Последний спартанец. Разгромить Ксеркса!
Всех прочих пленников эллины уступили эвбейцам, которые угнали их в каменоломни, расположенные в центральных областях острова.
Во второй половине дня был дан трубный сигнал садиться на корабли и выходить в море.
Еврибиад вышел из палатки, облаченный в боевой наряд, с мечом при бедре и с копьем в руке. Слуга-илот нес за ним его шлем и большой красный щит. Лекарь успел торопливо сунуть Еврибиаду чашу с каким-то целебным снадобьем, которую тот осушил на ходу. Несмотря на то что Еврибиад держался уверенно и прямо, по его бледному лицу было видно, что он недомогает.
Косые лучи низкого вечернего солнца заиграли яркими бликами на медном панцире Еврибиада и на его бронзовых поножах, едва он вышел из тени деревьев на широкий галечный пляж. Спартанские триеры уже были спущены на воду. Там, где матросы и гребцы толкали суда к линии прибоя, на низком пляже отпечатались борозды от корабельных днищ и килей.
Направляясь к высоко загнутой корме «Сатейры», Еврибиад столкнулся с симбулеем Диноном. Тот негромко бросил Еврибиаду:
– Если тебе худо, дружище, оставайся на берегу. Я поведу в сражение наш флот.
– Хочешь украсть у меня победу? – криво усмехнулся Еврибиад перед тем, как покрыть голову шлемом. – Не выйдет, приятель. Знай свое место, периэк.
Обиженно поджав губы, Динон зашагал прочь. Его триера покачивалась на воде рядом с флагманской триерой Еврибиада.
Какое-то время эллинский флот двигался на запад вдоль побережья Эвбеи. Корабли шли на веслах под переливчатые мелодии флейт, выстроившись тремя длинными вереницами. Поравнявшись с Гемейскими скалами, вершины которых были облиты розоватым сиянием вечерней зари, «Тритогенея», судно Фемистокла, повернула резко на север. Маневр «Тритогенеи» повторяли все афинские триеры, идущие за ней в кильватерном строю. Точно так же поворачивали к северу все прочие эллинские суда, тоже растянутые в кильватерные колонны, одну из которых возглавляла триера Еврибиада, а другую – черный корабль Адиманта.
Пересекая темно-лиловые воды широкого Эвбейского пролива, эллинские корабли ускорили ход.
На середине пролива волнение моря было гораздо сильнее. Пенистые волны, налетая на темно-красный борт «Сатейры», обдавали гребцов высокими брызгами. Нос корабля то взлетал высоко вверх, преодолевая очередную волну, то проваливался резко вниз, когда судно скатывалось в ложбину между двумя волнами. Борта и внутренние переборки «Сатейры» жалобно скрипели под натиском морской стихии.
В неспокойную погоду Еврибиад всегда чувствовал себя неважно на корабле, его начинало мутить, появлялась предательская дрожь в руках и ногах. Однако на этот раз Еврибиаду стало так плохо, что он спустился под палубу и, не снимая панциря, прилег на ложе в кормовой каюте. В голове у Еврибиада шумело, из его горла лилась рвота.
«Скоро начнется сражение с варварами, а я расклеился, как беременная баба! – злился на себя Еврибиад. – Представляю, что сказал бы мой отец, увидев меня в таком виде!»
По палубе над головой Еврибиада топали ноги матросов, до него долетали громкие команды кормчего Фрасона и келевста Клеандра. Еврибиад невольно позавидовал им, таким выносливым и неприхотливым! В отличие от Еврибиада, они никогда не страдали морской болезнью.
Еврибиад с горечью был вынужден признать, что даже очень сильный физически человек, оказавшись на корабле в бурном море, может свалиться с ног из-за морской болезни. А такие люди, как Фрасон и Клеандр, будут чувствовать себя замечательно при любом шторме, хотя оба не отличаются крепостью тела. Еврибиад полагал, что причина этого кроется в самой морской стихии, непредсказуемой и своенравной. Кого-то море принимает, а кого-то нет.
Лежа на постели, Еврибиад чувствовал, как тошнота раз за разом подступает к его горлу. Еврибиад пил воду, старался дышать глубже, но дурнота не отступала.
Внезапно открылась квадратная крышка люка и сверху прозвучал громкий голос Фрасона:
– Показался мыс Гриба! Прямо по курсу сторожевые суда варваров!
