Понемногу обо всём

Сказание о подполковнике Егоре Е. В.

Евгений Васильевич Егоря выбился в подполковники из прапорщиков и службу свою нёс рьяно, почитая Устав, как вторую Библию. Всё у него складывалось, вроде бы, хорошо, но существовала одна беда – Евгений Васильевич ничего не умел делать. Вернее, он-то сам думал, что может всё, но за что бы ни брался, выходило это коряво, глупо или не выходило совсем. И карьеру свою Егоря строил на героическом и ударном устранении собственных же огрехов. Пожалуй, это было единственное, что хоть как-то получалось, но, опять же, не у него, а у тех людей, которых удавалось признать виновными.

В части, где служил Егоря, невозможно было найти, не то что двух, а даже и одного человека, который бы сказал о Егоре доброе слово. Однако, Евгений Васильевич, пребывая в счастливом неведении, каждое утро озабоченно и суетливо проносил себя через КПП и, обязательно засветившись в штабе, (желательно, в момент приезда командира), нёсся, как на пожар, к офицерскому Клубу, коим он заправлял. Причём, и озабоченный вид, и спешка к месту работы были давным-давно приняты Егорей на вооружение, как наглядное доказательство того, что без его личного участия «здесь ничего бы не стояло».

Подчиненные Егорю тихо ненавидели. И начинали ненавидеть прямо с утра, с совещания, которое почему-то именовалось «брифингом». Впрочем, удивлялись этому слову только те, кто не знал пагубного пристрастия Егории ко всяким красивым словам. Стоило Евгению Васильевичу услышать нечто, выходящее за пределы его понимания, как он немедленно вооружался этим до зубов и вставлял везде, где считал нужным, не заботясь особенно о правильности произношения. И весь этот свой «великий и могучий», которым он владел, как обезьяна нунчаками, обрушивал по утрам на головы несчастных подчиненных.

Информационная насыщенность его выступлений была под стать языковому оформлению. Особо любил Евгений Васильевич сообщать о перестановках в руководстве и о введении каких-нибудь чрезвычайных положений, мало кого из слушателей касающихся, но зато «озвученных пока только на самом, самом верху». При этом говорил Егоря очень тихо, значительно, глядя в пол, и так, словно сам ко всему был причастен.

Слушали его в пол-уха, ожидая, когда начальническое самолюбие насытится до отказа, и будут, наконец, поставлены задачи на день. С этим Егоря, слава богу, расправлялся быстро. Прапорщик и контрактник, лучше всех управлявшийся с компьютером и сами всегда знали, что им делать, прикомандированному контрактнику обычно давалось поручение вроде того, чтобы «разработать алгоритм уборки туалета», или вкрутить лампочку, почтальону – положить Егоре деньги на телефонный счёт, а художнику – «порезать ватман на полуватман». Киномеханик, методист и склочная старуха библиотекарша оставались, как правило, «за бортом». Последняя – потому что приходила на работу к одиннадцати и на «брифинг» не попадала, а на остальных-прочих у Егори не хватало фантазии.

Зато своего зама – майора Перебабина – Евгений Васильевич отягощал всем, чем только мог, включая сюда и свои собственные обязанности. Перебабин тоже ничего делать не умел, но на него так удобно «переводились стрелки», что Егоря, щедрой дланью, отписывал заму все более-менее ответственное. Потом, конечно, сурово контролировал, а когда дело окончательно заваливалось, просил помощи со стороны, ссылаясь на свою тотальную занятость, и особо упирая на нерадивость майора Перебабина. Помощь давали неохотно или не давали вообще, и тогда в клубе начинался аврал – то есть то, что Егоря любил больше всего на свете.

Если кто не знает, аврал в армии – это нервная бестолковая суета, которая начинается за считанные дни до срока, отведённого под ответственное мероприятие, о котором все знали уже давно, но думали «а вдруг пронесёт». Или, говоря иначе, это плохое и наспех делание того, что можно было хорошо и качественно сделать загодя.

