Книга Как пишется история: Кронштадтские события 1921 года - читать онлайн бесплатно, автор Виктор Владимирович Попов. Cтраница 2
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Как пишется история: Кронштадтские события 1921 года
Как пишется история: Кронштадтские события 1921 года
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Как пишется история: Кронштадтские события 1921 года

Кроме того, статьи о событиях на Котлине можно найти во всех ведущих зарубежных газетах тех дней. При этом все зарубежные публикации, посвященные Кронштадтским событиям 1921 г., четко делятся на две различные группы изданий. Это, во-первых, собственно западные (английские, французские, американские, испанские и т. д.) газеты, а во-вторых, это периодика, издаваемая русской эмиграцией.

В качестве примера наиболее респектабельных западных газет того периода назовем The New York Times, The London Times, La Stampa, Le Figaro, «Политика» и многие другие периодические издания. Публикации в этих газетах не выдерживают серьезной критики в качестве источника по истории самих событий. Как мы еще убедимся в соответствующих главах, материалы, опубликованные в зарубежной периодической печати, изобилуют большим количеством фактических ошибок, домыслов, а зачастую и просто фантазий. Однако они позволили нам исследовать общественное мнение рядовых обывателей и низов западного общества и проиллюстрировать типичные стереотипы восприятия Советской России в те годы.

Разумеется, в 1921 г. среди всей зарубежной прессы наиболее оживленную реакцию Кронштадтские события вызвали в эмигрантских журналах и газетах. Например, статьи о Кронштадтском восстании публиковали такие газеты, как «Свобода», «Воля России», «Народное дело», «Общее дело» и многие другие. Особенность материалов эмигрантской печати – их заметная политизированность и ангажированность.

Но главный интерес для моей работы представляли отечественная и зарубежная историография Кронштадтских событий 1921 г. – совокупность трудов отечественных, эмигрантских и западных историков и публицистов, посвященных событиям в Кронштадте весной 1921 г. В книге мы познакомимся с различными концепциями причин и сущности Кронштадтских событий 1921 г., методологическими подходами и исследовательскими приемами, их генезисом и эволюцией в отечественной и зарубежной историографии. Передо мной также стояла задача показать развитие историографии в самом широком историческом контексте – то есть без отрыва от исторической, культурно-цивилизационной, партийно-политической, социальной, идеологической обстановки и принадлежности авторов к тем или иным историографическим научным школам.

Историографию Кронштадтских событий 1921 г. мы можем разделить по хронологическому принципу на три крупных периода. Перипетии политической борьбы внутри и вне СССР определяли особенности развития историографии в каждый из этих периодов.

1) Период 1920–1930-х гг., когда происходило накопление свидетельств и фиксация источников. В советской и западной публицистике начала 1920-х гг. особо выделяется наследие непосредственных участников конфликта с обеих сторон. Трактовки произошедших событий можно условно группировать в три основные концепции: советская «Кронштадтского мятежа», леворадикальная антибольшевистская «Кронштадтского восстания» – «Третьей революции» и, наконец, концепция Л. Д. Троцкого.

2) Период идеологической дискуссии между советскими и западными исследователями в годы холодной войны середины 1940-х – середины 1980-х гг., который привел к появлению двух хорошо обоснованных и конкурирующих концепций: «Кронштадтского антисоветского мятежа» в историографии СССР и «Кронштадтского антикоммунистического восстания» в западной антисоветской историографии. Послужившая основой для западных концепций леворадикальная концепция «Третьей революции», а также троцкистская версии в этот и последующий период существуют в узком кругу маргинальных малотиражных изданий.

3) Период кризиса классических подходов к кронштадтской проблеме как в СССР, так и на Западе в 1990-е гг. Введение в оборот новооткрытых источников. Начало методологического переосмысления Кронштадтских событий в отечественной историографии 2000–2010-х гг.