Собрав всю волю в кулак, Еврибиад выбрался на скользкую палубу, омытую струями морской воды. Оглядевшись, он обнаружил, что эллинский флот уже перестроился на ходу из кильватерных колонн в боевой ромбовидный строй. Совсем недалеко маячил мрачный мыс Гриба в обрамлении пенного прибоя, над его скалистыми утесами кружили белые чайки. Чуть дальше к северу возвышались отвесные скалы прибрежного хребта на Магнесийском полуострове.
– Вон они! – Фрасон указал рукой на четыре темных корабля, которые лавировали по волнам, ловя ветер в распущенные паруса. – Это дозорные корабли киликийцев. Уходят к бухте, чтобы предупредить своих об опасности.
Палуба под ногами Еврибиада ходила ходуном, поэтому он схватился рукой за борт.
– Варваров надо настичь! – крикнул он кормчему.
Фрасон отдал команду матросам, и те мигом поставили паруса. Ветер крепчал, поэтому «Сатейра» буквально полетела по волнам, срезая их верхушки своим медным тараном и поднимая фонтаны брызг. Еврибиад увидел, что «Тавропола», триера симбулея Динона, тоже оделась белыми парусами и заметно ускорила ход. «Тавропола» шла борт о борт с «Сатейрой», чуть приотстав от нее.
Стоящий на корме «Таврополы» Динон жестами рук показал Еврибиаду, мол, не тебе, сухопутному вояке, тягаться со мной в морском бою!
«Гнусный периэк! – мысленно вознегодовал Еврибиад. – Тебе не превзойти меня воинской славой, собачье отродье!»
«Сатейра» и «Тавропола», вырвавшись вперед, быстро оторвались от эллинского флота.
Еврибиад дрожал от нетерпения, видя, что «Сатейра» вот-вот настигнет один из вражеских кораблей. «Тавропола» приотстала от «Сатейры» всего на полкорпуса, воины во главе с Диноном сгрудились на носу триеры, готовясь ринуться на абордаж.
– Вижу сигнал на корабле Фемистокла! – раздался голос Фрасона.
Еврибиад оглянулся, отыскивая глазами афинские корабли. Они изрядно отстали, поскольку продолжали идти на веслах, как и весь эллинский флот. Триера Фемистокла была самая большая и находилась во главе боевого строя. Над кормой «Тритогенеи» трепетал на шесте длинный бело-красный вымпел. Это означало: «Принимаю начальство над флотом!»
Еврибиад не рассердился на Фемистокла, сознавая, что тот поступает правильно. Ведь Еврибиад вполне мог погибнуть, погнавшись с двумя триерами за четырьмя вражескими кораблями.
Вражеское судно, почти настигнутое «Сатейрой», внезапно убрало парус и совершило резкий разворот назад, двинувшись на веслах прямо на «Таврополу», целя тараном ей в борт. Кормчий на «Таврополе» не растерялся и сумел увести свой корабль от опасного сближения с вражеской триерой. Кренясь на правый борт, «Тавропола» описала полукруг по волнам и поддела тараном корму вражеского судна, сломав оба рулевых весла. Потеряв управление, корабль киликийцев сбавил ход. Еще через несколько мгновений «Тавропола» совершила очередной таранный удар по вражескому судну, расколов его пополам.
Еврибиад с восхищением глядел на быстрые маневры «Таврополы», завершившиеся потоплением киликийского судна. Крики тонущих варваров нисколько не трогали Еврибиада.
За мысом Гриба волнение моря было значительно слабее, поскольку скалистые утесы на нем принимали на себя порывы восточного ветра.
Впереди открылся широкий проход в бухту, где стояли на отмели длинные ряды киликийских триер. Укрытая от волн и ветров высокими скалами, эта бухта, несомненно, являлась самой удобной стоянкой в западной части Магнесийского полуострова.
Жестокая радость взыграла в сердце Еврибиада, когда «Сатейра» вздрогнула от носа до кормы, с глухим скрежетом протаранив вражеский корабль с черно-белым парусом на мачте. К этому моменту матросы на «Сатейре» убрали паруса. Гребцы навалились на весла после зычного возгласа Клеандра, повелевшего им дать задний ход. «Сатейра» подалась назад и, совершив поворот, устремилась вдогонку за другим киликийским судном, подгоняемая дружными взмахами весел. Протараненный «Сатейрой» вражеский корабль стал стремительно погружаться в морскую пучину и уже через минуту скрылся из глаз, оставив на пенной поверхности моря небольшой водоворот, в котором плавали обломки досок, весел и гребных скамеек. Оказавшиеся в воде киликийцы пытались спасаться вплавь, благо до мыса Гриба было недалеко.
