Что там, за дверью?
Именно на этом этапе важно не дать себе втянуться в воронку, успеть выскочить, если – не дай! не приведи! – попал всё же, и вернуться на натоптанную дорожку: мысли – в образы, образы в обертках слов – в строчки и т. д. Надо только убрать заборы и сита с дороги слов, найти правильное изложение правильно задуманному, и тогда слова выстроятся в предложения, и их войско найдёт необходимый боевой порядок, чтобы пробиться к сердцам и душам потенциальных почитателей. Жизнь сурова, но не надо кривить душой – ненужное она сама изгонит из своих рядов… Начав, не надо бояться идти дальше. Понятно, что сомнения какое-то время ещё будут раскачивать стрелку весов, и она будет прыгать по обе стороны равновесия, надёжного, не более, чем знак вопроса на перекрёстке дорог. Им нельзя руководствоваться, не определив, продиктованную природой верную позицию. Вспомни, что где-то в запутанных кишках компа всё ещё хранится ненадушенный, пионерской намётки текст, и стыдливо ушедшая в тень порядочность положит твои руки на клавиатуру и скажет: – Вернись в себя и начни снова! С правой ноги, т. е. – руки, имел в виду!
И когда первый значок на экране приветливо помашет второму и протянет руку, чтобы втянуть его в строй таких же, заполняя собой экран, льдинки неуверенности, сковавшие сердце, растают и, умытое решимостью, оно наполнится беспокойной радостью творения. Это будет лишь первый шаг. – По неровной брусчатке порядочности и благородства? – с издёвкой продолжил я за него. Смотрю, – брови у приятеля с вопросительным удивлением взлетают вверх. На напыщенную мою фразу он только хмыкнул и отрицательно покачал головой:
– У-у, старик, сколько в твоем организме желчи. Ты бы лучше приберег её на другой случай. А что до пафосности, – он снова покачал головой, посмотрел на ущерб, нанесённый пиву и закускам, и вздохнул, – выражение и впрямь не самое удачное, но я ведь предупредил, что материал сырой ещё, пока – только набросок. – И продолжил, щурясь в экран:
– Дальше цунами идей через фильтры клавиш быстро всасываются компьютером и вот, – по снегу страницы уже ползут, обгоняя друг друга первые слова: небо благословляет автора – вперёд!
Строгий текстовый редактор собьёт муравьи буковок в цепочки строк, строки этаж за этажом заполнят остаток свободной площади на странице, как аквариум водой она наполнится мыслями. Через разрыв твоей души, пишущей кровью сомнений и поиска, глаза читателя выпьют строчки твоих мыслей, и заражённые ими тиражируются в тысячи тебя, автор. Корабль завершённой работы легко снимется со стапелей тяжкого труда и закачается на волнах признательности.
– Тёплые токи вдохновения воспарят, чтобы просеяться дождиком новых идей. Умытая и напитанная ими почва обязательно прорастит их, – с фальшивой торжественностью и лицом полным деланного ликования, не удержался я и встрял ещё раз…
– Ну-у, знаешь, не перегибай – протянул он, – но, почему бы и нет, – оторопело промямлил он. – Только без твоих дурацких подначек, – добавил приятель.
– А что, плохо звучит? Чего ты молчишь? – резко и почти грубо переключился он вдруг на другую волну и хмуро посмотрел на меня. Я вздрогнул от неожиданного вопроса. Шелест рассказа, казалось, выходил на спокойное течение по пути к Happy End, и мне, впрямь, стало интересно, тем более что я впервые слушал такое пространное его откровение от т.с. трезвого лица. И вдруг его это – «Чего молчишь?». Кулаки на столе, и взгляд чужой какой-то, неуютный…
Не зная, что ответить, я, в свою очередь, огрызнулся:
– Да что с тобой? Что это ты на меня наезжаешь…
Нетерпеливым жестом он прервал меня, щёлкнул пальцами пробегавшему официанту и, показав на пустые бокалы, попросил: – Ещё пару. – Потом с грустной насмешкой передразнил – «что что с тобой, что с тобой?»… – А что с тобой? Ты и впрямь веришь в «…дождичек новых идей, благородство…», поле засеяно одними цветочками… Всё это, друг мой, – слова. Красивые слова. Под их прикрытием – ан, – и сам приукрасишься светлым нимбом. Хоть и известно, что не все прекрасные произведения выходили из-под пера прекраснодушных писателей и поэтов. Да что я тебе рассказываю, ты же, как девяносто процентов: «Ах, Пушкин, ах, Цветаева!». А какие они на самом деле в жизни были? Знаешь, что Цветаева своей младшей дочке… Да, ладно. Или вот – Шекспир, к примеру: – «Ах, Шекспир!», а ты даже не представляешь, до какой степени он был мелочным человечком… Впрочем, зачем тебе всё это?.. Пойдем лучше ящики таскать, как ты предлагал, – он невесело ухмыльнулся и сильно потёр лоб, словно пытаясь извлечь из головы пропавшую нить рассказа. Удивлённый неожиданным отступлением, я даже не стал спорить, что предлагал ему таскать ящики, выразился я совсем не так, как он сейчас изложил, и, вообще… – я ждал от приятеля продолжения сюжета. Но он молчал. Взгляд его проходил сквозь меня, наверное, – сквозь стены, и в непонятном далеко сминался, упираясь в бесконечную стену, за которой, может быть, – может быть – прятался единственный ответ, который он искал.
