Неизвестный Поэтъ XIX века. Памятник Поэзии

I

Сокрылась полночи Царица

За рябью мелких облаков,

Красавица ночных часов

Вдали рисуется зарница.

С полудня ветер передовой

Порывом сильным повевает

И глухо в тишине ночной

Гром отдаленный загудает.

Усеяв берега наклон,

Лежит село, оно заснуло,

Лишь слышится порою звон

Сторожевого караула:

Близ храма домик небольшой

И полисадник с цветниками,

И чистой сочится слезой

Ручей соседний меж камнями.

Проникнем внутрь: все в тишине

Все дышит негою смиренной

И с книгою старик почтенной

Беседует наедине.

В киоте перед образами

Лампада тихая горит,

Направо тол и шкаф стоит:

В нем книги разными рядами;

Пленяя взоры чистотой,

За занавесью шелковой,

Подушки и матрас пуховой

Одеты белой простыней;

Украшен снежной сединою,

Житейским опыта венцом,

Старик сидит перед окном,

На стол облокотись рукою.

Его все жители села

Отцом и другом называют

И овцы паствы прославляют

Благие пастыря дела.

Святым примером жизни строгой

Как светоч, он вперед идет

И вверенных ему ведет

Предначертанною дорогой.

Мудрец он истинно прямой,

В своей глуши уединенной

Доволен он, в душе смиренной,

Другими и самим собой;

Произведения искусства

Старик от юности любил

И ими сладостно поил

Он сердца жаждущие чувства;

В слепом усердии своем

Он с непритворною душою

Любил беседовать порою

С бумагой, мрамором, холстом.

И муз поклонник безусловный,

Он тайну чистую постиг,

Ему понятен был язык

Красноречивый, но безмолвный:

Святой поэзии цветы,

Резца и кисти выраженья,

Природы дивной красоты

Ему дарили утешенья,

В замену светской суеты.

Судьбы коварной перемены

Он в утро жизни испытал

И тихий вечер услаждал

Струей чистой Иппокрены.

«Грешу» он думал, иногда;

«И трачу время по пустому,

Утеха сердцу ретивому

Изящное, – моя беда!

Бывало, шумные столицы

Бывало, шумные столицы

Лишь для него я навещал,

И родины моей границы

Лишь для него переступал;

Бывало, как самодовольно

Перед картиной я сижу

И весь окованный, невольно,

Уйти хотя, не отхожу;

Случалось, что заботы бремя

К другим занятиям влечет,

Но сердце разум окует

И нужное теряет время;

Тогда, не только над душой

Не властен царь ее – рассудок;

Но деспотизм теряет свой

Сам идол статуи – желудок.

В деревне, мертвая печать

Чарует глушь уединенья

И может нам, для утешенья,

Бессмертное передать.

И как люблю я с человеком

Отсутствующим говорить!

Одно нам средство, не у ныть

И медленно следить за веком;

Но в жажде духа я хожу,

Сгорая мукою Тантала,

В литературу я гляжу

Сквозь тусклое окно журнала.

Благословен язык Римлян,

Язык Гомера и Тевтонов,

Они собрали дань поклонов

И удивление племен;

Люблю их сладкие напевы,

Их вечно пламенный перун,

Огня сердечного пригревы

И дивный звон волшебных струн;

Поэзии дожди и громы

Они умели сохранять,

На ниву тощую – в альбомы,

Дары небес не расточать:

Расстраивать боялись лиру,

Рождать стыдились комплимент —

Ума мишурный позумент,

Постыдный фимиам – кумиру;

От света их бежала тьма,

Они лишь истину искали

И небожителя, ума,

Земною грязью не марали.

Постыдно идолам служить

Тому, кто дар приносит Богу,

Он избрал верную дорогу

И к небу долг его парить.

Летая мыслью свободной

За беспредельностью миров,

Толпы земной, толпы холодной,

Чуждаться должен он оков.

Беседуя с самим собою,

В уединении старик,

Так проповедовал, порою,

Правдивой истины язык.

Он прав, глагол красноречивый

Не должен унижаем быть:

Напрасно лестью прихотливой

Мы медь желаем золотить;

К чему излишняя забота?

