300 спартанцев. Битва при Фермопилах
Овдовевший Мегистий не пожелал жениться снова, хотя женщин, согласных соединить с ним свою судьбу, в Эниадах было немало. Мегистий объявил согражданам, что в его жизни наступает самый важный период, поэтому он уезжает в Лакедемон.
– Прошлым летом я побывал в Эниадах, где до сих пор идут разговоры о том, что акарнанцы лишились своего самого лучшего прорицателя, – рассказывал Симонид Мегистию за полуденной трапезой. – Скажу больше: акарнанцы полагают, что спартанцы просто переманили тебя к себе, друг мой. Кое-кто в Эниадах утверждает, что причина твоего отъезда в Спарту – это печаль по умершей жене. Ответь мне, Мегистий, кто из твоих сограждан прав?
– Не правы ни те ни другие, – после краткой паузы промолвил Мегистий. – Ты же знаешь, Симонид, что спартанцы и в прежние годы звали меня к себе. Я был дружен с царем Клеоменом и его братом Леонидом. Если бы мною двигала корысть, то я еще при жизни царя Клеомена мог бы уехать в Лакедемон. Однако я этого не сделал.
– Вот это-то мне и непонятно, Мегистий, – сказал Симонид. – Ты не поехал в Спарту, когда здесь правил Клеомен. Теперь же, когда Клеомена нет в живых, ты вдруг переезжаешь в Лакедемон, покупаешь здесь дом, добиваешься спартанского гражданства для себя и своего сына. Объясни мне, что побудило тебя к этому?
– Чтобы ответить на твой вопрос, Симонид, придется вернуться к тому времени, когда я случайно столкнулся в Дельфах с Леонидом, – проговорил Мегистий, выдержав еще более долгую паузу. – Клеомен в ту пору еще царствовал в Спарте. Спартанское посольство тогда делало запрос в храме Аполлона относительно каких-то предзнаменований. Смысл запроса сводился к тому, по праву ли занимает царский трон в Спарте Демарат, сын Аристона. С царем Демаратом у Клеомена была давняя вражда. Пифия ответила спартанским послам, что Демарат занимает трон не по праву. Впоследствии лишенный трона Демарат был вынужден бежать в Азию к персидскому царю.
Симонид на какое-то время забыл про кушанья на столе, внимая Мегистию.
– Но суть не в этом, – продолжил Мегистий, отпив вина из чаши. – Тогда же в Дельфах я гадал по внутренностям жертвенного животного, дабы узнать о грядущей судьбе Леонида, который сам попросил меня об этом. Леонид тяготился тем, что вынужден существовать в тени своего могущественного старшего брата. Он желал знать, что ему уготовано Судьбой в будущем. Не знаю почему, но Леонид сразу пришелся мне по сердцу. Поэтому я и согласился открыть ему его будущее.
– Что же тебе открылось в судьбе Леонида после гадания по внутренностям жертвенного животного? – нетерпеливо спросил Симонид.
– Я узнал, что Леониду уготовано Судьбой стать спасителем Спарты и превзойти военной славой не только Клеомена, но и всех царей-агиадов и царей-эврипонтидов, правивших в Лакедемоне за все минувшие годы, – ответил Мегистий.
– Это что-то невероятное! – с сомнением в голосе произнес Симонид. – Клеомен за свою жизнь совершил столько победоносных походов, что Леониду потребуется лет десять непрерывных войн, чтобы хоть отчасти превзойти военной славой своего старшего брата. Я уже не говорю про тех спартанских царей, что правили в Лакедемоне до Клеомена. Леониду понадобится пять жизней, дабы затмить своими победами их славные деяния. Тут что-то не так, Мегистий. Не хочу тебя обидеть, но, боюсь, в этом прорицании ты явно что-то напутал.