Егоря неторопливой работы не понимал. За ней совершенно не видна руководящая фигура. Зато при аврале… О! Аврал открывает миллион возможностей себя показать! Можно, например, бегать по штабу с выпученными глазами и каждому встречному, который порывался бы что-то спросить, простанывать хватаясь за сердце: «Давай не сейчас. Ни минуты свободной…». А потом, набегавшись и засветившись перед кем-нибудь из командования, можно было заскочить в тихий кабинет к методисту, или в библиотеку, задыхаясь потребовать кофе и пить его два часа, жалуясь на аврал и нехватку времени. Можно вносить на утренних совещаниях отдела по воспитательной работе с личным составом – кучу бредовых или трудоёмких предложений, которые, из-за нехватки времени все равно не примут, но про себя отметят, что человек душой болеет. А еще можно… Впрочем, Егоре с успехом хватало и того, что уже перечислено. Главное во всём этом не прошляпить момент, когда кто-то из подчиненных действительно сделает что-то стоящее, качественное и к сроку. Но тут Егоря, за годы карьерного роста, поднаторел изрядно – всегда успевал первым перехватить, доложить и получить поощрение. По расторопности и ловкости – настоящий морской котик, но не армейский, а цирковой.

И всё у Егори шло хорошо изо дня в день, как вдруг, словно снег на голову, свалился неожиданно день Победы!

Нет, конечно же, Евгений Васильевич в календарь заглядывал и про 9 Мая знал. Но, когда на совещании у начальника отдела поинтересовались, как обстоят дела с концертом и, где, в конце концов, его сценарий, Егоря оторопел, привычно начал: «Так его это… Его же майор Перебабин готовит…», и осёкся. Вспомнил, как месяц назад вопрос о концерте уже поднимался, задача была поставлена, и поставлена лично ему, Егоре, а он, как всегда, перепоручил Перебабину. Тот, гад, кивнул, палец о палец не ударил и, через неделю, откомандировался на курсы повышения какой-то там квалификации. А Егоря-то доверился, успокоился, забыл…

Бедный Евгений Васильевич побелел. У него отнялось всё, что могло отняться, а самое ужасное – зашаталась, как молочный зуб, сама должность начальника клуба! Уж и так на последней присяге командир был очень недоволен бесконечными сбоями в аппаратуре и, не слушая про нерадивого Перебабина, который и то не так, и это не этак, пригрозил, если в будущем что-нибудь у них опять не срастётся… Короче, не приведи, Господи, проколоться с концертом!

Егоря зажмурился, представил возможные последствия и рванул из штаба к клубу резвее, чем прежде.

Первым делом собрал личный состав. Собрал, посмотрел и ужаснулся – прапорщик, два контрактника, художник, библиотекарша и… всё! Перебабин на курсах, киномеханик на больничном, методист и почтальон – в отпуске. Кому писать сценарий и готовить концерт – неизвестно!

От огорчения Егоря на всех наорал и всем всё припомнил. Прапорщику мат и слишком вольное обращение с ним, непосредственным начальником; контрактникам – вечное спанье в подвале, где им «не для того и… вообще!»; библиотекарше её постоянные опоздания, а художнику – отсутствие в части наглядной агитации и недорезанный полуватман! На что прапорщик матерно выругался, зловредная старуха библиотекарша разразилась затяжной, громогласной тирадой, да так, что притихли курсанты в спортзале на другом конце клуба. А когда, ближе к обеду, она, наконец, успокоилась, оба контрактника и художник лениво поинтересовались: «Товарищ подполковник, а чё нам делать? Вы задачу-то не поставили…».

Момент они, конечно, выбрали подходящий: обессилевший в скандале с библиотекаршей Егоря, уже мало на что был способен и только отмахнулся, велев всем идти на рабочие места… Подчинённые резво разбежались, а Евгений Васильевич обреченно сел за стол.

Сценарий предстояло сочинять САМОМУ!

С какого конца за это браться Егоря понятия не имел, поэтому, первым делом, достал из шкафа палочку-выручалочку всех армейских времен и народов – Устав.

Коричневая обложка высокомерно сверкнула золотым тиснением, вызвав у несчастного подполковника приступ священного трепета. Евгений Васильевич благоговейно долистал до нужного места и погрузился в чтение. Пару часов спустя, изрядно вдохновлённый, он, наконец, приступил к творчеству, потратив еще полчаса на то, чтобы открыть нужное «окно» в компьютере.

Печатал Егоря плохо – по букве в минуту, не считая размышлений и поисков нужной. Поэтому, к концу рабочего дня, на мониторе сиротливо светилась только одна запись: «Сценарий концерта, посвященного празднованию дня Победы». На большее фантазии не хватало, а сценарий требовался начальнику отдела уже завтра, поэтому Евгений Васильевич принял волевое решение домой сегодня не ходить, и дописать проклятый сценарий, чего бы это ни стоило.