Природный ей изменить звук,

Слетит обмана позолота

И весь откроется недуг,

Товара скрытая доброта.

Ещежь, возможно ли терпеть

Чтобы, как змеи, пресмыкались

В лазурь могущие лететь,

Чтобы поэты унижались?

Для змей и гадов создан дол

Не пресмыкается орел

II

И так, старик, очки надвинув,

Сидит безмолвно под окном,

Меж тем как, с тучами нахлынув,

Разгрохотался ярый гром.

Чрез сени есть еще светлица,

В ней, цвет поблекнувший весны,

Хлопочет старая девица,

Передвигая чугуны;

Кривой батрак на лавке дремлет,

То в полусонье буре внемлет,

То, от удара, пробудясь,

Вдруг озирается крестясь;

Стоит у печи Маргарита

(Так знали деву старых лет),

И кот, любви ее предмет,

Мурлычет грустно у корыта.

Кругом расставлены горшки,

В углу ухваты с кочерьгою,

Ведро, с колодезной водою,

И в нем капустные вилки.

Все это гений Маргариты

В порядок стройный приводил,

Два раза кушанье творил,

Стол не блистательный, но сытый.

Дом, садик, кухня, огородов,

Везде труды, везде заботы;

Но бремя трудное работы

Она без ропота несет;

Притом же старичок почтенный

Прохожих любит зазывать,

И долг ее определенный

Их успокоить, угощать.

Ее помощником, на службе

Один Антон, – батрак кривой,

И потому между собой

Живут они в ужасной дружбе.

А чтож о нем? он не дурак,

Работать также не лепится,

По мере сил своих трудится,

Без меры нюхает табак;

Но в сторону три эти глаза,

Об них я должен помолчать,

Мы в продолжении рассказа

Еще увидимся опять.

Несется из избы соседней,

Где пастырь наш один сидит,

Вопрос: «друзья! Кто там в передней,

Куда давался Леонид?»

Кухарка кинулась проворно,

За нею тащится Антон

И басом возглашаем он:

– Знать на дворе-с! – «Прошу покорно!

Я не заметил как ушел;

Все здесь сидел он и вертелся

Что, чай на бурю загляделся?

Вот утешение нашел!

Поди, разведай, где он бродит?»

Батрак с кухаркою идут

И, через несколько минут,

Мой Леонид в светлицу входит;

Сухой нет ниточки на нем

И весь промочен он дождем,

Спешу его знакомить с вами,

И небогата чудесами,

Ее, не многими словами,

Перескажу я вам слегка:

Отсюда, с версту, за рекою,

В деревне жил его отец;

Но Леонид мои, наконец

Остался круглым сиротою,

Один, без руководства, так,

Как без Минервы Телемак.

Именье, гончие собаки

До неуплаты довели,

Из личных ссор, едва до драки

Заимодавцы не дошли;

Бранились, вздорили, кричали,

Едва не добрались до пуль,

Всю движимость перетряхали,

А результатом вышел – нуль.

Именные, между тем, ценили,

Потом опеку наложили,

Потом, как водится, оно

С аукциона продано. —

Как будто сад отгородили

И деревцо одно забыли,

И там в пустыне полевой,

Оно стоит за городьбой;

Погибает бедное растенье,

Когда искусный садовод

О нем не примет попеченье,

И в сад к себе не унесет!

Притом, какой же будет плод

Ветвей и штамба направленье?

Малютку бури заедят,

Жары, ветры, морозы, снеги,

Прививок нежный истребят

И не созрелые побеги;

А на долине, одинок,

Один остается – дичок.

Несчастный Леонид остался

На трудном жизненном пути,

Младенцем сирым, лет пяти;

Но к старцу доброму попался.

Героя нашего он взял

Из чистого благодеянья,

Он сердце дать ему желал

И верный капитал: – познанья;

Хотя процент с него, порой,

Бывает: горести с сумой.

Старик старался понемногу

Его заставить полюбить

Образования дорогу

И им уме руководить.

III

Начало горькое ученья

Давно оставил Леонид

И всеблаго просвещенья

Уж сладкий плод его манит.