– Ты уже не раз имел возможность убедиться, Симонид, что я никогда не ошибаюсь в своих прорицаниях, – спокойно промолвил Мегистий, отщипнув кусочек от ячменной лепешки. – Признаюсь, я сам был изумлен тем, что открылось мне по внутренностям жертвы. К тому же Леонид не столь честолюбив, в отличие от Клеомена. Леонид не похож на человека, смыслом жизни которого является война.
– Я же говорю, тут какая-то неувязка, друг мой, – заметил Симонид. – Если это не твоя ошибка, значит – ошибка божества.
– Остерегись молвить такое про Аполлона Пифийского! – предостерег друга Мегистий. – Вспомни тех людей, кто так или иначе прогневил Феба. Чем это для них закончилось!
– Ты же сам сказал, что Леонид не производит впечатление человека воинственного, – пожал плечами Симонид.
– Внешность и характер Леонида обманчивы, – сказал Мегистий. – Поверь мне, военное дело Леонид знает прекрасно!
– Охотно верю, – усмехнулся Симонид, – ведь Леонид родился и вырос в Спарте.
– Божество сообщило мне, что в царствование Леонида Лакедемону будет грозить смертельная опасность, – задумчиво проговорил Мегистий. – Такого не бывало в прошлом. Никогда еще не было случая, чтобы Спарте грозило полное уничтожение. Вот и получается, если Леонид победит этого грозного врага, то тем самым он не только спасет отечество, но и превзойдет славой всех спартанских царей, правивших в Лакедемоне до него. Улавливаешь, Симонид?
Симонид молча кивнул, но при этом его по-прежнему одолевали сомнения.
– Я вот думаю, какой враг может грозить Спарте полным уничтожением? – пробормотал он, почесав голову. – Такого врага в Элладе просто нет! Мессенцы давным-давно порабощены спартанцами. Аргос хоть и враждебен Спарте, однако для полной победы над спартанцами у него не хватит сил. Элейцы, аркадяне и коринфяне – давние союзники лакедемонян. То же самое можно сказать про мегарцев и эгинцев. Беотийцы никогда не отважатся воевать со Спартой. Локры, фокидяне, этолийцы и акарнанцы слишком слабы и разобщены, чтобы грозить Спарте войной. Есть еще фессалийцы, которые сильны своей конницей, но у них до вражды со Спартой никогда не доходило. К северу от Фессалии обитают полудикие племена, занятые непрерывной междоусобной враждой. До Спарты ли им?
Мегистий внимал Симониду, поглаживая свою аккуратно подстриженную бороду.
– Впрочем, в Элладе есть еще одно государство, стремительно набирающее мощь, – это Афины, – после краткой паузы продолжил Симонид. – В недалеком прошлом спартанцы дважды вторгались в Аттику. Неужели в ближайшем будущем афиняне попытаются разрушить Спарту? Если между афинянами и спартанцами вдруг вспыхнет война, то для меня это станет худшим из бедствий. В Афинах у меня много друзей, а мой самый лучший друг отныне живет в Спарте.
– Я сам пребываю в неведении относительно того могущественного врага, над которым Леониду суждено одержать победу, – со вздохом произнес Мегистий.
– Нельзя ли спросить об этом у богов? – сказал Симонид с некоторой долей досады в голосе.
– Ты же знаешь, что оракулы богов зачастую туманны и двояки, – ответил Мегистий. – Потому-то и существует с незапамятных времен целый клан прорицателей при святилищах богов. Полной истины боги не открывают никогда. И знаешь почему, мой друг?
– Почему? – тут же откликнулся Симонид, жадный до всего таинственного и непонятного.
– Из боязни ошибиться. – По губам Мегистия промелькнула едва заметная усмешка.
– Разве боги могут ошибаться? – усомнился Симонид. – Ведь богам ведомы все мысли и судьбы людей.
