300 спартанцев. Битва при Фермопилах

Глава пятая

Леонид и Клеомброт

В это зимнее утро Симониду наконец-то посчастливилось познакомиться с царем Леонидом и с его родным братом Клеомбротом. Мегистий привел Симонида домой к Леониду, к которому в это время ненадолго заглянул Клеомброт.

Для своих пятидесяти лет Леонид выглядел очень моложаво благодаря своему статному сложению. Крутые мускулы играли на его мощной груди, на широких плечах и длинных руках. Царь был одет в неброский короткий хитон из шерстяной ткани.

Сочетание мужественности и благородства было заметно во взгляде Леонида, в росчерке его губ, в каждой черточке его загорелого лица. Длинные вьющиеся волосы царя имели светло-пепельный оттенок. Его короткая борода была заметно светлее волос на голове. Усов царь не носил, как и все мужчины в Спарте.

Эта особенность во внешнем облике спартанцев сразу бросилась в глаза Симониду, едва он прибыл в Лакедемон.

Если борода издревле ассоциировалась у эллинов с мудростью и мужественностью, то усы воспринимались эллинами как нечто несоответствующее возвышенному образу свободного и благородного человека. Эллины давно подметили, что во всех варварских племенах мужская часть населения отращивает длинные усы и очень гордится ими. По этой причине, дабы подчеркнуть свое внешнее отличие от варваров, эллины на заре своей истории отказались от ношения усов.

В нынешние времена, когда варварский мир уже не казался эллинам скопищем диких и кровожадных людей, когда эллины почерпнули немало полезного для себя у презираемых ранее варваров, изменилось и их отношение к существующим некогда запретам. Во времена Симонида во всех государствах Греции мужчины уже не считали зазорным носить усы, следуя давно установившейся новой моде. И только Спарта оставалась последним архаическим островком, где ношение усов было запрещено законом. Спартанцы и поныне считали себя выше варваров, причем до такой степени, что всякое сходство с варварами воспринималось в Лакедемоне недопустимым и оскорбительным.

Принимая власть, эфоры первым делом объявляли войну илотам и отдавали через глашатая приказ всем гражданам Спарты сбрить усы.

Об этом Симонид узнал от Мегистия, который тоже брил усы, поскольку жить среди спартанцев и не подчиняться их законам было невозможно.

С древних же времен спартанцы сохранили обычай носить длинные волосы. Спартанский законодатель Ликург полагал, что пышная шевелюра к лицу всякому воину.

Это утверждение древнего законодателя Симонид не мог не вспомнить, глядя на Леонида и Клеомброта. И тому и другому были очень к лицу длинные волосы. Если в правильных чертах Клеомброта, в его открытой улыбке, в блестящих голубых глазах было некое сходство с Аполлоном, прекрасным сыном Зевса, то в чертах лица Леонида, в его прямом носе, сильной шее и твердом взгляде можно было узреть сходство с Аресом, богом войны.

У Симонида было такое чувство, что он сидит и беседует не с обычными людьми, но с ожившими статуями богов, которые ему довелось увидеть в Коринфе, в мастерской у одного известного ваятеля. Этот скульптор создавал статуи богов из мрамора и бронзы, облаченными в старинные архаические одежды, со старинными прическами и без усов. Боги не могут меняться, как люди, ибо эллинские боги вряд ли позаимствуют у варварских богов их стиль причесок или покрой одежд. Так рассуждал тот коринфский ваятель, поклонник старины. Еще ваятель восхищался Спартой, где, по его мнению, живут истинные эллины, не испорченные чуждыми веяниями.

Все познается в сравнении. Оказавшись в Спарте, Симонид в полной мере оценил правоту слов коринфского ваятеля. Несомненно, спартанцы сильно отличаются от афинян и коринфян, от всех прочих эллинов. Весь уклад их жизни пронизан древними обычаями, отступать от которых спартанцам было запрещено законом.

