Литературные страницы 7/2020. 1—15 апреля. Группа ИСП ВКонтакте

Музыкант Президента

Константин Гречухин

– Леня, не желаешь шашлык в воскресенье? Я место выведал.

Тот возражать не стал:

– Да, давай, конечно, сходим, посидим. Давно не виделись, поговорим.

Он, вообще, редко когда отказывается от предложений. Точнее, наверное, никогда-только потому что я не могу припомнить этого. А последнее его выражение было особенно интересным. Леонид редко не то, что спорит, а все больше молчит: и раз от разу все больше. И, ему, это заметно стало нравиться, словно новое увлечение нашел.

И когда мы с ним встречаемся, то я встречаю благодарного слушателя моих «актерских дарований». Кто знает, если бы мы встречались чаще, то может быть, канва разговора складывалась бы и иначе. В любом случае, я стал замечать, что раз от раза начинаю знать его и о нем все меньше. Поэтому, мне всегда интересно с ним встретиться, что-то новое узнать. Но с каждым разом это становится все сложнее. Молчит. Так что его желание я встретил с воодушевлением.

– Я думаю, что на Тульскую ехать надо. Мы как-то нашли там случайным образом одну а так там сказали, что она уже с хорошей историей – лет 25. Типа-кто знает-тот понимает. И там, действительно, хорошо. Единственно, только обстановка там-смесь 90-х с бытом современных регионов. Но это терпимо, мы же туда есть идем. Поехали.

– Ну, пойдем, посмотрим, интересно даже. Главное, чтобы готовили хорошо.

– О! Ты за это не беспокойся, мы тогда смогли заценить. Там и шашлыков много видов и прочего от кавказской кухни.

В общем, решились.

К слову сказать, нам порядком надоело посещение всех этих современных заведений, где тебе все постоянно улыбаются, да так сильно, будто добиваются того, чтобы ты только и смотрел на их расплывающиеся от радости лица и не заметил, как тебе всунут в зубы кусок, а ты бы не смог понять, что это такое и насколько не то что вкусно, а, вообще, съедобно. А затем и не спросят о самочувствии.

А здесь, как то все естественно, и по видимости честно. В любом случае, уловить их на чем-то неподобающем пока не удалось.

Вечером, где-то около шести, мы вошли с ним в заведение. Народу было не сказать, чтобы много. Так, две-три компании. Они заняли самые «позитивные» места, так что выбора в этом плане большого не было, а нам хотелось расположиться максимально индивидуально и с хорошими.

Из имеющихся, выбрали диван возле окна рядом с компанией женщин неопределенного возраста с одним представителем мужской популяции, лет уже ближе к 60. Может и меньше – кто разберет.

Из прочих компаний одна была довольно шумная, а вторая наоборот молчалива и состояла из крепких парней разных национальностей (насколько возможно это предположить), которые между собой что-то тихо обсуждали. Мы решили, что им помешаем и комфортно не будет никому.

Интерьер представлял из себя некий антураж годов 80-х -90-х: барная стойка, через проход небольшая сцена, большие колонки.

– Петь будут? – спросил Леонид и выжидающе посмотрел на меня.

Я понял, что это много для него значит. Причем в свете далеко не софитов. Поэтому надо было строить ответ в мягких полутонах:

– В прошлый раз пели, – начал я каким-то, словно обещающим тоном, – но может быть сегодня не будут – воскресенье как никак. Вчера должны были напеться сполна, а может еще и напиться. Так что, не с руки им сегодня будет, точнее, не с горла.

Тот усмехнулся. Видимо, его устроил не сам ответ, а то, что я смог его повеселить. Удовлетворившись, он мог быть теперь согласен на любые звуки вокруг.

А в целом, он и раньше не был особенно эмоциональным. Хотя, при общении, всегда оставалось ощущение, что он себя намеренно сдерживает. С чего это у него началось и когда-неясно. Но, по всей видимости, это стало для него натурой. Но и сейчас кажется, что это не вполне естественно для него. А что – его, угадать уже сложно.

Сделали заказ. Получилось много, но хотелось всего, но мы попросили, чтобы приносили не сразу. Официант понятливо кивнул.

– Ну, рассказывай, как оно там? – спросил я.

