Страшнее пистолета
Товарищи по партии подонков притихли, дожидаясь неведомого Каплана, а Кирилл…
Говорят, у человека перед смертью с невозможной скоростью в голове прокручивается вся его жизнь. Прошлая.
У Кирилла со свистом только что тоже пролетела вся жизнь. Вот только не прошлая, а будущая, успешная и счастливая.
А еще – оборвалась, с хрустом и кровью, прошлая жизнь, в которой у него была семья, был брат. Который, собственно, и являлся семьей Кирилла, больше у них никого не было. Отец умер несколько лет назад, а мама…
В детстве мальчики постоянно спрашивали о ней у отца. И получали исчерпывающий ответ: «Матери у вас нет и не было никогда». А еще в доме не было ничего меморабильного – ни фотографий, ни писем, ни открыток. Словно семья Витке появилась вдруг, внезапно в одной точке пространства, выпав из ниоткуда.
Арик и Кирюша по-разному отреагировали на отсутствие в их жизни матери. Старший замкнулся и прекратил всяческие расспросы, раз и навсегда вычеркнув родившую его женщину из своей жизни. А ко всем особам противоположного пола стал относиться расчетливо и потребительски.
Недополучив тепла и ласки в детстве, он и сам не умел дарить тепло. А еще, как только что выяснилось, вообще не умел любить. И семья для Аристарха не значила ровным счетом ничего, товарно-денежные отношения – вот лучший вид отношений.
Что касается условия, только что выдвинутого им своей подельнице, – это агонизировала, умирая, совесть.
Кирилл же с ситуацией в семье так и не смирился. В детстве он тайком от отца, брата и домработницы не единожды обшаривал все шкафы, кладовки, антресоли и прочие закоулки их просторной квартиры, надеясь найти хоть какие-то следы из прошлого.
У всех его друзей дома хранились либо толстенные альбомы с аккуратно вклеенными фотографиями, либо набитые старыми карточками коробки и пакеты. С черно-белых фотографий смотрели лица давно ушедших и ныне живущих, а друзья там были такие смешные толстые карапузы с удивленными глазенками.
А еще – с мамами, папами, дедушками, бабушками, дядями и тетями. А у Кирилла имелись только папа и старший брат. И домработница, Ольга Михайловна. Но она появилась в семье Витке уже после их приезда в Москву и ничего о прошлом работодателя, разумеется, не знала.
Наверное, что-то могла рассказать няня мальчиков, баба Нина, единственный человек из детства, даривший им ласку, любовь и нежность. Баба Нина пекла вкуснющие пироги, булочки и кулебяки, дула на разбитую коленку, смазывая ее зеленкой, рассказывала перед сном сказки, а еще к ней всегда можно было прибежать и, уткнувшись в мягкое теплое плечо, от души поплакать. Не рискуя услышать брезгливо-отчужденного: «Чего разнюнился, как девчонка? Мужчины никогда не плачут, запомни это раз и навсегда».
Но баба Нина исчезла из жизни мальчиков, когда Аристарху было семь лет, а Кириллу – пять. Что произошло, почему вместо няни появилась Ольга Михайловна, он не помнил. А вот свое первое безутешное горе из-за этого запомнил навсегда. Образцово-показательная домработница быстро выветрила из квартиры запах выпечки, жареной курочки и прочих холестериновых безобразий, заменив его безвкусной, но зато очень полезной и здоровой пищей. Жизнь в доме Витке теперь строилось строго по распорядку, никаких перекусов между приемами пищи и обязательный кефир перед сном.
Потом была лучшая в Москве гимназия, экономический факультет МГУ, стажировка в Лондоне, наследование успешного бизнеса.
После смерти отца Кирилл предпринял собственное расследование, пытаясь узнать хоть что-то о своем происхождении. Потому что до сих пор ему изредка снился один и тот же сон: широко распахнутое окно, за которым виден поросший зеленой кудрявой шерсткой склон горы. В окно неудержимым потоком вливается ликующе-радостный солнечный свет, обрамляя радужным ореолом силуэт стоящей у окна женщины. Он, совсем крохотный, едва научившийся стоять, всем своим существом тянется к этой теплой радуге, ведь это же самая родная, самая лучшая в мире его МАМА!