Если на Западе исследование проблем Кронштадтских событий 1921 г. с начала 1990-х годов по причинам политического характера почти замерло, то в нашей стране продолжают выходить и переиздаваться работы, посвященные этому событию. Издание этих книг, репортажи по центральным телевизионным каналам, широкое обсуждение проблемы в Интернете подтверждают научную и общественную значимость этой темы. В то же время, несмотря на издание новых работ, вопросы о причинах выступления матросов в 1921 г., его исторического значения в контексте истории Российской революции, как мне кажется, все еще требуют определения новых, созвучных сегодняшнему дню, подходов.

В этой книге я предлагаю подвести определенный итог столетнего изучения Кронштадтских событий 1921 г. Проанализировав методологические подходы, а также политические и исследовательские мотивации разных авторов, я уверен, мы и сможем во многом нащупать эти новые подходы к исследованию проблемы.

Разумеется, большинство авторов в той или иной степени и ранее рассматривали комплекс историографического наследия по данной проблеме. Это и неудивительно, ведь значительный интерес к Кронштадтским событиям 1921 г. проявился в большом объеме научной и публицистической литературы. А движение дальше в исторической науке попросту невозможно без знакомства с аргументацией оппонентов.

В работах отечественных историков традиционно уделялось большое внимание вопросам историографии. Это справедливо и по отношению к исследованиям по истории Кронштадтских событий. Историографические обзоры обязательно присутствуют в монографиях и диссертациях по исследуемой проблеме. Наиболее полные обзоры с присутствующим в них критическим анализом – это историографические обзоры в книге С. Н. Семанова21 и диссертации М. А. Елизарова22. Также в нашей стране было опубликовано несколько статей, специально посвященных историографии Кронштадтских событий23

Первой специальной работой, посвященной историографии Кронштадтских событий, стала статья известного советского политического деятеля и историка М. А. Лурье «Кронштадтский мятеж 1921 года в советской и белой литературе»24, вышедшая в 1931 г. Написанная в период политических процессов конца 1920-х – начала 1930‑х годов, статья больше нацелена на доказательство связи кронштадтцев с зарубежными спецслужбами и обоснование мелкобуржуазной природы движения. Автор, связывая события в Кронштадте с процессами в деревне, уделяет внимание критике ошибочных, на его взгляд, мнений о классовой борьбе в крестьянской среде в 1921 г.

М. А. Лурье классифицировал существовавшую литературу по событиям в Кронштадте 1921 г. По мнению исследователя, источники можно поделить следующим образом: брошюры и статьи научно-исследовательского характера; воспоминания участников подавления выступления; публицистическая литература с элементами воспоминаний; учебная литература; газеты периода самих событий.

К недостаткам такой классификации можно отнести выделение учебной (а заодно и воспитательной) литературы, по сути производной от научной и публицистической литературы, в отдельную категорию. Следует отметить, что сохранились и воспоминания участников выступления, а не только его подавления. Также нужно обратить внимание, что с выходом сборников документов по исследуемым событиям в 1990-е гг. несколько упало значение газет периода Кронштадтских событий 1921 г. в качестве единственных исторических источников, тем более что основная масса газетных статей является перифразом официальных сообщений.

Обширный историографический обзор присутствует в книге С. Н. Семанова «Ликвидация антисоветского Кронштадтского мятежа 1921 года»25, вышедшей в 1973 г. И если автор при разговоре о советской историографии ограничился лишь перечислением ключевых исследований, то некоторые его выводы относительно зарубежной историографии весьма ценны. Так, С. Н. Семанов обратил внимание, что западные авторы практически не обращались в своих работах к исследованиям советских коллег26. Следует, правда, признать, что и отечественные авторы мало внимания уделяли западным публикациям. На мой взгляд, это определяется разной проблематикой исследований у нас и за рубежом, а также разными методологическими подходами. Сам С. Н. Семанов очень активно привлекал опубликованные П. Эвричем документы из эмигрантских фондов.