Симонид был поражен простотой обстановки жилища царя Леонида. Дом, доставшийся Леониду в наследство от старшего брата, выглядел довольно ветхим. Пол кое-где просел, на стенах были видны глубокие трещины от частых в этих местах землетрясений. Колонны портика потемнели от времени, омытые многими дождями и опаленные солнцем. По словам Мегистия, эти колонны были изготовлены из дубовых стволов при помощи одного топора.

Потускневшие росписи на стенах носили печать той старинной художественной школы, которая давно была предана забвению нынешним поколением греческих живописцев.

В разгар беседы вдруг появился царский посыльный. Это был Ликомед, сын Мегистия, который сообщил Леониду, что эфоры позволяют ему сегодня вечером отужинать у себя дома, чтобы Симонид не испытывал неудобств. Такое же разрешение Ликомед передал и Клеомброту.

Вскоре пожаловали в дом Леонида молчаливые слуги из дома сисситий, которые принесли доли от общей трапезы для Леонида и Клеомброта.

Симонид, повидавший на своем веку немало правителей и просто богатых людей, часто разделявший с ними застолье, был несказанно удивлен скромностью ужина в доме спартанского царя. На столе на плоских глиняных тарелках были разложены еще теплые ячменные лепешки с тмином, порезанный тонкими ломтиками козий сыр, сушеные фиги. Для возбуждения аппетита, как и повсюду в Элладе, были поданы соленые оливки.

Любопытство взыграло в Симониде при виде какого-то черного горячего варева с довольно неприятным запахом. Слуги наполнили этим варевом две глубокие глиняные тарелки и поставили их на стол перед Леонидом и Клеомбротом.

Леонид пригласил к столу и Ликомеда, которому слуги тоже подали черную похлебку в глиняной миске. Видя это, Симонид шепотом спросил у сидящего рядом с ним Мегистия, почему этой черной похлебкой не угощают их.

– Друг мой, эта пища не для нас с тобой, – негромко ответил Мегистий. – Эта еда только для спартанцев.

– Однако твой сын ест этот черный суп. – Симонид кивнул на Ликомеда, который бойко орудовал ложкой, склонившись над своей тарелкой.

– За время, проведенное в Спарте, мой сын привык к пище спартанцев, ведь он молод и крепок, в отличие от нас с тобой, – сказал Мегистий. – Я же так и не смог привыкнуть к похлебке из бычьей крови, да извинят меня присутствующие за этим столом.

При последних словах Мегистий посмотрел на Леонида и его брата, которые вкушали черный суп с не меньшим аппетитом, чем Ликомед. Леонид чуть заметно кивнул Мегистию, давая ему понять, что с пониманием относится к его словам.

– Я слышал об этой знаменитой похлебке из бычьей крови, которую приготовляют только в Лакедемоне и больше нигде, – с неким вызовом в голосе промолвил Симонид. – Я хочу ее попробовать. Здесь и сейчас.

Мегистий от услышанного чуть не поперхнулся косточкой от оливы.

– Ты с ума сошел! – зашипел он на Симонида. – Эта пища не для твоего желудка!

– Я не могу, оказавшись в Спарте, не попробовать черную похлебку, – упрямо заявил Симонид.

– Что ж, желание гостя для нас – закон, – проговорил Клеомброт, переглянувшись с Леонидом.

По знаку Клеомброта молодой раб вылил из котла в тарелку остатки черного супа и осторожно поставил это еще теплое блюдо на стол перед Симонидом. Ликомед протянул Симониду медную ложку в виде львиной лапы.

Мегистий опасливо отодвинулся от Симонида, когда тот погрузил ложку в черное варево. При этом на лице у Мегистия появилось насмешливо-язвительное выражение. Мол, ты хотел этого, вот и получи, приятель!

