присужден одной из наиболее преуспевающих деловых женщин города – Ольге Петровне Грушиной. Автор статьи назвал сумму, которую та оставила в модном бутике (сумма хоть и была намного меньше ее реального дохода, зато вполне сопоставима с доходом, указанном в налоговой декларации), и напомнил историю, о которой газета "Губернские ведомости" рассказывала полгода назад… Дочь Ольги Петровны Танечка получила закрытую травму левой руки после неудачного падения с качелей. Мать отвезла ребенка в частную клинику, где поправляла здоровье сама, однако, узнав, во что обойдется лечение, тут же направилась в обычный травмпункт. В обычном травмпункте рентген обычно работает не всегда, и Ольга Петровна повезла Танечку в другую больницу на другой конец города. Там их долго отказывались принимать без медицинского страхового полиса, и пока мать ругалась с врачами, в руке ребенка произошли необратимые изменения, в результате чего ее в ту же ночь пришлось ампутировать. Ольга Петровна, естественно, подала на врачей в суд и, естественно, выиграла его, а деньги, сэкономленные на лечение дочери, по словам Всевидящего, потратила на восстановление своей нервной системы в одной из частных клиник города.

Приз имени Обломова – самому ленивому горожанину – был присужден дежурному оперативной части капитану полиции Третьякову Вячеславу Викторовичу. Как показало служебное расследование, Третьяков за период с января по декабрь, отказал в возбуждении уголовных дел чуть ли не каждому второму потерпевшему. Большинство случаев касалось мелких краж, однако были среди них и весьма тяжкие преступления, такие, например, как изнасилование мужчины группой нетрезвых женщин. По словам потерпевшего, капитан Третьяков в грубой форме пообещал ему найти насильниц и поместить на всю ночь в одну с ним камеру в случае, если он, потаскун, еще раз подойдет к РОВД ближе, чем на пушечный выстрел.

Приз "Услужливое перо" получил журналист "Свежей газеты" Анатолий Николаевич Кудрявцев за серию статей, посвященных строительству многоэтажного дома по улице Первомайской. В первой из них Кудрявцев рассказал о фирме "МИС", промотавшей деньги дольщиков на ранней стадии строительства, а также о несчастных судьбах самих дольщиков, оставшихся в одночасье без жилья и денег. Во второй Александр Николаевич порадовал читателей интервью с владельцем строительной фирмы Косоуровым, с которым, судя по материалу, был в добрых отношениях, хотя раньше знаком не был, а также очерком на тему низкой юридической грамотности населения. (По его словам, договор между застройщиком и дольщиками был составлен таким образом, что у вторых к первым претензий не могло быть в принципе, из чего сделал вывод: дольщики оказались обездоленными главным образом из-за своей несусветной глупости). В третьей статье, вышедшей сразу после того, как прокуратура завела уголовное дело по отношению к фирме "МИС", Кудрявцев обрушился всей мощью своего таланта на аферистов от строительного бизнеса. Но когда уголовное дело потихоньку сошло на нет, а журналисты, близкие к руководству города, пронюхали о том, что фирма "МИС" входила в состав одного из коммерческих подразделений, подконтрольных младшему сыну мэра Берга – Александру, вышел с философским рассуждением на тему коммерческих рисков. (Главная мысль рассуждения заключалась в том, что поскольку риск в финансовых сделках между заказчиком и плательщиком несут обе стороны, то и возможные потери обязаны нести не только те, кто рискует чужими деньгами, но и те, кто не боится рисковать своими). Уголовное дело в итоге закрыли, фирму "МИС" ликвидировали, что же касается строительства дома, то его продолжила новая строительная компания (тоже по слухам, входящая в состав одного из коммерческих подразделений, подконтрольных младшему сыну мэра Александру), но уже совсем для других дольщиков, заплативших совсем другие деньги.