С. Н. Семанов верно определил два периода в зарубежной историографии. В первый период (1920–1930‑е гг.) проблемы Кронштадта были интересны исключительно анархистам, социалистам и эмигрантам. Во второй (послевоенный) период программные заявления кронштадтцев начали широко использоваться в идеологической борьбе против Советского Союза. Частично социалистические и при этом полностью просоветские лозунги, когда-то механически взятые кронштадтцами из программ различных политических партий, хорошо адаптировались для антисоветской пропаганды в 1950–1970-е гг.

Существенный недостаток историографического обзора С. Н. Семанова – отсутствие по вполне понятным причинам анализа работ Л. Д. Троцкого. В тот исторический период публикация работы с анализом трудов Л. Д. Троцкого вряд ли была возможна.

Важнейшая специальная историографическая работа – статья И. М. Шишкиной «Буржуазная историография кронштадтского мятежа 2 марта 1921 г.», вышедшая в 1974 г.27 Выводы автора статьи развиваются и дополняются в главе «Неизвестная революция» в монографии «Правда истории и домыслы советологов», опубликованной Институтом истории партии в Ленинграде в 1977 г.28

В своей работе И.М. Шишкина подробно разобрала основные подходы к исследованию Кронштадтских событий 1921 г. в западной историографии, проанализировала аргументацию зарубежных исследователей. Особенностью работы является освещение только послевоенного периода в западной историографии вопроса. И. М. Шишкина осознанно не включила в исследование анализ работ анархистов и Л. Д. Троцкого. Работа прикладного, пропагандистского характера должна была суммировать набор контраргументов для дискуссии именно 1970-х гг. А к этому моменту концепции Л. Д. Троцкого и его политических оппонентов – анархистов – практически полностью были вытеснены из зарубежной историографии, разработка их стала уделом небольших маргинальных политических групп.

И. М. Шишкина точно уловила ключевые тенденции западной историографии послевоенного периода. Во-первых, она корректно указала, что «обращение к этому контрреволюционному выступлению служит для… буржуазной историографии поводом для того, чтобы «гальванизировать» лозунги кронштадтских мятежников и использовать в борьбе против социализма…»29. В результате этого, по мнению автора, большинство исследований превратились в «вульгарную апологию мятежа». Во-вторых, И. М. Шишкина указала на следующую методологическую особенность, вытекающую из задач, стоящих перед западными исследователями. Стремясь представить выступление матросов как массовое, всенародное явление, зарубежные исследователи замалчивают или затушевывают его социальную сущность. И это существенно отличает западную историографию от советской, достигшей больших успехов в исследовании социального состава кронштадтцев30. И хоть накопленный советскими исследователями материал, по нашему мнению, использовался для подтверждения не вполне справедливой версии о мелкобуржуазной (крестьянской) природе выступления, можно согласиться с мнением И. М. Шишкиной, что отечественные исследователи точнее описали социальные процессы в Кронштадте накануне событий 1921 г.31

Можно согласиться с И.М. Шишкиной и в вопросе оценки исследования зарубежными специалистами программных заявлений матросов. По ее мнению, в западной историографии не проводилось критического анализа заявлений кронштадтцев. Не замечая эклектичного и популистского характера резолюций и воззваний кронштадтцев, разнонаправленного влияния на них меньшевистских, эсеровских и анархистских программ, зарубежные авторы старались представить движение как беспартийное, общенародное, подлинно социалистическое и революционное. Справедливости ради необходимо признать, что и в советской историографии обращали внимание только на сходство программы мятежников с меньшевистскими листовками того периода. Это и позволяло советским авторам классифицировать кронштадтское выступление как «правое» и мелкобуржуазное. И. М. Шишкина, на мой взгляд, справедливо отметила, что для западной историографии послевоенного периода характерно стремление любой ценой опровергнуть любое возможное внешнее влияние на события, а также возможность существования заговора32. Как мы увидим ниже, для западных исследователей это была несложная задача.