– Вот и говорю, – он тряхнул головой, сбрасывая какое-то видение, – сядь и попробуй что-нибудь написать, чтобы тебя читали. Узнаешь, каково оно! С моей колонкой в журнале или статейками в газетках по моему профилю не очень-то разбежишься. Я могу, конечно, накропать что-нибудь для любителей «жареного», типа «пипл хавает»: мировая погода и биржа, личности и экономические катастрофы… Ещё лучше – запустить сколько-то строк о пришельцах в канализации Лондона, жуткой картины гибели Вселенной, предотвращённой пьяным сторожем. Или о переворачивателях пингвинов, редчайшая, кстати, профессия. Или… оформление правовых отношений с неодушевлёнными предметами с табуреткой, скажем, или вообще метлой!.. А то и вовсе ловить любопытных бездельников на непонятные им темы, например – «прокрастинация». Знаешь, что это? Во, во! Вишь, рот раскрыл. Э-э-э, все вы одинаковые, чем вообще в жизни интересуетесь. Да закрой ты его! Ладно: прокрастинация – склонность постоянно откладывать исполнение пусть даже очень важных дел на потом. Хотя-а, – он вздохнул, – дешёвое это всё, ношено-переношено, не темы для профессионала, пусть даже такого, как я.
– А в том, что я попытался тебе прочитать, – вернулся он к прерванной мысли, – главное – откровенность, правда и ложь, согласие с самим собой. Вот ведь, что важно! Здесь меня, беспокоит только, что никак не могу избавиться от влияния своей работы. Ч-черт! Как ни кручусь, она даёт о себе знать, я же вижу по написанному…
Он не закончил, махнул рукой… Посмотрел на смартфон, как бы соображая, откуда он появился в его руке и выключил его. Потом вдруг озорно оскалился, стирая непонятность последней минуты, близко наклонился и доверительно сказал: «Знаешь, что про нас говорят? – он поднял указательный палец. – „Журналистов и проституток не любят, но без их услуг не могут обойтись“».
– Оч-чень смешно, хочешь – похохочу? Но может всё-таки вернёшься к своему рассказу. Мне, если честно, на самом деле понравилось то, что ты успел прочесть. Просто не оставляет впечатление, что ты там всё равно или не всё сказал, или, по-моему, не всё прочитал, что собирался, – я вопросительно посмотрел на него.
– Не всё, – просто ответил он. – До рассказа я, собственно, и не добрался даже. Всё, что прочитал, пока только заготовки. Так что… приятель, вернемся к рассказу в другой раз… Пока…
* * *Мой друг всё-таки написал тот рассказ. Написал и много других. У него оказался талант в малой повествовательной форме. Журналистику практически забросил. Сейчас трудится над серьезным произведением, но в детали меня не посвящает: мне кажется – не забывает обиду за первый прерванный рассказ.
А я мыслями часто возвращаюсь к тому вечеру.
Тогда, помню, после вечерней новостной передачи по телевизору, я пошёл в свою рабочую комнату, присел перед компьютером. Открыл Word, но из головы никак не выходил тот разговор с приятелем. Что ещё он хотел, но не сказал мне?..