Его не мешала света тьма,

Он чтеньем, – лестницей ума,

Стремился тихо к совершенству.

Не редко старца разговор,

Его беседы и сужденья,

Его благие наставленья

И с целью заведенный спор,

Производили впечатленья

Писали сердцу приговор.

Учился он весьма прилежно,

Стараясь ласки заслужить,

Старик любил его так нежно,

Как только сына мог любить;

Когдаж, порою, в затрудненье

Вводил учителя предмет,

Сам ученик давал ответь

Предупреждая объясненье;

Какой-то в нем однакож сон

Все замечали с малолетства:

Забав, увеселений детства,

Невольно удалялся он.

Его лелеяли, ласкали,

К бедам несчастье не вело,

Но было, милое чело

Покрыто дымкою печали.

И в этом непонятном сне,

Черты прелестные блестели,

Глаза у юноши горели,

Как угли черные в огне.

Вдали от шумного волненья,

В одних окошках видя свет,

Он в тишине уединенья

Достиг четырнадцати лет;

Не редко, получив свободу,

От дела, в праздные часы,

Любил смотреть он на природу

И наблюдать ее красы:

Едва луч солнца животворный

Зарю на небе зажигал,

Он, посетив поток нагорный,

В немом восторге утопал.

Пренебрегая крутизною,

Тропы неверной кривизною,

Взбирался он на темя гор

И вдаль вперял свой жадный взор,

Пленяясь утра красотою;

Любил он капли обретать,

Природы слез, – росы перловой

И в свод небесный, бирюзовой,

За нею мыслью улетать.

Производительницы милой

Он книгу дивную твердил,

Ее чарующею силой

Невольно увлекаем был;

И мудреноль, что восхищала

Она, волшебница, его,

Что мать ребенка своего

Сосцами нежными питала?

Богат красот ее предмет,

Ее источник брызжет сильно:

Оттуда черпает обильно

И живописец и поэт.

Он был так мирно услаждаем,

На лоне матери, родном,

И в сердце сумрачном своем

Невольно ей воспламеняем.

Так, зажигательным стеклом,

Лучи сосредоточив в нем,

Огонь мы солнца похищаем;

Но там, где гордо над рекой

Скала чело свое нагнула,

И где природа проглянула

Картиной дикой и глухой;

Где меж ущелий ветер воет,

Где высится сосна и ель,

Где вдвоем сердито роет

Свою глубокую постель;

Где тени яворов густые

Одеждой черною лежат,

И где над пропастью висят

Издавна камни вековые; —

Туда стремился Леонид,

На исполинские вершины:

Любил он мрачные картины,

Природы одичалой вид.

Не редко, позднею порою,

Там одинокий он блуждал

И с грустной думою встречал

Лампаду ночи над рекою.

Когда же в осень, ветра свист

Между ущелья завывая,

Клубил, полями пробегая,

Деревьев пожелтелый лист;

Он приходил, в речные воды

Свой взор прощальный устремить

И траур свой соединить

С печальным трауром природы

Любил он видеть, как лежат

Зимою холмы снеговые

И пирамиды ледяные

Над бездной пропасти висят;

Но чаще, лишнею порою,

Внимания музыку громов,

Любил следить он за струею

Молниеносных облаков.

Так, шаловливую зарницу

Он и сегодня наблюдал,

Покуда старец не позвал,

Через слугу, его в светлицу.

«Ну что» сказал он: «ты измок,

Ну мудрено ли простудиться,

Сам не увидишь как случится,

И что смотреть, какой тут прок?

Ужель ты не знаком с грозою?

Она и нынешней весною

Является не в первый раз;

Чай так глазеешь, для проказ?

– На твой вопрос, вопрос скажу я;

За чем, в бездействии тоскуя,

Не редко книгу ты берешь

И чувствуешь в душе отраду:

Теперь читал ты Илиаду

Иль в первый раз? – «Ответ хорош;

Но е совсем, Гомеру все мы,

Все удивляемся до днесь.»

– В природе лучшие поэмы:

Там подлиник, а список здесь. —

«Положим так; но для чего же

Своим здоровьем рисковать?