И в детстве, и сейчас Кирилл просыпался с ощущением невыразимого счастья. А потом, сообразив, что это был всего лишь сон…
Мальчиком – горько плакал, спрятавшись под одеялом, чтобы никто не слышал. Став взрослым – выходил с сигаретой на террасу или на кухню, в зависимости от погоды.
И искал, искал хоть какие-то сведения о своей семье. Ведь отец постоянно напоминал сыновьям, что они – наследники старинного дворянского рода и должны вести себя соответствующе.
В архивах нашлось немало сведений о роде Витке. Во времена Екатерины II обедневший барон Вильгельм фон Витке приехал в Россию, по слухам, императрица благоволила своим землякам. Храбростью и преданностью Вильгельм сумел обратить на себя внимание венценосной особы, и был жалован дворянским титулом. А удачная женитьба на девице Апраксиной еще больше упрочила положение господина Витке. После смерти матери Вильгельм перетащил из Германии брата и двух сестер, и все было замечательно. Но…
К моменту Октябрьского переворота из всей многочисленной семьи остался только Николай Витке, служивший под началом барона Врангеля и успевший вывезти семью из полыхавшей огнем красного террора России. Он поддерживал переписку со своим другом, Викентием Корневицким, поверившим большевикам и оставшимся поднимать из руин горячо любимую Отчизну. Блестящий офицер, умный, честный и преданный, Корневицкий немало сделал для становления молодой Советской Армии.
Чтобы быть расстрелянным «благодарными» товарищами вместе с сотнями других таких же наивных и преданных… Преданных во всех смыслах.
И только благодаря бережному отношению потомков Корневицкого к его бумагам и архивам Кириллу удалось узнать, что его прадед Николай вместе с женой Марией и сыном Петром жили в Лозанне. Почему он предпочел Швейцарию родине предков – Германии? Наверное, потому, что не хотел больше воевать, а в Германии все выше поднимал уродливую голову фашизм.
Потом по Европе огненным смерчем пронеслась Вторая мировая война, и следы Николая Витке затерялись.
А в конце восьмидесятых, с приходом горбачевской перестройки, в Москве объявился Константин Петрович Витке с двумя сыновьями и их няней. Он не испугался беспредельно-кастетного становления рыночных отношений в России и довольно успешно занял свою нишу в бизнесе. Деньги у Константина были, и, судя по всему, немалые. А еще – умение разумно распоряжаться ими.
Поэтому сыновьям в наследство достался не только налаженный бизнес и связи, но и сумма с шестью нулями в швейцарском банке, распоряжаться которой братья могли только вместе. И смерть одного из них автоматически вела к следствию, проводимому службой безопасности банка, а там ребята работали не за выслугу лет, а за большие зарплаты, которые отрабатывали с невиданным для наших правоохранительных органов энтузиазмом.
В общем, то, что происходило после их приезда в Москву, Кирилл уже знал, ведь это была и его жизнь. А вот установить, откуда они приехали в свое время, так и не удалось. Был ли тому виной вселенский бардак начала девяностых или меры, по непонятным причинам предпринятые в свое время Константином Витке ради сохранения тайны, – кто знает?
И Кирилл решил оставить бесплодные поиски прошлого. Жизнь складывалась более чем удачно, впереди было только хорошее, что же касается сна…
Просто надо найти свою женщину-радугу, которая подарит ему ощущение всепоглощающего счастья.
И Кирилл искал, но увы – не нашел.
А теперь уже и не найдет. Никогда. Потому что вместо женщины-радуги встретил женщину-гиену, превратившую его, Кирилла, жизнь в кусок гниющей падали. Отобравшую у него брата…
Все это рвущим душу ураганом пронеслось внутри, оставляя после себя лишь пыльные руины. Гнев, ярость, презрение, ненависть, отчаяние – все это, вспыхнув, осталось тлеть там, под обломками. Для того чтобы их извлечь, требовались силы, а их у Кирилла не было. Зато пыли равнодушия – сколько угодно.
Может, это и к лучшему, пыль – она и есть пыль, из нее ничего не построить: ни глупостей, ни необдуманных поступков – всего того, что можно натворить сгоряча. А потом сидеть над сотворенным и думать: «Е-мое, что ж я сделал-то?»
Спросите у Бога, он знает.
И даже хорошо, что веки стали каменными и не желают подниматься. Значит, и подрагивать, сообщая всем, что хозяин пришел в сознание и там, в сознании, затаился, не будут.
Меньше всего сейчас хотелось общаться с братцем и его суженой.