Симонид бесстрашно отправил ложку с черным супом себе в рот и с видимым усилием проглотил ее содержимое. После чего Симонид откусил кусок от ячменной лепешки и тщательно разжевал его. Вторая ложка с черной похлебкой была проглочена Симонидом с еще большим усилием. После третьей ложки со спартанским варевом Симонид закашлялся, прикрыв рот ладонью.

– Теперь ты убедился в правоте моих слов, – не без ехидства заметил Мегистий после того, как Симонид немного отдышался.

– Убедился, – хрипло проговорил Симонид, отодвигая от себя тарелку с черной похлебкой.

Решимость Симонида отведать исконного спартанского блюда произвела благоприятное впечатление на Леонида и его брата. Они поведали Симониду, что вот так сразу еще никому не удавалось съесть хотя бы полтарелки супа из бычьей крови. Самих спартанцев приучают к этой пище постепенно, начиная с тринадцати лет. Женщины в Спарте и вовсе не обязаны вкушать эту черную похлебку.

– Это еда для воинов, – молвил Симониду Клеомброт. – Черная похлебка быстро восстанавливает силы и надолго утоляет голод. Однако в походных условиях мы этот суп не едим, чтобы секрет приготовления этого кушанья случайно или с умыслом не достался чужеземцам.

– Повара, которые приготовляют черную похлебку, не имеют права покидать Лаконику, – добавил Леонид.

После ужина Леонид и его гости перешли из трапезной в центральную комнату мужского мегарона. Здесь они продолжили беседу, одновременно угощаясь вином из серебряных чаш. В помещении были зажжены светильники, так как за окнами сгустились сумерки.

Внезапно до слуха Симонида донесся нежный женский голос, поющий грустную песню под мелодичные переборы струн кифары. Симонид завертел головой по сторонам: песня звучала где-то совсем рядом.

– Это поет Горго, моя жена, – сказал Леонид, заметив беспокойство Симонида.

– Какое дивное пение! – восхитился Симонид, понимавший толк в музыке. – Царь, не покажется ли дерзостью с моей стороны, если я попрошу твоего дозволения пригласить Горго сюда к нам? Пусть она споет для нас.

– Твоя просьба выполнима, Симонид, – промолвил Леонид, повелев слуге пригласить Горго в мужской мегарон.

Едва слуга скрылся за дверью, Клеомброт негромко обронил, обращаясь к Леониду:

– Пожелает ли эта гордячка петь для нас? Я думаю, Горго вообще не выйдет к нам!

– Прибежит! – усмехнулся Леонид. – Примчится, когда узнает, что у меня в гостях знаменитый Симонид. Вот увидишь, брат!

– Да будет тебе известно, друг мой, Горго обожает поэзию. – Клеомброт повернулся к Симониду: – Поэты для нее поистине высшие существа!

– Мне приятно это слышать, – сказал Симонид.

Мужской смех, звучавший в мегароне, был так заразителен, что Горго, появившаяся в дверях, в нерешительности замерла на месте.

Леонид, подойдя к жене, представил ей Симонида, сделав широкий жест в его сторону.

Симонид поднялся со стула.

– Приветствую тебя, Симонид! – сказала Горго, при этом ее щеки слегка зарделись. – Для меня большая радость встретиться с тобой.

Симонид с чувством продекламировал стихотворное приветствие, мигом сложившееся у него в голове. Суть приветствия сводилась к тому, что, услышав пение Горго, Симонид был приятно поражен прекрасной гармонией звуков, а теперь, увидев Горго, он поражен еще больше ее внешней прелестью.

Горго одарила Симонида взглядом, полным признательности.

Царица вышла к гостям в темно-вишневом пеплосе, расшитом по нижнему краю золотыми нитками. Ее голова была украшена пурпурной диадемой. В руках Горго держала небольшую кифару.

Леонид без долгих предисловий попросил Горго порадовать Симонида своим пением.

– Пусть твоя песня, Горго, сгладит впечатление Симонида о нашей черной похлебке, – добавил Леонид с добродушной улыбкой.

