Кара небесная. Книга 6

– Муж-то не заревнует, увидев, как ты перед чужим орлом перья распускаешь? – усмехнулся Романов.

– Не говори глупостей. Мой муж адекватный человек. Он не ревнует.

– Ну-ну.

– А ты, вместо того, чтоб хамить, лучше б за хлебом сбегал. В доме крошки нет.

– О чем ты говоришь, мама? – вступился за отца Игорь. – Дядя Никита с минуты на минуту должен прийти, а нам с папой еще поговорить надо!

Элеонора презрительно, так, словно была уверена в том, что разговор опять пойдет о каких-нибудь несусветных глупостях, махнула рукой. Спросила Игоря: о чем он интересно собирается говорить с отцом.

– О вечеринках с шалавами, с которыми он таскается каждую неделю?

– Элеонора! – повысив голос, укоризненно покачал головой Романов.

– Ты бы хоть людей постеснялся, что о тебе в газетах пишут! О сыне подумал! Как ему про отца-то родного такое читать? Ну, ладно б, тебя одного затычкой обзывали, не жалко, но ведь и Игоря так могут начать звать! Как ему такое терпеть придется?

– Я уверен, его никто не начнет так звать. Успокойся, пожалуйста.

– А тебе откуда знать? Ты у него в школе в этом году хоть раз был?

– Нет, но собираюсь.

– Нет, так и не надо! Нечего тебе туда ходить – сына позорить. А то у всех, понимаешь, отцы как отцы – бизнесмены, начальники, солидные люди – и только у одного нашего – тусовщик!

Стараясь не разражаться и не раздражать свою бывшую жену, Романов принялся терпеливо объяснять, что всё написанное в газете является откровенной ложью и что Никита Малявин еще неделю назад это убедительно доказал в своей передаче "Криминальный репортаж".

– Ну, хорошо, – согласилась Элеонора. – Пусть в первый раз кто-то подменил в типографии статью… пусть, я не спорю. Но во второй-то раз! Или, может, скажешь, там опять кто-то чего-то напортачил?

– Опять, – сказал Романов.

– Ой, да брось! Нашел тоже дурочку обманывать. Как это такое может быть?

– У нас все может быть. Ты думаешь, в типографии что-то изменилось после первого случая? Уверяю тебя: ничего! Это сейчас, когда директора сняли, там кое-какой порядок, говорят, навели, а тогда никто и палец о палец не подумал ударить!

– Ну не знаю, – развела руками Элеонора.

В этот момент из прихожей раздался звонок.

– Дядя Никита пришел! – взвизгнул Игорь и помчался открывать дверь.

Несмотря на широкую улыбку, какой, едва войдя в комнату, Малявин одарил Элеонору, выглядел он слегка озабоченным. Поцеловав хозяйке ручку, строгим взглядом осмотрел Романова – все ли с ним в порядке – и спросил: как дела.

– Да вот, – кивнул Романов на Игоря. – Сына пришел воспитывать, а воспитывают почему-то опять меня.

– Ой, да ладно! – махнула ладошкой Элеонора. – Ты ему, Никита, не верь, он к сыну раз в неделю ходит, и то не всегда. Когда уж тут воспитывать?

– Ну что ж, – вздохнул Малявин, потирая замерзшие руки. – Не всё от нас зависит… Вот у меня, например, детей нет, так мне и раз в неделю ходить не к кому.

Элеонора хотела сказать: нет детей, так и расстраиваться нечего – хлопот меньше, но вовремя остановилась, испугавшись, что бездетный Малявин сочтет эти слова за насмешку.

– Так что, ребята, – продолжил Малявин, – всё у вас не так уж и плохо. Поверьте мне.

Скажи эти же самые слова Романов, Элеонора непременно б обсмеяла его, а тут охотно согласилась.

– Это правда. Нечего жаловаться – бывало и хуже.

Глядя себе под ноги, Малявин задумчиво прошелся по комнате. У дивана, на котором сидел Романов, остановился и сказал, что им надо срочно поговорить.

Романов хотел предложить пройти на кухню, но увидев глаза сына – обиженные, требующие оставить дядю Никиту ему, изменил решение.

– Ну, так говори, – сказал он, перекинув ногу на ногу. – Мы тебя слушаем.

– Здесь? – Малявин обвел удивленным взглядом сидящих в комнате людей. – А впрочем… Может, это и к лучшему. Всё равно все узнают.

Собираясь с мыслями, он нервно потер ладони. Не зная, куда их деть, спрятал за спину.