– Давно ждете? – поинтересовался дребезжащий голос вновь прибывшего. – Извините, пришлось задержаться, у одной из пациенток был нервный срыв.
– В зеркало заглянула? – гыгыкнула Маня.
– Мария, вы считаете происходящее в этой клинике смешным?
– А что, нет? Эти дурынды сами во всем виноваты. Ладно, давайте уже, отпирайте дверь, заколебалась тут торчать. И вообще, я – сестра Виктора Борисовича Скипина и должна иметь право доступа во все помещения и палаты этого заведения!
– Вы и ходите, куда пожелаете.
– Да, но только в сопровождении вас или охранника, а я хочу иметь свой личный магнитный ключ!
– Вот к своему брату с этим вопросом и обращайтесь, – голоса зазвучали громче. – Даст «добро» – милости прошу к нашему шалашу. Хотя, если честно, не понимаю, как на это можно смотреть по доброй воле. Я-то вынужден по долгу службы, так сказать, но вам-то оно зачем?
– Вам действительно не понять, Вениамин Израилевич. – Голос Манюни приблизился, Кирилл почти физически ощущал исходящую от девицы тяжелую волну отрицательной энергетики. – Сколько удовольствия я получаю, когда вижу это месиво вместо смазливой рожи.
– Заткнись! – прошипел Аристарх, находившийся, судя по звуку, дальше всех от кровати. – Доктор, мне необходимо знать – мой брат будет жить?
– Будет жить-поживать да добра наживать, – задумчиво мурлыкал Каплан, возясь с аппаратурой: что-то щелкало, стрекотало, пищало, шуршало.
Кардиограмму снимает, что ли? А впрочем, какая разница? Пыль в душе Кирилла вяло шевельнулась, укладываясь поудобнее, и снова замерла.
– Ну что же, – спустя какое-то время (для Кирилла оно спустилось в унитаз) удовлетворенно сообщил доктор, – судя по показаниям приборов, организм вашего брата справился, процесс полного распада кожи удалось остановить. Так что теперь я с уверенностью могу сказать – жить он будет.
– Другой вопрос – как, – глумливо хихикнула Маня.
Глава 7
– Да, качество жизни будет совершенно иным. С внешними повреждениями, думаю, справиться удастся, у нас подобная методика наработана, так что не волнуйтесь, господин Витке, ваш брат снова будет похож на себя…
– Слава богу! – обрадовался было господин Витке, но потом в голос снова вползла озабоченность. – И… Он сможет вернуться к обычной жизни, на работу?
– Голубчик, чем вы меня слушаете? – Игла в локтевом сгибе лениво пошевелилась, видимо, доктор возился с капельницей. – Кому я только что говорил о качестве жизни брата? Честное слово, прямо как нерадивый ученик: не слушает, перебивает.
– Извините, я просто волнуюсь, – сухо проговорил Аристарх, давно отвыкший от того, чтобы его отчитывали, как мальчишку.
– Скажите, пожалуйста, волнуется он! – Маня, ну кто же еще. – Сначала сам согласился скинуть братца с финансового трона, сделав его инвалидом, а теперь институтку изображает!
– А тебе и изображать не надо, вот только не институтку, а проститутку.
– Ах, ты…
– Стоп! – раздраженно повысил голос Каплан. – Я не желаю слушать ваши дрязги! Ругайтесь где-нибудь в другом месте, а не в палате реанимации. Этот человек только что выкарабкался из могилы и балансирует пока на ее краю. И если он услышит все это, то вполне может свалиться обратно.
– А он что, уже очнулся? – перешел вдруг на шепот Аристарх.
– Понятия не имею. Будь у него нормальное лицо, я смог бы хоть как-то определить, а так…
– И что, вполне возможно, что Кирилл нас слышал?
– Скорее всего, нет. Судя по показаниям датчиков, пульс у него ровный, спокойный, давление, правда, слегка повышено, но это-то как раз вполне объяснимо. А вот пульс – вряд ли он был бы таким ровным, услышь этот человек ваши взаимные обвинения.
– Да, конечно, вы правы, – о, снова у Арика голос прорезался и в зобу дыхание отперло. Интересно, а штаны сухие? Впрочем, нет, не интересно. Все равно. – Так что там по поводу состояния Кирилла и его будущего?