Приз "Несгибаемый фаллос" – за патологическую тягу к женскому полу, получил солист областной филармонии Лёша Соловушкин. За свою сорокатрехлетнюю жизнь он, как писал Всевидящий, был не раз женат и не раз бит оскорбленными мужьями. Особенно "урожайным" оказался для него прошедший год. В марте во время весеннего сексуального обострения его избил барабанщик группы, с которым они некогда начинали музыкальную карьеру, а в октябре, во время осеннего обострения, – охранники одного известного в городе коммерсанта. (Травмы, полученные Соловушкиным во втором случае, оказались столь серьезны, что врачи хирургического отделения городской больницы некоторое время всерьез опасались за его половое здоровье. Но, как вскоре выяснилось, совершенно напрасно). Едва оправившись от травм, Леша Соловушкин на деле доказал, что больше кого-либо в городе достоин этого приза. Вечером, сразу после выписки, он отправился на свидание, а утром явился на репетицию с фирменным фингалом от барабанщика. В конце заметки автор статьи пожелал Соловушкину еще большей активности в достижении поставленной цели и еще большей твердости при ее реализации, после чего предложил читателям перейти к следующей номинации – "Неутомимая вагина".

Приз "Неутомимая вагина" – за патологическую тягу к мужскому полу, получила дама полусвета – Изабелла Дзержинская. О ней, по словам автора, мало что известно: проституцией занималась с пятнадцати лет, на учете в полиции состояла с семнадцати, в кожвендиспансере – с восемнадцати. В тридцать семь – на излете карьеры – удачно выскочила замуж за богатого торговца антиквариатом, а в сорок три, видимо, устав от сытой жизни, предалась прежнему занятию – отдавать себя тем, кому после пива и водки требовалась любовь и ласка. Муж – антиквар, узнав об этом, Изабеллу прогнал, а журналист Всевидящий наградил от имени газеты "Губернские ведомости" своим виртуальным призом.

Приз "Абсолютный ноль" – самому никчемному, самому пустому человеку города – получил Виктор Владимирович Лемтюгов. Поскольку говорить о нем, простом рабочем, ничем не увлекающимся, ничего, крепче чая не пьющим даже по большим праздникам, нечего (ноль, он и есть ноль, сколько к нему слов не прибавляй), автор статьи предложил сразу перейти к последнему призу – "Большая затычка".

Приз "Большая затычка" – за неистребимое желание быть на виду – вручили поэту Василию Сергеевичу Романову за то, что тот в прошедшем году не пропустил ни одного мало-мальски заметного в городе события. Он был везде, где были нарядные женщины, фотографы, телевизионщики, шампанское и бесплатная икра. Публикаций от Романова в этом году никто не видел, зато все видели, как он – известный поэт – в пьяном угаре лихо отплясывал на сцене ресторана "Вечерние огни" канкан в обнимку с полуголыми танцовщицами варьете. (По мнению Всевидящего, в городе образовался порочный круг – поэт Романов, для того, чтобы поддерживать известность к себе, вынужден посещать все устраиваемые в городе вечеринки, а устроители вечеринок, для того, чтобы поддержать реноме преуспевающего заведения, вынуждены приглашать отъявленных тусовщиков, вроде поэта Романова, чье лицо чаще других мелькало на страницах светской хроники).

Прочитав вслух последнюю строчку: "Чье лицо чаще других мелькало на страницах светской хроники", Малявин отодвинул от себя газету. Задумчиво почесал указательным пальцем висок и сказал, что во многом согласен с автором статьи – не замечать подобных людей для журналиста непростительная роскошь. Другое дело, как это подавать.

– Так материал подавать, конечно, нельзя – не профессионально. О таких вещах надо говорить с осторожностью, боясь навредить… Вот я, например, категорически не согласен с тем, что Славка Третьяков является самым ленивым человеком в городе. Во-первых, это не правда, есть куда более ленивые, причем, не только в полиции, во-вторых, так как он поступают практически все – отчетность-то у нас еще никто не отменял! – ну а в-третьих, у него и без этой статьи неприятностей полон рот…

– Я тоже не согласен! – перебил Романов. – Я тоже не бездельник. Я тоже работаю каждый день, хоть этого никто не видит.

Малявин согласно кивнул. Прошептал задумчиво: "Ну да, ну да", и надолго замолчал.

Тем временем, дворник, видимо, решив, что большего идиотизма, чем мести лед, пусть даже раскрошенный до состояния мусора, быть не может, взялся за лопату. Словно опавшие листья собрал его в большую кучу, перекинул подальше от тротуара и, видимо, по привычке собираясь поджечь, потянулся к карману за спичками. Потом опомнился, сплюнул с досады и, махнув рукой, дескать, гори оно само синим пламенем, направился со двора.

Первым молчание нарушил Романов. Неотрывно глядя в окно, сказал, что Степу Ребко, по его мнению, тоже напрасно оклеветали.