– Кстати, Вась, как у тебя со здоровьем?

– Жив пока. Сердце, правда, пошаливает в последнее время, а так ничего.

– Таблетки какие-нибудь принимаешь?

Вынув из внутреннего кармана пиджака коробочку с лекарством, Романов потряс ею.

– Вот, кардиолог прописал… Ну, говори: что случилось? Не тяни.

Малявин снова прошелся по ковру. Остановившись, сообщил сухим голосом о том, что позавчера утром у подъезда собственного дома был найден труп Вячеслава Третьякова.

В комнате мгновенно стихло. Стало слышно, как где-то у соседей наверху хрипло залаяла собака, а по бульвару, надсадно надрываясь, проехал тяжелогруженый автомобиль.

– Это что же получается! – первой опомнилась Элеонора. – Выходит, статья в газете – не шутка, а специальный умысел? Так?

Вместо ответа Малявин сказал, что это далеко не всё, что случилось в городе за последние два дня.

– Еще вчера вечером пропал проректор мединститута – Степан Ребко.

– Как пропал?! – вскочил на ноги Романов.

– Отогнал автомобиль в гараж и домой не вернулся. Жена подождала его два часа, потом кинулась искать. Автомобиль нашла, мужа нет… Как сквозь землю провалился.

– А Ребко это… не мог загулять? Мужчина-то он видный.

Малявин ответил: исключено.

– Он в этот день гостей ожидал – ректора с супругой.

– Слушайте, ну я ничегошеньки не понимаю! – всплеснула руками Элеонора. – Объясните толком, что происходит!

Пожевав нижнюю губу, Малявин сказал, что есть несколько версий случившегося.

– Версия первая, которой придерживаются в полиции: ничего криминального не произошло. Ребко еще найдется, а Третьяков может пенять в своей смерти только на себя.

– Что значит, "на себя"?

– Это значит, Элеонорочка, что капитан в отставке Вячеслав Викторович Третьяков, как показало вскрытие, умер от инсульта. У него, говорят, давление под двести зашкаливало, а он – царство ему небесное! – поддавал регулярно.

Услышав о том, что Третьяков умер своей смертью, Романов облегченно выдохнул. Расстегнул верхнюю пуговицу рубашки и, раскинув руки, сел на диван.

– Но это ведь только версия полиции? – спросил Игорь. – А есть, наверное, и другие.

Удивленно, так, словно впервые увидел мальчика, Малявин повернулся к нему всем телом.

– Правильно, – сказал он. – Есть и другие.

– Какие?

– Есть версия, точнее, предположение, что Третьякова постигла небесная кара. Мне об этом моя ассистентка Танечка поведала. Она, конечно, дура, но, как я сегодня выяснил, так думает не она одна.

Игорь рассмеялся. Спросил: как можно предположение какой-то дурочки считать за версию.

– Конечно, можно, – вступилась за ассистентку Элеонора. – И даже, считаю, нужно.

– Мама! Не говори глупостей.

– А ты, Игорь, не груби мне! Ты еще маленький и многого не понимаешь!

– Мам, перестань.

– Да, да, не понимаешь! Мир, если хочешь знать, куда сложнее, чем ты думаешь!

– Мам, ну, пожалуйста, не надо!

– Ты мне не тыкай! А то я тебе сейчас, знаешь, так тыкну, что мало не покажется…

Желая прекратить перебранку матери с сыном, которая могла длиться не один час, а по некоторым принципиальным моментам и не один день, Романов спросил Малявина: какой версии придерживается он сам.

– Я думаю, это убийство, – ответил тот.

– Убийство?

– А чему ты, собственно, удивляешься? Всё, считаю, к этому шло. Шло, шло вот и пришло… Ну, сам посуди. Сначала какой-то маньяк обвинил восьмерых горожан, худших или не худших, это уж не мне судить, во всех смертных грехах. Потом другой маньяк, а может, кстати, тот же самый, предложил убить их… Потом произошло то, что и должно было произойти исходя из логики событий: один человек из этой восьмерки умер, причем, в нужное время, другой в это же время пропал.

– Однако человек-то умер своей смертью, – напомнил Романов.

Малявин пренебрежительно махнул рукой. Сказал, что только после того, как проведут токсикологическую экспертизу, можно будет говорить о том, кто от чего умер.

– А пока судить о причинах, вызвавших смерть, на мой взгляд, рановато.

Игорь спросил: что такое токсикологическая экспертиза.

