Неясные часы

Мне нечего было возразить. «Посмотрю хотя бы дом», – подумала я.

В небольшом автобусе, в котором мы должны были добраться до виллы, Ладыгин сел рядом со мной.

– А если эти драгоценности уже давно найдены? – спросила его я.

Ладыгин отрицательно покачал головой.

– Вы так уверены? – удивилась я. Он улыбнулся мне в ответ.

Я отвернулась к окну.

– Чем вы занимаетесь? – поинтересовалась я через некоторое время.

Ладыгин сразу же понял смысл моего вопроса.

– Вообще-то я юрист, но фирма, в которой я сейчас работаю, занимается оказанием вот таких не совсем обычных услуг.

– Скажите, а вы действительно верите, что экстрасенсы могут находить клады? – стараясь, чтобы мой голос не был услышан людьми, обладавшими сверхъестественными способностями, спросила я.

– Мои клиенты попросили меня задействовать всё, что только может поспособствовать успеху, – так же тихо ответил он мне.

Пока ехали в горы, я смотрела в окно, наблюдая за тем, как наш автобус поднимается по узкой спиралевидной дороге все выше и выше, отчего казалось, что мы приближаемся к небу. Наконец мы приехали.

Вилла представляла собой красивое двухэтажное строение из белоснежного мрамора, как и все здешние дореволюционные постройки. Хорошая сохранность здания объяснялась тем, что после революции эта собственность княгини Белореченской почти семьдесят лет принадлежала партийному руководству, затем руководство поменялось, однако принадлежность осталась: простые люди здесь никогда не жили. Вилла надежно была укрыта от любопытных глаз не только благодаря своему месторасположению – она находилась высоко в горах, – но и тщательной охране. Полгода назад ее приобрел бизнесмен, много лет просидевший в Думе.

Нынешний владелец любезно встретил нас на крыльце и провел в свои апартаменты. В просторном холле возле одной из стен высилась куча старых вещей, среди которых выделялась железная кровать на колесиках с высокой спинкой. «Вот, нашел на чердаке, хочу теперь отреставрировать», – показал рукой на хлам хозяин и улыбнулся. Несмотря на всю его доброжелательность, я уловила в глазах владельца изрядную долю скептицизма, на что украдкой указала Ладыгину. «Да, – согласился с моим наблюдением он, – и это неудивительно: хозяин сам, когда приобрел эту виллу, не поленился тщательнейшим образом исследовать ее».

Вилла восхищала как снаружи, так и внутри. Она еще не была, как следует, обставлена мебелью, за исключением, может быть, двух-трех комнат. Вся отделка: панели, лепнина и росписи на потолке, а также лестница, ведущая на второй этаж, – сохранились просто великолепно. На первом этаже одна из комнат представляла собой что-то вроде домашнего музея, хотя всю виллу можно было смело назвать этим греческим словом. В этой комнате находились чертежи постройки здания, висели дореволюционные литографии с изображением виллы, а на круглом столике, чья крышка была инкрустирована перламутром, лежала небольшая книжка. Это был сборник стихов «Ветви дуба», изданный в тридцатые годы в одном из берлинских издательств и представлявший собой репринтное издание начала девяностых. Судя по этой комнате, можно было понять, что теперешний хозяин гордится историей здания, которое ему отныне принадлежало.

Ладыгин и его помощники поднялись наверх, мы же остались внизу в ожидании, когда настанет наш час. Пока экстрасенсы пили чай в столовой, я пребывала в музейной комнате, рассматривая чертежи и листая поэтический сборник. Когда же я заглянула в столовую, то увидела Ладыгина, который не без некоторого разочарования сообщил, что проверка стен, потолка и пола ничего не дала, так что теперь настала очередь обладателей сверхъестественных способностей.