– Как я уже говорил, внешне с ним все будет в порядке, а вот общее состояние организма – увы. Я проведу еще несколько анализов и обследований, но по результатам первичных, сделанных за дни нахождения его в моей клинике… – Дни? Он сказал – дни?! – я могу сообщить вам неприятную или, наоборот, приятную – в зависимости от вашей конечной цели – новость: Кирилл Витке на всю жизнь останется инвалидом. Любое движение ему будет даваться с огромным трудом. По какой-то не совсем понятной мне причине пострадал не только кожный покров, но и костно-мышечная система. Для более точного диагноза и назначения соответствующего курса лечения мне необходимы углубленные исследования. Но, скорее всего, для поддержания более-менее стабильного состояния этому человеку необходим будет постоянный прием лекарств.
– Каких именно? – просипел Аристарх, затем откашлялся и продолжил: – Я имею в виду, уколы или таблетки? Сиделка ему нужна будет?
– Лучше всего – свечи, – сверкнула остроумием Маня. – Желательно с перцем.
– Да заткнешься ты сегодня?
– Конечно, милый. Уже.
– Так, думаю, что посещения больного любящими родственниками следует отменить. – Голос Каплана похолодел до нуля градусов. – Ваша неспособность вести себя прилично может помешать лечению, и если вы, господин Витке, жаждете увидеть брата живым и относительно здоровым, то должны подчиниться этому требованию. А также настоятельно порекомендовать мадмуазель Скипиной не вмешиваться в процесс лечения.
– А с чего вы взяли, что я собираюсь вмешиваться? Вот еще!
– Знаете, милочка, я достаточно долго живу на свете и немножечко научился разбираться в людях. Да и не нужно быть ясновидящим, дабы заметить вашу, м-м-м, неприязнь к пациенту. И если вашим будущим супругом руководит трезвый расчет, что я могу понять и отношусь к этому спокойно, то вами, мадмуазель, управляет дурное желание нанести больному максимальный вред. Вас совершенно не заботит тот факт, что из-за этого может пострадать план господина Витке, которому вряд ли нужен мертвый или умственно неполноценный брат.
– Что?! – всполошился Арик. – Вы сказали «умственно неполноценный»? Но… Как… Каким образом воздействие на кожу может привести к нарушению мозговой деятельности?
– Я же говорю – тут много непонятного, надо поработать. Мое предположение – вашего брата пользовали химическим коктейлем не только снаружи, но и изнутри.
– Та-а-ак, – тяжело ступая, Аристарх приблизился к кровати, а в следующее мгновение звонко хлопнула пощечина. По звуку это вполне мог быть и игривый шлепок по голому заду, но вряд ли можно было предположить, что мадмуазель Скипина разгуливает по клинике с обнаженной филейной частью. – Сука! Ты что сделала, а?! Немедленно признавайся! Иначе, пока доктор будет тратить драгоценное время на исследования, Кирилл превратится в овощ! И что тогда? Ты что, совсем рехнулась… подзаборная!
Очередная пощечина, после которой раздался странный шипящий звук, словно из пробитой покрышки, и сдавленный вскрик Аристарха:
– Тварь! Отрастила когти! Ну все, дождалась! Что за…
– Вы что, офонарели? – Ишь, спелись, почти дуэт. – Чего обливаетесь?
– Успокоились? – невозмутимо осведомился доктор. – Это всего лишь вода, пришлось израсходовать питьевую, дабы остудить ваш пыл. А теперь – вон из палаты, оба! И чтобы я вас здесь больше не видел!
– Но-но, не забывайтесь, я все-таки сестра Скипина!
– А я, милочка, единственный врач в этом заведении, способный возвращать клиенток одной косметической фирмочки к нормальной жизни. И мои требования обычно выполняются незамедлительно. Что же касается данной конкретной ситуации, то господин Витке прав. Время, потраченное мной на установление причины нынешнего состояния больного, может сыграть для него роковую роль.
– Если это случится, – снова завел шарманку Арик, но нежная козочка прервала его:
– Ладно, скажу, только от…сь! Да, этому подонку досталось не только снаружи. Его бывшая домработница, которую я взяла к себе, тогда не только подменила гели с шампунями, но и подсыпала в сахарницу беленький такой, сладковатый, если верить разработчику, порошочек…
– Что?! – вот теперь и Вениамин Израилевич занервничать изволили. – Вы… вы посмели влезть в мою лабораторию?! Да как вы… Кто дал вам право?!