– Это экспертиза, – ответил Малявин назидательным тоном, – способная, а точнее сказать, призванная обнаружить в организме человека следы присутствия ядов.

– Его кто-то отравил?

– Не знаю. Но о существовании токсинов, способных вызывать смертельные болезни или замаскировываться под них, криминалистам известно давно – если мне не изменяет память, с века эдак пятнадцатого.

Романов хлопнул себя по коленям.

– И все же непонятно! – сказал он, вставая с дивана.

– Что?

– Мотив! Ты же сам, Никита, как-то говорил, что просто так у нас не убивают. Для того чтобы спланировать и сознательно пойти на убийство, нужны веские причины – деньги, власть, женщины на худой конец.

– Это ты хорошо сказал про худой конец, – засмеялся Малявин. – Еще месть.

– Ну, месть.

– Маньяки.

– Маньяки… Подожди! Причем здесь маньяки?

– Маньяки, Вася, у нас всегда причем… Вот ты представь себе какого-нибудь убогого мужичка – работника типографии. Его все обижают, ноги об него вытирают, издеваются. А ему, бедному, что делать, куда податься? Он терпит, обиды копит, записывает в блокнотик имена тех, кто его толкнул и не извинился, а потом – бах-ба-бах! – в голове что-то щелкает, а следом появляется страшное желание расквитаться со всеми обидчиками одним махом…

Романов перебил Малявина. Сказал, что мысль ему понятна и ясна, однако версию о маньяке-одиночке он на месте полиции сразу б отмел.

– Масштаб не тот.

Его поддержала Элеонора. По ее словам, версия о каре небесной как нельзя лучше объясняет не только смерть полицейского с исчезновением Ребко, но и неурядицы с ее бывшим супругом.

– Я ему, Никита, давно говорила, когда мы еще только разводились, я тебя, Василий, так и быть, прощу за все, что ты мне сделал, но вот бог… Он всё видит, и он тебе, когда надо, припомнит мои обиды!

Романов в возмущении замахал руками.

– О чем ты говоришь! – закричал на нее. – Это кто тут кого простил? Это ты меня простила?! Это я тебя еще не простил за то, что ты мне изменяла! Это тебе надо бога бояться!

Всем своим видом показывая, что грубый выпад Романов как нельзя лучше подтверждает правоту ее слов, Элеонора сложила ладони на коленях и с видом победительницы скромно потупила взор.

Игорь заволновался. Увидев, что папа вот-вот накинется на маму с новым обвинением, что в свою очередь приведет ответным санкциям с ее стороны – запрету на еженедельные встречи – решил сменить тему разговора. Спросил громким голосом: если это боженька покарал Третьякова, то кто тогда написал в газете статью о худших людях года.

Едва услышав вопрос, Романов громко расхохотался. Ткнул Элеонору локтем в бок и, кивнув на сына, предложил ответить на него.

– Я этого, конечно, не знаю и не могу знать, – ничуть не смутившись, ответила Элеонора. – Но кто бы он ни был, им, я думаю, руководили высшие силы.

Тут уж Малявин не выдержал – хихикнул. Поймав на себе недобрый взгляд Элеоноры, тут же умолк и, как ни в чем ни бывало попросил Романова с этой минуты вести себя предельно осторожно.

– От кары небесной тебе, смертному, конечно, не спастись, но… – Тут он, не выдержав, снова хихикнул, – от рук убийцы, думаю, можно.

Отвесив Элеоноре комплимент за то, что выглядит она ничуть не хуже, а по некоторым параметрам даже лучше, чем пятнадцать лет назад, когда они познакомились, попросил проводить его до двери. На прощанье пожал Романову руку, похлопал Игоря по плечу и, опустив голову, последовал за хозяйкой дома к выходу.

Романов тоже долго не задержался в гостях у сына. Немного поговорив о том, кто и за что мог убить бывшего полицейского Третьякова, обсудил все возможные варианты развития событий, после чего попросил разрешение уйти.

Игорь понимал состояние отца и потому не возражал – взял его за руку и отвел в прихожую.

– Береги себя, – сказал на прощанье. – И приходи в следующее воскресение. Буду ждать.

Закрыв за отцом дверь, он тихо, стараясь не привлекать внимание мамы, вернулся в свою комнату. Сел на подоконник и, давясь слезами оттого, что в очередной раз чуда не произошло, принялся высматривать в окне мужскую фигурку в серой дубленке с шапкой из черной норки.

