Коммуникативные агрессии XXI века

1. Введение

Представленная глава монографии является частичной презентацией результатов работы исследовательского коллектива, проведенной в Отделе политических наук и журналистики Университета им. Адама Мицкевича (UAM) в Познани (Польша), тесно сотрудничающего с коллегами из Института «Высшая школа журналистики и массовых коммуникаций» СПбГУ (Россия). Вместе мы представляем содружество исследователей коммуникативных агрессий XXI века.

Главу можно поделить надвое, поскольку она включает в себя как изложение наших теоретических представлений, так и сегмент анализа эмпирики общественного сознания, политической практики и функционирования СМИ.

Предмет изучения, в нашем понимании, связан с агрессивной характеристикой медийного контента в случае рассмотрения взаимодействия СМИ c Интернетом. Такой контент интересен, прежде всего, в контексте взаимодействия СМИ с их молодежной аудиторией и пользователями Интернета – поколением общественных медиумов. Именно этому поколению в первую очередь адресуются разного рода сообщения с целью вызова эмоционального напряжения, вызывающего отрицательные эмоции или языковую агрессию.

В эмпирическом разделе авторы условились, что объектом их исследований в форме анкетных опросов станут студенты Отдела политических наук и журналистики. Респондентов поделили на несколько категорий: 1) студенты направления журналистики и связей с общественностью, которым со временем предстоит информировать общество о социально значимых событиях и явлениях, 2) студенты, изучающие международные отношения, вопросы управления государством и национальной безопасности, 3) студенты политологии, предметом интерпретации и рассуждений которых становится информация, идентифицируемая по смысловым полям «Россия – Польша» или «Россия – мир». Исследователи на основе применения техники анкетирования поставили перед собой цель – определить, какие инструменты журналистики формируют общественное мнение в Польше, насколько испытуемые группы студентов перенимают агрессии в медиумах как интернациональные действия, определяющие характер сообщений коммуникаторов о России. Исследования были проведены в два этапа – в 2015 и 2016 гг.

Результаты исследований, которые проводились в пограничной зоне социологии, журналистики и политологии, показали взаимосвязь сообщений, содержащих агрессию, с деятельностью собственно средств массовой информации. Все более технологически совершенствуемые методы коммуникации, сочетающие технические возможности со скоростью разработки информационного материала, и факт его быстрого доступа к получателю, приводят к немедленному воздействию. То, что несколько лет назад считалось обывательским слухом, в эпоху Интернет-СМИ становится информацией, формирующей мнения ее получателей. Это чрезвычайно важно в отношении молодого поколения, с его ориентацией на доминирование Интернет-СМИ, в которых информация далеко не часто проходит проверку. Компьютеры и сетевые алгоритмы распространения сообщений определяют, что из сообщений, когда и каким образом достигнет получателя, чтобы немедленно предложить ему новую порцию информации той же тематики. В своей сущности это и есть основа широких возможностей СМИ в манипуляции общественным сознанием.

Сознание, обусловленное влиянием современных средств массовой информации, может быть полностью сформировано в соответствии с намерением вещателей. Если добавить к этому тот факт, что многие влиятельные медиа-корпорации, работающие в традиционных СМИ (телевидение, газеты, радио), одновременно являются владельцами и вещателями в Интернет-СМИ, то возможности их влияния почти ничем не ограничены.

Студенты, по мнению авторов, являются репрезентативной социальной группой, по результатам анализа которой позволительно судить в целом о характере находящегося под влиянием СМИ общественного сознания, а также утверждать, что ее мир сформирован медийной реальностью.

2. Исследования студенческой аудитории

Фокусное исследование было проведено в 2015 году в группе из 100 студентов WNPiD. Целью исследования – ознакомление с уровнем знаний студентов о новых СМИ, коммуникативных агрессиях и постправде, а также об их состоянии знаний о России. Это был важный пункт анализа, потому что исследование проводилось в год парламентских выборов, когда тема безопасности и отношений с Россией находилась в центре политических дебатов. Формирование обследуемой группы было проведено методом случайной выборки.

Выводы, к которым пришли авторы исследования, затем были использованы при составлении окончательного вопросника для проведения анкетирования в 2016 году. В новом исследовании приняли участие 471 учащийся из всех специальностей. Выводы из проведенных фокус-тестов показали, что сделанная выборка составила репрезентативную группу учащихся по отношению к Интернет-медиа. Контент, который студенты получают через Интернет, столь же релевантный для этой группы, как и полученный через традиционные средства массовой информации.