– Вы что же, угощали Симонида этой гадостью?! – недовольно воскликнула Горго, переводя взгляд с мужа на Клеомброта и обратно. – Да как вы могли?! Нашли, чем порадовать гостя!

Леонид и Клеомброт, перебивая друг друга, принялись оправдываться перед Горго. Симониду пришлось прийти им на помощь, чтобы смягчить гнев юной царицы.

Затем наступило истинное волшебство, когда Горго уселась на стул, пробежала пальцами по струнам кифары и запела немного печальную песню о круговороте звезд в ночных небесах, об обрывках снов, тревожащих сердца влюбленных… Как похожи хороводы танцующих людей на светящиеся в ночи хороводы звезд, пела Горго. Как легко порой боги обрывают нить чьей-то судьбы, и как трудно зачастую связать две нити в одну. Поэтому жизнь многих мужчин и женщин более напоминает обрывки судеб, обрывки снов и череду разочарований.

Симонида так захватило вдохновенное пение Горго, что он позабыл обо всем на свете. Его романтическая душа вдруг расправила крылья, в груди у него разлилось волнительное томление, а на глазах выступили слезы. Ведь и ему не посчастливилось соединить свою судьбу с женщиной, способной тонко чувствовать прекрасное, сочетающей в себе восхитительную душевную гармонию с изумительным внешним совершенством.

Симонид знал по своему жизненному опыту, что таких женщин на свете очень мало, но они есть. И Горго, несомненно, была из их числа.

Когда песня отзвучала и смолкли последние аккорды струн кифары, то оказалось, что Симонид стал единственным из слушателей, которого пение Горго восхитило до глубины души. Леонид сидел с непроницаемым лицом. С таким же каменным спокойствием на лице пребывал и Клеомброт. Юный Ликомед больше любовался станом Горго, нежели внимал ее пению. Он, видимо, еще не дорос до высоких чувств и переживаний. Мегистий хоть и слушал пение царицы со вниманием, тем не менее он нисколько не проникся смыслом этой глубоко чувственной песни.

Симониду пришлось одному рассыпаться в похвалах, превознося дивный голос Горго, ее умение чувствовать музыку и извлекать из струн кифары замечательный звукоряд.

Горго и Симонид, несмотря на большую разницу в возрасте, вдруг ощутили взаимное притяжение. Эта песня словно протянула между ними невидимую нить взаимной симпатии. Так всегда бывает, когда встречаются две родственные натуры, мысли и чувства которых совпадают во многом, если не во всем.

Симонид спросил у Горго, на чьи стихи положена эта музыка. Горго ответила, что это стихи Сафо. Поэт и царица заговорили о знаменитой лесбосской поэтессе, совсем забыв про окружающих.

Однако поговорить им не дали.

– Будем считать это распевкой голоса, – сказал Клеомброт, обращаясь к Горго. – Видишь, как понравилась Симониду эта слезливая песенка. Теперь исполни-ка наш любимый с Леонидом пеан в честь Геракла, чтобы Симонид по достоинству оценил настоящее песенное искусство.

– Давай, Горго! – поддержал брата Леонид. – Грянь нам «Хвалу Гераклу»!

Судя по лицу Горго, на котором отразились все оттенки презрительного неудовольствия, ей совсем не хотелось исполнять этот пеан. И все же Горго подчинилась с видом уязвленной гордости. Кифара вновь ожила у нее в руках. Под сводами мегарона зазвучал торжественный гимн, прославляющий подвиги величайшего из героев Эллады.

Горго взяла слишком высокую тональность, поэтому для перехода к следующей строфе ей не хватило воздуха. Эту оплошность Горго мигом исправили Леонид и Клеомброт, которые дружно подхватили песню, исполнив прекрасный рефрен на два голоса. Оба обладали мягким басом и хорошо чувствовали ритм мелодии. Мегистий принялся выстукивать дробные рулады на медном подносе, отлично выдерживая такт. В руках у Ликомеда появилась флейта, дивные трели которой гармонично вплелись в общий музыкальный фон.