***

Результаты токсикологической экспертизы стали известны в тот же день, когда был найден труп Степана Ребко. Ее результаты, как и причины смерти проректора медицинского института, озадачили одних, тех, кто считал, что никакой небесной кары нет, а есть одна людская злоба, и подтвердили правоту других, тех, кто верил в существование неких высших сил. Как следовало из слов выступившего по телевидению пресс-атташе Главного управления внутренних дел области, следов яда в организме Вячеслава Третьякова обнаружено не было. Что же касается Степана Ребко, то его смерть наступила в результате кардиогенного шока, вызванного атеросклерозом сосудов сердца.

Как могло случиться, что два человека из списка Всевидящего один за другим умерли почти в одно и то же время, Романов не понимал. Не понимали этого и родственники умерших, требовавших от властей провести тщательное расследование обстоятельств смерти близких. Однако все, к кому они ни обращались, отвечали не только одно и то же, но и практически одними и теми же словами:

"Поскольку смерть, как Третьякова, так и Ребко, наступила в результате естественных причин, то и заводить уголовное дело никаких естественных причин, извините, нет".

***

Анатолий Кудрявцев любил поваляться в постели, особенно после ухода жены, когда в комнате становилось настолько тихо, что можно было услышать под лапами проходившего мимо кота скрип половиц, нежиться под одеялом, смотреть по телевизору утренние новости и, не торопясь, пить из широкой чашки черный свежемолотый кофе.

Однако в этот день ни полежать, ни понежиться толком не удалось. Едва за женой закрылась дверь, как позвонил некий господин, представившийся близким товарищем Косоурова, и попросил о встрече.

Обычно в эти минуты Кудрявцев делами не занимался, однако воспоминание о весьма выгодном сотрудничестве с владельцем строительной фирмы "Монтаж и строительство", теперь уже, к сожалению, бывшем, вынудило его начать рабочий день раньше обычного.

– Хорошо, давайте, встретимся, – ответил он, косясь одним глазом на экран телевизора, где показывали отрывки хоккейного матча с участием местной команды с уфимским "Салаватом Юлаевым". – А что вы, простите, хотели? Разместить рекламу?

Обдумывая ответ, незнакомец помолчал несколько секунд. Потом сказал, что деньги на рекламу он обычно тратит в других местах.

– От вас мне требуется помощь иного рода… Мне нужна… как бы это точнее выразиться… антиреклама, давайте, назовем это так… Надеюсь, вы понимаете, о чем я?

Кудрявцев понимал. Подобно голодной лисе, почувствовавшей присутствие жирной мыши, он напрягся, ожидая, что последует за этими словами. Не дождавшись, сделал большой глоток кофе из чашки, и осторожно, словно боясь спугнуть дичь, спросил:

– Вы имеете в виду антирекламу ваших конкурентов?

– Да. Я хочу, чтобы после вашей статьи они лопнули, как мыльный пузырь. Сможете?

В этот момент ведущий телепрограммы новостей сказал о том, что после поражения от "Салавата Юлаева" шансы на выход в плей-офф у их любимой команды еще не потеряны.

Кудрявцев с сомнением почесал за ухом.

– Даже не знаю. Для того чтобы написать такую статью, нужен серьезный компромат.

Незнакомец сказал, что все необходимые документы он может предоставить в любое удобное для него время.

– Что за документы? – спросил Кудрявцев. – Я имею в виду, что в них?

– Ничего необычного – счета, расписки разные, накладные…

– Понятно… Компромат, надеюсь, из надежных источников?

– Нет. Это фальшивка от первой до последней страницы.

В первую секунду Кудрявцев, казалось, не понял, что ему сказали. Потом, когда до него дошла суть поступившего предложения, хотел послать незнакомца к черту и бросить телефонную трубку на рычаг.

– Вы с ума сошли! – заорал он. – За кого вы меня принимаете?! Вы хоть понимаете, что предлагаете?!

Спокойно, так, словно бурная реакция Кудрявцева не оказалась для него неожиданной, незнакомец сказал, что принимает его, Анатолия Николаевича, за одного из лучших в городе журналистов, и предлагает гонорар в размере пятидесяти тысячи долларов.

Кудрявцев поперхнулся. Поглядел на экран телевизора, где показывали какой-то вновь открывшийся автомобильный салон и, проглотив комок в горле, спросил: где и когда можно забрать документы.

– Хочу взглянуть на них. Может, что придумаю.

– У вас есть машина?