Но, как известно, благими намерениями выстлан путь в одно конкретное место, и ад начался для подполковника прямо с семи часов вечера. Разгневанная жена требовала не столько объяснений, сколько присутствия мужа в доме, а жену Егоря боялся почти так же сильно, как командира. Поэтому, после безуспешных попыток вставить в разговор, кроме робких междометий, хотя бы слово, несчастный Евгений Васильевич пообещал, что «скоро будет», в мгновение ока поставил родимый клуб на сигнализацию, сдал ключи и через десять минут уже сидел дома за обеденным столом.

Надежды на то, что сценарий удастся завершить дома, на поверку оказались весьма призрачными. Сначала компьютер оккупировал сын, которому, кровь из носа, требовалось доиграть по сети в какую-то игру. Потом его сменила дочь с рефератом, а когда Егоря решил всё же показать, кто в доме хозяин, жена, гневным окриком, отправила его мыть посуду.

Только с наступлением ночи удалось Евгению Васильевичу приступить к исполнению служебных обязанностей. Дочь, крайне раздосаванная тем, что приходится прерывать увлекательную переписку «ВКонтакте», снисходительно настучала папе заветный заголовок и удалилась спать. А Егоря, оборудовав стол литровой кружкой кофе, снова погрузился в творчество.

Для начала он аккуратно перепечатал курсивом длинное уставное описание «заноса знамени» в зал, которое все «присутствующие провожают глазами». Потом призадумался. Устав – это, конечно, хорошо, но требовалось нечто совершенно особенное, солидное, что сразу бы показало начальству его, Егорину, компетентность.

Евгений Васильевич поскрёб в затылке и вдруг вспомнил, что в клубе недавно установили новый микшер. А ещё он вспомнил упоительно красивое слово «микшировать», которое часто произносил прапорщик. В сознании Егории всё это почему-то увязывалось со светом, и он, завозившись на стуле, принялся выстукивать: «Свет в зале микшируется»…

Фраза автору понравилась.

Быстренько сварганив для ведущего приветственное слово, вылившееся в «Добрый вечер, товарищи», Евгений Васильевич высунул язык и допечатал: «Ведущий уходит за кулисы. Свет в зале микшируется».

Выглядело солидно. И Евгений Васильевич, повинуясь доброй армейской традиции «безобразно, но однообразно», после выхода каждого исполнителя, равно, как и после его ухода, исправно вставлял про «микширующийся» свет.

Выступления командира, зачитывание начальником штаба поздравительных телеграмм и речи ветеранов Егоря, щедрой рукой увязал в плотную вязанку со стихами и песнями, для пущей красивости припечатав везде: «песня инсценируется» и «стихотворение инсценируется».

Тексты он, не напрягая мозга, брал из заветной книжечки майора Перебабина, которую предусмотрительно прихватил из кабинета, и тот факт, что приходится самостоятельно принимать решения, безо всякой возможности согласовать с вышестоящим командованием, необычайно изумил подполковника своей новизной и привел в состояние бесшабашной эйфории. Устав Егоря уже листал, как равного себе и, разгулявшись до безобразия, обогатил сценарий помпезным финалом, где все «участники концерта танцуют вальс под песню „День Победы“»!

Завершилось произведение «относом знамени» и выходом «всех присутствующих в фое», (именно так), где, по замыслу автора, играл духовой оркестр и работал буфет.

Эти два последних пункта Егоря сочинял уже полностью оторвавшись от земли на крыльях вдохновения. В высоких сферах сами собой забылись и выражения, которыми дирижер оркестра откомментирует сценарий, и тот факт, что буфет в клубе придется организовывать ему, Егоре, а дело это хлопотное, подотчётное, иначе говоря, прокольное… А прокольных дел Егоря боялся больше, чем командира и жену, вместе взятых.