– По общепринятому мнению, всевидение богов неоспоримо, – промолвил Мегистий, слегка сощурив свои большие проницательные глаза, – но по существу, и у богов есть право на ошибку. Боги бессмертны, поэтому любая ошибка им ничего не будет стоить. А вот у людей, друг мой, права на ошибку зачастую нет, ибо всякий человек смертен. – Мегистий пригубил вино из чаши и добавил: – Вот и я не имею права ошибаться в своих предсказаниях.
– Стало быть, ты веришь в высокое предначертание судьбы царя Леонида, – сказал Симонид, как бы размышляя вслух и глядя на Мегистия. – Веришь, что Леонид станет спасителем Лакедемона. Так?
– Я знаю, что так и будет, – твердо произнес Мегистий.
– В таком случае я хочу увидеть этого человека, этого любимца Судьбы! – воскликнул Симонид. – Я уже сейчас горю желанием написать в честь Леонида свой самый лучший пеан. Мне еще не доводилось прославлять своими стихами и песнями никого из спартанских царей. И вдруг – такая удача!
– К сожалению, друг мой, сейчас Леонида нет в Спарте, – сказал Мегистий. – Леонид находится с войском на Крите. Там идет война, в которую спартанцы посчитали нужным вмешаться. Но как только царь Леонид возвратится в Спарту, то я непременно познакомлю тебя с ним, – с улыбкой добавил Мегистий.
– Буду ожидать этого момента с величайшим нетерпением! – промолвил Симонид и потянулся к чаше с вином. – Предлагаю выпить за царя Леонида! За его грядущую воинскую славу!
– И за блеск этой славы, который придадут ей твои прекрасные стихи, Симонид! – торжественно вставил Мегистий, желая сделать приятное своему другу-поэту.
Глава четвертая
Нравы лакедемонян
– Как долго ты намерен изображать из себя недотрогу, братец? – В голосе Дафны прозвучали одновременно издевка и раздражение. – Или ты ждешь, что Горго сама станет вешаться тебе на шею?
Леарх посмотрел на сестру с недоумением.
– Ты же сама говорила мне, чтобы я не давал волю рукам, – сказал он. – Ты сама предупреждала меня о том, что Горго не выносит грубости. Или ты забыла сказанное тобой?
– Ничего я не забыла! – огрызнулась Дафна и плотнее притворила дверь.
Леарх только что встал с постели. Он совсем не ожидал увидеть сестру в такую рань, да еще такую рассерженную.
– Что случилось, Дафна? – поинтересовался Леарх. – Объясни мне.
– В твои годы, братец, надо быть решительнее в общении с женщинами! – проговорила Дафна негромко, но с внутренним напряжением. – Ты что, не видишь, какие взгляды бросает на тебя Горго? Не замечаешь, как она печально вздыхает всякий раз, расставаясь с тобой? В таком случае, братец, ты слепец или глупец! Я велела тебе держаться скромно при первых встречах с Горго, чтобы у нее сложилось о тебе благоприятное впечатление. Ты же, как видно, решил, что любовное свидание – это что-то вроде беседы по душам. По-твоему, Горго желает встречаться с тобой, дабы внимать твоему остроумию. Так, что ли?
– Не кричи, – Леарх слегка дернул Дафну за руку, – а то мать услышит.
Дафна и впрямь разговаривала слишком громко, возмущение переполняло ее.
– Тебе Горго неприятна, что ли? – Дафна вперила в брата свой пристальный взгляд, уперев руки в бока. – Ты же сам восхищался ее талией, грудью, бедрами и волосами. Это было сразу после твоей первой встречи с Горго. Я надеялась, что ты в дальнейшем поведешь себя увереннее в общении с Горго, перейдешь к поцелуям… и так далее. Но ты, братец, так ни на что и не решился! Хотя я оставляла тебя наедине с Горго, а сама уходила во внутренний дворик.
– По-твоему, это просто – затащить царицу в постель! – сердито зашипел на сестру Леарх. – Думаешь, это легко – приставать к Горго с поцелуями!