– Был я у него дома в Нахаловке, видел, как он живет. Ничего особенного.

– Ты знаком с ним?

Проводив взглядом расстроенного дворника, Романов сказал, что много лет назад, будучи подростками, они вместе проводили летние каникулы в деревне.

– В какой деревне?

– В Зверевке.

– В Зверевке?

– Да, там родина моего отца. И Степы Ребко тоже.

– Странное название.

– Да, – согласился Романов, – странное. Впрочем, там все странное: название, люди, природа…

– А с природой что не так?

– Да нет, все так. Просто места там уж очень глухие – настоящая тайга. Отойдешь от дома на километр и всё, считай, заблудился. Поэтому мы, городские, в лес только толпой ходили, одних нас туда не пускали.

– Ребко тоже с вами ходил?

– И Ребко, и другие дети… Была среди нас одна девочка, не помню, как звали, так её – представляешь? – оса в гортань укусила, и она задохнулась прямо на наших глазах.

– Анафилактический шок?

– Ну да… А еще мальчик с нами был один – Игорь Самородов. Он как-то оступился и провалился в болото по самую шею. Еле вытащили.

Малявин спросил: не тот ли это Игорь Самородов, что ныне руководит русским драмтеатром.

Романов кивнул: тот самый.

– Хороший, кстати, мужик – толковый, могу познакомить. Мы с ним встречаемся изредка… А вот с остальными, к сожалению, уже нет.

Увидев, что Романов за воспоминаниями отходит от шока, вызванного статьей в газете, Малявин решил подольше поговорить о детстве. Сделав вид, что его весьма заинтересовала эта тема, спросил: кто входил в компанию, где они сейчас, чем занимаются и что еще интересного происходило с ними в тайге.

Романов задумался. Пожав плечами, сказал, что в его компанию входили только городские ребятишки – местные держались обособленно – и было их, если ему не изменяет память, семь или восемь человек.

– Трое из них – девочки, включая ту, что умерла от анафилактического шока… Где они сейчас? Не знаю. Ни с кем, кроме Ребко с Самородовым, я с тех пор не встречался. Хотя, представься такой случай, возможно, не отказался бы.

– Имена-то их еще помнишь?

Романов поморщился. Сказал, что каждому из них в то лето он посвятил по стихотворению.

– Поэтому можно попробовать вспомнить… Так, одного из них звали, кажется, Лёня Лёнькин. Да. Других – Славик… Витя… Толька… А вот фамилии не скажу… Что же касается девочек, то их звали, это я хорошо запомнил, Романовы. Нина и Оля… Я ухаживал за Ниной, Степка – за Олей.

– Родственницы?

Пренебрежительно махнув рукой, Романов бросил:

– Нет.

Потом подумал-подумал и неуверенно добавил:

– Да вряд ли.

Потом еще немного подумал и, с сомнением покачав головой, поправил себя:

– Хотя ты, знаешь, всё может быть… Я так думаю, в Зверевке все Романовы в той или иной степени приходятся друг другу роднёй.

– И чем вы там занимались? По тайге бродили? Грибы, наверное, собирали, ягоды?

Романов нетерпеливо кивнул. Сказал, что, бродя по тайге, они собирали грибы, ягоды, травы с орехами.

– А однажды – ты не поверишь! – мы пошли искать берлогу медведя, на которого, по словам Игоря Самородова, они с отцом охотились зимой, а набрели на самый настоящий самолет!

– Самолет? Да ну, брось врать. Кто ж его там оставит?

– Да никто его там не оставлял! Он упал и разбился!

Рассказывая об упавшем самолете, Романов заговорил горячо и быстро – так, словно это событие произошло с ним не тридцать лет назад в двухстах с лишним километрах от того места, где они сейчас находились, а только что за углом соседнего дома.

– Представь себе, Никита, картину! Вокруг тайга, болота. В тайге лежит разбитый самолет, а рядом на полянке – старая могилка без креста. В ней, видимо, мордвины похоронили погибших летчиков.

– Да ты что!

– Точно тебе говорю!

– Самолет был боевой?

– Транспортный.

– Как догадался? По фюзеляжу?

– По металлическому ящику. От удара ящик раскрылся, и из него высыпались какие-то грязного цвета камушки.

– Что за камушки?

Романов поморщился.

– Откуда я знаю. Я что, геолог?

– Как интересно! И что дальше?