– Брат, кто же еще. – А вот Маня как раз успокоилась. – Он тоже не любит тех, кто обижает его маленькую сестренку, поэтому и разрешил мне позаимствовать вашу отраву. Правда, я обещала, что возьму лишь капельку, но что означает в моем понимании «капелька», не уточнила.
– Это многое проясняет, – удрученно проговорил доктор. – Боюсь, господин Витке, я поторопился с выводами и зря вас обнадежил. Если ваш брат достаточно долго получал разработанный мной препарат…
– То вы в темпе разработаете другой, нейтрализующий действие вашей отравы, – процедил Аристарх и, судя по удаляющимся шагам, направился к выходу. – Не советую доводить меня до крайности, господа. Может, я и не так силен в бизнесе, как мой брат, но я очень, очень хороший организатор. Всего, в том числе и глобальных неприятностей. А ты, Машута, распрощайся с мыслью стать мадам Витке.
– Нет уж, сволочь поганая, с крючка тебе не соскочить! – завопила Маня и с топотом понеслась следом за женихом.
– М-да, – проворчал Каплан, – сколько здесь работаю, казалось бы, ко всему привыкнуть должен, но семейка Скипиных скучать не дает. Новая проблема на мою лысеющую голову – рассвирепевший скорпион, только что обнаруживший, что ужалил сам себя! А Вениамин Израилевич, как и положено еврею, всегда крайний! Сначала господин Скипин просит разработать нейтральный по вкусу препаратик, с помощью которого можно медленно, но гарантированно отправить на тот свет неугодного человечка, спровоцировав у того плохо поддающуюся лечению онкологию, скажем, саркому. Вениамину Израилевичу это, конечно, не очень нравится, он же доктор, а не наоборот, но ему предложили такую сумму зелененьких дензнаков, что доктор дрогнул, уступив место наоборот. И вот я соглашаюсь, трачу свое драгоценное время, экспериментирую, извел столько подопытных крыс, что коты сдохли бы от зависти, получаю наконец что-то похожее и, как последний поц, имею неосторожность похвастаться разработкой перед господином Скипиным в присутствии этой ведьмы, его сестрички! И ведь говорил же, что на людях препарат еще не испытывался, что впереди месяцы доводки, так нет же! Эта злобная баба крадет у меня порошок и… знает сколько сыплет его в сахарницу мужика, неосмотрительно выгнавшего настырную девку из постели! И, между нами, мальчиками, я его понимаю. Но кто теперь поймет меня?
Бухтеж доктора давно затих за захлопнувшейся дверью, можно было расслабиться и дать волю эмоциям, но им, эмоциям, воля была не нужна. Там, в душе, по-прежнему ровным слоем лежала пыль. Даже информация о возможной скорой смерти от рака не заставила ее взвихриться и улететь. Зачем? Так даже лучше.
Тотальное безразличие к собственной судьбе погрузило Кирилла в своеобразный анабиоз. Где-то на периферии сознания он замечал суету вокруг него Каплана, медсестер и санитарок.
А замечать начал на следующий день после визита «любящих родственников», когда веки решили наконец открыться.
Доктор Каплан оказался довольно щуплым лысоватым субъектом с идеально круглой проплешиной в стоге черных кудряшек и с вечно озабоченной физиономией. Скорее всего, это постоянство было связано с состоянием пациента, но другим Кирилл своего врача не видел.
Анабиоз, в котором плавало первые дни сознание, стал для Кирилла настоящим спасением, но это он понял гораздо позже. А тогда просто не замечал чудовищной боли, разъедающей тело изнутри. Он бессловесным кабачком лежал на кровати, тупо таращась в потолок. На вопросы, обращенные к нему, не реагировал, никого ни о чем не просил. Кормили его насильно, через трубку, физиологические потребности удовлетворялись добровольно-принудительно.
А еще его кололи, натирали, пичкали лекарствами, воздействовали токами, облучали, массажировали – лечили, в общем, до изнеможения.
Сколько это продолжалось, Кирилл не знал. Просто не фиксировал. Но, похоже, Вениамин Израилевич действительно был великолепным профессионалом, потому что вскоре его пациенту надоело быть овощем.
Глава 8
Пускать слюни безмятежности, не обращая особого внимания на внешние раздражители, было, конечно, очень удобно. Ведь кабачок – он и есть кабачок, какие к нему претензии? Если бы не одно «но». Существенное такое «но».