– А что тут сложного? – Дафна пожала плечами. – Горго такая же женщина, и она ждет от тебя ласк, а не болтовни!
– Не могу я так… – выдавил из себя Леарх, смущенный яростным напором сестры.
– Как так? – резко спросила Дафна.
– Вот так, сразу… – Леарх нервно заходил по комнате. – Надо, чтобы Горго привыкла ко мне, а я – к ней.
– Ты с ума сошел, братец! – рассердилась Дафна. – Куда еще тянуть?! Леонид вот-вот вернется в Спарту! Если сегодня же вечером ты не затащишь Горго в постель, то я не знаю, что с тобой сделаю, Леарх!
Тон сестры вогнал бедного Леарха в краску. Он втайне надеялся, что у него с Горго не дойдет до интимной близости и к моменту возвращения Леонида в Спарту эти тайные встречи с Горго так или иначе прекратятся. Леарх мог позволить себе лишь помечтать о том, как он целует и раздевает Горго, как переносит ее на ложе. На деле же, всякий раз встречаясь с царицей, Леарх робел от одного ее взгляда. Он не отваживался даже прикоснуться к Горго, не говоря уже о том, чтобы поцеловать ее. Благодаря частым тайным встречам с Меланфо кипение страсти в Леархе неизменно находило выход. С Меланфо Леарху было намного проще, несмотря на большую разницу в возрасте. Меланфо, не отвлекаясь на разговоры, всегда начинала раздеваться первой. По своей наивности Леарх полагал, что имеет полную власть над Меланфо, на самом же деле это Меланфо покорила его своей страстностью.
Меланфо жила теперь в доме Эвридама, а ее собственный дом стал для нее местом свиданий с Леархом.
Уходя, Дафна еще раз повторила Леарху, что нынче вечером Горго должна очутиться у него в объятиях.
– Я уже сообщила Горго, что ты переполнен вожделением к ней, – сказала Дафна. – Так что действуй, братец! И не вздумай отступать при виде наготы Горго!
Повинуясь строгому распорядку дня, установленному для него педономами, Леарх после легкого завтрака отправился на стадий. Наступила пора ежедневных тренировок. Грядущее свидание с Горго и то, что на этом свидании с царицей ему уже не отделаться дружеской беседой, выбивало Леарха из душевного равновесия.
Педономы остались недовольны тем результатом, какой показал Леарх в трех забегах на разные дистанции, хотя в пару с ним ставили не самых лучших бегунов.
– Время восстановления сил прошло, друг мой, но, как мы видим, это время не пошло тебе на пользу, – сказал Леарху старший педоном. – Уж не болен ли ты?
Леарх признался, что в последние три ночи плохо спал, не уточнив при этом, что виной тому были любовные утехи с Меланфо.
Однако старший педоном и сам обо всем догадался.
– Скажи своей подружке, друг мой, что до начала Немейских игр ей придется обойтись без твоих объятий, – строго произнес воспитатель, погрозив Леарху пальцем. – Иначе не видать тебе венка на Немейских играх.
В разговор вступили младшие педономы, которые советовали Леарху отказаться от всех излишеств, одновременно рассуждая о том, какие изменения нужно внести в тренировки Леарха, дабы он поскорее обрел прежнюю выносливость и скорость на дистанции. Педономы не скрывали от Леарха, что не только они, но и власти Лакедемона, и все спартанские граждане ожидают от него в Немее только победы.
– Это большая честь для тебя, друг мой, – молвил старший педоном, положив свою тяжелую руку Леарху на плечо. – Я знаю, ты достоин этой чести. Ты доказал это своей победой на Олимпийских играх.
«Знали бы вы, уважаемые, какой чести я удостоюсь сегодня вечером! – думал Леарх, вяло кивая на все замечания педономов. – Достоин ли я такой чести? Не уроню ли я себя в глазах Горго?»