Его должны мы сберегать.

Оно для нас всего дороже;

Уж я не раз тебе твердил:

Гуляй в хорошую погоду,

Люби, прелестницу, природу,

Я прежде сам ее любил;

Бывало даже, как Гораций,

Ее я и стихами пел,

Покуда мне не надоел

Вид обветшалых декораций.

Тогда я как-то был живей,

Тогда иначе сердце билось,

Теперь же, бронзою покрылось —

Эгидою против страстей;

Мне стыдно стало любоваться

И времени я не гублю,

Однакож, должен я признаться,

Что и теперь ее люблю!

Конечно, все другое ныне,

Уж я от пламени далек:

Так, в потухающем камине,

Под пеплом виден огонек;

Но завтра, мы с тобою, снова

Об этом будем рассуждать,

Пора поужинать и спать

Чай кушанье давно готово.

IV

Старик уснул. Антон, в передней

Давно забылся и храпит;

Собранья устарелых бредней

Рассказ внимает Леонид;

Облокотясь на край постели

Беседу с нянькой он ведет,

И та ему передает,

Как ей, на нынешней неделе,

Случилось видеть мертвеца,

Другого мира сорванца.

«Давно я слышала рассказы,

Так Маргарита говорит:

Что строит разные проказы

Сосед наш, дедушка Димид.

Крестьяне бегали не мало

К нему, для разной ворожбы,

И он все выскажет бывало,

Лишь только выкинет бобы:

Но вот, назад тому с полгода,

Прибрали этого урода;

Все успокоились, ан нет,

Он не оставил здешний свет:

Лишь час полуночи приходит,

Он, слышно, по селенью бродит

И вопит дико, и свистит,

И как удавленный хрипит;

Весь в белом по полю шагает,

И пламя у него в глазах:

Мороз по коже подирает

И душу обуяет страх.

Как вспомню, шла ч за водою,

Н у вот иду, и вдруг стоит

Старик с седою бородою

И зорко на меня глядит;

Я от него, а он за мною,

Как будто бешенный бежит,

Не помню я, как повалилась,

Куда потом девался он,

Как в избу внес меня Антон,

Как я на лавке очутилась.

Хоть часто ходить за рекою,

Пожалуйста поберегись

И не ходи ночной порою

Она заснула, Леонид,

Смущенный, в горести, сидит:

Ему мечта ночная, – пища

Любил он тишь ночных часов,

Любил он логику кладбища

И красноречие гробов.

Теперь же буря удалилась,

Ему не спится, – что сидеть?

На сонных нечего глядеть;

Привычка нова пробудилась,

Оделся он, без дальних слов,

Шаг за порог – и был таков.

V

Из садика, из огорода,

Природы благородный пар,

Несется свежесть кислорода

Решений омоченных дар,

Луна так весело сияет,

И в полном блеске выплывает,

Бросая милостивый луч

Сироткам убежавших туч,

И вот очей его отрада

Блистает множеством крестов,

По скату берега, ограда

И в ней селенье мертвецов.

Тот под чугунною плитою,

Другой под сводом кирпичей,

Иным дерновою землею

Простой воздвигнут холмами,

Крестов отбрасывая тень,

Луна, роскошными лучами,

Распростирает полу день.

«Благословенное селенье!

Так рассуждает Леонид:

«У всех бесспорное именье, —

Усадьбы сажень, где лежит;

Все размежеваны судьбою,

Довольство, мир приобрели

И более, между собою

Не спорят за клочек земли;

Не то, что в жизни беспокойной,

Где алчность, – общества кумир

Раздор заводит непристойной,

Соседов нарушает мир.

Иной всю жизнь шумливо вздорит,

И тяжбы лестницей идет,

Горсть глины из – за глины спорит,

Земля за землю бой ведет:

Межою многодесятинной

Мирской пленяется пришлец

И вот – саженью трех-аршинной

Он кончит мирно наконец.

Когда, какой могучий гений

Все эти вздоры прекратит,

Отчизну миром подарит,

Сожжет огнем плевелы прений?

Он памятник соорудит,

Себе, крепчайший пирамид,

В сердцах грядущих поколений.»