– Да. Мерседес. Правда, совсем старый…

– Тогда встретимся через час у кафе "Минутка", что на дороге в аэропорт. Знаете?

Кудрявцев сказал: знаю.

– Ну, вот там, давайте, и состыкуемся.

Незнакомец попрощался и, попросив не опаздывать, отключил связь.

Несколько секунд, о чем-то размышляя, Кудрявцев подержал трубку телефона, потом аккуратно положил на рычаг. Не спеша, застелил еще теплую постель и, бросив печальный взгляд на чашку с остывшим кофе, принялся одеваться.

Ровно через час Кудрявцев вышел из салона своего автомобиля. Пересев в Ауди красного цвета, протянул для приветствия руку сидящему на заднем сиденье человеку в длинном черном пальто и тут же одернул, увидев на его лице маску страшной птицы с огромным черным клювом.

– Ку-ку, – сказала маска. – Царствуй лежа на боку.

– Чего? – не понял Кудрявцев.

– Ку-ку, говорю. Ты задержан по решению небесного суда. Сиди смирно, щелкопёр продажный, не то больно будет!

***

Узнав о смерти журналиста Анатолия Кудрявцева, Романов не на шутку испугался. Не зная, что делать, он все утро ходил по кабинету из угла в угол и напряженно размышлял на тему: как и почему умирают люди из списка лже-журналиста Всевидящего. По всему выходило, что умирают они не своей смертью по разным, но вполне естественным причинам – Третьяков от инсульта, Ребко от кардиогенного шока, Кудрявцев от разрыва сердца.

"Но так не бывает! Нельзя умереть не своей, то есть, насильственной смертью по естественной причине. Это нонсенс!"

Романов подошел к окну. Посмотрев на свою Нексию, неловко уткнувшуюся носом в наваленный дворниками сугроб, подумал о том, что совсем не важно, отчего и по какой причине умирают люди – главное, они по умирают и умирают почти так, как исчезают буквы в детской загадке.

– А и Б сидели на трубе. А упало, сраженное инсультом, Б пропало от разрыва сердца. Кто остался на трубе?

Романов схватился за голову. Мысль о том, что эти люди, даже не подозревавшие пять-шесть дней назад о том, что смертельно больны, сидели с ним недавно на одной трубе, выводила из себя, заставляя ходить по кабинету из угла в угол.

– Надо что-то делать, – шептал себе под нос. – Надо что-то делать, что-то делать…

"Бежать!"

Ни секунды не раздумывая, Романов принялся собирать вещи. Вытащил из-под кровати чемодан, побросал в него всё самое необходимое, что могло понадобиться на первое время: нижнее белье, носовые платки, футболки, домашние джинсы, свитер, бритвенные и зубные принадлежности, одеколон. Надел пиджак, положил во внутренний карман паспорт с деньгами. Осмотрелся по сторонам – не забыл ли чего впопыхах – и выбежал за дверь.

Закрывая замки, он впервые заметил на зеленой стене подъезда, чуть ниже кнопки звонка, меловой рисунок, на котором были изображены два неуклюжих человечка: один, под которым стояла надпись – «Романов», бежал на полусогнутых ногах, другой, с нимбом над головой, метал с облака вослед ему длинные стрелы.

Первым желанием Романова было стереть эту мазню. Однако, поняв, что стереть, не запачкав рук, не получится, решил сделать это как-нибудь в другой раз. Погрозил рисунку кулаком и, произнеся сквозь зубы тихое ругательство, побежал вниз.

Нексия завелась с пол-оборота. Сделав полукруг по двору, Романов почувствовал, что с машиной что-то не так. Он вышел из салона, обошел ее и, увидев спущенное колесо, в ярости пнул его носком ботинка.

В этот момент рядом остановилась красная Ауди с тонированными стеклами. С места водителя выскочил веселый розовощекий мужчина лет тридцати пяти в светлом кашемировом пальто и, широко раскрыв объятья, воскликнул громким голосом:

– Ба! Кого я вижу! Поэт Василий Романов! Я ведь правильно сказал – вы поэт Романов? Нет, нет, нет, только, пожалуйста, не отпирайтесь! Это вы! Я вас узнал!

Романов не знал, как вести себя и оттого разозлился еще больше.

– Вообще-то, я и не думал отпираться, – сказал он. – А вы, простите, кто будете?

– Ой, да какая разница? Просто читатель! Просто почитатель вашего таланта!.. Нет, ну надо же! Сам Романов! Стоит на тротуаре, как какой-то прохожий! Офигеть!