* * *Все прежние страхи вновь овладели Леархом в этот вечер. Его опять охватил волнительный трепет при виде Горго, такой красивой, что от нее было трудно отвести взгляд. Царица была одета в сиреневый пеплос. Ее гибкий стан был обвязан двумя поясами: один пояс был на талии, другой под грудью. Черные волосы Горго были уложены в прическу с завитыми локонами на лбу и на висках, с ниспадающим на спину пышным длинным хвостом.
От волнения у Леарха мысли путались в голове, беседа с царицей у него никак не клеилась. А тут еще Дафна, бросив фразу, мол, она здесь явно лишняя, удалилась из комнаты. Смутившийся Леарх и вовсе замолк. Ему казалось, что Горго не просто смотрит на него, но явно ожидает, когда же он приступит к тому, ради чего, собственно, и произошла эта встреча. Просто приблизиться к Горго и начать ее целовать казалось Леарху верхом бестактности. Придумать же некую словесную прелюдию Леарх был не в состоянии, ибо над ним довлела боязнь показаться царице смешным и неловким.
Затянувшуюся паузу нарушила Горго. Она вдруг сказала:
– Леарх, хочешь, я спою тебе?
Юноша ответил согласием, восхитившись в душе чуткостью и благородством царицы.
Горго взяла в руки небольшую арфу. С этим инструментом иногда баловалась Дафна, чтобы развеять скуку или подыграть поющим подругам во время какого-нибудь застолья.
До этого Леарх не слышал, как поет Горго, он даже не подозревал, что царица столь замечательно умеет играть на арфе.
Изумительная мелодия, родившаяся из звучания струн, пленила Леарха. Позабыв про свое смущение, Леарх внимал пению Горго, не сводя с нее своих зачарованных глаз. В этой песне говорилось о несчастной любви нимфы Номии к пастуху Дафнису, сыну бога Гермеса. Простая, в общем-то, история была изложена такими проникновенными стихами, положенными на музыку, что Леарх вдруг ощутил в себе прилив необычайной нежности к Горго.
Когда песня была допета Горго до конца, Леарх попросил ее спеть еще что-нибудь.
Горго улыбнулась, польщенная тем, что ее пение понравилось Леарху. Царица спела еще одну лирическую песню, потом еще одну…
Леарх был готов слушать ее бесконечно.
Томимая беспокойством Дафна, прогуливаясь во внутреннем дворике, сначала обрадовалась, услышав пение Горго. Дафна была уверена, что это тонкий ход царицы с целью воодушевить Леарха на смелые действия, ведь песня была о любви, пусть и несчастной. Но когда за первой песней Горго прозвучала другая, а затем третья, то в Дафне заговорила досада. Ей стало ясно, что пение Горго явно пришлось по душе Леарху, который не постеснялся попросить царицу исполнить что-нибудь еще, и та не посмела ему отказать в этом.
После третьей песни, исполненной Горго, наступила продолжительная пауза.
Дафна облегченно перевела дух и посмотрела на темные небеса, усыпанные мириадами звезд.
Ночь была полна шорохов опадающих листьев. Зима в этом году явно запаздывала.
Наконец, терпение Дафны иссякло. Она решительно направилась в дом.
«Если Леарх опять развлекает Горго пустой болтовней, позабыв о главном, то я просто надаю ему пощечин!» – мысленно сказала себе Дафна.
Войдя в женский мегарон, Дафна затаила дыхание, ее шаги стали легкими, почти бесшумными. Дафна кралась, как пантера к затаившимся в зарослях ланям. Тишина в женских покоях удивила и насторожила Дафну.
Вот и комната, где Дафна оставила брата наедине с царицей.
Оттуда не доносилось ни звука.
«Заснули они, что ли? – промелькнуло в голове у Дафны. – А может, их там уже нет?»
Осторожно отдернув входной полог, Дафна вступила в обширный покой, воздух в котором был нагрет раскаленными углями, насыпанными в большую бронзовую жаровню, стоящую на треноге. Стулья, на которых сидели Леарх и Горго, были пусты. На одном из стульев лежала арфа.