К сожалению, работа И. М. Шишкиной не лишена существенных (и характерных для того времени) недостатков. Как мы уже отмечали, она не исследовала довоенные западные публикации. Исследования И. М. Шишкиной страдают чрезвычайной политизированностью, однобокими оценками. Отстаивая точку зрения советских историков, И. М. Шишкина сознательно «не замечает» некоторых методологических преимуществ зарубежных авторов, в первую очередь их стремления расширить временные рамки вызревания противоречий между кронштадтцами и большевиками, их понимания, что 1921 г. был продолжением 1917 г. При этом можно вполне согласиться с И. М. Шишкиной, что «лозунги кронштадтских мятежников» в западной историографии используются как «инструмент борьбы против социализма в современных условиях»33. Она справедливо отмечает, что для достижения своих политических целей западные исследователи «пытаются представить Кронштадтский мятеж либо как народную революцию, либо, по крайней мере, как широкое восстание масс против Советской власти»34

Отдельно следует отметить историографический обзор в диссертации В. А. Демидова35. Впервые в отечественной историографии автор, давая обзор зарубежной литературы, не руководствовался идеологическими догмами, постарался непредвзято описать ключевые западные историографические концепции. К сожалению, В. А. Демидов не смог сделать того же в отношении работ отечественных коллег. В характерном для 1990-х гг. ключе автор осуждает отечественную историографию за «тенденциозность и односторонность», сводя все ее достоинства лишь к исследованию социального «состава матросов Балтики»36. Автор не проводит анализ аргументации своих предшественников, не разбирает методологические приемы оппонентов. Но он отмечает разницу между советской и зарубежной историографией Кронштадтских событий 1921 г., указывая на интерес к разным проблемам у нас в стране и за рубежом. Так, В. А. Демидов указывает, что западных исследователей «в первую очередь интересуют не мероприятия большевиков по подавлению восстания, а деятельность самих повстанцев»37

По большей части избавлен от чрезмерной политической ангажированности историографический обзор М. А. Елизарова в диссертации «Левый экстремизм на флоте в период Революции 1917 года и Гражданской войны (февраль 1917 – март 1921 гг.)»38. И хотя основной целью исследования М. А. Елизарова были многочисленные проявления экстремизма на флоте, их идеологическая основа и автор почти не затрагивал многие политические и экономические аспекты существования Кронштадта, тем не менее автор уделил серьезное внимание Кронштадтским событиям 1921 г. В том числе и в историографическом плане. В отношении зарубежной историографии М. А. Елизаров высказывает мнение, с которым, мне кажется, можно согласиться, что она «была объективнее, отмечая, что инициаторами восстания были не мелкие крестьяне-собственники»39. Однако можно поспорить с автором в том, что «видеть левые причины Кронштадтского восстания П. Эвричу и другим западным историкам позволяла возможность знакомства с мало затронутыми цензурой публикациями о восстании эмигрировавших на Запад его участников, а также анархистских и других «левых идеологов»40. Дело в том, что с этим источником работали и советские специалисты, имевшие к тому же доступ и к обширным архивам, закрытым для их оппонентов. Интерес к работам анархистов и кронштадтцев у западных исследователей был обусловлен принципиально другими методологическими подходами, продиктованными, в свою очередь, их публицистическими задачами. Сам же М. А. Елизаров верно указывает на особенность отечественной историографии: «изображение Кронштадтского восстания в отрыве от революционного прошлого моряков-балтийцев»41

В разделе, посвященном Кронштадтским событиям, он отметил, что В. И. Ленин не дает ясного и однозначного ответа на вопрос о причинах движения матросов. По мнению М. А. Елизарова, «ленинская методология в принципе позволяла советским исследователям объективно оценивать «левый» фактор в Кронштадтском восстании, но политическая заинтересованность в показе «руки Запада» и «контрреволюции» брала верх. Восстание в советских учебниках выглядело правым»42

Также автор указывает на другую крайность отечественной историографии времен перестройки и 1990‑х гг. – идеализацию мотивов кронштадтцев43. В таком подходе, как мы еще увидим, многие отечественные авторы того периода начали сближаться с западными советологами 1950–80-х гг.