Так рассуждая, наш герой,

Заполуночную порой,

Гулял в безжизненной жилище,

Сказать прямее, на кладбище.

И вдруг, среди плачевных мест,

Рукой опершийся на крест,

Старик, с седою бородою,

В уединении стоит

И зорко на луну глядит;

Ступая тихою стопою

К нему подходит Леонид:

Так вот, он мыслит, приведенье

Ну, точно, чудное явленье!

Еще однакож не мертвец,

А мира здешнего жилец.

Блуждает он непроизвольно,

Он, как поэзии сыны,

Идет, не оставляя сны,

Влиянью подчинясь невольно,

Подруги пламенных – луны.

«Андрей!» – Лунатик содрогнулся

Навзничь на землю полетел

И озираясь закряхтел;

Потом невольно улыбнулся

И с удивлением сказал:

«Кой чорт! Как я сюда попал?»

– Тебе конечно слишком спится;

А от меня так сон бежит»

Ему заметил Леонид:

И нам с тобою не лежится. —

«Все так, да-только, иногда,

С моей ходьбой плохие шутки,

Они мне, барин, больно жутки

И с ними право мне беда:

Случалось мне залезть на крышу,

В подвале ночью побывать,

Затылком лестницу считать,

Лишь только имя я слышу;

Нет видно сыну мне велеть

Построже за собой смотреть.»

– Не худо; – вместе мы ходили,

Дремали оба, я и ты;

Но мы друг друга разбудили

И ото сна и от мечты;

Тебя боится все селенье

И суеверные кричат,

Что ходит ночью приведенье,

Лихой колдун и супостат.

Не редко в жизни так бывает,

Что даль предмет усугубляет;

А подойдешь, да поглядишь,

Гора тотчас рождает – мышь. —

VI

Теперь Морфеевых явлений,

В деревне, с утром прекращон

И с труппой легких сновидений

В столицу перебрался он.

За ним взвились и полетели

Актеры всего его толпой:

Прислужников крылатый рой

Его волшебной колыбели.

Он там заботы гонит прочь,

Восходом солнца презирая

И ставни дома затворяя

Творить искусственную ночь;

Но труд, с зарею пробуждает

Ему покорное село,

И враг Морфея поднимает

Свое потливое чело.

Он здесь господствует, он дани

Сбирает верно каждый день,

К себе воздвигнутые длани

Здесь редко повстречает лень;

Жрецов ей мало; но в столице

Она пленяет красотой

И носится по мостовой

В своей покойной колеснице.

Там рукоплещет ей народ,

Ей раболепствует невольно,

Она с него самодовольно

Дань изобильную берет.

Самовластительно владея

Толпой огромною, она,

Как благодетельная фея,

Вознесена, упоена;

Ее лелеют и ласкают

Враги занятий и работ,

Они личину надевают

Служебных, будто бы, забот:

Друзья одной тревоги вздорной

И бестолковой суеты,

Они под маскою притворной

Обильно рвут ее цветы;

Забавы разные роями

Им производят каждый день,

Дарит их новыми плодами

Изобретательная лень;

Но говоря чистосердечно,

Не все ей ставят алтари,

Ей грубиянят бесконечно

Судебных мест Секретари;

Военный, в службе, на параде;

Ученый, при своей лампаде,

И неусыпный стихоплет,

Когда недуг его берет.

Но полно, яркими лучами

Играет солнце в небесах,

Крестьяне, светлыми косами,

Природу бреют на лугах;

Зефир порхает перелетный,

Слегка шумит между кустов,

Умолкнул в тишине болотной

Нестройный хор ночных певцов.

Из-за реки несутся трели,

Пастушьей утренней свирели

И поселяне на луга

Кладут душистые стога.

Поближе к мирному селенью

Бежит сиротка – ручеек

И, под решетчатою тенью,

Уныло воет одинок.

Ветвистым кленом осененный,

Неподалеку от корней,

Там в тишине уединенной

Стоят печальный мавзолей.

Над жертвой алчного Сатурна

Белеет мраморная урна

И в наказанье за грехи

Плохие в золоте стихи.