Дафна прошла в глубь комнаты и невольно замерла на месте.
Она увидела шевелящиеся силуэты двух обнаженных фигур на фоне белой занавески, за которой стояло ложе. Благодаря огоньку светильника расположившиеся на ложе Леарх и Горго были хорошо видны Дафне, находившейся в тени.
Царица и юноша сидели на постели и с упоением целовались. При этом их руки ласкали нагие тела друг друга.
От увиденного Дафну переполнила бурная радость.
«О Афродита, – подумала Дафна, пятясь к выходу, – благодарю тебя за то, что ты все же соединила на ложе любви моего брата и царицу Горго!»
* * *Первую жену царя Леонида звали Мнесимахой. За пятнадцать лет супружества Мнесимаха родила Леониду двух сыновей и двух дочерей. Сыновья Леонида и Мнесимахи умерли еще малолетними, зато их дочери росли крепкими и необычайно красивыми. Старшей, Дориде, недавно исполнилось четырнадцать лет, младшей, Пенелопе, было тринадцать.
Леонид взял в жены Мнесимаху, повинуясь воле старшего брата, который желал породниться с древним спартанским родом Талфибиадов, из которого происходила Мнесимаха. Род Талфибиадов вел свое происхождение от легендарного Талфибия, глашатая Агамемнона. Всем мужчинам из этого рода было предоставлено право занимать должность государственных глашатаев.
Мнесимаха была хорошей женой Леониду. У них была очень дружная семья. Заняв царский трон Агиадов и принужденный эфорами взять в жены племянницу Горго, Леонид тяжело переживал свой развод с Мнесимахой. Однако не подчиниться эфорам Леонид не мог. Горго родила Леониду долгожданного сына. Тем не менее Леонид не был счастлив с нею. Сердце Леонида постоянно стремилось к Мнесимахе и дочерям, которые жили на соседней улице.
Мнесимаха так и не вышла замуж вторично, хотя эфоры и гармосины предлагали ей самой выбрать любого вдовца из числа знатных лакедемонян. Мнесимаха продолжала любить Леонида столь же сильно, как и Леонид любил ее.
Власти Спарты закрывали глаза на то, что Леонид, по сути дела, имеет две семьи. Ни для кого в Спарте не было тайной то, что Леонид чаще делит ложе с Мнесимахой, нежели с Горго. Дом Мнесимахи оставался родным для Леонида, в отличие от дома, где он жил с Горго.
Ни старейшины, ни эфоры не порицали Леонида за его сильную привязанность к Мнесимахе, понимая, что они могут властвовать над людьми силою данного им закона, но над людскими сердцами им властвовать не дано. Спартанская знать была признательна Леониду за его лояльность к правящим знатным родам, которые путем заговора расправились с его старшим братом. Леонид мог бы возмутить спартанское войско и жестоко отомстить за смерть Клеомена, но он не сделал этого, не желая ввергать Спарту в гражданскую смуту. Помня об этом, спартанская знать неизменно выказывала Леониду свое уважение и не чинила ему препятствий в его отношениях с Мнесимахой.
Спартанские власти выдали Горго замуж за Леонида лишь потому, что они прекрасно знали, какой сильной жаждой мести за подло погубленного отца пылает ее сердце. Если бы Горго стала женой Леотихида, с которым она была помолвлена, то можно было не сомневаться, что в скором времени слабохарактерный Леотихид стал бы послушным орудием в руках умной и властной дочери Клеомена. Кто знает, на какие крайности отважился бы Леотихид под влиянием мстительной Горго. На Леонида же чары Горго не действуют. Леонид всегда сначала думает, прежде чем что-то сказать или сделать.
Вернувшись с Крита, Леонид ненадолго заглянул к Горго, чтобы повидать своего трехлетнего сына. Затем Леонид отправился к Мнесимахе, сказав Горго, что не вернется до завтрашнего утра.