Как и авторы других историографических исследований, М. А. Елизаров не указал на такие существенные особенности историографии Кронштадтских событий, как использование политических заявлений матросов без глубинного внутреннего анализа. М. А. Елизаров также не упоминает об особом взгляде Л. Д. Троцкого периода 1930-х гг.

В западной исторической науке в работах, посвященных Кронштадтским событиям, авторы уделяли, к сожалению, мало внимания историографии проблемы. Редкие исследователи только упоминали, но не анализировали существовавшую литературу. Если и писали о наличии каких-то альтернативных концепций, то без указания авторов и изданий. Показательна здесь, например, позиция П. Эврича – одного из ведущих западных специалистов по вопросам Российской революции, Гражданской войны и анархистского движения. П. Эврич писал: «Советские авторы, в значительной мере исказив факты, изложенные несколькими западными историками, выставляли мятежников либо простаками, позволившими одурачить себя, либо агентами белогвардейского заговора»44. Автор сознательно пытался нивелировать заслуги советской исторической науки, без должного критического анализа работ отечественных исследователей обвиняя их в искажении фактов. П. Эврич также обошел вниманием тот очевидный факт, что как раз работы советских авторов основаны на богатейших архивных материалах, недоступных зарубежным исследователям. Такое небольшое и поверхностное внимание, уделяемое западными авторами историографическим проблемам, к сожалению, делает их работы более публицистическими, нежели научными. Единственная зарубежная работа, в которой предпринята попытка дать хоть поверхностный анализ существовавших тогда историографических концепций Кронштадтских событий 1921 г., определить суть дискуссии, была предпринята английским исследователем Г. Катковым в 1959 г.45 Автор верно отмечает, что по существу дискуссия строится вокруг оценки роли большевиков в революции. По мнению Г. Каткова, для одних авторов Кронштадт – это продолжение революции, а поражение движения матросов – ее окончание. Для других же исследователей события весны 1921 г. – контрреволюционный антисоветский мятеж. Далее Г. Катков однозначно солидаризируется с первой точкой зрения, безапелляционно осуждая вторую46

Как мы увидели, до сегодняшнего дня как в России, так и на Западе не было предпринято комплексного исследования историографии Кронштадтских событий 1921 г. Отдельные тенденции в историографии вопроса хоть и отмечены разными авторами, тем не менее требуют дополнительной аргументации, нуждаются в уточнении, сравнительном и критическом анализе, обобщении, типологизации и периодизации. Кроме того, требует определенной коррекции и чрезвычайная политизированность историографических исследований прошлых лет. А для начала нам предстоит отправиться туда, где все и начиналось, – в холодную весну 1921 г.

2. «Власть Советам, а не партиям!»

Кронштадт с момента основания играл ключевую роль в защите Санкт-Петербурга от нападения с моря. К началу XX в. Кронштадтский укрепрайон дополнился фортами на материке – «Ино» и «Красная Горка», отстоящими далеко на запад от Котлина на северном и южном берегах Финского залива. Кронштадтская крепость с системой фортов в начале ХХ в. являлась надежной защитой подступов к Санкт-Петербургу с моря.

В период Первой мировой войны, Революции 1917 г. и последовавших за ней Гражданской войны и иностранной интервенции многое было потеряно. В силу различных организационных (падение дисциплины, развал системы единоначалия, штабного планирования и управления) и технических (износ и порча оборудования, боевые и небоевые потери флота и крепости, кризис снабжения и общий упадок производства) причин значительно снизилась боеспособность как самого Балтийского военного флота, так и его главной военно-морской базы.

Для всего укрепрайона важнейшей потерей была утрата форта «Ино» в 1918 г., что ослабило оборону со стороны Финского залива. В случае нападения с моря форт «Красная Горка», сам серьезно пострадавший во время мятежа 1919 г., остался без взаимодействия с «Ино». Только вместе они были способны полностью перекрыть подход с моря к острову Котлин (Кронштадту)47. Если в 1917 г. Кронштадт был второстепенной базой Балтфлота, то после потери Гельсингфорса и Ревеля Кронштадт стал главной базой, сюда перебирается командование. К 1921 г. Кронштадт остался первой и последней линией обороны Петрограда от нападения с моря.