У самого входа в бухту «Сатейра» настигла еще один вражеский корабль, прижав его бортом к мели. Киликийцам ничего не оставалось, как сражаться. Они скопом ринулись на палубу «Сатейры», громко вопя и размахивая оружием. Эллины приняли их на копья, мигом образовав боевую шеренгу.
Забыв про свое недомогание, Еврибиад яростно колол врагов копьем, а когда копье сломалось, то выхватил из ножен короткий меч. Свалив ударом по голове киликийского военачальника в чешуйчатом блестящем панцире, Еврибиад невольно пошатнулся, когда под днищем «Сатейры» прокатилась морская волна. В этот миг кто-то из киликийцев ударил Еврибиада дротиком в правый бок, пробив панцирь. Острие дротика застряло между ребрами Еврибиада, причиняя ему сильную боль.
Два спартанских гоплита заслонили Еврибиада щитами, давая ему возможность отойти назад. Однако Еврибиад не собирался отсиживаться в стороне. Он попытался выдернуть дротик из раны, но бронзовый наконечник дротика, погнувшись при ударе в панцирь, прочно засел между ребер. Тогда Еврибиад, скрипя зубами от боли, обломил древко дротика и снова бросился на врагов.
Очень скоро меч в руке Еврибиада окрасился кровью по самую рукоять. Сраженные им киликийцы так и падали на доски палубы, кто с перерезанным горлом, кто со вспоротым животом, кто с отрубленной рукой…
Еврибиад не заметил, как оказался на палубе вражеского судна, куда переместилось сражение. Киликийцев было много, но выстоять против спартанцев они не могли. Уцелевшие варвары стали бросаться с корабля в море, утратив мужество. Киликийский корабль оказался в руках греков.
Оставив на захваченном вражеском судне четверых матросов, Еврибиад повел «Сатейру» на подмогу к «Таврополе», которая тоже сцепилась бортом с четвертым из дозорных киликийских кораблей. Варвары уже одолевали команду «Таврополы», когда на них обрушились воины во главе с Еврибиадом. «Сатейра» подошла к киликийскому судну с другого борта. Таким образом, две спартанские триеры взяли неприятельский корабль как бы в тиски.
Все варвары были перебиты и выброшены за борт.
– Это тоже твой трофей, дружище, – сказал Динон Еврибиаду, жестом указывая ему на захваченное вражеское судно. – Без твоей помощи мне было бы не взять эту добычу. Клянусь Посейдоном, ты подоспел вовремя!
Еврибиад чуть заметно улыбнулся, польщенный похвалой Динона. Он держался прямо и разговаривал с симбулеем ровным голосом, хотя острие дротика, засевшее у него в боку, причиняло ему мучительную боль. Увидев обломок дротика, торчащий из тела Еврибиада, Динон стал уговаривать его поскорее спуститься в каюту и перевязать рану.
– Пустяки! – отмахнулся Еврибиад. – Рана не смертельная, и кровь почти не течет. Я не могу отлеживаться, когда эллины сражаются с варварами!
Самообладание и мужество Еврибиада произвели сильное впечатление не только на Динона, но и на Фемистокла. Эллинский флот, ворвавшийся на стоянку киликийских судов, отрезал варварам все пути отступления по морю. Сражение с киликийцами развернулось на суше среди их шатров и горящих костров. Еврибиад отличился и в этой битве, всякий раз появляясь во главе спартанских гоплитов там, где сопротивление киликийцев оказывалось наиболее упорным. Еврибиад получил еще одну рану стрелой в бедро, но не покинул боевой строй. Разбитые наголову киликийцы рассеялись среди окрестных холмов и гор, поросших чахлыми соснами.
Эллины подожгли киликийские корабли и в сгустившихся сумерках спешно отплыли к мысу Артемисий.
Глава шестая. Битва на рассвете
Лекарь Зенон озабоченно хмурил брови, врачуя раны Еврибиада при свете двух масляных ламп, озарявших внутреннее пространство палатки мягким желтоватым светом. Ловкие пальцы Зенона сначала извлекли обломок стрелы из бедра Еврибиада, забинтовав кровоточащую рану тугой повязкой. С наконечником дротика, застрявшим между ребер Еврибиада, Зенону пришлось изрядно повозиться. Видя, что Еврибиад без стона выносит сильнейшую боль, Зенон признался ему, что пациента со столь железной выдержкой у него еще не было.