Нежный голос Горго был почти не слышен, заглушаемый могучим пением Леонида и Клеомброта, которые даже поднялись со скамьи, увлекшись исполнением своего любимого пеана. Они ни разу не сбились, ни разу не ошиблись ни в паузах, ни в тональности. Дабы столь замечательно петь на два голоса, нужно было иметь не только сильное дыхание, но и основательную музыкальную школу за плечами.

Впечатлительный Симонид был совершенно потрясен и этим пеаном, и тем, как Леонид и Клеомброт, при своей грубоватой внешности, исполняют этот сложный по своей музыкальной ритмике гимн, рассчитанный скорее для хора, а не для двух-трех певцов.

Когда отзвучал последний торжественный ном, Леонид и Клеомброт вновь сели на скамью, весьма довольные тем, что не ударили в грязь лицом перед столь взыскательным слушателем, как Симонид.

– За такое отменное пение вы оба удостоились бы победного венка на любом мусическом состязании. Я убежден в этом! – с искренним восхищением промолвил Симонид, обращаясь к Леониду и его брату. – Не будь вы оба военачальниками, я смело предложил бы вам всерьез заняться пением. Где вы научились так изумительно петь?

– Этому мы научились в Спарте, – ответил Леонид.

А Клеомброт добавил:

– В Лакедемоне юношей обучают не только владению оружием, но и музыке, пению и танцам.

– Не забывай, Симонид, ведь Лакедемон – родина Алкмана, Фриннида и Терпандра, – не без гордости в голосе заметил Леонид.

– О, теперь я об этом никогда не забуду, царь! – восторженно проговорил Симонид.

– Ты ошибаешься, Леонид, – с нескрываемым раздражением вставила Горго. – Терпандр родился на острове Лесбос. В Спарту он переселился уже зрелым мужем.

– Пусть Терпандр появился на свет на Лесбосе, но отчизной ему стала Спарта, – вступился за брата Клеомброт. – Терпандр прославился как музыкант именно в Спарте. Он и похоронен здесь.

Симониду стало как-то неловко перед Горго за свои восторги от пения Леонида и Клеомброта, поэтому он попросил царицу спеть что-нибудь еще.

К просьбе Симонида присоединился Клеомброт, который стал уговаривать Горго исполнить пеан в честь Гераклидов, предков спартанских царей. Об этом же попросил жену и Леонид.

Горго уступила просьбам, однако выражение ее лица при этом было довольно мрачное. Было заметно, что подобные песни ей явно не по душе.

Гимн Гераклидам начинался с торжественной просодии, когда кифара и флейта вступают одновременно, поэтому Ликомед заиграл на флейте в тот же миг, едва струны кифары зазвенели под пальцами Горго.

Царица пропела лишь вступление, дальше песню вновь подхватили Леонид и Клеомброт. В пеане говорилось о долгих скитаниях потомков Геракла перед тем, как они захватили Лаконику, основав здесь свое царство. Это был воинственно-патриотический гимн мужеству и целеустремленности древних основателей Спартанского государства.

Этот пеан Симонид услышал впервые в жизни. Судя по музыкальному звукоряду и метрике строф, это был очень древний гимн. Быть может, подумалось Симониду, этот пеан был сочинен еще при первых царях Спарты.

Неожиданно струны кифары смолкли, из-за этого сбилась с музыкального ритма и флейта.

Клеомброт раздраженно повернулся к Горго:

– В чем дело?

– Я устала и хочу спать, – с холодным спокойствием заявила Горго и поднялась со стула.

Клеомброт с кривой ухмылкой взглянул на Леонида, как бы говоря ему взглядом: «Полюбуйся на свою капризную женушку! Вот что она себе позволяет!»