К 1921 г. Балтийский флот потерял значительную часть кораблей в результате зимней эвакуации кораблей из Гельсингфорса в Кронштадт, Моонзундского сражения и других боев. По причине пожара вышел из строя один из четырех линкоров – «Полтава». Линкор «Гангут» к 1921 г. из-за многочисленных технических проблем находился в Петрограде на консервации. В 1919 г. атакой английского флота был временно выведен из строя эскадренный броненосец «Андрей Первозванный». В результате в Кронштадте в 1921 г. остались только два крупных корабля – линкоры «Петропавловск» и «Севастополь»48. Однако, несмотря на все трудности и потери, Кронштадт и базировавшийся в нем Балтфлот по-прежнему оставались все эти годы главной морской силой в обороне Петрограда. Правда, начиная с Февральской революции Кронштадт и Балтийский флот стали не только опорой, но и источником политических эксцессов, угрозой для государства, будь то «старый» режим, Временное правительство или советская власть.

Одними из важнейших событий Февральской революции были кровавые события в Гельсингфорсе и Кронштадте в феврале 1917 г. В октябрьских событиях 1917 г. и в установлении советской власти роль матросов еще заметнее. Успех большевиков во многом был предопределен поддержкой матросами Балтийского флота. Огромен вклад матросов, организованных Центробалтом, в захвате контроля над Петроградом, в штурме Зимнего дворца. Значительно их участие и в захвате власти в Москве, Великом Новгороде и других городах, в обороне Петрограда от наступающих войск Краснова – Керенского. Именно балтийцы разгоняли Учредительное собрание. Матросы же совершили и жуткий самосуд в Могилеве над Н. Н. Духониным – главнокомандующим еще воюющей царской армии. Эти эпизоды ярко иллюстрируют участие матросов Балтийского флота в Октябрьской революции49. Как в Петрограде, так и в Москве участие матросов оказалось решающим фактором при установлении власти Советов.

При этом именно в Кронштадте принцип перехода власти в руки советов был реализован наиболее рано и радикально50. Своеобразная независимость «Кронштадтской республики», основы которой были заложены еще в 1905–1906 гг.51, была обеспечена кораблями и фортами, безраздельными хозяевами которых и чувствовали себя матросы.

После Октябрьской революции Центробалт окончательно берет власть над флотом в свои руки. Образованный 26 октября 1917 г. боевой орган революционных моряков – Военно-морской революционный комитет во главе с балтийским матросом И. И. Вахрамеевым – начал проводить работу по реорганизации старого аппарата управления флотом.

Высшей точкой в развитии выборных тенденций на флоте стал I Всероссийский съезд военных моряков, проходивший в Петрограде в ноябре 1917 г. под председательством балтийца-большевика А. В. Баранова. Этот съезд военных моряков создал Верховную морскую коллегию в составе народного комиссара и двух специалистов военно-морского дела. Первым наркомом Советской республики по морским делам стал балтиец-большевик П. Е. Дыбенко. При Верховной морской коллегии было образовано политическое бюро, на которое возлагалась задача руководства политической жизнью флота. Во все отделы, управления и штабы военно-морских сил коллегия направила своих комиссаров. Управление флотами и флотилиями переходило в руки центральных комитетов (Центробалта на Балтике, Центрофлота на Черном море, Целедфлота на Северном Ледовитом океане и т. п.). При Центробалте был создан военный отдел для решения всех оперативных вопросов. После упразднения должности командующего флотом его функции перешли в военный отдел Центробалта. Начальником его был избран А. А. Ружек – бывший контр-адмирал царского флота, избранный в 1917 г. в Центробалт, верой и правдой прослуживший на Красном флоте до 1926 г.52 Все приказы подписывались им и главным комиссаром Балтийского флота Н. Ф. Измайловым – одним из тех матросов призыва 1913 г., которые и сделали революцию53