Я сидел перед пустым экраном. Чистое поле его, не нарушенное ни одним знаком, – «Tabula rasa» – продолжало выжидательно смотреть на меня. Не знаю, сколько времени я просидел так, мысленно переворачивая страницы нашего странного разговора…
Ночь истекала беспокойными размышлениями. Первые тени за окном объявили, что вот-вот придёт солнце, чтобы раздёрнуть занавески нового дня…
2015 г.Родина
Три замечательные составляющие рыбалки: ну, собственно рыбалка, дальше – стол, хороший стол со всем, что на нём. Перечислить? Нет? В общем, оставлю на вашей совести догадываться, что на нём было. Могу оказать лёгкую безвозмездную помощь в отгадке – на нём было всё! И, наконец, третье – разговоры. Если сидишь, в особенности ночью, да ещё и клюет плохо, то только и спасаешься что вторым и третьим. Вот так и сидели с приятелем: далеко за полночь, рыбка куда-то подевалась, звоночки на удочках прикусили язычки и не звонят, река дремлет, и в воздухе благость какая-то разлита… Хорошо бы вздремнуть минуток пять-десять-двадцать…
И вдруг между какой-то, уж не знаю – шестой и одиннадцатой рюмками, во всяком случае, приняли мы уже хорошо, приятель наклоняется ко мне и таинственным голосом шепчет. То, что я услышал, вмиг прогнало мою сонливость, и всё моё внимание привстало на цыпочки. Так вот, он мне: – А ты знаешь, что я сидел?
– То есть, как сидел, в каком смысле?!
– Да вот так, в тюряге!
Тут моё внимание вообще дыбом встало.
– Хорошо, – я подумал, – хорошо, что в этот момент не подносил ко рту рюмку: точно бы поперхнулся от неожиданности.
– Даже рассказ хотел написать – продолжил он, – да, вот, всё как-то не получается.
– Ну, ну?
Он подозрительно посмотрел на мою выжидательную позу и нескрываемый энтузиазм посвящения в открывающуюся тайну, пожевал губами, почесал нос. Потом разлил по стопочкам, но пить не стал, так – пододвинул, чтоб далеко не убежала, наверное.
– Знаешь, мне что-то расхотелось тебе рассказывать эту историю, но…, – увидев мою траурную физиономию, глубоко вздохнул. – Понимаешь, столько лет я никому ничего, а тут расслабился… Хорошо, предположим, вот, расскажу, а завтра – я ж тебя знаю – даже мышь в чулане…
– Да ты что, – с неподдельным возмущением вскочил я на ноги. – Да я, вот: век воли не видать! – Неожиданно выпало из меня на вполне добротном тюремном жаргоне. Я только не успел подтвердить свои слова характерным сопроводительным жестом – провести пальцем по горлу. Случилось это так неожиданно для нас обоих, что мы разом рассмеялись. Обстановка разрядилась, но он всё ещё недоверчиво покачивал головой, пока не решился:
– Хорошо, но давай так: будешь кому эту историю с географией рассказывать, меня к ней не привязывай, имени моего ни-ни, даже не вздумай поминать, иначе мы серьезно поссоримся. Договорились?
Я нисколько не удивился условию, и молчаливым жестом принял его. Да я бы сейчас любое принял, чего там – рюмку бы пропустил, только послушать.
– Правда, не трепись лишку, повторил он и, не очень, видимо, поверив моему слишком быстрому согласному кивку, вздохнув, начал…
Я исподтишка его тем временем разглядывал: – Это ж надо! Славный такой, спокойный, но тоже, как и все, со своим, оказывается, шкафом и встроенным туда скелетом, а копнуть – так, может, и не одним! Не зря, значит, говорят: «В тихом омуте черти водятся». Но чтобы с ним?! Не верится! Впрочем, посмотрим…
Начал он вполне даже философически:
– Что ни говори, хорошая штука – жизнь! Пусть и первая половина семидесятых. И неважно, что район, где жил герой этого рассказа, то есть – я, промышленный – дальше некуда. Отовсюду видать корпуса и трубы нашего гиганта. Достаток у нас всех тогда был, сам знаешь, не Бог весть какой. Но ведь – молодость! Как говаривали: «Молодому коту и в декабре – март!» Впрочем, это не совсем по делу. Хотя, вернусь: что ни говори, хорошая штука – жизнь!
Так я думал, сбегая с широкой, не по хрущёвской моде, лестнице.
Здание, в котором я жил было относительно старое. Построенное во второй половине сороковых как гостиница, оно со временем превратилось в общежитие, а часть его – в, так называемое, общежитие специалистов. Солидное здание в виде развернутой книги, мощные стены, балконы на улицу и во двор. В конце длинных и узких коридоров – коммунальные удобства: туалеты и умывальники. Не забыл?… М-да…
Важность объекта подчеркивала неизменная фигура сидевшей на входе тёти Маши, вахтёрши. С неё-то всё и началось, хотя к собственно развернувшейся потом трагикомедии она никакого отношения не имела.