VII

На посох опершись кленовой,

Безмолвно, на скамье дерновой,

Старик, знакомец наш, сидит,

Играя веткою дубовой

Пред ним вертится Леонид:

– Скажи мне, начал он – давно ли

Воздвигнут этот мавзолей

И кто, наперсник общей доли,

Под ним скоромил злых червей? —

«Его при самой колыбели,

Сказал Священник, я узнал,

Его я принял от купели

И в землю я же провожал;

В ее несытную утробу

Он сердце пылкое унес,

И много в жизни перенес

Собратий укрощая злобу;

Он в мире чудаком прослыл

За правду чистую страдая,

Он этот плод Святого рая

Всем без изъятья подносил.

Он в чаше не хотел коварства

Сыропы лести предлагать,

Но правду – горькое лекарство

Советывал употребляет;

Гонимый злобную судьбою,

За дар судьбы он пострадал,

Он не был близорук душою

И маску хитрых проникал;

Во что бы ни была одета

Прибежище лукавых, ложь,

Но для открытия секрета

Он презирал сокрытый нож;

Ее магнитную одежду

Рукою смелою снимал,

И тем не редко избавлял

Ей привлеченного невежду.

Писал, печатал, говорил,

Пронырливость разоблачая,

Пружины лжи уничтожая,

Он жертву правде приносил.

Источника Махиавелизма,

Противного Иезуитизма,

Он гнал благоуханный чад,

Притворной ласки сладкий яд;

Он не любил их обаянья,

Их гордости смиренный рог,

Иуды светского лобзанья

В душе своей терпеть не мог.

Ему судьбы дары благие

Служили истинно во вред,

Любил он чистой правды свет

И рвал лукавых сети злые;

Усердно предварял обман,

Слепцу указывал капкан;

Но изнемог в борьбе неровной,

Толпа лукавая сильна!

Давно Европа передана

Заразе язвы хладнокровной;

Себялюбивая чума

Убийство сердца и ума;

Она господствует издавна

Над жалким обществом людей

И производит своенравно

Рабов усердных и друзей;

Но все наемники, из платы

Они трудятся для себя,

Все чувства сердца истребя,

И дружбы истинной догматы.

Что жизнь их? Вечный маскарад:

Они уверились из-детства,

Что мир слабейшими богат,

Что цель оправдывает средства.

Вперед рассчитаны их дни,

Вперед затвержены морали,

Они с слезами, без печали;

Без сердца с чувствами они,

Смеются вовсе без веселья,

И все изящное, для них,

Произведение безделья

И средство уловлять других;

Рассудок их всегда в работе,

Но совесть им подавлена,

Как вещь пустая в их расчете,

В отставку выгнала она.

Внимая ближнего несчастья

Они жалеют без участья,

Руки без цели не дадут,

Без цели дружбы не ведут;

Советы их всегда лукавы,

Они кидают их для славы,

Чтобы вернее обмануть,

Иль навести на тот же путь.

Лукавца хитрому совету

Не должно слепо доверять,

Но все вниманье обращать

Как на фальшивую монету,

Которая, хотя блестит,

Но может подорвать кредит.

Им нужны ласки, угожденья,

И за ничтожность лестных слов

С услугой будь для них готов, —

Иначе дружбы измененье,

Потом и вечное забвенье.

Блажен избранник из людей,

Кто прозорливостью владеет,

Проникнуть хитрого умеет

И избежать его когтей;

Но тот счастливее, кто любит

Своим собратьям помогать,

От козней ближнего спасать

Талант он взятый усугубит:

Благословения слепых

Руководителю отрадны,

Он им глаза, он водит их

Как нить известной Ариадны.

Но мой знакомец уступил,

Не мог снести врагов напоры;

И пламень брани погасил.

Сокрылся он в уединенье,

И здесь незнаемый никем,

Кляня противных озлобленье,

– Напрасно! Действуя за правых,

Имел он в сердце верный щит,

Заметил старцу Леонид,

Имел оплот против лукавых! —

«Но, друг мой, не всегда тот глуп

Кто гнет уступчивую спинку».

– Я в баснях не люблю тростинку

Сломи меня, но я был дуб! —