Мы поднялись на второй этаж, и экстрасенсы сразу же развернули бурную деятельность. Кто-то, усевшись на пол, зажег свечи и принялся раскладывать карты, кто-то рассыпал в воздухе какую-то золотистую пыль или размахивал широким пером, изредка окуная его в чашу с водой. Петух, молчавший до этого, принялся безостановочно кукарекать. Его хозяин, держа птицу за веревочку, которая была привязана к одной из ее лап, самым внимательнейшим образом прислушивался к пению своего подопечного, видимо, стараясь распознать в нем некие указующие знаки.

Пахло ладаном и прочими благовониями, горели свечи, раздавались странные звуки. Я еще ни разу не была свидетелем столь фантастического зрелища. Мне казалось, что я попала в цирк, где представление дают разом все его артисты. Одна из брюнеток, бросив карты, прошла мимо меня и Ладыгина, стоявшего рядом, и заперлась в ванной комнате. Через несколько минут до нас донесся ее голос, она вызывала дух Есенина.

– Но почему именно Есенина? – тихо поинтересовалась я.

– Не знаю, – растерянно ответил Ладыгин. – Может быть, они были знакомы с княгиней по Петербургу? – предположил он.

– Сомневаюсь, – пробормотала я.

Спустя несколько часов, несмотря на изрядное количество обгорелых спичек и оплавившихся свечей, стало ясно, что и экстрасенсы оказались бессильны в обнаружении княжеских драгоценностей.

– Что ж, мы сделали все, что могли, – развел руками Ладыгин.

Хозяин виллы, который с не меньшим любопытством, чем я, наблюдал за происходящим, пригласил изрядно подуставших обладателей необычных способностей снова подкрепить свои силы перед тем, как мы отправимся в обратный путь.

Все вернулись в столовую и в полном молчании принялись дружно поглощать новые горы бутербродов с копченой семгой, ветчиной и сыром. Петух, вновь водворенный в клетку, молчаливо поклевывал зерна, не издавая ни единого звука. Я налила себе из большого термоса, стоявшего на краю стола, чашку травяного чая и принялась неторопливо пить, наслаждаясь его ароматом, как вдруг звякнуло блюдце. Брюнетка, та, что закрывалась в ванной комнате, а теперь сидела напротив меня, вперила в меня свои темные зрачки и заговорила низким голосом:

– Он здесь! Я вижу, вижу его. Не шевелитесь!

«Не иначе наконец-то дух Есенина пожаловал», – мысленно предположила я.

– Видимый мир есть мир невидимый. Он ближе, чем кажется. Ты видишь и не видишь, хотя ты смотришь. Ты видишь и не видишь, хотя смотришь. Ты видишь и не видишь, так посмотри же! – прокричала гробовым голосом брюнетка, а затем обессилено откинулась на спинку стула и, закрыв глаза, неподвижно замерла. Все, кто сидел за столом и с немым изумлением наблюдал эту с цену, уставились на застывшую брюнетку в ожидании, когда та придет в себя, но этого все никак не происходило. Первым встрепенулся хозяин, за ним остальные кинулись к брюнетке, чтобы привести ее в чувство.

Воспользовавшись суматохой, я выскользнула в коридор и прощальным взглядом окинула его стены. Несмотря на нового владельца, на вилле все еще сохранялся запах старины, той – прежней. Медленно бредя по коридору, я дошла до самой дальней комнаты и, открыв ее, вошла внутрь.

Я оказалась в довольно просторной комнате, единственным украшением которой, не считая деревянных панелей из бука и затейливо украшенных карнизов, были два больших зеркала, высотой с человеческий рост. Зеркала располагались по обе стороны от входной двери немного непривычным образом: они закрывали углы. Присмотревшись, я увидела, что они были включены в интерьер комнаты несколько позднее остальной отделки стен.

«Несомненно, такое расположение зеркал удлиняет и расширяет комнату, – подумала я, – но ведь она и без этого достаточно широка и просторна и уж точно не была предназначена для балов и приемов в самом конце крыла. Тогда для чего?» В моей голове неожиданно зазвучали слова брюнетки, сказанные за столом: «Ты видишь и не видишь, хотя смотришь, ты видишь и не видишь, видишь и не видишь…».