Но творческие люди все «без царя в голове». И Евгении Васильевич, раздухарившись от незнакомых ощущений, обогащал сценарий всё новыми и новыми красотами. Так, прокрутив произведение на начало, он перечитал вступление и сурово сдвинул брови – первые строки теперь уже показались какими-то робкими и недоделанными. Не хватало увесистого штриха и Егоря, решительно воткнув курсор, где-то между «заносом знамени» и приветствием ведущего, натюкал одним пальцем последнюю фразу, не забыв ввернуть ещё одно раскрасивое выражение, слышанное от методиста: «Зеркало сцены украшено экраном, где проекцируется, (именно так), военная кинохроника».

ВСЁ! Миссия выполнена! Эпохальный труд завершён.

Евгений Васильевич расслабленно откинулся на стуле и закурил.

Собственный сценарий казался ему новым словом в культурно-массовой работе. И в табачном дыму уже мерещились и грядущий триумф, и посрамленный Перебабин, и довольный командир. А ещё сам он, подполковник Егоря, твёрдо стоящий посреди зрительного зала на широко расставленных ногах, и управляющий репетиционным процессом! Уж он покажет им всем! Уж утрёт нос, кому следует… А потом, глядишь, и в Москву вызовут опыт перенимать. Не одному же Перебабину туда методички слать, списанные со старых советских книг…

Егоря даже сплюнул в сердцах, разметав в клочья сладкие дымные грезы. Перебабин всегда служил подполковнику плацдармом для развешивания самолюбия, потому что никто больше не воспринимал Егорю всерьёз настолько, чтобы с ним соперничать. Но пока майор с высшим образованием уступал Евгению Васильевичу, с его «заушным пэтэушным» только в звании. Теперь же, после этакого-то сценария, да ещё написанного собственноручно, пусть попробует плюнуть выше!

Зауважавший себя Евгений Васильевич расправил плечи и гордо прошагал в спальню, где и прикорнул возле похрапывающей жены.

Утром дочь скинула новорожденный опус на флэшку, отдала отцу, и тот, переполненный чувством выполненного долга, отправился на службу.

Через КПП Егоря пронёс себя уже не суетливо, а с величавым спокойствием, как и положено Творцу. На «брифинге» был суров, но милостив, только небрежным жестом кинул флэшку компьютерщику и велел распечатать сценарий, как можно скорее.

– Меня с ним шеф ждёт, – придав лицу озабоченное выражение, пояснил подчиненным Евгений Васильевич. – Времени совсем мало, а из вас никто работать не хочет. Обнаглели! Начальник дома офицеров сам должен всё делать! Вот влеплю Перебабину выговор – пускай за забором работу поищет!

Пристыдив всех, Егоря совсем успокоился, потеплел душой и, подхватив распечатанные листочки, побежал на совещание к начальнику отдела.

Сегодня он был смел, как никогда, даже надерзил психологу, который никак не мог отчитаться по результатам тестирования. В ответ психолог заявил, что с тестовыми анкетами задержал именно клубный компьютерщик, потому что «у них там никогда ничего во время не делается». Егоря хотел было съёжиться, по старой памяти, и прикрыться светлой памятью майора Перебабина, но тут шеф обратил на него свой начальственный взор и поинтересовался:

– Кстати, как дела с концертом?

В голове Евгения Васильевича зазвонили колокола, затрубили фанфары, и греческие музы приготовили лавровые венки.

Он встал, выпрямился с видом победителя, не удостоил присутствующих ни единым взглядом и выложил на стол готовую распечатку.

Шеф, как ни странно, не поразился, «кто же это так оперативно сделал?» не спросил, а просто взял верхний листок и пробежал глазами начало шедевра. Через минуту на его лице отразилось брезгливое недоумение, а листок полетел в сторону.

– Ну, Евгений Васильевич.., гений, твою мать! – процедил шеф

Он шумно выдохнул, прибавил еще пару непечатных выражений и велел завтра же отозвать из отпуска методиста.

Офицеры отдела злорадно переглянулись, а оплёванный Егоря, зелёный от пережитого унижения, прямо в штабном коридоре выхватил из кармана мобильный и призвал несчастного методиста на службу в таких выражениях, что тот, от растерянности, не смог даже возразить.

Через два дня полностью переписанный сценарий поступил в разработку, и, очень кстати вернувшийся, майор Перебабин начал репетиции. Точнее, репетировал прапорщик. Прикомандированный контрактник ставил свет, компьютерщик подбирал фонограмму, почтальон с киномехаником – стихи и песни, а художник рисовал праздничный плакат на полуватмане. Курсанты пели сами, как могли, Перебабин же с Егорей без конца ругались, потому что Евгений Васильевич, так и не смирившийся с разрушенной мечтой, то и дело забегал в зрительный зал, пытался руководить, мешался и обвинял майора во всех смертных клубных грехах.