– Неужели все спартанцы такие стойкие? – молвил Зенон, смывая кровь со своих рук над медным тазом с водой. Он был родом с острова Эгина.
– Можешь в этом не сомневаться, друг мой, – ответил Еврибиад, лежащий на постели с закрытыми глазами. – Спартанцев с юных лет приучают без стона выносить любую боль. И меня в свое время не раз секли розгами у алтаря Артемиды Орфии. Как видишь, мне это пошло на пользу.
Зенон лишь хмуро покачал головой, собирая в кожаный мешочек свои врачебные принадлежности. Ему был известен этот суровый обычай лакедемонян, согласно которому спартанские юноши обязаны приносить свою кровь на алтаре Артемиды Орфии. Жрецы секут юношей розгами так сильно, что кровь брызгает с их обнаженных тел на алтарь богини. При этом юные спартанцы не должны издавать ни стона, ни вскрика, иначе их жертва будет неугодна Артемиде Орфии.
Дав выпить Еврибиаду сонного снадобья, Зенон удалился. Его ждали другие раненые в становищах афинян, коринфян, эвбеян и пелопоннесцев. Зенон был лучшим лекарем в эллинском войске.
Этой ночью Еврибиаду приснилась Горго, жена царя Леонида. Еврибиад был дружен с Леонидом, поскольку вместе с ним вырос. Они и по возрасту были одногодками. Изначально Леонида не прочили в цари Спарты, поскольку эфоры и старейшины признавали право на царский трон Агиадов за Клеоменом, старшим братом Леонида. Клеомен и стал царем Лакедемона. Леонид же и другой его брат Клеомброт прошли все ступени сурового спартанского воспитания в илах и агелах как рядовые граждане.
Илами называются в Спарте отряды детей в возрасте от семи до пятнадцати лет. Мальчики в этих отрядах живут и учатся без родительской опеки, но под наблюдением воспитателя-иларха. В илах детей обучают чтению, письму и счету. Хотя главный упор делается все же на их физическую подготовку.
С пятнадцати до восемнадцати лет юные спартанцы постигают школу мужества в агелах, более крупных отрядах, организованных по военному образцу. В этом возрасте юношей начинают обучать владению оружием, умению незаметно подкрадываться, терпеть голод, холод и жару. Их приучают ходить обнаженными в любую погоду, поэтому им на все лето выдают лишь грубые сандалии и плащ. Во главе каждой агелы стоит наставник-агелат. Как правило, это или бывший военачальник, или воин, вышедший в отставку по увечью.
Еврибиад и Леонид взрослели бок о бок сначала в одной иле и агеле. Затем, став эфебами, они тоже вместе вступили в эномотию, боевое подразделение спартанского войска. Эномотия насчитывает сорок воинов, являясь составной частью пентекостии, состоящей из четырех эномотий. В свою очередь, пентекостия является частью лоха, в котором насчитывается от восьмисот до тысячи гоплитов. Спартанское войско имело в своем составе пять лохов.
Клеомен в силу чрезмерной властности своего нрава задумал совершить в Лакедемоне государственный переворот. Клеомен тяготился властью эфоров и старейшин, вознамерившись стать единоличным правителем в Спарте. Опираясь на войско, Клеомен собирался перебить своих противников среди спартанской знати, а затем навсегда отменить эфорат. Знатнейшие из спартанцев, в свою очередь, тоже составили заговор против Клеомена и убили его. Переворот не состоялся.
Таким образом, трон Агиадов неожиданно освободился для Леонида, шедшего по старшинству сразу за Клеоменом. Леонид пользовался авторитетом в спартанском войске, в рядах которого он служил с восемнадцати лет. К тому же Леонид не одобрял дерзкий замысел Клеомена.
Леонид был уже женат, когда вдруг стал царем. Однако эфоры принудили Леонида развестись с первой женой и взять в жены юную Горго, дочь Клеомена. По эллинскому обычаю, брак между дядей и племянницей считался кровосмесительным, а потому недопустимым. Но знать Спарты преступила этот обычай, насильно сочетав браком Горго и Леонида. У Горго был сильный и мстительный характер, она была способна на любую крайность, лелея в душе месть за своего подло погубленного отца. Потому-то именитые спартиаты выдали Горго замуж за Леонида, понимая, что тот сумеет вовремя удержать племянницу от любого опасного шага.
Горго далеко не сразу полюбила Леонида как супруга. Поначалу в их отношениях было немало холода и недоверия. Лишь с рождением сына Плистарха в сердце Горго понемногу распустился цветок искренней любви к Леониду.