Специфика области исследования показала, что в обследуемой группе очень высок интерес к политическим и связанным с безопасностью страны темам. Кроме того, в целом группа признает и осознает факт агрессивного освещения в СМИ вопросов политики. Это касается как контента в социальных сетях, так и традиционных СМИ. Установленный факт важен тем, что позволяет исключить интенциональность со стороны исследователей.

Вопросы, содержащиеся в анкете, были сгруппированы в тематические группы и касались: наличия агрессии в социальных сетях и образов России и ее граждан в польских СМИ.

В исследовательской группе доминировали студенты журналистики и социальной коммуникации (159 человек), что еще больше укрепило аргументы и выводы, связанные с их компетентностью в оценке и понимании средств массовой информации.

3. Постправда как ложь

Постправда описывает действительность, в которой факты не имеют значения. Это самая прямая характеристика термина, который с 2016 года стал популярным в описании политического пространства. В публичном дискурсе он появился после первого его употребления американо-сербским драматургом (Stevea Tesicha в 1992 году) в журнале «Nation» (Flood, 2016). Популярность приобрел благодаря книге Ralpha Keyesa (2004) The Post-Truth Era: Dishonesty and Deception in Contemporary Life. Однако сам R. Keyes, написав о постправде, объяснил, что карьера этого термина началась вместе с появлением телевидения (50-е годы прошлого века), которое ввело новые формы политической коммуникации, а в главном опиралось на информирование получателя периферийным путем, клоня его к эвристическому принятию решения, а не рационального анализа высказывания политика.

После 70-х годов прошлого столетия телевидение становится наиболее массовым распространителем постправды. Конечно, за последующие годы типология каналов массовой коммуникации претерпела существенные изменения, что, впрочем, не отразилось на главном в распространении постправды: основой по-прежнему являются только широко распространенные массовые медиумы, преобразующие общественную действительность за счет исполнения ими роли посредника в акте сообщения.

Вместе с тем, видится, что термин «постправда» не является новым. Это дистрибутивная форма описания действительности, на основе которой в последние годы получили свое развитие новые медиумы. Существенным переменам в массовой коммуникации содействует интенсификация самого явления и нарастающая динамика применения политиками постправды как инструмента достижения определенных партикулярных целей.

Для многих постправда воспринимается синонимом лжи. Для чего же тогда особая необходимость учреждения и использования нового термина в описании реальности, которая в своем существе настолько сильно не изменилась? Может быть, политики лишь теперь начали руководствоваться ложью для реализации своих целей? Разве демократическая политика (тем более реализуемая в безальтернативных системах) не была с незапамятных времен заражена демагогией, эмоциональными отзывами о себе, использованием мифологизированных познавательных стереотипов и предубеждений избирателей?

Лукаш Павловски задает в «Культуре Либеральной» вопрос: «Чем отличается постправда от „обыкновенной” лжи?» По его мнению, «разница на индивидуальном уровне заключается в том, что традиционный врун говорит неправду ради того, чтобы отвести наш взгляд от фактов – например, политик на словах поддерживает повышение налогов для самых богатых, хотя сам голосовал за их понижение, но для современного вруна все это уже не имеет никакого значения. В один день скажет нам, что налоги нужно было поднять, во второй – что снизить, а на третий – что было некогда задуматься и нужно время, чтобы подумать. Для традиционного вруна факты являются отметкой его уровня. Для вруна эпохи постправды они не имеют никакого значения»76. В этой констатации следует принять во внимание, что именно развитие современных средств массовой информации привело к тому, что сегодня политика в значительно большей степени опирается на информационный шум, в котором стирается черта между фактом и мнением, правдой и неправдой, информацией и дезинформацией. В этих реалиях даже многократно опровергнутые информации долго могут жить собственной жизнью. Более того, могут создавать очередные новые версии картин существующей действительности, очень отдаленно напоминающие впервые созданные. Возникает сложное представление мира, основанное на информациях, общим свойством которых является их ложность. В этом неверно воспринимаемом мире действующие политики уже не соперничают друг с другом в диагнозе реально существующих проблем, ибо – в соответствии с основами постправды – факты не имеют значения. В этой реальности действительно только то, что способно мобилизовать, притянуть к себе положительные эмоции, направляя при этом оппонентам отрицательные. В этом смысле правда не всегда является настолько сильным генератором эмоций, как намеренно созданная ложь. Мы можем, следовательно, говорить о так называемой общественной лжи, анализу которой много внимания уделил в своих трудах Войцех Худой77.