Тот посмотрел на меня внимательно, будто бы дальнейшее его повествование зависело от того, какое мнение он обо мне выдвинет в это мгновение.

На всякий случай, я подтянулся и сделал выражение всего себя во внимании.

Его, как видимо, серьезность моей подготовки к рассказу снова устроила.

– Да, ничего…

Он всегда так начинает, примерно с подобных фраз, но смысл которых един: то есть, для него все обычно. Но, учитывая, что я не знаю всех его повседневных деталей для меня, может быть наоборот все очень занимательно.

– Ну, а конкретней, – всегда его приходится подталкивать, -что с шефом, завязал все концы?

– Да, там уже – все. Он переехал окончательно за границу.

Помню время, когда они всей своей рабочей массой перешли к нему из одной компании, где мы все вместе работали.

Все начиналось очень здорово, с энтузиазмом. Многие потом, набравшись опыта и знакомств, разбрелись по разным достаточно хорошим должностям, кто-то вспыхнул звездой на финансовом горизонте. Одним словом, хороший фундамент бизнеса и имя их начальника сослужили добрую службу.

Лене тоже поступали хорошие предложения, но он очень привязан был к своему шефу и ждал от него отдачи, вкладываясь на своем месте. Как мне казалось, он требовал от своего руководителя больше в этом плане. Если бы он просто хотел повышений каких-то или денег… Казалось, что и деньги при этом ему были не особенно нужны.

– Леша, ты чего от него хочешь, чтобы он персонально тебе выразил свое мнение о тебе? Словно ты требуешь гипертрофированно подтверждение своих талантов: Посмотри, какой я хороший, оцени.

– Да! Я много всего делаю. Меня ценят все вокруг, а они лишний раз слова не скажет. Как обещал проценты с проекта заплатить, так все и оттягивает.

По всей видимости, шефа это все утомило. И Леня стал злиться.

Мы с Аней, чтобы не сильно ранить его, как могли пытались подсказать ему, объяснить, как лучше сделать. Но, наверное, это бесполезно. Потому что человек, следуя к своей мечте не будет никого слушать, а тем более в бизнесе. Потому как уверен, что не может руководствоваться ничьим мнением, чтобы не рисковать и не винить потом никого в случае неудачи.

Ничем хорошим это не кончилось. Босс потерял к нему видимый интерес. Он никуда его не выгонял, но нам казалось, что он дает ему понять, что в случае чего, переходи в другое место. Леонид это как реальное положение вещей принять никак не хотел и продолжал попытки уже не понравиться, а силой доказать свою состоятельность. И это только усложняло их отношения.

Сейчас он пожинал остатки былого урожая в виде отношений с бывшими клиентами, устраивая, уже исходя из своих возможностей, какие то сделки, которые не имели видимого окончания, но только имели силу больших намерений. Может, виной тому очередной кризис: не то экономический, не то политический, но сильно ощутимый социально. И если в предыдущие годы подобные треволнения затрагивали определенные массы людей, занятых в офисном пространстве бытия не то среднего, не то как бы среднего класса, то сейчас последствия испытывали на себе как представители авангардной части экономики, так и абсолютно все прочие слои населения уже в массовом порядке.

У меня отчего-то тоже как-то не складывалось в тот момент. То ли кризис в экономике оказывал массово-нервное давление на умы и как следствие поведение участников, то ли к этому добавилось еще и мое неспокойное состояние, но дела шли рывками, со страхами и опасениями, где ранее их быть было не должно.

Вот и сейчас, пусть и не стабильный проект, со своими особенностями, его можно было закрыть еще до Нового года. А он только усложнялся. Адвокаты нервничали и постоянно звонили, эксперт не поддавался, исполнитель был вообще зомбирован общей обстановкой и без указаний вообще ничего делать был не в состоянии.

Плакать я уже не то, чтобы не хотел, а не мог. Ничего не оставалось, только как что-то делать. Но что? Все что можно было уже сделано. Просто ждать? Я никогда не выбирал такую стратегию. Поэтому искал все, только лишь бы что-то можно было повернуть, даже там, где ждать было нечего.

Изменить я ничего не мог. И, вечером, дабы избежать дурных мыслей о будущем я старался быстрее прятаться в объятиях сна. О, какой это был надежный товарищ. И от ощущения безысходности, порой, я возвращался к этому средству.