Итак, полный сил и душевного здоровья, я сбегаю с лестницы, запросто перескакивая через несколько ступенек. Не отягощённый мыслями о превратности существования, я направлялся в столовку, вход в которую был в том же здании точнехонько рядом со входом в общежитие. Спустившись к последнему пролёту лестницы, я стал свидетелем уже конца, по-видимому, сцены, где взъерошенная вахтерша, вскочив со своего законного за изжеванным столом места, пытается преградить дорогу двум девушкам. Те, в свою очередь, преисполнены решимости продолжить свой путь невзирая на протестующее: «Ни за что!»
С криком: – А чево? – девчата практически преодолевают защитный рубеж, как вахтерша, увидев меня, крикнула:
– Не пускай их, они не наши!
Здесь надо заметить, что крыло общежития специалистов было укомплектовано сплошь мужским населением, так сказать, представителями пусть не лучшей части человечества, но уж веселой – это точно. Магнетизм лёгкой безответственности в том крыле манил многих из невзрослой ещё, но уже лучшей части, смутными предположениями и надеждами. И вот он как раз – не первый и не последний – пример нашей популярности:
– Держи их! – крикнула мне тётя Маша.
Широко улыбаясь, я распростер руки и с удовольствием бросился исполнять просьбу. Сгреб девушек, несмотря на протестующий их писк, и поволок вниз приводить указание в исполнение…
Хочу сделать здесь небольшое отступление. Неправда, что судьба человека находится в его руках. О, если бы! Вспоминая потом, как раскручивались события того злополучного вечера, я с радостью, наверное, остался бы тогда голодным или просто прыгнул со своего этажа прямо на землю, только бы не было той минуты… ну, да лишнее всё это. Чему бывать, того… – сам знаешь…
– Кто сейчас помнит за бригадмильцев и дружинников? – прервал себя приятель. В Одессе бы именно так и спросили: «за бригадмильцев и дружинников». Которые как бы помогали органам хватать и тащить… Не припомнишь? Ну, как же(!) – Было дело: на предприятиях и в организациях составлялись списки членов групп по охране общественного порядка и т. д., в назначенное время они собирались где-то в клубе или другом месте, ждали представителя милиции. Он приходил, зачитывал сводку по области/району. Ставил задачу. Предупреждал, как вести себя с потенциальными нарушителями. После того все делились на небольшие группки по интересам, району патрулирования или просто по предварительной договорённости, последнее было определяющим. Выходили на маршрут, договаривались после небольшой рекогносцировки на местности о наиболее спокойной (безопасной) дороге и затем, – о! – главное, а то, – чего и собираться то было бы?! – доставали, чтобы согреться и укрепить дух.
По повествованию, одной из таких групп оказались цеховые ребята, и если ты думаешь, что они чем-то отличались от подобных, то ты крепко ошибаешься. Короче, вот эта-то группа только-только вышла, так сказать, на тропу. То есть подзаправились и пошли.
Именно так в тот вечер две кривые, с лёгкостью начертанные в небосводах задвигались в поисках ненужной, но неизбежной по геометрии судьбы, встречи.
– Так, на какой точке я выпал из повествования? Ага, я двигался в сторону выхода из общежития. И именно в это же время входная дверь открывается, пропуская внутрь несколько человек, уже вполне готовых к несению службы дружинников.
Увидев молодого человека, волокущего им навстречу двух девушек, они, естественно, что было заметно по их встревоженным физиономиям, взволновались. Как же ж – насилие!
– Ты чего? – подступили они ко мне, несмотря на протестующую жестикуляцию тёти Маши.
– А что? – продолжая машинально удерживать девушек, ответил я, чувствуя за собой несокрушимую стену справедливости. Но облечённые властью просто оторопели от такой мудрой отповеди и, автоматически следуя указаниям начальства, недвусмысленно парировали:
– Так это, значит, пройдем!
– Как это пройдем?! И куда, например, пройдём?! – ехидно, не по ситуации, вопросил я.
В напряженке минуты никто, к сожалению, не заметил замысловатые па, которые тётя Маша выделывала, пытаясь привлечь внимание и объяснить обстановку. Не до неё! Слишком много уже было сказано, и контроль над ситуацией угрожающе исчезал.
– Выйдем, – снова.
– Ну, вышли, и что? – сказал я, протискиваясь мимо недвусмысленно попахивающих дружинников, и выходя первым в дверь.