В конечном итоге всё прошло, как обычно – не плохо, не хорошо, а просто состоялось.

Методиста в отпуск больше не отпустили, но пообещали позволить догулять осенью. Прапорщику простили сбои аппаратуры на присяге и не наказали. Перебабин получил очередную грамоту, а Егоря премию. Всех стальных он похвалил на «брифинге».

Второе сказание о подполковнике Егоре Е. В.

Оргштатные мероприятия – беда для любой части, особенно, если к ним прилагаются сокращения, о которых шепчутся по углам с вытаращенными глазами. В этом случае те, кто дослужился до пенсии, или, говоря иначе, самые уязвимые, замирают и начинают бояться.

– Ты слышал? – зловещим тоном осведомилась у Егори его супруга прямо за утренним завтраком. – Говорят, сокращения будут, как никогда! Двадцать процентов! И, вроде бы, только среди офицеров.

Егоря поморщился.

– Меня не коснётся – там и так работать некому.

Но, заглотив кофе и совершенно не ощутив вкуса, всё же осмелился спросить – осторожно и максимально не заинтересовано – откуда у супруги такие сведения?

– Да все говорят. Только ты в твоём клубе ничего не знаешь Вот увидишь, не сегодня – завтра даже вам объявят официально.

На службу Егоря шёл озадаченным. Его мозг словно разделился на две части. Одна беспечно твердила: «Меня не коснётся», зато другая онемела, как засиженная нога. Глаза сами собой фиксировали «наслеженное» за годы службы – наглядную агитацию, которую создавали под его чутким руководством, «колокольчики» над плацем, которые вешали под его чутким… Родное штабное крыльцо, эскизы которого, опять же, под его чутким, доводили до совершенства клубный художник и «хакер» – клубный компьютерщик. Разве мог кто-нибудь ещё похвастать такой ощутимой деятельностью?! Да если бы не Егоря, тут бы всё утонуло в дорогостоящих материалах и прочих сложностях. А так – вот оно, пожалуйста – без излишеств, дёшево, (потому что, опять же, он, Егоря, нашёл фирму, где его знакомый за полцены.., и всё такое), пусть плохонько, и простенько, и стандартно, зато, как раз так, как любит командование! И почти всегда к сроку! Нет, нельзя такого работника терять! Нельзя! Кто сумеет так же? Этот, что ли, сопливый капитан из дежурки, который выдал ему ключи от клуба, не отнимая от уха трубки служебного аппарата? Вся часть знает, что у него дядя в генштабе сидит генералом. Тут бояться нечего – даже если его должность сократят, другую специально для него же и введут. Но разве под силу такому добыть пять килограммов краски, не затратив при этом ни рубля, а потом ещё и выдержать целый скандал с клубным художником из-за того, дескать, что верхний слой краски покрыт плесенью, и вообще, ей вагоны красят, но никак не рисуют! Тут не нервы надо иметь – тросы! А ведь нарисовал, не рассыпался. Эмульсионки подбавил, и ничего… Егоря тогда очередную благодарность получил. У него вообще благодарностей этих, как у дурака фантиков…

Или, скажем, разве сможет заменить его майор Перебабин – этот, как бы зам, вечно мечтающий занять место клубного начальника? Уж тот точно всю работу завалит со своими идеями, выношенными ещё в семидесятые. Когда-то он, возможно, и был новатором, но сейчас весь пыл направил на подсиживание Егори и беготню за бабами – никак не выберется из тех же семидесятых, где сам себя прославил ловеласом – но даже тут новаторством не блещет. Все у него блондинки, у всех ноги от ушей, а на деле стыд один! А Егоря, что? Всякий порой ошибается, особенно тот, кого подсиживают…

Из мутного потока сознания выловилась хорошая фраза о том, что не ошибается тот, кто не работает. Рельефно отпечаталась на лице. И от штаба до места службы дошёл, уже вполне уверенный в себе, подполковник.