Распереживавшись, я решил выйти на улицу подышать, и, уже встав из-за стола, услышал за собой голос:

– Уу, у парня, видно, что-то не срастается в делах.

Надо же.. Как он мог так догадаться? Ведь ни слова об этом не говорили. Я услышал реплику уже спиной, но оборачиваться не стал, только подумал: Неужели я дошел до того, что это так уже заметно? А может это он такой проницательный? Мне тут же захотелось успокоить себя. Однако, откуда он тогда?

Вернувшись, на всякий случай я спросил Леонида относительно знакомых в нужной сфере. Он пообещал уточнить. Он и вправду смог найти контакт своего товарища. Это на некоторое время подарило мне надежду, которая тут же была корреспондирована адвокатам, и те угомонились на пару дней. А я немного смог восстановить свои силы за это время. Велика сила обещания!

О, насколько сладостны были эти периоды. Мы разговаривали друг с другом, не верили, что все решится, однако, понимали, что у нас есть время сейчас побыть в относительном спокойствии несколько дней. На клиента это тоже действовало успокаивающим образом.

Дело в том, что когда все -таки ситуация спустя пару месяцев разрешилась, то не было уже подобного чувства. Просто все разом разбежались, пытаясь забыть все это как страшный сон. Ну, а сейчас, проблема была отложена решением, а мысли устраивались на добрый лад. Таким образом, освободилось место для хорошего настроения. И вовремя – принесли долму.

Хотелось есть и мы занялись делом. После утоления порывов аппетита, заговорили только после первых глотков вина:

– Ничего, -протянул Леня, вглядываясь в бокал, -судя по обстановке, я думал, будет хуже.

– Я тоже в первый раз – не ожидал, – подтвердил я, – мы сюда пришли, потому что через дорогу был закрыт «дикий ресторан». Ну, тот, где дичь подают. Тоже про него случайно узнали. Говорят, что его очень любят иностранцы: все дико свежее и, точнее, действительно дикое и действительно свежее. Откуда – то из Сибири везут. Потому и меню у них часто меняется, что не знают, что им привезут в следующий раз. Да, и по ценам, иностранцы не идут туда, где дорого.

– Да, интересно, -Ленчик внимательно посмотрел на меня и потянулся за долмой.

– Ты чего так на меня глянул?

– Так… – он сосредоточился на своей вилке, которой уже подцепил кусок и готовился отправить его по назначению.

Все у него – так. Вот и сейчас он посмотрел на меня совершенно ясным, но я бы не сказал, что искренним взглядом: непонятно что именно он в себе нес – насмешку ли, критику ли, снисходительность, подозрительность, что – нибудь еще? Сложно представить, что значит это самое «еще»? Я так и не могу до конца понять его.

Мне иногда кажется, что он в себе что-то держит, словно выжидает, в готовности в подходящий момент взорваться этой самой тайной. Но дело в том, что, он и сам, скорее всего, не знает в чем он готов так разрушающе выразиться.

Временами я думал, что все его надлежащее поведение лишь какой-то замаскированный ход, и это его самого тяготит. Все только потому, что все вокруг так. Но! Леня, словно, ждет своего часа. В итоге, я пришел к выводу, что, скорее всего, ему хочется то ли доказать что-то, то ли наказать кого-то. Только, вот, тот, который достоин мести, либо, уже давно в прошлом, либо его вообще нет, а скомпонован он в собирательном образе. А тлеющий огонь внутри, так и остается. И он, скорее всего, его выплеснет на любого, кто, так или иначе, окажется рядом и будет подходить, хоть чем-то, под образные характеристики ментального врага.

Глядя на него, мне всегда, отчего-то, приходила одна и та же мысль: Способен он на предательство или обман или нет?

Смотришь с одной стороны, всегда учтивый, вежливый, но словно старается быть таким, словно сам сомневается в этих качествах. И тщательно старается заглубить в себе нечто другое. И вот, это, самое, и, мне, не давало покоя. Будто ожидаешь, что в любой момент оно превратится в острый нож и товарищ преобразится, не контролируя сам себя в выбросе его в твою сторону. Куда он ударит и чем окажется оружие-неизвестно…

Партнеры жаловались их всемогущему шефу на то, что «Ваш Леонид» оказывает психологическое давление на переговорах. В целом, такая жалоба была только в плюс сотруднику, если бы не уровень участников переговоров, которые занимали верхние позиции в финансах: других у его патрона не было. Но дальше жалоб дело не заходило.