Присмотримся к следствиям общественной лжи в контексте постправды78.

Во-первых, ложь сначала отнимает у человека свободу решения, потом порабощает обманутого. Разрешение принципиальной проблемы, например, свершение политического выбора, происходит в условиях целенаправленной дезинформации, отнимая возможность подняться до рационального принципиального решения. Более того, оружие в борьбе с постправдой тоже не правда, так как правда часто мало убедительна.

Во-вторых, следствие лжи в масштабах социума – атмосфера недоверчивости, ведущая к раздроблению общества или его поляризации. Люди начинаются делиться по критерию понимания правды и веры в ложь; живут в других – часто противоположных – действительностях, достоверность которых подтверждают информацией, полученной из СМИ, создающих картины мира, соответствующие ожиданиям реципиента. Отсюда еще одним глубоким следствием постправды может стать появление психолого-политических границ в обществе, ведущее к конфликтам, а через это – к деструкциям в пространстве публичных дебатов.

Третье следствие – поступательная коммерциализация демократии. Она вытекает из факта подчинения общественной правды правилам рынка на основе максимизации прибыли. Постправда как информационная единица должна направляться эгоистическим пониманием происходящего в обществе, отбрасывая любое другое представление о действительности, если оно препятствует эгоистической реализации дела. Эгоистический запрос на соответствие желаемой картины мира удовлетворению предопределенных необходимостей диктует условия ее формирования на базе постправды. Резонно, что правда одна, но постправд, вероятно, может быть много. Мы выбираем ту, что более всего нам выгодна, и это парадоксально вписывается в теорию рационального выбора.

Очередным, четвертым, следствием постправды является нарушение важнейших основ общественной коммуникации. Разрешая постправду и в какой-то мере создавая ее, само общество испытывается ложью и доходит до разрушения коммуникаций, тем самым становясь на путь к собственному распаду. Постправда творит новые общности в пределе распадающейся общности высшего уровня – народа. Следовательно, хотя постправда относится к дезинформации и является инструментом манипуляции, она способна вести к соединению людей на базе фальшивых картин мира. Более того, защита этого видения имеет интегрирующий характер и обретает «синдром осажденной крепости», что нередко перерастает в широкие общественные движения, даже с приданием им форм постоянной организации.

В-пятых, каждый человек имеет право к представлению правды, а через ложь это право ущемляется79. Ложь ведет к принуждению другого человека и своеобразному преобладанию над обманутым. В разговорном языке с легкостью произносится фраза «правда такая…», мы склонны набрасывать другим свое видение мира, чувствуя себя хранителем депозита правды и главным управляющим коммуникации. Картина мира, какой мы ее знаем, это эффект контакта со средствами массовой информации. Интернет, это ощущение усугубил. Возможности проверки истинности картины действительности, которую формируют СМИ, для рядового гражданина ограниченные. Когда-то люди знали о мире гораздо меньше, но, то что знали, вытекало из их непосредственного познания и опыта. Это не гарантировало знания правдивого, но затрудняло влияние кого бы то ни было на восприятие правды.

Как еще одно следствие постправды можно назвать коммуникативную агрессию80. Эта агрессия – как со стороны источника дезинформации, так и со стороны обманутого – приводит к сильной реакции в момент разоблачения лжи. Агрессивное поведение дезинформатора вызывается боязнью разоблачения лжи и его последствиями. Агрессивное поведение обманутого возникает в момент обнаружения обмана, и может вести к мести и жажде отплаты. В обманутом обостряется чувство собственной ценности. Открытие лжи вызывает у жертвы дезинформации внутреннее противоречие – он желает и боится узнать правду, так как она способна разрушить удобную картину мира, в которой силы зла, уничтожающие человеческие ценности, – это «они», а «мы» эти ценности защищаем, потому что стоим на почве правды. Поэтому при доминировании постправды в описании действительности появляется нежелание обращаться к тем экспертам, которые могут обнаружить «неудобные правды». Таким образом, каждая общность, объединенная на базе постправды, вынуждена иметь своих, «объективных» экспертов.

Стоит также заметить, что видение сформированного постправдой мира может составлять основу самообмана. Это действие, в результате которого человек «приводит себя в состояние убеждения о противоречивости предварительного распознавания действительности или его познания доступными ему объективными средствами»81. Самообман – действие в пространстве собственных эмоций, выбора и интеллектуального познания. Самообман порождает хаос правды, которая «становится ослабленной, а затем отрицаемой»82. Постправда облегчает рационализацию собственных «удобных» взглядов и оценок.