Проводив Леонида к Мнесимахе, Горго поспешила к Дафне.
– Разыщи Леарха и скажи ему, что я жду его у себя дома, как только стемнеет, – промолвила Горго, едва обменявшись с Дафной приветствиями.
Подруги стояли в полутемном коридоре, ведущем в мужской мегарон. Пройти дальше Горго не пожелала.
– А как же Леонид? – шепотом спросила Дафна.
– Леонид на всю ночь ушел к Мнесимахе, – так же тихо ответила Горго. – Скажи Леарху, что ему нечего опасаться. Скажи ему, что я… Ну, ты сама знаешь, что ему следует сказать!
Дафна понимающе закивала.
– Благодарю тебя! – Горго порывисто прижала Дафну к себе.
* * *А у Дафны между тем было плохое настроение. Горго не заметила этого, поскольку она виделась с ней накоротке и в полумраке. Когда Дафна пришла в дом к своей матери, чтобы встретиться с братом, то ее унылый вид сразу всем бросился в глаза.
Астидамия пожелала узнать, почему ее дочь такая хмурая. И это в день возвращения ее любимого супруга из похода!
– Не отмалчивайся, Дафна, – молвила дочери Астидамия. – Говори, что случилось! Я должна знать про твои неприятности.
– Ах, мама! – Дафна тяжело вздохнула. – Не знаю, как и сказать тебе об этом.
– Говори, как есть, – настаивала Астидамия. – Я хочу разделить твою печаль.
– И я хочу того же, – вставил Леарх, появившийся из другой комнаты. – Не таись от нас, Дафна.
Дафна уселась на стул и, собравшись с духом, произнесла:
– Дело в том, что мой муж вернулся из похода с ранением… в спину.
Повисла недолгая гнетущая пауза, во время которой мать и сын обменялись тревожным быстрым взглядом.
– Трудно поверить в это, – пробормотала Астидамия.
– И что, рана глубокая? – участливо спросил Леарх.
– Глубокая, – не глядя на брата, ответила Дафна. – Я сама меняла повязку Сперхию. Заметно, что рана от копья.
– Что Сперхий-то говорит? – поинтересовалась Астидамия.
– Ничего он не говорит! – раздраженно промолвила Дафна. – Только ругается и пьет вино. Он лишь обмолвился, что боевой строй не покидал и от врага не бежал.
– Не печалься, дочь моя, – ободряюще проговорила Астидамия. – В сражении всякое случается. Важно, что Сперхий не покинул своих соратников на поле битвы. Эфоры и старейшины непременно учтут это.
– Учтут или нет, но лохагом Сперхию уже не быть, – мрачно сказала Дафна.
Возразить на это не осмелились ни Леарх, ни Астидамия.
В Спартанском государстве военная доблесть считалась важнейшей добродетелью граждан. Смерть на поле сражения была почетна для любого спартанца. С юных лет спартанцев воспитывали не отступать ни перед каким врагом, поэтому любые ранения в спину воспринимались властями Спарты как свидетельство трусости, даже если раненый в спину воин не покидал боевой строй фаланги. Спартанцев, получивших рану в спину, не ограничивали в гражданских правах, но им строжайше запрещалось занимать командные должности в войске.
Честолюбивая Астидамия в душе была сильно раздосадована тем, что ее зять Сперхий из-за случайного ранения в спину будет вынужден из военачальников перейти в простые воины. Это, в свою очередь, лишает Сперхия возможности в будущем занять кресло эфора. Да и будущие дети Сперхия и Дафны могут лишиться кое-каких привилегий по вине их отца, получившего в битве такую неудачную рану.
Однако не в характере Астидамии было мириться с жизненными невзгодами. С присущей ей настойчивостью Астидамия принялась убеждать Дафну, чтобы та немедленно поговорила с Горго.