В это время скрипнула дверь, и в комнату вошел Ладыгин.

– Первый раз вижу такое странное расположение зеркал под углом, – произнес он, оглядевшись.

Я молчала, не переставая смотреть на зеркала, в которых отражался старый, но все еще крепкий, могучий дуб. В комнате царил полумрак. День близился к завершению. Листья дуба едва шевелились на ветвях. Неожиданно в зеркала ударили лучи света. Стало невероятно светло. Зеркальная поверхность заиграла веселыми бликами, заискрилась мириадами огоньков. По потолку весело заскользили тени. «Ну, конечно же, – подумала я, зачарованно следя за игрой света, – это его спальня».

– Мне нужна ваша помощь, – сказала я Ладыгину, направляясь к двери.

Когда мы пришли в столовую, принеся сверток, и, развернув ткань, достали шкатулку из серебра, воцарилась глубокая тишина.

Через некоторое время одна из брюнеток произнесла высоким голосом:

– Это что, розыгрыш?

– Нет, – ответил Ладыгин и поставил шкатулку на обеденный стол, затем он вынул из свертка бархатный мешочек и достал из него небольшой серебряный ключ.

Сопровождаемый прежним молчанием, Ладыгин медленно и осторожно вынул из шкатулки сначала парюру41, включавшую бант-склаваж52 и серьги-жирандоли6, отделанные изумительной синевы сапфирами, потом тиару7, украшенную рубинами, золотую фероньеру8 с черным бриллиантом, а также корсажную брошь в виде цветочного букетика с александритами, аквамаринами и бриллиантами. Последней вещью в шкатулке оказался жемчужный воротник. Почти все украшения – работы не позже начала девятнадцатого века.

– Нет, и все-таки то, что вы сделали, – это просто фантастика! – качая головой, произнес Ладыгин, когда мы уже ехали в автобусе, возвращаясь в город.

– Да нет здесь никакой фантастики, – улыбнулась я. – Все дело в книге да в зеркалах.

– В какой еще книге? – удивился он.

– У княгини Белореченской было четверо детей: три дочери и сын, – сказала я. – Сын в пятнадцатом году был тяжело ранен и контужен на полях Галиции. Стремясь поправить его здоровье, княгиня перевезла его сюда, в Крым, на семейную виллу. Юноша не мог ходить, так как был прикован к постели. Его спальня находилась на первом этаже, в дальней комнате. Вилла, как вы сами видели, располагается далеко от города. Соответственно посетителей на ней было немного. А мальчик очень хотел жить, ведь ему было всего девятнадцать лет. Страдая от ран, он начал писать стихи. К сожалению, юг ему не помог. Он умер. В память о единственном сыне, княгиня издала сборник его стихов. Тираж, по нашим меркам, очень скромный – всего пятьдесят экземпляров; он предназначался только самым близким, друзьям и родственникам. Спустя годы, этот сборник, находясь в эмиграции, в Берлине, переиздала сестра юноши, младшая дочь княгини. Вот благодаря этому сборнику я и предположила, где могут находиться драгоценности.

– И не ошиблись, – улыбнулся Ладыгин.

– Позвольте, но та же самая книжка имеется и у нынешнего владельца, – неожиданно послышался голос одного из экстрасенсов, что сидел сзади нас. – Что помешало ему отыскать сокровища Белореченских?