Все вывалились за мной, и на какое-то мгновение воцарилось замешательство, вроде как потерялась нить действия.
Вдруг чей-то голос:
– Ребята, да он ещё и пьян, – в мою сторону.
– Ну, ну, – ко мне потянулись руки, как бы на ощупь пытаясь проверить столь сокрушительный факт.
– Эт-то же меняет дело!
– Че, ребята, думать, давай его к нашему дежурному или сразу в отделение…
Я взвился: – Да вы охренели! Взгляните на себя, вы же сами пьяные, а на меня вешаете!.. – прозвучал неосторожный по времени комплимент.
Всё, стартовый выстрел резко щелкнул. Дружинники сомкнули ряды – их невинность оскорблена!
– Месть! – Объединённые молчаливым согласием, они замкнули круг, чтобы принять окончательное решение.
И тут, дабы разрядить обстановку, я предлагаю:
– Чего спорить – кто трезвый, кто нет. Давайте, вы мне задаёте 10 вопросов. Я вам – один. Если не отвечу хоть на один из ваших – вы меня тащите, куда угодно. Если не ответите на мой единственный вопрос – вы меня отпускаете.
(Господи, ну и дурак! Сколько раз мне говорили, а потом и сам себе повторял – не выпендривайся. От знаний только неприятности, особенно если по недосмотру они попали к тому же не в ту голову.).
– Давай, давай, – зашумело кольцо, – начинай ты!
– Ладно, – и я, недолго думая, спросил. – Ну, скажите, например, что такое новая нелинейная спинорная теория поля. (Совершенно не место для лирических отступлений, но это прозвучало, как если бы дояркам объяснить, что по-научному повозка – это четыре моноциклических механизма, движущихся по эквидистантным траекториям).
– Ах, ты так! – потревоженные извилины выдали дружный вопль. Враз обстановка стала полностью неуправляемая.
– Эт-та сука нас учить будет, как жить! – Дай, я ему… – послышалось несколько любезных предложений.
Сверкающие глаза и протянутые руки весьма недвусмысленно обещали научить оскорбителя уму-разуму.
– Нет, ребята, мы его потащим в милицию. А там как надо всё объясним.
– Не как было, а как надо, – мелькнуло в голове, пока взъерошенные мыслями дружинники препровождали меня к пункту назначения.
Был вечер. Народу на улице почти нет.
Немногочисленные гуляющие уступили место вечерней смене, неясные, спотыкающиеся тени, задумчиво привалившиеся к ступеням домов личности, подозрительные группки пьяно ищущих экшн молодцов. Редкий поспешающий прохожий. Обычный вечер обычного индустриального района необыкновенно большого и славного промышленного города. Подумав правильно, я мог бы, конечно, «сделать ноги», если бы захотел, но вы таки плохо меня знаете.
Так, между делом, минут через десять дотащились до какого-то полуподвального помещения. Яркий после улицы свет выхватил стол в дальней глубине комнаты, мраморный чернильный прибор, пресс-папье. За столом младший офицер и рядом один или два рядовых милицейских чина. Справа от стола – две зарешёченные двери. За ними в смутном свете совсем уж тусклых потолочных лампочек – шевелящиеся фигуры в самых причудливых позах. В ближайшей к столу комнате – женские. Чуть дальше – мужские.
– Так ведь не комнаты, – сердце с хрустом ухнулось вниз. – это же камеры! Ё-моё! КПЗ! – мелькнуло в голове…
– Так чего, – донёсся до меня раздражённый вопрос начальника.
– Да, вот, пьяный, – кивок в мою сторону. – Ещё и наскакивает на нас, обзывает.
– А эт-та мы щас посмотрим, – с недоброй ухмылкой он начал подниматься и, покачиваясь с пяток на носки, встал передо мной. Тут я уже серьезно струхнул. От начальничка этого, просто, чую, подуло на меня нехорошим ветерком: – Да врут они, – ткнул я пальцем в сторону моего недружелюбного сопровождения. – Взгляните на них!
– Ты чо, падла, на меня орёшь! Ты на меня пасть открыл, да?!
В какой-то момент показалось, что милиционер в угрожающей позиции и ещё доля секунды – нанесёт удар. Момент был опасный. Всесокрушающая обида и ярость отключили мозг и способность контролировать ситуацию. Автоматически отклоняюсь влево-вниз, и прямая правая по кратчайшей траектории встречается с тем, что раньше так шумно командовало парадом.