Романов хотел сказать, что тротуар – не панель и стоять на нем не зазорно, но едва раскрыл рот, как розовощекий принялся взахлеб рассказывать о том, как сильно любит поэзию и как много хороших стихов знает наизусть.

– Вот, например, послушайте, это из вашего творчества… Ты всем моим словам не верь и никому не верь, как мне! А вот еще… Что теперь винить века, нравы правящего света? Видно, просто коротка жизнь российского поэта… Или вот, на мой взгляд, совсем шедевральное, посвященное Михаилу Анищенко… Не судите поэта, он и так осуждён петь про то и про это на изломах времён. Чтоб не властвовать миру, где в почёте грехи, он жену и квартиру поменял на стихи. И в труде, и в запое, он, смеясь над собой, плачет вашей слезою, дышит вашей судьбой. В неподатливом зале он скорбит мирово… Вы об этом не знали, не судите его.

– Хорошие стихи, – усмехнулся Романов. – Особенно последние. Жаль не мои.

– Как не ваши?

Услышав о том, что процитированные им строчки, посвященные Михаилу Анищенко, принадлежат перу другого поэта, розовощекий на мгновенье застыл. Потом опомнился, хлопнул себя по лбу и, громко захохотав, сказал, что действительно малость ошибся – это стихотворение, если ему опять-таки не изменяет память, принадлежит перу Владимира Денисова.

– Кстати говоря, тоже приличный поэт. Потому-то я вас с ним и спутал.

Романова смутило сравнение с Денисовым. Не зная, что сказать, а сказать хотя бы из вежливости что-то было надо, он после небольшой паузы выдавил из себя фразу о том, что все хорошие поэты, несмотря на некоторые индивидуальные различия, в чем-то неуловимо похожи друг на друга.

Не будучи уверенным в том, что стоит соглашаться с подобным весьма сомнительным утвержденьем, розовощекий с задумчивым видом опустил голову. Увидел возле ног Романова спущенное колесо и, ахнув, развел руками.

– Ай-яй-яй-яй-яй! – сказал он. – Какое несчастье… Ваша машина?

Тяжело вздохнув, Романов подтвердил:

– Моя.

– И колесо проткнули, стало быть, тоже вам?

– Не мне – моему автомобилю.

– Вот ведь варвары! Ничего святого у людей нет! Ну, абсолютно ничего!

– Пацаны, наверное… А они стихов не читают.

Желая утешить Романова, розовощекий похлопал его по спине.

– Ну, ладно, ладно, не расстраивайтесь, ничего страшного не случилось, мы вас подвезем. Вы ведь, кажется, собрались куда-то ехать?

– Да. На железнодорожный вокзал.

– Уезжаете?

– Сестру в Тамбове решил навестить. Давно, знаете ли, не видел.

– Понимаю.

– А тут такое дело… Ну, так, что? Может быть, в самом деле, подкинете?

– Конечно, конечно, Василий Сергеевич, – засуетился розовощекий. – Что за вопрос? Мы вас с удовольствием доставим, куда надо. Садитесь, пожалуйста, на заднее сиденье, там вам будет удобно.

В этот момент из дверей подъезда вышел заросший рыжей щетиной здоровый мужик в надетой на тельняшку чистой телогрейке, спортивном трико и серых валенках с черными калошами. Пожав Романову руку, спросил: что случилось.

– Авария, погляжу?

– Да, – ответил Романов. – Похоже, кто-то шину проткнул. Вон даже след остался. Видишь?

– А я тебе, Сергеич, давно говорил: нечего машину во дворе держать, когда гараж есть.

– Ну, говорил! И что? Ты меня теперь всю жизнь будешь этим гаражом мучить? Вернусь из поездки, тогда и поставлю. А сейчас, не зуди, Гриш, без тебя тошно.

– Что, уезжать собрался?

– Да. К родственникам в Тамбов.

– А, ну-ну, давай, езжай. Только вот что я тебе, сосед, скажу: когда ты из Тамбова своего вернешься, от твоей тачки одни рожки да ножки останутся.

– Это почему?

Гриша многозначительно пожал плечами. С ухмылкой посмотрел на Романова и, еле сдерживаясь, чтобы не рассмеяться в лицо, спросил: видел ли он, Сергеич, какими словами исписан подъезд.

– И что пишут-то! Почитай, срам один. Романов – затычка! Романов – козел! Романов – то да сё! А мне вот интересно: кто оттирать всё это будет?