– Верно, – обернулась я, – у него она есть, но в этом репринтном издании отсутствует предисловие, которое есть в посмертном сборнике. Видимо, берлинский издатель в силу каких-то причин не посчитал нужным его оставить. В этом все и дело. Предисловие было написано самой княгиней. В нем она написала, как ее дети за неимением близких соседей составляли друг другу компанию для игр, когда приезжали летом на виллу. В детстве самым любимейшим их развлечением была игра в разбойники. Они зачитывались пушкинским «Дубровский». Если вам знакомо это произведение, то вы должны помнить старый дуб, в чьем дупле Маша Троекурова оставляла записки для Дубровского. Детям не составило труда разыскать подобное дерево в собственном саду. Оно росло прямо под окном комнаты брата и имело подходящее дупло, в котором они оставляли не только записки, но и игрушки, книги и прочие вещи. В дни смертельной болезни сына княгини дуб стал источником его размышлений и мыслей, вылившихся в стихи, одним из его последних, пусть и немых, собеседников, с которым он мысленно вел диалог, глядя в угловые зеркала своей комнаты. Вот почему они так расположены, ведь хозяин комнаты не мог ходить, будучи прикованным к кровати. В часы заката и рассвета он мог смотреть в зеркала, чтобы увидеть мир за окном, увидеть свой дуб. В дупло этого дуба мать с младшей дочерью и спрятали самые ценные украшения, искусно замазав отверстие садовым варом.

– Странно, что они не решили их взять с собой, – удивился экстрасенс.

– Здесь нет ничего странного, – пожала плечами я. – Как и большинство эмигрантов, они надеялись вернуться. Они не верили, что происходящее в России надолго. К тому же украшения, оставленные ими, довольно объемной формы; их не спрячешь под подкладку, как кольца, а они, как я полагаю, не хотели портить свои украшения, вынув из них камни и разломав на части.

– Но как вам удалось разыскать настоящую книгу? – с подозрительными нотками в голосе воскликнула одна из брюнеток. К тому времени уже весь автобус прислушивался к нашему разговору. – Вы ведь никуда не отлучались с виллы.

– Я нашла ее накануне. В музее, – улыбнулась я, – точнее, в книжном шкафу. Сотрудники музея были так добры, что даже разрешили мне подержать ее в руках.

На следующее утро по дороге в аэропорт обе брюнетки потребовали, чтобы автобус остановился возле какого-нибудь пляжа. Им необходимо было на утреннем рассвете промыть морской водой свои энергетические каналы.

– Это что-то вроде профилактики, – авторитетно пояснил мне владелец петуха, – чтобы связь с Вселенной стала лучше.

Никто против этого возражать не стал, к тому же времени до отлета оставалось предостаточно. Все вышли из автобуса и устремились к безлюдному пляжу. Переодевшись в одной из кабинок, я с удовольствием сделала пару заплывов и вышла на берег. Сидя на небольшом валуне и греясь под лучами постепенно набиравшего силу солнца, я смотрела вдаль, прощаясь с морем. Неожиданно ко мне подошел Ладыгин и, присев напротив меня, протянул мне свою ладонь, на которой лежал небольшой хризолит.

– Возьмите от меня на память, – произнес он, – ведь это… ваш любимый камень.

Я не могла скрыть своего удивления.

– Откуда вы узнали, что это мой любимый камень? – недоверчиво спросила я.

– Предположим, я умею читать мысли, – улыбнулся он.

– Надо же, как мне повезло, – ответила я, беря хризолит и принимаясь любоваться его красотой. – Менталист, да еще и фокусник.

– Фокусник? – делано удивился Ладыгин.

– Ну а кто же еще, – пожала плечами я. – Хризолиты, как говорится, не водятся в здешних краях. Эти «вечерние изумруды» можно найти в Красноярском крае или в Якутии, то есть довольно далеко от Крыма. Ну, если только вы не обладаете способностью перемещаться в пространстве…

– Способности у всех действительно разные – это я заметил еще вчера, пообщавшись с вами, – засмеялся Ладыгин. – Но… пусть это останется моим маленьким секретом. И вот еще … – Он достал из кармана рубашки фотографию. – Вы уж простите меня за мое тогдашнее поведение в музее.

На снимке, который он отдал мне, я была запечатлена в тот самый момент, когда смотрела в цветаевское зеркало. Вид у меня при этом был довольно глупый. Я едва сдержалась, чтобы не расхохотаться.

– Как сказал один из моих помощников, иногда полезно заглядывать в музей, – произнес Ладыгин.

– И не только, – ответила я и посмотрела в его смеющиеся светло-синие глаза.

Кстати, он уже не казался мне неприятным типом.