Возле клуба Егоря мрачно осмотрел собравшихся подчинённых, скупо поздоровался и, не глядя в неприветливые лица, открыл двери. Велел всем через пять минут быть на «брифинге» у него в кабинете. Потом отжал кнопку сигнализации, под трескотню Перебабина о том, что в маршрутке только что на него «такая пялилась!..» прошествовал к себе, где, перебивая красочное описание очередной блондинки, состоящей из одних ног, величаво спросил:

– Ты о сокращениях знаешь?

Перебабин загрустил.

– Ну да. Мне жена ещё вчера сказала. А сегодня майор из кадров подвозил и тоже… Говорит, всех пенсионеров погонят.

Егоря взял со стола какую-то бумажку и, не видя текста, прищурился в неё.

– Положим, не всех, – произнёс он тоном скучающего патриция. – Хотя, если предложат уйти, я не откажусь. Надоело что-то за всё отвечать. Меня в столько мест зовут… Самому увольняться нет смысла, но, если что, не пропаду…

– А куда тебя зовут? – вытянул шею Перебабин. – Может и я тоже?..

– Нет, – поморщился Егоря. – Меня же на руководство зовут, там зарплаты ещё туда-сюда, а тебе разве двенадцати тысяч хватит?

– Да ну.., – совсем расстроился Перебабин и зачем-то добавил: – У меня дочь замуж собралась.

Егоря почувствовал себя лучше. Никто и никуда его, конечно же, не звал, и никому другому о своей готовности покинуть кормящую часть он бы нипочём так смело не сказал. Но Перебабин верил в востребованность начальника, хотя и шептал по углам, что всю работу за него делает. «Вот увидите, – восклицал он в кругу многочисленных доброхотов, которые потом передавали всё Егоре, дословно и в лицах, – этот лучше нас всех устроится! Все ходы-выходы знает, везде пролезет… А у самого за плечами только курсы прапорщиков и всё!» Егоре такая вера в него, ясное дело, льстила. Для вида он посверкивал глазами и негодовал, дескать, кому какое дело, но в глубине души и, положа руку на сердце, готов был признать – будь на месте Перебабина кто-то всего лишь поумнее, не сидеть ему, Егоре, в начальниках никогда!

– Включи-ка мне компьютер, – повелел он вошедшему клубному хакеру.

И пока тот втыкал вилку в розетку и нажимал на кнопочку, взял со стола ежедневник, раскрыл его наугад и погрузился в созерцание страницы на всё то время, которое потребовалось для загрузки и открытия «рабочего стола». После этого, несмотря на прибывающих подчинённых, Егоря подсел к монитору, завозил мышкой, включая и выключая зачем-то календарь, и несколько долгих минут делал вид, что жутко занят.

Подчинённые ждали. Ни для кого не было секретом, ЧТО именно их начальник сейчас высматривает в компьютере, но это молчаливое выжидание давно стало чем-то вроде утреннего ритуала, по поводу которого сначала негодовали, потом посмеивались, и к которому теперь просто привыкли, как к неизбежному.

– Товарищ подполковник, мы тут, – наконец не выдержал прапорщик.

Он сегодня был не в духе, нужно было ехать заказывать стенды для новой наглядной агитации, потом отлавливать кладовщика, потом списывать драгметаллы, потом чинить розетки на сцене… поэтому на руководящие изыски начальства время тратить не хотелось.

Егоря недовольно буркнул: «Щас», для острастки ещё пару раз щелкнул мышью и, сдвинув брови, повернулся к аудитории:

– В отличие от всех вас я тут не в бирюльки играю.

Потом повозил по столу ежедневником и телефоном, меняя их местами, снял трубку, куда-то позвонил, прослушал около двадцати долгих гудков, после чего бросил трубку со словами: «Никто работать не хочет!» и задумался, глядя в окно.

– Мы тут про сокращения говорили, – рискнул начать брифинг Перебабин.

– Да, – словно очнулся Егоря. – Я, конечно, не собирался пока озвучивать… Мне это по секрету.., из Москвы позвонили.., но коснуться может каждого, так что, готовьтесь.

– А чего нам готовиться? – отозвался тридцатилетний прапорщик. – Пусть увольняют. Работать только кто будет?

– А-а-а, тебя-то не тронут, – вяло махнул рукой Перебабин. – Это нам с товарищем подполковником надо затылки чесать… Ты ведь, Евгений Васильевич старше меня, да?

Егоря не ответил. На его лице замешивалась сложная комбинация из величавости, презрения, таинственной информированности и отеческой заботы.