Вытягивая из земли вкусняшку, кабачок просто толстеет, разрастаясь в длину и ширину. Но никаких лужиц и кучек при этом вокруг себя не оставляет. И это различие все больше и больше напрягало Кирилла.
У отважных и решительных литературных и киногероев были иные, более благородные стимулы бороться с болезнью и немощью: желание наказать негодяев, к примеру, или спасти слабых и униженных, или все это вместе, сделавшись суровым героем-мстителем. В общем, светлых целей-маяков, указывающих путь среди мрака отчаяния, писатели и сценаристы придумали немало.
У Кирилла же никаких таких целей пока не было – ни наказывать, ни мстить, ни защищать он не собирался. Но и выносить ежедневные унизительные процедуры вдруг расхотел.
Росток чувства собственного достоинства оказался самым сильным, он первым пробил кожуру кабачка и вырвался наружу, став единственной опорой разрушенной души.
Что бы ни случилось, какие бы пакости ни подбрасывала судьба, надо в любой ситуации оставаться человеком, не опускаясь до соблазнительно упрощающего жизнь уровня животного. Или растения.
И пусть окружающие видят тебя именно таким, плевать. Главное – твое внутреннее ощущение.
Когда Кирилл впервые попробовал встать, тело с ним не согласилось и осталось лежать на кровати рыхлым комком теста. В результате следующей попытки комок теста свалился на пол. И подняться самостоятельно не смог, потому что вдруг обнаружилось, что в руках и ногах поселились термиты, с хрустом пожирающие кости и мышцы изнутри. Когда их хозяин неподвижно лежал на кровати, мерзкие твари, наверное, спали.
Но попытка принять вертикальное положение закончилась плачевно. Но в то же время – результативно. Потому что дикая боль, выгнавшая на глаза слезы, одновременно окончательно взорвала анабиоз.
– Так, что тут у нас происходит? – словно сквозь вату донесся голос Каплана. – Ну, что ж вы так, молодой человек! Вам нельзя делать резких движений… Минуточку! А с чего вдруг вы решили делать эти движения? Вы… вы меня слышите? – оживился доктор, вместе с шкафоподобным охранником поднимая пациента с пола. – Понимаете?
– Да, – прохрипел Кирилл сквозь судорожно стиснутые зубы.
– Великолепно! – аж подпрыгнул на месте эскулап. – Сейчас сделаем укольчик, во-о-от так. Ну, с возвращением вас, Кирилл Константинович!
– Откуда? – возвращаться полностью, так сказать, Кирилл не собирался, поскольку тесное общение с родственниками нынешними и будущими в его ближайшие жизненные планы не входило. Доктор ведь упоминал о возможной умственной неполноценности? Вот и отлично. – Я куда-то ездил?
– Вы… – Каплан склонился над пациентом, пристально вглядываясь ему в глаза. – Вы что-либо помните?
– Да, конечно.
Злобные маленькие твари под действием инъекции постепенно начали укладываться в спячку, уволакивая в норы боль. Теперь можно было сосредоточиться на разговоре.
– Что именно вы помните?
– Да все. Вот только не понимаю, где я и как сюда попал.
– Та-а-ак, – доктор вцепился в кончик своего внушительного носа и принялся измываться над беднягой, заставляя мучительно краснеть. – Давайте по порядку. Как вас зовут?
– Кирилл. Кирилл Витке.
– Замечательно. Где вы работаете?
– Нигде.
– То есть?
– Я еще учусь. В школе. А где папа? И почему мне так больно? Я что, под машину попал, да?
– Мгм, – сделав нос похожим на воспаленный хобот муравьеда, Вениамин Израилевич оставил беднягу в покое и, присев на край кровати, успокаивающе похлопал Кирилла по руке: – А сколько вам лет, юноша?
– Двенадцать. Что вы все спрашиваете и спрашиваете? Почему сами не отвечаете? И… и почему у меня такой странный голос? Где папа? Я хочу домой!
Главное, не переиграть. Рыдать будем? Нет, не будем. В этом возрасте он считал себя взрослым парнем, жестким и суровым. А орать – орать можно сколько угодно.
– Все-все, успокойся, – перешел на «ты» Каплан, – скоро придет твой брат, он все и объяснит. А пока я попрошу тебя лежать тихо и не пробовать вставать. Тебе пока нельзя.
– Но что случилось?