Тот его особенно не ругал, да даже и не очень то журил – навроде:

– Поаккуратнее надо.

Леня воспринимал это как относительно правильное направление своих действий, потому старался – «аккуратнее». В итоге, всем приходилось мириться с его поведением.

Оттого Леонид связывал свое «большое» будущее с ним и никуда не стремился уходить, хотя были предложения достойного характера, после поступления которых, как правило, другие не думают.

Сложно было понять чего он хочет от жизни. В первую пору нашего с ним знакомства мне казалось, что как и все: денег, какого-то продвижения, определенных удовольствий.

Окончив довольно престижный военный финансовый ВУЗ, он недолгое время суетился в армии, одновременно работая в частной компании в Москве, где мы с ним и познакомились. Он постоянно твердил о том, что нужно увольняться, несмотря на то, что он на месте службы появлялся раза два в неделю. У них, финансистов, так можно, наверное. Тем не менее, даже такое свободное отношение к службе его не устраивало, и он постоянно твердил о том, что надо увольняться и заниматься «делами» по полной программе».

Но… Все изменилось после появления в нашей компании Антона. Человека довольно занимательного, вкусившего определенных пороков 90-х годов, но вовремя остановившегося. И потому нигде в криминальных делах незамеченого. Друзья и отношения у него, были во всех сферах. И это нас удивляло, как он таким простым остается: ведь можно же горы воротить. Но он ссылался на 90-е, говоря, что вы, мол, ничего не понимаете, а они дали мне мудрости и осторожности. Может и излишней, но ничего не поделаешь, дальше я экспериментировать не буду. Что надо – у меня есть.

И тут, его внезапно позвал к себе товарищ: нужно было организовать новую инвестиционную компанию. Вот практически весь основной состав нашей небольшой фирмы и переместился к своему будущему знаменательному шефу.

После знакомства с новым руководством и увиденных перспектив, желание освобождения от непосильных армейских уз у Ленчика приняло материальные формы в виде рапортов на увольнение, которые встретили ярое сопротивление военного начальства от их разрыва в клочки до угроз отправки по этапу в места не столь отдаленные.

– Чудаки, – делился впечатлениями Леня, -живут старой жизнью. Угрожают и сами не понимают, что это для них неосуществимо. Все, их время ушло. Не та жизнь сейчас.

В итоге, он взял своих начальников измором. Впереди он видел розовые планы. Нет, не мечты. Не знаю, мог ли он вообще мечтать? Будущее находило выражение только в прагматических представлениях желаний, которые он испытывал сейчас или хотел в ближайшем будущем. Может, оно так и верно.

По крайней мере, я не знаю ни одного человека, который бы в наше время хотел чего-то грандиозного. Сказка о солдате, который хочет стать генералом безнадежно уходит в прошлое. При этом солдатами себя никто не хочет ощущать. Лучше сразу себя генералами чувствовать.

Только одна знакомая девица как-то сказала, что хочет стать партнером в международном консалтинге. При этом свое желание она это выразила таким тоном, что я поневоле отступил от нее на шаг назад: такое было наступление изнутри на все вокруг, что она могла кого угодно запросто задавить перед собой. Я то думал, что мечта это что-то нежное и хрупкое… Отнюдь.

Как тут не задаться вопросом, стоит ли при реализации своих грандиозных планов подвергать опасности окружающих? Если даже в простом разговоре ты поневоле уже начинаешь себя чувствовать заложником ее мечты. Ведь будущее счастье то ее, а страдать придется другим?

Может мечтать разучились по-настоящему? Не о том мечтаем? Или не знаем что хотим. А что хотим – не знаем. То бишь, не можем осознать, нужно нам это или нет.

В итоге, через год она уже работала в банке и мечтала о замужестве. Но держала в оцепенении окружающих: практическое олицетворение осколков от мечты, за которые ее, в принципе, ценило руководство.

На вопрос о ярких перспективах могучей должности в крупнейшей мировой компании она ответила, что для этого придется положить на алтарь свою судьбу, которое определяется временем, что раздвинет разумные рамки ежедневной занятости. И где уж, тут, думать о замужестве?