– А дальше, – ответил Романов. – Мы побежали в деревню. А когда прибежали, решили никому из взрослых ничего не рассказывать.

– Почему?

– Потому что в этой роще мы по надобности наложили кучи говна. И только потом, когда собрались уходить, увидели деревянного идола.

– Кого-кого?

– Не кого, а чего, – поправил Романов. – Идола… Рядом с этим местом, в нескольких километрах, жила мордва, и Степа Ребко – самый смекалистый из нас – первым догадался, куда нас, дураков, занесло. А занесло нас в их священную рощу. О ее существовании в Зверевке все знали. Ей, если верить бабушке, чуть ли не тысяча лет!

Малявин удивленно покачал головой: надо же.

– Я только не понял, чего вы взрослым-то ничего не сказали?

Словно теряя терпение, Романов всплеснул руками. Спросил: чего ж тут непонятного.

– Расскажи мы о том, что были в священной роще, об этом сразу б прознали мордвины, и тогда б у нас могли возникнуть большие-пребольшие проблемы!

Увидев, что Малявин опять ничего не понял, сказал, что зайти в священную рощу, сломать в ней ветку, разжечь костер, справить нужду – означало осквернить ее, а, следовательно, оскорбить чувства тех, кто верил в то, что она воистину священна.

– Как на это отреагирует мордва, мы не знали, а вот раньше за это она могла убить. Такое уже, говорят, бывало.

Выговорившись, Романов медленно отвернулся к окну. По тому, как внезапно изменилось его лицо, Малявин понял: с воспоминаниями на сегодня покончено и разговор, видимо, опять пойдет о том, с чего начался – со статьи в "Губернских ведомостях".

– Нет, ну надо же? – вздохнул Романов, уткнувшись лбом в стекло. – А главное, за что? Непонятно… Просто нет слов.

***

Слов не было только у Романова – всем остальным было что сказать. Проректор медицинского института Степан Ребко через день после публикации в газете списка худших людей года, отправился в прокуратуру, писать жалобу на журналиста Всевидящего. Проговорив со следователями четыре часа, вернулся на работу, закрылся у себя в кабинете и за каких-то тридцать-сорок минут напился до невменяемого состояния. Ольга Грушина, прочитав статью, устроила разнос секретарше, чья единственная вина заключалась в том, что ее муж – водитель – работал в какой-то газете, и на весь офис обматерила журналиста "Вечерней газеты", попросившего прокомментировать статью коллеги из "Губернских ведомостей". Анатолий Кудрявцев разразился большой статьей под названием "Шельмование, как способ конкурентной борьбы за читателя", в которой ни словом не обмолвившись о том, в чем его обвинял Всевидящий, рассказал, как в "Губернских ведомостях" готовятся так называемые сенсационные материалы. А готовятся они, по его словам, так. Когда тираж падал, главный редактор Бобриков вызывал к себе подчиненных и требовал громких событий. Поскольку громкие события, способные расшевелить угасший орган печати, в городе случались не так часто, как бы этого хотелось его владельцам, в ход шли стимуляторы, вроде вымысла и лжи. Именно так появились статьи, которые, по словам Кудрявцева, поставили позорное клеймо на деловой репутации «некогда популярного издания»

Но так думали далеко не все. Кто-то считал: всё в газете написано правильно – пока людям не покажешь себя в зеркале такими, какими их видят окружающие – толку не будет. Кто-то, подобно Никите Малявину, в целом соглашаясь с Всевидящим, критиковал за то, что он ведет себя подобно неуклюжему слону в посудной лавке. А кто-то просто и бесхитростно радовался тому, что назревал скандал.

Скандал действительно назревал. Это стало ясно после того, как главный редактор "Губернских ведомостей" Бобриков выступил со страниц своей газеты с просьбой к читателям отнестись с пониманием к позиции журналистов, обеспокоенных резким падением нравов в городе, в то время как в самой редакции полным ходом шло служебное расследование обстоятельств появления в свет нашумевшей статьи.

(По слухам, никем не опровергнутым и оттого казавшимся еще более правдивыми, в редакции пытались выяснить, кто из журналистов газеты скрывается за псевдонимом Всевидящий, и каким образом его опус попал в печать).

***

Ровно неделю Романов сидел дома. На звонки не отвечал, сам никому не звонил, днем писал стихи об одиночестве человека, окруженного враждебным миром, а вечером, когда голова была пуста, пил водку.