Леонид попытался убедить Горго доиграть пеан до конца.

– Мы ведь поем сейчас не для того, чтобы досадить тебе, но из желания сделать приятное Симониду, – сказал царь.

Но Горго была непреклонна.

Поняв, что уговорить Горго ему не удастся, Леонид принес свои извинения Симониду за столь резко прерванный пеан.

Симонид в вежливых выражениях заверил Леонида, что он вовсе не в обиде за это ни на него, ни тем более на его прелестную жену.

– Я тоже хочу извиниться перед Симонидом, но не здесь, – промолвила Горго и направилась к дверям, поманив смущенного кеосца за собой.

– Иди, иди за ней, Симонид! – с усмешкой сказал Клеомброт. – Когда еще тебе посчастливится услышать извинения из уст спартанской царицы!

Оказавшись наедине с Горго в полутемном смежном помещении, откуда одна дверь вела во внутренний дворик, а другая на женскую половину дома, Симонид почувствовал, что царица взяла его за руку. Он ощутил ее внутреннее волнение, поэтому невольно заволновался сам.

Попросив у Симонида прощения за недопетый по ее вине гимн в честь Гераклидов, Горго вдруг заговорила о спартанском юноше Леархе, который этим летом стал победителем в пентатле на Олимпийских играх и должен был поехать на зимние Немейские игры, чтобы состязаться в двойном беге.

– Я хочу попросить тебя, Симонид, сочинить эпиникию в честь Леарха, – промолвила Горго, запинаясь от волнения, – если конечно… он победит. Я готова заплатить тебе, сколько скажешь.

– Этот юноша твой родственник, царица? – поинтересовался Симонид.

– Нет, он не родственник мне, – тихо ответила Горго. – Просто я очень люблю его!

Это признание Горго растрогало Симонида до глубины души. В этот миг Симониду стало ясно, какая глубокая пропасть разделяет Горго и Леонида. И причина этого даже не в их возрастном неравенстве. Горго просто создана для мужчины иного душевного склада, чем Леонид.

– Я обязательно поеду на Немейские игры, царица, – сказал Симонид. – И если боги даруют Леарху победу в двойном беге, то я непременно сочиню эпиникию в его честь. Денег за это я с тебя не возьму, царица. Твое доброе расположение ко мне есть лучшая награда для меня!

Наклонившись, Симонид поцеловал руку Горго.

Глава шестая

Леотихид, сын Менара

Так получилось, что Немейские игры совпали с приездом в Спарту послов с острова Родос.

Царь Леонид, поначалу горевший желанием поехать в Немею, изменил свое намерение, узнав, что за беда вынудила родосцев просить помощи у спартанцев.

Двое родосских послов в присутствии эфоров, старейшин и обоих спартанских царей рассказали о бесчинствах, творимых персами на острове Родос:

– Родосская знать унижена тем, что персы взяли в заложники высокородных дочерей и превратили их в наложниц, а юношей-заложников персы обратили в евнухов, – перечисляли свои обиды родосские послы. – Наши сограждане лишились боевых кораблей. Персы отняли у нас даже заготовленный корабельный лес. Персидский царь обложил Родос высокой денежной податью, и это несмотря на то, что родосцы не принимали участия в Ионийском восстании. Граждане Родоса тайно сошлись с эллинами, живущими на острове Кос, предложив им поднять восстание против варваров. Косцы выразили готовность начать войну с персами при условии, что в этой войне их поддержит Спарта. Народное собрание родосцев постановило просить помощи у спартанцев, ведь граждане Родоса и Коса принадлежат к дорийскому племени, как и граждане Лакедемона.

Выслушав речь родосских послов, государственные мужи Лакедемона оказались перед непростой дилеммой. Кое-кто из старейшин был согласен оказать помощь родосцам и косцам. Однако правом объявления войны обладали эфоры, по настроению которых было видно, что ввязываться в войну с персидским царем им явно не хочется.