И гулкая тишина. Потом крик. Кричал я. Когда и как меня вырубили, не знаю, не помню. Крик исходил из груди, из рвущихся плечевых мышц, из гудящей головы, наполненной черным туманом. Я не чувствовал опоры. Когда сознание прояснилось, с трудом сообразил: я висел с вывернутыми руками – два милиционера, стоя на столе, вздернули меня. Устроили настоящую дыбу. Офицер с искажённым лицом орал, размахивая пресс-папье: – Что? Ещё, падла? – Между ним и мной встал какой-то пожилой мужик, я плохо видел, кто:
– Ну, всё, уймись, шеф. Ты так и вовсе его прикончишь. Могут быть проблемы. Меня, как куль сбросили вниз.
– Ну, всё, всё. Он теперь не скоро в себя придёт. А размахивать руками он и вовсе не скоро будет. И следов почти нет, тю-тю, нет их, следов-то, – милиционер гнусно хихикнул. – В камеру!
Страшно болели плечи, гудела голова от удара мраморным пресс-папье. Мир свернулся в размер крохотной с зарешёченной дверью камеры с заблёванным и перекорёженным населением. Из соседней доносились вой, крики и непристойные предложения «лучшей половины человечества».
Невероятные предположения быстро превратились в не менее дикую реальность. КПЗ, драка, решётки. Как случилось? С чего началось? …
С остатками сил я кинулся на дверь, толкнул всем телом, налег на ручку, толкнул. Руки не работали.
– Знаешь, – приятель глубоко задумался, – ведь лет сорок прошло с того случая…
– И?
– …и до сих пор плечи чувствую, – мне показалось, что он выругался, но как-то тихо и невнятно, решительно опрокинул в себя рюмку. Мне не предложил, между прочим – затем продолжил:
– В отчаянии я стал пинать дверь ногами: – Выпустите меня отсюда. Выпустите, гады…
– Ишь ты, не унимается. Вот, щас тебя выпустим. Только имя скажи и адрес. А уж мы тебя как приняли, так и выпустим.
– Дайте бумагу и ручку, – не унимался я. – Я вас всех попересажаю. – Ногами в дверь.
– Успокойся ты, – полупьяный голос из-за спины. – Они ж издеваются над тобой. Утром объяснишься, когда в суд поведут. Требуй экспертизу, что не пьяный и что избили тебя. А то точно под статью подведут. Как минимум 15 суток дадут, – и без всякой связи:
– Слышь, а курнуть у тебя нет?
На просьбу не ответил и тяжело задумался. Похоже, угодил не на шутку… Беспросвет…
Где-то через час КПЗ, в основном, угомонилось. Погасли даже искры специфического остроумия женской камеры. Тяжелые запахи, полумрак и прострация. Единственный оставшийся милиционер забросил ноги на стол и прикрыл глаза. Ночь…
Утром нестройная, сизая, плохо пахнущая компания под присмотром нескольких милиционеров направилась в райсуд на свершение правого приговора.
Надо отметить, что это было время, когда как раз вышел указ о 15 сутках. Ну, кто помнит, тот помнит: решение обжалованию не подлежит, письмо на работу и две с хвостиком недели общественных работ. Письмо на работу означало ещё впоследствии и товарищеский суд, порицание, поруки и т. п. – целый арсенал, призванный по прошествии времени вернуть в строй понявшего и исправившегося «общественно полезного члена коллектива». Так оно, вроде, звучало.
Стыдясь быть замеченным идущими на работу людьми, я в то же время выглядывал какого-нибудь знакомого, чтобы передать SOS приятелям. Это удалось сделать, но ураганная форма исполнения процедуры наказания не оставила мне шансов на спасительное вмешательство. Впоследствии, уже после того, как за моей спиной окончательно закрылись гостеприимные двери исправительного заведения, я узнал, что в тот же день, день суда, в милицию обратился депутат райкома с просьбой отозвать дело – меня неплохо знали по активной общественной деятельности. Да, оказалось, поздно. Суд, суровый и справедливый: – Фамилия, имя, отчество, год рождения, проживание, место работы, должность, что можете сказать суду, 15 суток, следующий…
Быстро, бесхитростно и, практически не выслушивая «обвиняемого». А вы бы, гады, вообще – списком! Тр-рах! Никто ведь всё равно не будет тебя осматривать и освидетельствовать. Против милицейского протокола – кто ты? Антиобщественный поступок, бранные слова в адрес правоохранительных органов (в голове мелькнуло – правоохренительных) в отделении милиции. Ни слова, кстати, о драке.