Еврибиад пробудился ранним утром от тревожного сигнала боевой трубы. В эллинском стане был слышен топот ног, лязг оружия, громкие возгласы военачальников… С трудом поднявшись с ложа, Еврибиад окликнул слуг, чтобы те помогли ему одеться. Еврибиаду было больно ступать на раненую ногу, сильно беспокоила его и рана в правом боку.
Чтобы взбодриться, Еврибиад окунул голову в чан с дождевой водой.
В палатку вбежал симбулей Динон, облаченный в воинские доспехи.
– Персидский флот приближается к мысу Артемисий! – выпалил Динон. – Похоже, варвары намерены дать решительное сражение. Фемистокл велел дать сигнал к битве. Афиняне уже спускают на воду свои триеры. Я сказал Фемистоклу, что он явно поспешил с призывом к сражению, ведь окончательное слово за верховным навархом.
Еврибиад выслушал Динона, вытирая мокрую голову льняным полотенцем. Затем он бросил угрюмым голосом:
– Динон, прикажи спартанскому трубачу подтвердить сигнал Фемистокла. Битва так битва! Ступай!
Выбегая из палатки, Динон едва не налетел на Адиманта, который тоже спешил к Еврибиаду.
– Друг мой, безумец Фемистокл отдал приказ нашему флоту выйти в море навстречу кораблям Ксеркса, которые снялись с якоря и приближаются к нам, – заговорил Адимант, не сдерживая своего негодования. – Персы неминуемо нас раздавят, надо спешно уходить к узкой горловине Эвбейского пролива. Надеюсь, ты согласен со мной?
– Нет, не согласен, – ответил Еврибиад, властным жестом повелев слугам принести его доспехи и оружие. – Флот Ксеркса за последние несколько дней понес большие потери. Полагаю, пришло время дать варварам решительную битву. Бежать от врага я не собираюсь!
– Но я же веду речь не о бегстве… – смутился Адимант. – Я же предлагаю встретить варваров в том месте Эвбейского пролива, где мы сможем сражаться с ними на равных.
В этот миг невдалеке раздался протяжный рев спартанской трубы, подающей сигнал к сражению.
– Слышал, Адимант? – проговорил Еврибиад, с помощью слуг облачаясь в панцирь. – Вот подтверждение моих слов. Торопись к своим воинам, дружище. И не заставляй меня усомниться в твоей храбрости.
Не прибавив больше ни слова, Адимант скрылся за дверным пологом.
Впервые в жизни воинское облачение показалось Еврибиаду неимоверно тяжелым. Охваченный ознобом и дрожью в ногах, он бессильно опустился на стул. В голове у него шумело, а во рту пересохло. Взяв из рук слуги-илота чашу с водой, Еврибиад жадно осушил ее до дна. Ему стало легче дышать, однако сил у него не прибавилось ни в руках, ни в ногах.
Лекарь Зенон, пришедший, чтобы сменить повязки на ранах Еврибиада, изменился в лице, увидев того, облаченного в доспехи, с мечом у пояса.
– Клянусь Асклепием, это безумие! – бурно запротестовал Зенон, подступив к Еврибиаду. – Наварх, тебе нельзя в сражение! Ты должен немедленно лечь в постель! У тебя могут воспалиться раны, может опять начаться кровотечение.
Еврибиад надел шлем на голову и встал, решительно отстранив лекаря в сторону.
– Глупец, разве бывало такое, чтобы спартанец отлынивал от сражения, – проворчал он, набросив на плечи красную хламиду.
– Ты можешь истечь кровью и умереть, – воскликнул Зенон, умоляюще протянув руки к Еврибиаду. – Послушай меня, наварх. Я же врач и знаю, что говорю.
Задержавшись на пороге палатки, Еврибиад обернулся к Зенону и твердым голосом произнес:
– Смерть в битве – это лучший жизненный исход для спартанца.
Зенон в отчаянии опустил руки, глядя на колыхающуюся входную занавесь, за которой исчез Еврибиад.
На спешно собранном военном совете, происходившем под открытым небом, греческие военачальники внимали в основном Фемистоклу, излагавшему свое мнение относительно того, какой тактики надлежит придерживаться эллинам, чтобы выстоять против персов в грядущей битве. Фемистокл, как всегда, говорил с настойчивым пылом, тут же палкой рисуя на песке возможные варианты хода сражения, отвечая на реплики несогласных с его замыслом.