Что-ж, надо сказать, что вовремя одумалась.

Так что и остальные, по всей видимости, думают примерно также. А многие, быть может и не доходят до этого, а сразу не забивают себе голову далекими перспективами.

Получается, мы обречены на бесцельное существование? Отнюдь.

Но где же тогда ясно обозначенная цель? И должна ли она быть вообще в наше время? Не знаю. Думаю, единого ответа нет и быть не может. Нет четкого движения общества, нет выстроенных социальных векторов, но есть относительная свобода ментального движения в устанавливающихся границах развития текущего момента.

Никто не говорит, что за них нельзя выйти, но не все к этому идут, а еще более не все и понимают, где они находятся. Просто от ощущения некой паники существования происходит в большинстве случаев переход к стадии спокойствия принятия того, что есть. Но вроде ведь не плохо все? А что еще лучше надо? Лучшее-враг хорошего. Так безопаснее. Сегодняшний покой – дороже.

Затем, по мере получения определенных выгод от принятой действительности, человек утверждается во мнении, что так все и надо. Оно может и правильно. Любая система склонна к стабилизации. Привыкли к одному, привыкли к другому. Нельзя же ведь ничего изменить. Но где при этом границы принятого? К чему нам нужно будет в будущем привыкнуть? И сможем ли?

Скорее всего, это очередная социальная эволюция, по крайней мере, нашего общества, которое за последние 20—30 лет прошло массу переходных стадий. Только вот никто не знает к чему должно прийти.

Ленчик допил вино и попросил еще.

– Понравилось, – пояснил он и снова внимательно посмотрел на меня.

Мне пришло на голову, что, по всей видимости, он ищет подтверждения своим словам и поступкам. Наверное сомневается, что может не все делает правильно.

Ну а как? Знает много, умеет много. А какого-то сверхрезультата нет. Вроде бы и продвигается, а все остается на своих местах.

В чем тут дело? По всей видимости, он не знает чего хочет. Так… Все делают и он делает.

За соседним столом веселились. Также пили вино. Ели они, как мне показалось, мало: я иногда посматривал на них. Только один вопрос меня немного интересовал: Почему один взрослый мужчина (лет 50—60) находится с тремя женщинами разного возраста?

Догадки о родстве отпали: если допустить, что одна из них мать, другая дочь, третья… Она могла быть подругой как той, так и другой. Если учесть, что возраст «дочери» приближался годам к 30-ти.

Может быть начальник вывел свой штат на отдых перед очередной трудовой бурей? В наше время чего только не бывает. Хотя, по дамам нельзя было сказать, что они изо дня в день работают друг с другом в одном помещении. Уж слишком они уважительно, что ли или сдержанно вели себя по отношению друг к другу. Терпимо, что ли. Вот вечер закончится, и разойдутся по своим делам, забудут этот вынужденный политесс.

Предположение о том, что он является близким к свободным нравам уж совсем не укладывался в голове – слишком уж женщины были разными, как по возрасту, так и по внутреннему наполнению, а его внешний вид не выдавал в нем какого-то неразборчивого в отношениях человека- ухоженный вид, аккуратно одет, хорошие часы, очки (как же много этот аксессуар решает в глазах общественности до сей поры). Тот самый случай, когда одежда не заявляет о себе. Потому что с виду она ничем особенным не выделяется среди прочих. Но что – то при взгляде заставляет остановиться на ней, чтобы лучше ее рассмотреть и понять чем же она привлекла внимание. Даже не скажешь, что именно ее отличает. Вроде бы все довольно просто, но чем – то она одаривает владельца. То ли уютом, то ли симпатией.

Одежда спутниц, наоборот была под стать доносящейся из динамиков музыке: некая смесь яркого, заманчивого и чего-то фривольного. Две из них как раз в этот самый момент обсуждали t-shirt своей подруги, которая, выраженная в черном цвете имела на себе рисунок некого дракона во всю грудь, отдающего желтым металлом, вокруг которого оставшееся незанятым черное пространство было щедро усеяно шипами, довольно грозно выпирающими, словно никого не подпуская к своему дракону. Захотелось прикоснуться к ним, – неужели из металла?