Сидящий на скамье Еврибиад, казалось, в мыслях пребывает где-то далеко: настолько отсутствующим был его взгляд. Навалившись спиной на ствол молодой пинии, нижние ветки которой едва не касались его спутанных волос, Еврибиад то и дело облизывал пересохшие губы. На его бледном лице, с темными кругами под глазами, застыло выражение полнейшего безразличия к тому, о чем говорил Фемистокл, и к тем опасностям, какие совсем скоро должны были обрушиться на эллинов вместе с флотом Ксеркса.
Всем военачальникам было известно, что Еврибиад страдает от ран, полученных им во вчерашней битве с киликийцами. Все военачальники были поражены тем, что Еврибиад нашел в себе силы облачиться в доспехи и прийти на совет. Все видели, что Еврибиад собирается участвовать в сражении, хотя еле стоит на ногах. И вот, слушая Фемистокла, навархи не спускали глаз с Еврибиада, ожидая, что он скажет. И передаст ли начальство над флотом Фемистоклу.
Закончив говорить, Фемистокл спросил у Еврибиада, каково будет его решающее слово.
– Твой тактический замысел хорош, друг мой, – с усилием вымолвил Еврибиад, чуть подавшись вперед и в изнеможении опершись на воткнутое в землю копье. – Я согласен с твоим мнением. Поручаю тебе выстроить наш флот перед битвой. Настаиваю лишь на том, чтобы спартанские триеры заняли центр нашего боевого строя.
Адимант раздраженно выкрикнул, мол, в плане Фемистокла не все как следует продумано, в частности, у эллинов не будет возможности для маневра и для отступления.
– Нам придется победить или погибнуть! – воскликнул Адимант с трагическими нотками в голосе.
– Это лучший исход для любого сражения, – промолвил Еврибиад, бросив холодный взгляд на Адиманта.
– Я настаиваю на отступлении нашего флота к Гемейским скалам, – сказал Адимант, – время у нас еще есть. Еврибиад, сразившись с варварами у Гемейских скал, ты станешь победителем. Но приняв битву у мыса Артемисий, ты скорее всего погибнешь. Выбирай!
Вскочив со своего места, Адимант напряженно взирал на Еврибиада в ожидании его ответа. Замерли в молчании и все прочие навархи.
Еврибиад поднял глаза на Адиманта и улыбнулся. В этой улыбке отразилась вся его жизненная философия. «Я не страшусь смерти», – казалось, говорила эта улыбка. И при виде ее Адимант нахмурился, опустив взор.
– Итак, решено! – громко подвел итог Фемистокл. – Живо на корабли, друзья!
* * *На востоке всходило солнце. Морская гладь отливала розовым сиянием в его лучах. Такими же розовато-пурпурными оттенками были расцвечены облака на юго-восточной стороне неба. Над Эвбейским проливом висела призрачная дымка. В прохладном утреннем воздухе далеко разносились любые звуки.
Эллинский флот, отчалив от берега, расположился в форме дуги недалеко от мыса Артемисий. Греческие триеры выстроились с таким расчетом, чтобы края этой дуги упирались в мели и подводные камни. Выпуклая часть этого боевого строя выдавалась в глубь пролива, откуда вот-вот должны были появиться корабли персов.
О том, что флот Ксеркса приближается, свидетельствовал шум от множества идущих на веслах судов, а также зловещий вой вражеских труб.
Эллинские триеры стояли двойным рядом, на них царила напряженная тишина. Воины, матросы и гребцы находились все на своих местах в полной готовности к сражению. Эллины понимали, что отступать им некуда: позади берег скалистого мыса, а перед ними обширный пролив, занятый множеством кораблей Ксеркса.
Туманная дымка, окутавшая Эвбейский пролив, вдруг наполнилась смутными очертаниями больших судов, надвигающихся широким фронтом. Высокие мачты и изогнутые носы вражеских триер, проступая из тумана, открывались взору эллинов ряд за рядом. Многие тысячи весел двигали вперед эту вражескую армаду. Увидев корабли эллинов, варвары подняли громкий крик, словно заранее торжествовали победу.
Еврибиад, находившийся на корме «Сатейры», пребывал в глубокой задумчивости. Кормчий Фрасон что-то говорил Еврибиаду, указывая рукой на суда варваров. Еврибиад не слушал его, занятый мыслями о царице Горго, привидевшейся ему во сне.
Горго приснилась Еврибиаду в том одеянии, в каком она провожала царя Леонида в поход к Фермопилам.
Еврибиад полагал, что Горго неспроста посетила его во сне. И мольбы Горго, обращенные к нему, встревожили Еврибиада.